Глава 35

Довольно долго не было ничего, кроме темноты. Ничего не шевелилось, а если и шевелилось, то я все равно не мог это увидеть в темноте. Только лишенная времени, дна и мыслей, формы и цели чернота – и мне это нравилось.

Потом где-то вдали, на горизонте забрезжила, пробиваясь сквозь эту черноту, замаячила боль. Она назойливо гнала прочь покой, становясь сильнее с каждым ударом своего пульса, делаясь ярче, разбегаясь побегами, которые рвали темноту на части, гнали ее прочь. И в конце концов боль выросла в большое раскидистое дерево, с корнями глубоко в скале, и ветви его растянулись во все стороны, освещая темноту, и вот – нате! – оно заговорило.

И – надо же! – темнота тоже отозвалась ему.

Я очнулся. Не уверен, что это было к лучшему: очень уж сильно болело, так что лежать без сознания нравилось мне гораздо больше. Но как бы мне ни хотелось свернуться калачиком и вернуться в забытье, пульсировавшая в затылке боль назойливо намекала, что надо очнуться и жить со своей безбрежной тупостью.

Поэтому я очнулся. В голове путалось, меня мутило, и я не очень хорошо понимал, что и как, но я очнулся. Я совершенно точно знал, что не спал, а лежал без сознания, и мне показалось, что этому должно найтись какое-то очень важное объяснение. Однако в моем оглушенном, полном боли состоянии я не мог думать об этом, да и ни о чем другом, поэтому не стал и пытаться выбраться из той тупости, которая привела меня сюда. Вместо этого я сделал попытку встать.

Это получилось так себе. Говоря точнее, ни одна из частей моего тела не действовала так, как ей полагалось. Я попробовал поднять руку; она по какой-то причине оказалась у меня за спиной. Она сдвинулась на пару дюймов, потащив за собой другую руку, а дальше застопорилась и вернулась на прежнее место за моей спиной. Я попробовал пошевелить ногами: они чуть подались, но отказывались делать это порознь – похоже, их тоже что-то удерживало вместе.

Я сделал глубокий вдох. Это оказалось больно. Я попытался думать, и это оказалось еще больнее. Все причиняло боль, и я не мог двигаться; это показалось неправильным. Может, со мной что-то случилось? Возможно, – но как это узнать, если я не могу двигаться и ничего не вижу? Моя голова, борясь с болью, выдала-таки на-гора одну или две мысли, из которых кое-как склепала ответ: ты ничего не можешь узнать, потому что не способен двигаться и ничего не видишь.

Правильный ответ, в этом я не сомневался. Я подумал и нашел правильный ответ. Черт, это даже наполнило меня гордостью. И на гребне этой гордости и немного утвердившейся самоуверенности я ухватил еще одну пролетавшую мимо мысль: с этим надо что-то делать.

Опять-таки хорошо, просто здорово. Я прямо светился от гордости. Целых две идеи, и я пришел к ним сам. Может, попробовать еще? Я сделал вдох, от чего мой затылок словно залило морем раскаленной лавы, но третья мысль ко мне все-таки пришла. Двигаться я не могу, а значит, надо открыть глаза.

Отлично: теперь зажигание работало во всех цилиндрах. Мне нужно открыть глаза. Еще бы вспомнить как…

Я попробовал. Все, чего я достиг, – это жалкого трепетания ресницами. Голова раскалывалась от боли. Возможно, два глаза многовато; попробую-ка я для начала один.

Медленно, очень осторожно, ценой уймы болезненных усилий я все же поднял одно веко.

Несколько секунд я никак не мог понять, что вижу. В глазу все расплывалось, но, судя по всему, я смотрел на что-то кремового цвета… возможно, немного пушистое? Я не мог определить ни что это, ни на каком расстоянии от меня оно находится. Я прищурился, и это сразу же отозвалось в голове резкой болью. Однако через некоторое, полное болезненных ощущений время предметы начали обретать резкость.

Пушистое нечто там, где должен находиться пол? Ага, подумал я. Ковер. Ковер кремового цвета. Я смутно помнил, что должен знать что-то, имеющее отношение к ковру кремового цвета. Я довольно долго думал на этот счет и наконец вспомнил: в родительской спальне в Новом Доме на полу постелен ковер кремового цвета. Значит, я, должно быть, в Новом Доме. Ковер расплывался в глазах потому, что мой глаз находился слишком близко к нему.

Но из этого следовало, что я лежу лицом вниз. А это неправильно: обычно я так не лежу. Тогда почему делаю это сейчас? И почему я не могу пошевелиться?

Что-то было неправильно. Однако теперь я имел в распоряжении несколько подсказок, а что-то в моей затуманенной памяти подсказывало, что мне нравилось что-то делать с подсказками. Я любил их складывать. Поэтому я закрыл глаз и занялся арифметикой. Мое лицо лежит близко к ковру. Мои руки и ноги соединены чем-то, что мешает им двигаться. Моя голова болит так, что от боли хочется визжать, – если не считать того, что даже от мысли про любой громкий звук она начинает болеть еще сильнее.

Я не сомневался в том, что сам я себе этого не делал. Со мной приключилось что-то необычное. Отсюда, судя по всему, следовало, что это со мной сделал кто-то другой. Голова, руки, ноги, Новый Дом – все было каким-то образом связано. Это что-то означало, и, если бы мне удалось хотя бы на минуту отделаться от боли, я бы наверняка все вспомнил.

Я услышал доносившийся из соседней комнаты голос – голос Эстор, разговаривавшей на повышенных тонах. И вспомнил.

Я уже слышал этот голос и этот тон – в тот самый момент, когда начали происходить необычные вещи.

Довольно долго я просто покачивался на волнах боли, припоминая разные мелочи. Я вспомнил БАМЦ по голове, после которого оказался здесь, и голос Эстор, когда валился вперед, и очень медленно начал вспоминать, зачем я здесь.

Я приехал сюда, чтобы связать Роберта. Не вышло. Вместо этого он связал меня.

И поначалу медленно, а потом все быстрее и быстрее, нарастающим вихрем горьких воспоминаний и злости на свои куриные мозги, я вспомнил все.

Роберт убил Джекки, а сделав это, убил и мою новую, волшебную жизнь. И он похитил Эстор, забрал ее у меня, и все это он сделал прямо перед моим носом, выставив меня раззявой, болваном, потешным дурачком: Декстер-Рыжий, Королевский Шут во Дворце Теней. Нарядите его в пестрый костюмчик с бубенцами и пусть себе играется со своим смешным ножичком. Посмотрите, как он путается в собственных башмаках. Декстер-Простофиля, смотревший на Роберта и ухмылявшийся, потому что видел в нем всего лишь безобидного, безмозглого, эгоцентричного болвана. И продолжавшего ухмыляться, пока этот безмозглый болван обводил его вокруг пальца, обыгрывал и в конце концов отловил.

На несколько долгих, но запоминающихся секунд меня захлестнул гнев, и я затрясся от злости. Я попытался, стискивая зубы, разорвать связывавшие меня путы. Я несколько раз перекатился по ковру, подергал руками и ногами, но, разумеется, ничего не произошло, не считая того, что теперь я лежал в трех футах от прежнего места, а голова разболелась еще сильнее.

Что ж, ладно. Грубая сила не помогла. И, судя по всему, думать у меня получалось не слишком хорошо. Оставалось молиться, а молитва по сути есть разговор с самим собой; от меня же в последнее время тоже не слишком много прока. Тогда что?

И странное дело – к счастью, вскоре выяснилось, что осталось одно, последнее – чистое, глупое и незаслуженное. Удача.

И Удача, крадучись, вошла в комнату, где я лежал.

– Декстер! – прошептал знакомый голос, и я, морщась от боли, повернул голову в сторону двери.

Эстор стояла в проеме темным силуэтом на фоне яркого света из соседней комнаты. На ней было что-то вроде пеньюара из белого шелка со светло-синей завязкой почти у шеи. На цыпочках она подошла и присела на корточки рядом со мной.

– Ты зашевелился, – прошептала она. – Ты в порядке?

– Нет, – прохрипел я. – Голова болит, и я связан.

Эстор не обратила на это внимания.

– Он тебя здорово ударил, – сообщила она все так же тихо, спокойно. – Бейсбольной битой. И маму ударил, тоже сильно. Она до сих пор еще не шевелилась. – Она положила руку мне на лоб, потом отняла ее и кивнула. – Я не знала, что он это сделает. Я думала уже, что ты умер.

– Умру, – заверил я. – И ты тоже, если меня не развяжешь.

– Меня он не убьет, – возразила она, и в ее голосе зазвучала странная, незнакомая, самодовольная уверенность. – Роберт меня любит.

– Эстор, Роберт не любит никого, кроме самого себя. И он уже убил двоих людей.

– Он сделал это ради меня, – заявила Эстор. – Чтобы мы могли быть вместе. – Она гордо улыбнулась, явно довольная собой, и в моей раскалывающейся голове возникла странная, неожиданная мысль: она ведь прикидывает, не оставить ли меня связанным ради ее Роберта. Немыслимо – но она явно об этом думала.

– Эстор, – начал я. Увы, это вышло у меня в лучшем стиле Недовольного Папочки. Для разговора с Эстор эта интонация подходит хуже всего, и она тряхнула головой и снова насупилась.

– Это правда, – сказала она. – Он убил их потому, что любит меня. По-настоящему любит.

– Он убил Джекки, – напомнил я.

– Я знаю. Извини. – Она погладила меня по руке. – Ему типа пришлось. Она ворвалась к нему в трейлер, когда мы… были вдвоем. – Эстор немного покраснела. – Она кричала что-то насчет компьютера, что там сказано, что он убил Кэти или как ее там. Ну, которая увидела нас там, когда мы… ну, сам знаешь. Я позволила ему… целовать меня и… Ну, в общем, она туда вошла. А Роберт как вскочит, и все «нет, нет, постой, я все объясню». А она посмотрела на него и сказала что-то типа «Вот и хорошо, объясняй это сержанту Морган». – На лице у Эстор мелькнула улыбка. – Тете Деборе, – пояснила она.

– Да, я понимаю, – устало произнес я.

– Ну, в общем, Роберт вскочил и сказал, чтобы я оставалась там, а сам выскочил за дверь, за Джекки. – Она пожала плечами. – Ну а я не хотела ничего пропустить. Я отправилась за ними и увидела, как они вошли к Джекки в трейлер, и прежде чем я дошла туда, он выбежал обратно с хорошим таким макбуком. Роберт говорит, что отдаст его мне, – добавила она. – Когда будем в безопасном месте.

– Эстор, не будет безопасных мест, – сказал я. – Он убил двоих людей. Его найдут и посадят в тюрьму. Надолго.

Эстор прикусила губу.

– Ну, не знаю, – пробормотала она.

– А я знаю, – настаивал я. – Нет такого места, где бы его не нашли.

Это ее, похоже, не убедило.

– Но ведь не всех убийц находят, – заявила она и посмотрела на меня с торжествующей ухмылкой.

– Но Роберт убил не кого-то, а знаменитость, Эстор. Копы не могут не найти его, иначе будут выглядеть растяпами на весь мир. Они бросят на это дело все свои силы, и его поймают.

– Возможно, – сказала Эстор.

– Не «возможно», а точно, – заверил я. – Они будут из кожи вон лезть – вообще-то единственное, что может заставить копов стараться еще сильнее, это если бы Роберт к тому же похитил кого-то. Например, одиннадцатилетнюю девочку со светлыми волосами.

– Он не похищал меня, Декстер, – возразила Эстор. – Я сама с ним пошла. Он меня любит.

– А ты его любишь?

– Конечно, нет, – фыркнула она. – Но он сделает меня актрисой.

– Он не сможет сделать этого, сидя в тюрьме. Или мертвый.

– Но он сказал, мы сможем убежать! – не сдавалась она. – Мы можем скрываться от копов!

– И как он сделает тебя актрисой, скрываясь от копов?

Эстор прикусила губу и нахмурилась.

– Не знаю, – призналась она, и у меня появилась надежда, что ее все-таки удастся убедить.

– Эстор, – продолжал я, – карьере Роберта конец. Его жизни конец. И твоей тоже, если ты останешься с ним, – извиваясь, я подполз к ней и насколько смог поднял и протянул в ее сторону связанные за спиной запястья. – А теперь развяжи.

Эстор посмотрела на меня, потом отвернулась и взглянула на дверь. Затем снова обернулась ко мне и мотнула головой:

– Я лучше не буду. А то Роберт может с ума сойти.

– Эстор, ради всего святого!

Она приложила палец к моим губам:

– Ш-ш. А то он услышит.

– Уже услышал, – послышался голос из-за двери, и в комнату вошел Роберт. Он щелкнул выключателем у двери, и комната осветилась. Верхний свет оказался гораздо ярче, чем я помнил, и мне пришлось даже зажмуриться. Поэтому я ничего не видел, пока Роберт не опустился на колени рядом со мной, заслонив свет головой. Теперь я мог смотреть, но лучше бы этого не делал. В руке Роберт держал большой мясницкий нож, и мне показалось, он точно знал, что хочет с ним делать.

С минуту Чейз молча смотрел на меня, склонив голову набок. Даже в этом слепящем свете его загар казался идеально ровным, кожа – гладкой и мягкой, а зубы, когда он раздвинул губы в короткой, механической улыбке, – идеально белыми. Роберт взвешивал нож в руке, и у меня не имелось ни малейших сомнений в том, о чем он думал, и все равно менее правдоподобного палача я вряд ли мог вообразить.

– Вам не стоило приезжать сюда, Декстер, – произнес он довольно печально, словно все это произошло по моей вине.

– Вам не стоило убивать Джекки, – ответил я.

– Да, мне это самому противно, – поморщившись, признался он. – У меня на такие штуки духу не хватает. Но пришлось. – Чейз пожал плечами. – И знаете, с каждым разом это все легче. – Он посмотрел на меня, словно желая удостовериться, что со мной это пройдет еще легче. Я отчетливо понимал, что мое время на исходе. – И потом, – добавил Роберт, – у меня имелся хороший повод. Я делал это ради Эстор.

Он повернулся и посмотрел на нее. К его чести, если это слово вообще применимо в данном случае, его взгляд был полон самых неподдельных привязанности и восхищения. Или, возможно, он играл гораздо лучше, чем я ожидал от него как от актера. Эстор бросила на него ответный взгляд, но вид при этом имела не слишком восхищенный, и мне показалось, я вижу крошечный, но все-таки шанс спасти бедному Декстеру шкуру.

– Если вы так любите Эстор, – заметил я, – вам бы не стоило ей лгать.

Роберт как ужаленный повернулся ко мне и нахмурился.

– Я ей не лгу, – заявил он. – Я бы ни за что не пошел на это. Я ее правда люблю. И она это знает. – Он положил нож на пол, чтобы взять ее за руку.

– Вы ей уже солгали, – возразил я, и поскольку это была единственная карта у меня на руках, я постарался разыграть ее по полной. – Вы сказали ей, что сделаете ее актрисой, а это ложь.

– Нет, – обиделся он. – У меня много знакомых, и…

– Ваши знакомые будут бежать вас как чумы, – заверил я его. – Как только узнают, что вы лжец, убийца и педофил.

Роберт покраснел как мак.

– Вы не понимаете, – пробормотал он. – Никто не понимает.

– Вот это верно, – согласился я с ним. – И в том числе копы. И уж они приложат все силы к тому, чтобы вы отправились в тюрьму до конца своих дней. Если вам повезет, конечно: у нас во Флориде, видите ли, еще не отменена исключительная мера.

Чейз замотал головой – быстрее и быстрее:

– Нет, не выйдет! Им меня не поймать. Я смогу ускользнуть.

– Как, Роберт? – поинтересовался я. – Они уже наверняка взяли под наблюдение аэропорты, причалы, даже автобусные остановки.

– У меня есть машина, – сказал он таким тоном, словно сам верил в то, что это еще хоть что-то значит.

– Ну да. Стоит вам расплатиться за бензин кредиткой, и об этом узнают. Вас поймают, Роберт. Вы похитили несовершеннолетнюю девочку, и за вами охотятся и не успокоятся, пока не поймают.

Роберт прикусил губу. На лбу его выступили капельки пота.

– Я могу… я могу торговаться.

– Вам нечего предлагать, – заметил я.

– Есть, – возразил он. – У меня… у меня есть… есть заложник.

– Чего? – удивился я.

– Нет, правда, – вдохновился Чейз. – Я могу потребовать катер и доплыть до Кубы. Мне нужно только немного форы. И мне ее дадут, если я выдам им Эстор.

Лицо стоявшей рядом с Робертом Эстор изменилось на глазах. Она смотрела на нас, как наблюдают за матчем по настольному теннису – чуть поворачивая голову от Роберта ко мне и обратно, и хмурилась все сильнее. Но когда Роберт произнес «выдам им Эстор», ее лицо застыло в маске холодного, беспощадного гнева, нацеленного исключительно на Роберта.

– Выдадите им Эстор? – переспросил я. – Мне казалось, вы ее любите.

Он покачал головой:

– Мне нельзя в тюрьму. Я знаю, что там делают с такими, как я. Мне нельзя в тюрьму, – резко выдохнув, повторил он. – Никак нельзя. Я сделаю все, чтобы остаться на свободе. – Чейз пригнулся ко мне, полностью заслонив обзор, поэтому теперь я не видел ничего, кроме его идеально загоревшего, до отвращения красивого лица. Вид он имел сочувственный. – Поэтому мне очень жаль. Но это означает, что мне придется… э… ну, сами понимаете. – Он тяжело вздохнул. – Убить вас. Правда, мне очень жаль, Декстер. Честно. Вы мне нравитесь. Но я не могу допустить, чтобы ыкхххх, – произнес он, и его глаза вдруг округлились. Долгую секунду он не шевелился и не дышал, только стоял надо мной на коленях с выражением легкого удивления на лице. Потом нахмурился и открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов изо рта его хлынула толстая струя горячей красной крови. Она брызнула на пол, и на меня, и хотя я отдернул голову в сторону, немного ее попало и мне на лицо…

А потом Роберт повалился набок и больше не шевелился, а за ним, торжествующе глядя на него сверху вниз, держа в руках большой, очень острый окровавленный нож – за ним стояла в своем коротком пеньюаре из белого шелка со светло-голубой завязкой и свежим узором в ярко-красный горошек Эстор.

– Тупое мудило, – сказала она ему.