От купола до пола извилистой змеей пробежала трещина. Реальность лопнула, осыпалась цветными конфетти, и остался только один цвет — густо-красный. Лицо птицы исказилось, будто в отражении кривого зеркала, и под отслоившейся штукатуркой Игнат увидел другое — синюшное лицо мертвой Званки. Она усмехнулась губами, алыми и мокрыми, будто раздавленные вишни, слизнула гнилым языком капающую Эрнестову кровь и произнесла — словно ветер прелые листья пошевелил:

— За новую жизнь — другой расплатись. Что взял — береги. Нашел — так беги!

И залилась низким, раскатистым навьим хохотом. Игнату показалось, что его внутренности срезонировали и задребезжали, как тронутые медиатором струны домры. Стены задрожали, закачались тросы и безжизненно повисшие «лапы» сенокосца.

Подавшись вперед, Игнат схватил отброшенное Эрнестом ружье — дрожащие пальцы скользнули по окровавленному прикладу.

— Сгинь! — прокричал он.

И, целясь в хохочущий призрак, нажал на спуск. Отдача больно ударила его в плечо. Игнат грузно сел в обвалившуюся побелку и увидел, как пуля, не задев постамента, вошла в сплетение проводов. Из разорванных металлических жил тотчас выбило снопы искр, а по оплетке побежали язычки пламени.

Сжимая в одной руке ружье, а в другой — капсулу с перламутровым эликсиром, Игнат принялся отползать назад. Где-то над головой снова раздался натужный треск, и еще один оборвавшийся трос рассек воздух, словно удар охотничьего хлыста. Закрутил вьюны розоватой — напитанной кровью — пыли. Сенокосец начался крениться, скрежетать надломанными суставами. Застонала и выгнулась горбом лента транспортера, и крепление не выдержало — механическая конструкция с грохотом обрушилась вниз. Черным облаком взметнулась пыль. Одно из сочленений сенокосца насквозь пронзило грудную клетку уже мертвого Эрнеста. А птица со Званкиным лицом широко открыла рот, округлив его, словно старательно выговаривая букву «О», и выдохнула струю оранжевого пламени.

Вот тогда Игнат подскочил на ноги и бросился бежать.

Жар бил его в спину, словно хотел достать до сердца, но оно не чувствовало тепла — там, в нагрудном кармане лежала капсула и от нее по коже разливался мятный морозец. За спиной то и дело слышался треск и хруст, и Игнату казалось, что это из завала выбирается его мертвый проводник. Тело мотает из стороны в сторону, когда на негнущихся ногах мертвец переступает по полу, а руки слепо шарят в пустоте — вот сейчас найдет свою голову, вот подымет над размочаленной шеей, из которой все еще выплескиваются багряные фонтанчики, и мертвая голова откроет глаза и укажет на Игната: «Вот он! Хватай!»

И парень поднажал, бросился вперед, ныряя за самодельные баррикады, где недавно нашел дневник погибшего ученого. Закатился под письменный стол, пригнулся, руками прикрыл голову. Как оказалось — вовремя. С тяжелым грохотом что-то пронеслось мимо и закрутилось, загремело по бетону. Это была позеленевшая от времени медная буква «А».

Игнат поднял лицо, вытирая рукавом слезящиеся глаза.

«Bon…» — прочитал он и на месте последней буквы увидел зияющую черную рану.

«Нашел — так беги», — всплыли в голове слова. Гул огня стал явственнее, и, выбравшись из укрытия, Игнат увидел, что постамент и вся упавшая конструкция причудливого механизма объята клубами пламени. Черные хлопья сажи и пепла теперь долетали и до него. Игнат закашлялся, прикрыл рукавом рот и побежал снова.

Обратно, через лабиринт опрокинутых шкафов, через залу, заставленную рядами спящих уродов. Игнату казалось, что они радостно улыбаются ему зубастыми ртами, словно узнавая, словно говоря: «Вот и стал ты причастен к нашей тайне. Вот и овладел ею. За новую жизнь — другой расплатился, своего провожатого в жертву нави принес. Радостно ли тебе?»

— Радостно! — зло ответил Игнат и прикладом шарахнул по ближайшей колбе.

Стекло отозвалось глухим стоном, но выдержало. В месте удара образовалось белое матовое пятно, от которого тут же разбежались мелкие капилляры трещин.

— Н-на!

Игнат ударил еще раз, вкладывая в удар всю злость, все накопившееся отчаяние. Трещины множились на глазах, муть поднялась со дна, и спящее чудовище заколыхалось тоже, беспокойно заворочалось, словно ожидая скорой — на этот раз уже окончательной, — смерти.

— Туда и дорога!

От нового удара стекло хрустнуло. Из пробитой бреши хлынула жидкость — Игнат едва успел отклониться в сторону, его затрясло от омерзения, когда он подумал о том, что вода, где плавало мертвое тело, могла попасть и на него. Ударил снова, наотмашь. На этот раз колба поддалась и лопнула — потоком хлынула маслянистая жидкость, поддерживающие монстра провода закачались, заискрили, и оранжевые язычки пламени осветили мертвенно-бледную шкуру, словно над вечной тьмой и смертью наконец-то воссияло спелое, несущее обновление и жизнь, солнце. Игнат видел, как кожа чудища вспучивалась волдырями, и они лопались, истекая белесой сукровицей, а потом чернела и трескалась, как высохшая степная почва.

— Добрыми намерениями выстлана дорога в ад! — нервно осклабился Игнат и засмеялся — лающим, отрывистым смехом. — Там и горите!

И обрушил приклад на следующую колбу.

Эта разлетелась со второго удара, но теперь Игнат отпрянуть не успел — на его щеки и руки брызнуло ледяной, мерзко пахнущей жидкостью. Содрогаясь, Игнат вытер лицо рукавом, но липкая дрянь впиталась в кожу. Щеки тотчас онемели, словно их накачали новокаином. На губах появился неприятный железистый привкус, к горлу подкатила желчь. Игнат сплюнул желтоватую слюну, но все равно не смог избавиться от тошноты, а потом его все-таки вырвало — прямо в разлитую из колбы жидкость. В отблесках огня она казалась не перламутровой, а багровой, словно кровь, вытекающая из разрубленных артерий Эрнеста. Висящее на проводах чудовище конвульсивно подергивалось, как насаженное на булавку насекомое. Игната вырвало снова.

За его спиной тем временем росла и набирала силу огненная стихия.

Обернувшись на трясущихся от слабости ногах, Игнат почувствовал, как в лицо ему дохнуло, будто из жерла печи. Сощурив глаза и вытерев выступивший пот, он увидел, что над лабиринтами шкафов и еще целыми колбами развернулись дымные крылья. Время от времени к куполообразному потолку взметались огненные перья, и, остывая в воздухе, оседали вниз серыми хлопьями. Достигнув первой колбы, огонь огладил ее ласково, будто теплой материнской ладонью. И, размякнув от ласки и жара, она лопнула, выстрелив в стороны осколками оплавленного стекла. Маслянистая жидкость вспыхнула мгновенно.

«Из-за химикатов», — подумал Игнат и снова нервно усмехнулся, наблюдая, как оранжево-красный столб бьет в потолок, в витое латинское «…mente».

Огненный ручеек тем временем перекинулся на соседнюю колбу, и та взорвалась. Игнат пригнулся, спиной повернулся к летящим осколкам. Жар взъерошил волосы на затылке, и парень начал задыхаться, чувствуя, как ноздри наполняет удушливый дым.

«Беги!» — снова шепнула ему Званка. А, может, вещая птица. А, может, инстинкт самосохранения, наконец-то проснувшийся в омертвелом сердце. И, проснувшись, овладел телом и разумом Игната.

Вывернувшись из тулупа, парень набросил его на голову, обмотал рукавами. Ружье он перебросил на спину, и при каждом шаге оно больно било его промеж лопаток, тревожа недавно зажившие шрамы.

Позади, будто созревшие чирьи, лопались стеклянные колбы, истекали маслянистым гноем, и пламя тотчас охватывало их, вылизывало шкуры застывших чудовищ.

Игнат протиснулся сквозь ржавую дверь, подле которой они с Эрнестом нашли скелет с раздробленной шеей. В спешке парень наподдал старые кости, и они разлетелись, будто сухие деревяшки — ни на что не пригодные, кроме как на растопку костра. Маузер валялся там же, где его бросил Эрнест. А вот и знакомая ржавая решетка.

Игнат нырнул в открытую глотку воздуховода, ухватился за металлические скобы — пальцы не гнулись, дрожали от напряжения, но он все же сумел подтянуться на руках и принялся ползти вверх, поскуливая от усталости и страха. Подниматься оказалось куда тяжелее, к тому же ружье тянуло вниз, а обернутый вокруг головы тулуп съехал и держался лишь на завязанных вокруг шеи рукавах. В горле страшно саднило — не то от дыма, не то от химической жидкости, попавшей в рот. Игнат сдерживался из всех сил, понимая, что, закашлявшись, он потеряет драгоценные минуты, и тогда огненная смерть настигнет его. Ноздри снова защекотало от дыма — предвестника наступающей стихии. Задрав голову, Игнат пытался разглядеть спасительный свет, но наверху царила только пустота и тьма. В кармане тулупа, должно быть, еще лежал фонарик, но достать его возможности не было. Поэтому, когда Игнат ударился макушкой о потолок, он даже не обратил внимания на боль, а только счастливо вздохнул — словно не было ни огня, ни смерти, ни крови. Словно цель теперь достигнута, а он — спасен.

— Спасен! — хрипло выдохнул Игнат.

И вывалился из воздуховода на бетонный пол, усеянный щепками и трухой.

И вовремя.

Снизу полыхнуло заревом. Еще не осознавая толком, что делает, но руководствуясь все тем же инстинктом самосохранения, Игнат нашарил решетку люка и принялся вставлять в выломанные пазы. Сквозь нее Игнат видел, как вспучивается и наливается огненной кровью гигантский волдырь — внутри него жидко перетекали черные и оранжевые узоры. Потом волдырь лопнул. Развернулась и устремилась вверх струя пламени, омывая черные стенки тоннеля. Игнат отпрянул от отверстия воздуховода, ощущая, как жаром опалило его ладони. Решетка в руках мигом нагрелась, но он все-таки успел поставить ее в пазы и привалил для надежности деревянным ящиком прежде, чем серпантинный язык пламени достиг края.

С голодным ревом огонь лизнул вставшую на пути преграду, и заскулил обидно, заметался в черной плавящейся глотке тоннеля. А Игнат привалился к стене плечом и засмеялся — победно и радостно. Но тут же захлебнулся, закашлялся. И кашлял долго, надрывно, сгибаясь пополам, сплевывая под ноги желчь и пропитанную химикатами розоватую слюну.

«Кровь», — подумал Игнат, и прижал к груди руки, пытаясь справиться с мучительными спазмами.

Голова была наполнена багровым туманом. Ноги гудели. Сердце колотилось в груди, как испуганная птичка (птица со Званкиным лицом). А огонь ревел и бесновался в воздуховоде, и раскалившаяся докрасна решетка вибрировала под напором стихии.

Пора уходить и отсюда.

Игнат стащил тулуп. Путаясь в рукавах, все-таки сумел просунуть в них ослабевшие руки. Ружье перекинул на другое плечо. Нашарил в кармане фонарик — белый луч проредил окруживший Игната кровавый сумрак, будто путеводная нить.

Опираясь о стену, парень побрел прочь, машинально выхватывая из памяти зацепки — вот сваленные грудой клетки, вот обрушенная балка, вот комната с разломанным телефоном. Как давно проходил он здесь? Ведь только сегодня, а казалось — много дней назад. И теперь возвращается один: в кармане — эликсир жизни, а на руках — чужая кровь.

Игнат преодолел лишь половину пути, как сзади что-то громыхнуло, будто взорвались бочки с горючим.

«Это вылетела решетка воздуховода», — понял Игнат, но вместо того, чтобы прибавить шаг, почему-то остановился.

Низкий гул наполнил коридоры и начал расти и шириться. От него завибрировали стены, и Игнат ухватился рукой за притолоку двери. Показалось — пол под ногами закачался, начал трескаться и осыпаться, и в образовавшемся разломе медно блеснул панцирь чего-то исполинского, живого, чего никогда не видел мир, а увидел только он, Игнат. Подземное чудовище, вкусившее человеческой крови. Бог тайны и смерти, чей образ необдуманно использовали ученые военного комплекса «Форсса».

Игнат до крови прикусил губу, зажмурился. Открыл глаза — видение пропало. Зато вместо него воздух разорвал густой и пронзительный вой сирены.

Закрыв ладонями уши, Игнат собрал последние силы и бросился вперед — отчаянный рывок загнанного зверя. Он был уверен, что пожар теперь перекинулся и сюда, на верхний ярус, и катится по пятам, как гигантская огненная волна.

Древнее божество проснулось и требовало насыщения. И одной жертвы было явно недостаточно.

Фонарик светил совсем тускло — видимо, садилась батарейка. Но где-то за спиной на потолке Игнат видел оранжевые отблески огня, и это придавало ему сил. Ног он уже не чувствовал — они несли его сами, и бегом выдуло все мысли, оставив только одну: спастись, выжить.

Вот и брошенная у стены палатка. Вот и лестница наверх.

Игнат зажал фонарик в зубах, ухватился за ржавые скобы. Они слегка прогнулись под его весом, и он удивился, почему не замечал этого раньше.

«Что, если сорвусь?» — промелькнуло в голове, и по спине побежал холодок.

Перебирая одеревеневшими руками, Игнат начал восхождение — уже второе за истекшие часы. Сирена надрывалась, отдавалась эхом от пустых стен, и казалось — это огненная птица воет, требуя пищи, причитающейся ей по праву настолько древнему, что не помнила его ни бабка Стеша, ни чистильщик Феофил, а помнила одна только навь. Право вкусить человеческую кровь.

В первый раз божество проснулось столетие назад. Тогда оно собрало хорошую жатву, и выпустила в мир своих подданных — голодную саранчу, монстров из бездны. И кто-то (может, чистильщики, а, может, кто-то еще, кто знал об этом месте гораздо больше прочих) запечатал тайну, и всех спящих в колбах чудовищ, и скелеты погибших людей, и дневник с такими страшными, но верными словами…

А теперь бог пробудился снова. И, в гневе своем и голоде, пожрал оставшиеся доказательства нечистых дел, что творились когда-то на этой земле. И пустился в погоню за ним, Игнатом, потому что «…положенное Господом от сотворения мира — должно остаться для человека тайной».

Игнат вздрогнул, задрал голову. В мерцающем тусклом свете фонарика масляными разводами поблескивала крышка люка. К горлу снова подступила тошнота, когда он понял, что это за разводы — не просто просочившаяся сверху талая вода, а вода мертвая. Та, в которой плавали спящие чудовища. Та, которая была запечатана в капсуле и лежала теперь в его собственном кармане.

Одной рукой цепляясь за скобу, другую он поднял кверху и толкнул люк. Пальцы скользнули по осклизлой заледенелой поверхности. Ничего.

В груди заныло, заскреблось дурное предчувствие. Огненная смерть разворачивала внизу исполинские крылья. Выла, надрываясь, сирена.

Игнат толкнул снова. И снова ничего.

Его затрясло — не то от страха, не то от холода. В отчаянии Игнат подсветил фонариком, который теперь горел настолько тускло, что его белесого пятна хватало только на то, чтобы разглядеть что-либо на расстоянии ладони. Но даже в этом мутном свете Игнат умудрился разглядеть рычаг, который торчал сбоку от люка и больше напоминал обломанный корень. Еще не веря своей удаче и боясь спугнуть ее, Игнат протянул руку и дрожащими задубевшими пальцами толкнул его в сторону. Он поддался не сразу. Заскрипели, проворачиваясь, ржавые шестеренки. Крышка люка лязгнула, громыхнула и, наконец, откинулась на пружинах, будто крышка табакерки. И в груди Игната похолодело, а с обветренных губ сорвался хриплый стон, потому что в проеме он не увидел долгожданного света, а лишь одну только тьму.

«Я ошибся! — промелькнула пугающая мысль. — Это не тот коридор, и не тот люк, а я все еще в подземелье, и за мной по пятам идет древнее божество огня и смерти, и я погибну также, как Эрнест…»

Паника захлестнула его с головой. Дыхание перехватило, грудь снова свело спазмом. Но, подтянувшись на руках, Игнат все-таки высунулся по пояс из люка и ощутил пальцами мерзлую траву и наледь. Неподалеку торчала кривая березка, а над головой проплывали черные и низкие облака — над землей текла весенняя ночь.

Игнат повалился на землю, хватая ртом морозный воздух. В груди по-прежнему саднило, горло сводило судорогой, ни ног, ни рук он больше не чувствовал. Но зато был спасен. Спасен!

Из последних сил захлопнув люк, Игнат начал ползти прочь от страшного места, подтягиваясь на локтях и волоча за собой онемевшие ноги. Показалось, что-то ударило снизу. Земля поплыла и закачалась, будто корабельная палуба — как когда-то давно при нашествии нави. Но выпущенная на волю сила не могла пробить толстый слой железа и бетона, и осталась бесноваться внизу, воя от голода и безысходной тоски, пока не пожрет самое себя и не погаснет, и не застынет черной и никому не нужной грудой оплавленного стекла и железа.

Тогда Игнат упал лицом в снег. Роговицу обожгло набухающими слезами, но заплакать он так и не смог. Вместо этого из горла вырвался сухой, хриплый, лающий звук.

Игнат снова начал смеяться.