Вспыхнула и заморгала слабая подсветка. Механический сенокосец под потолком заворочался, засучил лапами. Игнат вовремя отскочил в сторону — рядом упал и разлетелся крошевом кусок штукатурки. Задрав голову, парень видел, как узкая полоса транспортерной ленты покатилась назад. Ржавые пластины скрипели и грохотали, выпускали из бронированных сочленений труху и пыль.

— Началась свистопляска, — пробормотал Эрнест. Его рыжая шевелюра стала совсем седой от просыпавшейся побелки.

Сощурив воспаленные глаза, он глянул назад, за спину Игната. Тот обернулся тоже, и в этот момент где-то в глубине заброшенной лаборатории раздался визгливый скрежет металла о металл. Транспортерная лента застопорилась, вхолостую заходили гусеничные сегменты, лязгая и повизгивая, но так и не трогаясь с места.

— Сломалась? — шепотом спросил Игнат.

Эрнест отрицательно мотнул головой.

— Не думаю…

В то же время послышался далекий болезненный «оох…», будто гигантские клещи с силой вытянули гниющий зуб. Над самодельными баррикадами взметнулось облако, густое и сизое, будто грозовое.

«Как те, что всегда предвещают сошествие нави», — подумалось Игнату.

В груди коготками заскреблась тревога. Лязг повторился, на этот раз громче и мучительнее прежнего. Тогда гусеница транспортера возобновила движение и поползла обратно, но теперь под ее ржавым брюхом покачивалась добыча.

— Помоги, Господи, — выдохнул Эрнест и перекрестился.

Поддерживаемая трехгранными механическими когтями, над их головами проплыла колба: Игнат видел, как с толстого днища осыпается ржавчина, как в желтоватой жиже, будто пловец на волнах, качается подвешенное за провода чудовище. В полуоткрытом акульем рту влажно поблескивали обломанные иглы зубов.

— Может, остановим? — в страхе спросил Игнат и шагнул к постаменту, где продолжали пощелкивать и крутиться рычаги. Но дорогу преградила широкая ладонь Эрнеста.

— Погодь! Посмотрим, что нам еще эта «музыкальная шкатулка» покажет.

И снял с плеча, вскинул наизготовку ружье.

Тем временем колба описала над головами круг, скользнула в выломанные Эрнестом двери и застыла. Механические когти зажужжали, закрутились по часовой стрелке, насаживая ее на выскочившие из постамента винты, и сочленения «сенокосца» сомкнулись на медном куполе, надежно зафиксировав колбу. Заспиртованное внутри чудовище теперь оказалось повернуто к Игнату боком. Бледная, никогда не знавшая солнца кожа существа блеснула неприятно и глянцево, будто смазанная маслом.

Теперь Игнат заметил кое-что, чего не замечал раньше: рядом с гравировкой на куполе колбы оказался резервуар, к которому был подведен желоб с деформированными не то от времени, не то в результате обвала стенками. Снова щелкнули и провернулись рычаги. И тогда из неприметного отверстия в стене выпала капсула в палец величиной.

Поршень протолкнул ее по желобу, она застопорилась на изломе, но все же преодолела деформированный участок и упала в резервуар. В ту же секунду упало и сердце Игната: дурное предчувствие снова заворочалось внутри темным сгустком, на языке отчего-то появился кисловатый привкус желчи.

Молчаливо и зачаровано смотрел Игнат, как сжатая по бокам капсула выпустила из своего брюха перламутровое облако. Подведенные к резервуару провода дрогнули, наполнились беловатым мерцанием. И подвешенное на них существо дрогнуло тоже.

«Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее».

Теперь Игнату предстояло воочию удостовериться в реальности этих слов.

Тело существа несколько раз свело судорогой, словно по нему пропустили электрические разряды. Разжались сведенные вековым окаменением когтистые пальцы. Безволосая голова мелко затряслась, будто в припадке падучей. Игнат видел, как под плотно сомкнутой берестой век медленно задвигались глазные яблоки. Еще немного — и урод откроет глаза, уставится на Игната взглядом пустым и темным. Так смотрит сама смерть, прежде чем коснуться твоего лба костяными пальцами.

«Вызванная из небытия — в небытие ввергнет род людской».

— Нужно остановить это, Эрнест! — Игнат шагнул к постаменту.

— Стой, — отозвался тот. — Не время еще.

— Мы узнали достаточно.

Игнат протянул руку, намереваясь выдернуть запустивший механизм ключ. Но не успел коснуться: в грудь ему уперся ружейный ствол.

— Сказал же, стой смирно, — хрипло произнес Эрнест. — Убью!

Его глаза лихорадочно поблескивали, дыхание стало хриплым и учащенным.

— Да ты, никак, разума лишился? — прикрикнул Игнат.

— Пускай лишился! — пролаял Эрнест — А все же лекарство от смерти моим будет! А ты, парень, лучше отойди от греха подальше! Ну?

Он щелкнул затвором, и Игнат отступил. Сердце билось болезненно и гулко. И чудовище в колбе корчилось от боли, пыталось совладать с непослушными мышцами. Тогда рычаги совершили новый оборот, и в желоб выскочила еще одна ампула.

«Вот оно — лекарство от смерти», — понял Игнат и напрягся, как перед броском. Протянувший по полу сквозняк снова взъерошил его волосы, шепнул на ухо: «Еще не время…»

И парень медлил, только смотрел, как ходят вхолостую поршни, пытаясь протолкнуть ампулу через деформированный участок.

Да только Эрнест ждать не собирался.

Улучив момент, он подскочил к желобу и наотмашь ударил по нему ружейным стволом. Капсула подпрыгнула, упала в побелку и пыль. Эрнест нагнулся следом, и его руки затряслись, как у алкоголика в ожидании выпивки.

«Вот теперь», — шепнула мертвая Званка и подтолкнула Игната в спину.

Парень ударил Эрнеста в бок. Тот взвыл, и, не удержав равновесия, стукнулся затылком о постамент. Ружье выпало из разжавшихся пальцев.

— Ах ты, стервец! — яростно взревел он и дернул Игната за тулуп.

Парень споткнулся. Его пальцы лишь скользнули по одной из граней ключа, но не успели выдернуть его. Игнат плечом повалился на рычаги, и те застопорились, заскрежетали в тщетной попытке продолжить движение. Совсем близко от Игнатова лица, отделенное лишь стеклом и толщей желтоватой жидкости, чудовище приоткрыло изувеченные губы, и с них сорвались и поплыли вверх тяжелые маслянистые пузыри. Игната затрясло от омерзения. Он потянулся к ключу снова. Но Эрнест навалился следом, ударил в скулу — несильно, но достаточно для того, чтобы Игната отбросило с постамента. Застопорившиеся, было, рычаги возобновили движение, и по сплетенным проводам снова побежали волнообразные искры.

— Посторонись, парень! — угрожающе выдохнул Эрнест. — Посторонись, не то зашибу! Мне-то уже терять нечего! Мне бы Сеньку…

Игнат не дал ему закончить, ударил в ответ — со всей мочи, вкладывая в удар всю накопившуюся злость, все темное отчаяние последних дней. Под его кулаком челюсть хрустнула, и Эрнест полетел на пол, кашляя и отхаркивая кровь.

— Черт прокля… — начал он.

И поперхнулся, сплюнул обломанный зуб.

Краем глаза Игнат увидел, как из резервуара вновь плеснуло перламутром, и понял — это новая капсула достигла цели и отдала мертвому чудищу порцию живительной силы.

Хребет монстра завибрировал, выгнулся дугой, так что отчетливо выделились все позвонки. Синюшная кожа натянулась до того, что, казалось, вот-вот лопнет. И Игнату подумалось: не кровь засочится из ран, а что-то иное — блеклое, омертвелое, водянистое. Костистые руки дернулись, будто невидимый кукловод потянул за нити. Скрюченные пальцы ударили в стекло.

В тот же миг Эрнест подхватил оброненное ружье и направил его на Игната.

— Ну что, чертенок, — прохрипел он. — Поглядим, чья возьмет?

Игнат замер, тяжело дыша и судорожно сжимая кулаки. Во рту чувствовался солоноватый привкус — щуплый или нет, Эрнест тоже бил, не шутя. Облизав губы, Игнат произнес как можно более спокойно:

— Эрнест, послушай…

И вздрогнул. За спиной послышался скрежет когтей по стеклу. И еще раз. И еще.

Глаза Эрнеста сделались круглыми и стеклянными. Свободной рукой он нашарил в пыли капсулу, зажал ее в кулаке. Затем его окровавленные губы свело в безумном оскале, словно он, наконец-то достигнув цели, успокоился, и теперь — хоть земля гори под ногами.

— Да заткнись ты, урод! — прошипел он.

И, вскинув ружье, нажал на спуск.

Игната будто кто-то толкнул в бок. Он повалился ничком, поднял ворот тулупа, защищая лицо. Над головой что-то лопнуло, разорвалось, и осколки стекла градом посыпались на скрюченную фигуру Игната.

Потом пришла первая мысль:

«Жив? Не задело?»

Но только ныла рассеченная губа, да ушибленный бок. Тогда парень осторожно опустил воротник и глянул.

И понял, что стрелял Эрнест не в него.

Тот теперь поднялся на ноги и стоял, пошатываясь, словно разом осушил полштофа браги. Руки его тряслись тоже, и ружейный ствол ходил туда-сюда, то опускаясь к самому полу, то судорожно задираясь к потолку. А перед ним — там, где раньше находилась колба, — подвешенное за перекрученные провода, выгибалось и дергалось чудовище.

От выстрела стекло разлетелось, только внизу, у постамента, еще торчали обломанные края — будто острые акульи зубы. Масляная жидкость вытекла тоже, и напитавшаяся влагой пыль стала угольно-черной. Из-под вывороченных рычагов били фонтанчики искр.

Эрнест снова отхаркался и сплюнул в пыль.

— Проклятое место, — пробормотал он. — Да только все равно моя взяла. Понял, чертенок?

Он засмеялся и повернулся к Игнату лицом — в тусклом свете ламп оно казалось восковым, будто у покойника.

— Вот, где теперь у меня смерть! — он поднял кулак и потряс им над головой. — Стало быть, не зря я за этой тайной гонялся! Спасибо и тебе, чертенок, что открыл ее для меня! — он опустил кулак и жутко улыбнулся окровавленным щербатым ртом. — Спасибо. И прощай. Нравишься ты мне, да только не должно быть у этой тайны много свидетелей.

Черные зрачки дула всплыли из дрожащего марева и застыли перед лицом Игната. Неотвратимость смерти и пустота космоса были в них. И огненными сполохами вспыхнули в голове слова: «…есть куда более страшный грех, и имя ему — глупость…»

С глупости начал свой путь Игнат. Глупостью и закончит его.

Он подобрался, отрыл рот — может, хотел вразумить Эрнеста, может, обратиться к его совести. Только не успел сказать ничего. Мертвая тварь прогнулась на поддерживающих его канатах. Те заскрежетали, будто едва удерживались в проржавевших креплениях. Склеенные веки чудовища задергались, но не поднялись, зато из горла вырвался хрип — так нож точат о нож на скотобойне. Так скрипят ветви под тяжестью висельника. Так навь говорила в завьюженном лесу, обрекая Игната на мучения. Вытолкнул ли эти слова окостеневший от долгого молчания язык, или это тоже почудилось Игнату?

— Не ему эта тайна открыта, — проскрипел возникший в голове голос. — Не ему и владеть ею.

Затем канаты оборвались.

Игнат вновь отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, оборванные провода. Механически сочленения сенокосца накренились, заскрежетали — протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: «бегите!..»

А потом с головокружительной высоты обрушился железный трос.

Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на проводах чудовище — по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив новый сноп оранжево-белых искр.

И в долю секунды отсек Эрнесту голову.

И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.

Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста еще пытается удержать равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму — цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, отпуская ружье. И выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.

Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил — хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и в ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым — темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою живою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы:

— Господи, ты прибежище мое и защита моя. Не убоюсь я ужаса в ночи, и стрелы, летящей днём, и язвы, ходящей во мраке. Потому перьями Своими осенишь меня, и под крыльями твоими я буду безопасен. Ведь я… только я! Только я один пришел сюда с душою светлой, с помыслами бескорыстными. И нет в моем сердце зла…