Глава LXXX
Он возвращается в Лондон и встречается с Кэдуоледером, который развлекает его многими любопытными сообщениями. — Крэбтри выпытывает мнение герцогини и выводит из заблуждения Пикля, который благодаря чрезвычайному случаю, заводит знакомство с другой знатной леди
Отдав этот последний долг своему усопшему благодетелю и презентовав мистеру Джолтеру долгожданную бенефицию, которая в то время оказалась вакантной, молодой джентльмен вернулся в Лондон и предался прежним своим развлечениям; однако он не в состоянии был отвлечь свои мысли от Эмилии или хотя бы вспоминать о ней без глубокого душевного смятения; ибо, как только он обрел физические силы, к нему вернулась прежняя страсть, а потому он решил завязать какую-нибудь любовную интригу, которая завладела бы его чувствами и заняла его мысли.
Человек, отличавшийся таким светским обхождением, как Перигрин, неизбежно должен был встречаться с различными особами, на которых его галантность могла бы произвести соответственное воздействие; и это затрудняло его выбор, так как всегда был он склонен руководствоваться капризом и прихотью. Я уже упомянул о том, что он ради целей матримониальных направил свое внимание на леди, знатную и почтенную, и теперь, когда мисс Гантлит его отвергла и он наслаждался маленькой передышкой, так как огонь, зажженный ее чарами в его сердце, угасал, он возобновил свое ухаживание за ее светлостью. Не осмеливаясь еще объясниться, он имел удовольствие видеть, сколь любезно его принимают в качестве близкого знакомого, и льстил себя надеждой, что расположил в свою пользу ее сердце; в этом самоуверенном предположении его укрепляли слова ее горничной, которую он с помощью щедрых подарков заставил служить своим интересам, так как она ухитрилась убедить его, что пользуется доверием своей госпожи. Но, несмотря на такое поощрение и надежды, внушенные его же собственным тщеславием, он опасался сделать преждевременную декларацию, чтобы не стать жертвой ее насмешек и гнева, и решил отложить объяснение, пока не обретет большей уверенности в успехе своей политики. Пребывал, таким образом, в нерешимости, он был приятно обрадован однажды утром появлением своего друга Крэбтри, который с разрешения Пайпса, хорошо его знавшего, вошел к нему в спальню, когда он еще спал, и, энергически тряхнув за плечо, вырвал из объятий сна. После обмена приветствиями Крэбтри сообщил о своем приезде накануне вечером из Бата и позабавил его таким смешным отчетом о своих дорожных спутниках, что Перигрин, впервые со дня их разлуки развеселился и чуть не задохнулся от смеха.
Крзбтри, рассказав об этих приключениях с тем своеобразным юмором, который усиливал комизм каждой детали, и передав все скандальные сплетни, ходившие в Бате после отъезда Перигрина, услыхал от юноши о его видах на некую герцогиню, чей ответ, по всей вероятности, будет благоприятным; тем не менее он не рискует объясниться, пока не удостоверится в ее чувствах, и хотел бы руководствоваться теми сведениями, какие может доставить Кэдуоледер, который, как ему известно, принят у нее в доме.
Прежде чем обещать свою помощь, мизантроп спросил, клонятся ли его планы к супружеству, а когда наш искатель приключений, угадав смысл вопроса ответил отрицательно, Крэбтри взялся выведать ее чувства, заявив в то же время, что никогда не стал бы участвовать в проекте, который не преследует цели опозорить и обмануть женский пол. На таких условиях он согласился действовать в интересах нашего героя, и немедленно был разработан план, в результате которого они встретились как бы случайно за столом ее светлости. Пикль, проведя здесь часть вечера и пересидев всех гостей, кроме мизантропа и одной вдовствующей леди, которая, по слухам, была наперсницей герцогини, удалился под предлогом неотложного дела, дабы Крэбтри воспользовался случаем перевести разговор на его особу.
Итак, не успел он покинуть дом, как этот циник, с угрюмым и презрительным видом проводивший его до двери, сказал.
— Будь я неограниченным властелином и будь этот юноша одним из моих подданных, я повелел бы ему носить вретище и гонять моих ослов на водопой, чтобы высокомерный его дух опустился до уровня его заслуг. Поистине гордость павлина является смирением, если сравнить ее с тщеславием этого щеголя, которое всегда было наглым, а теперь стало вовсе невыносимым благодаря репутации, приобретенной им в Бате, где он избил бретера, перехитрил шайку неопытных шулеров и совершил ряд других проделок, в исполнении коих помогал ему не столько ум, сколько удача. Но ничто так не способствовало его дерзости и самонадеянности, как благосклонность, встреченная им у многочисленных леди. Да, у леди, сударыня, — и пусть все это знают, — у леди, которые — к чести их будь сказано — неизменно покровительствуют щеголям и глупцам, если те добиваются их поощрения. И, однако, этот щенок не был на положении тех двуполых животных, коих можно отнести к разряду горничных, которые проветривают ваше белье, чешут ваших комнатных собачек, рассматривают ваш нос в увеличительное стекло, чтобы выдавить угри, моют ваши зубные щетки, обрызгивают духами ваши носовые платки и заготовляют для ваших нужд мягкую бумагу. Этого Пикля принимали для более важных услуг; его служба начиналась не раньше, чем все эти птицы отправлялись на насест; тогда он залезал в окно, перепрыгивал через ограду сада, и в темноте миссис Бетти впускала его в дом. Мало того, члены городского управления Бата презентовали ему почетное гражданство потому только, что благодаря его деятельности целебные воды приобрели необычайную славу; ибо каждая из сколько-нибудь привлекательных женщин, приехавших туда вследствие своего бесплодия, избавилась от недуга за время его пребывания в Бате. А теперь сей юноша считает, что ни одна женщина не может устоять перед его ухаживанием. Он не провел здесь и трех минут, как я заметил уголком глаза, что он намеревается одержать победу над вашей светлостью — я имею в виду честные намерения, хотя у этого негодяя хватит бесстыдства на любую попытку!
С этими словами он устремил взгляд на герцогиню, которая, раскрасневшись от негодования, повернулась к своей наперснице и воскликнула:
— Клянусь честью, мне кажется, в словах этого старого грубияна есть доля истины! Я сама заметила, что молодой человек смотрит на меня с особым вниманием.
— Нет ничего удивительного, — сказала ее подруга, — в том, что юноша с такой внешностью не остался равнодушен к чарам вашей светлости! Но, полагаю, он осмеливается питать только самые похвальные и почтительные чувства.
— Почтительные чувства! — с невыразимым презрением вскричала леди. — Если бы я думала, что у этого наглеца хватит самоуверенности рассчитывать на что-нибудь, я бы отказала ему от дома. Клянусь честью, такая дерзость должна побудить знатных особ держать этих мелких дворянчиков на более далеком расстоянии, так как от малейшей поддержки и поощрения они склонны стать бесстыдными.
Удовольствовавшись этим заявлением, Кэдуоледер завел речь о других предметах, а на следующий день поведал о сделанном открытии своему другу Пиклю, который испытал мучительные уколы оскорбленного самолюбия и решил покориться и отказаться от своего проекта. Впрочем, такое самоотречение не причинило ему ни малейшего беспокойства, ибо сердце его нимало не участвовало в этой затее, а тщеславие тешилось возможностью открыто заявить о своем равнодушии. Итак, при первом же визите к ее светлости, он держал себя очень непринужденно, весело и простодушно; когда же вдова, которой поручено было выведать его склонности, искусно повела разговор о любви, он высмеял эту страсть весьма развязно и язвительно и не постеснялся заявить, что сердце его свободно. Хотя герцогиня возмущалась предполагаемой его любовью, но теперь ее обидело его равнодушие, и она даже проявила неудовольствие, заметив, что, быть может, внимание к собственным достоинствам мешает ему видеть других людей.
Пока он наслаждался этим сарказмом, смысл которого прекрасно мог понять, к их обществу присоединился некий плут, получивший свободный доступ во все аристократические дома благодаря своему замечательному таланту к сплетням и шутовству. Шел ему теперь семьдесят пятый год; он был столь темного происхождения, что вряд ли знал имя своего отца; его образование соответствовало достоинству его предков; на его репутации лежало клеймо человекоубийства, распутства и вероломства; однако этот человек, счастливо унаследовав непоколебимую наглость и бесчестно преступив все правила морали, дабы служить великим мира сего, приобрел независимое состояние и завоевал такое расположение высшего общества, что (хотя все знали о его роли сводника у трех поколений знати) не нашлось в королевстве ни одной великосветской леди, которая постыдилась бы принимать его при совершении ею своего туалета или хотя бы появляться с таким спутником в местах общественных увеселений. Впрочем, сей мудрец приносил иной раз пользу своим ближним благодаря связям с богачами, ибо нередко ходатайствовал о милостыне беднякам в надежде присвоить половину пожертвования. Такого рода дело и привело его сейчас в дом ее светлости.
По прошествии нескольких минут он сообщил присутствующим, что может предоставить им возможность облагодетельствовать бедную даму, которая дошла до крайней нищеты после смерти своего супруга и только что произвела на свет двух крепких мальчуганов. Далее они поняли из его слов, что эта особа происходит из хорошей семьи, которая от нее отреклась, когда она вышла замуж за бедного прапорщика, и даже воспользовалась своим влиянием, чтобы воспрепятствовать его повышению по службе; эта жестокость произвела на мужа такое впечатление, что вызвала расстройство рассудка и довела его до отчаяния, в припадке которого он покончил с собой, оставив жену, в ту пору беременную, жертвой нищеты и скорби.
Немало критических замечаний вызвала эта трогательная картина, которую старик нарисовал с большою выразительностью. Герцогиня заключила, что, должно быть, эта особа лишена всякого чувства и рассудительности, если могла остаться в живых, несмотря на столь тяжелое несчастье, и, стало быть, заслуживает не большей поддержки, чем простая нищенка; тем не менее герцогиня была столь великодушна, что предложила дать ей рекомендацию, чтобы ее приняли в больницу, которая получала вспомоществование от ее светлости; в то же время она посоветовала ходатаю отправить близнецов в приют для подкидышей, где их заботливо выкормят и вырастят полезными членами общества. Другая леди, не нарушая должного уважения к мнению герцогини, осмелилась порицать великодушие ее светлости, которое лишь поощряет детей оказывать неповиновение родителям и может не только продлить страдания несчастной, но и повредить благополучию какого-нибудь юного наследника — быть может, надежды родовитой семьи! — так как она полагает, что эта особа, когда истечет месяц и ребята ее будут пристроены, постарается покорить публику при помощи своих чар, если удастся ей извлечь пользу из своей внешности и, следуя обычаю, она перейдет из Сент-Джеймса в Друри-Лейн. На этом основании леди полагала, что из сострадания они должны оставить ее погибать в нужде, а старый джентльмен не заслуживает прощения, если будет упорствовать в своих усилиях помочь ей. Третья особа, член этой сердобольной компании, осведомившись, красива ли эта молодая женщина, и получив отрицательный ответ, согласилась с тем, что много здравого смысла было в речах почтенной леди, которая только что высказала свое мнение; однако она берет на себя смелость смягчить этот приговор.
— Нужно отправить младенцев в приют, по совету ее светлости, и сделать сбор скромных пожертвований в пользу матери. Когда же она оправится от болезни, я возьму ее к себе в дом в качестве старшей служанки пли посредницы между мной и моей горничной, ибо — клянусь жизнью! — мне нестерпимо делать выговоры или отдавать распоряжения женщине, которая по происхождению своему и воспитанию почти не поднимается над уровнем черни.
Эти слова вызвали всеобщее одобрение. Герцогиня приступила к сбору, каковое обстоятельство должно способствовать бессмертной ее славе, и внесла одну крону; после чего все присутствующие должны были ограничить свою щедрость половиной этой суммы, чтобы не нанести оскорбления ее светлости; когда же особа, предложившая сделать сбор, пожелала узнать имя и местожительство бедной женщины, старый посредник поневоле должен был дать указания леди, хотя и был чрезвычайно огорчен — по многим основаниям — такими результатами своего ходатайства.
Перигрин, «капризный, как зима, умел пролить слезу сострадания, и был он щедр, как день, для милостыни», — Перигрин был возмущен последствиями этого отвратительного совещания. Он внес, однако, свои полкроны и, покинув общество, отправился в жилище покинутой и бедствующей леди, следуя полученным им сведениям. Осведомившись о ней, он узнал, что в тот момент у нее находится одна сострадательная дама, которая послала за кормилицей и теперь ждет возвращения посланца; он поручил засвидетельствовать свое почтение больной и просил разрешения посетить ее на том основании, что он якобы был близко знаком с ее покойным мужем.
Хотя бедная женщина никогда не слыхала его имени, она не сочла уместным отвергнуть эту просьбу, и его проводили в убогую комнату на четвертом этаже, где он увидел несчастную вдову, которая сидела на жалкой кровати и кормила грудью одного из своих младенцев; черты ее лица, от природы правильные и нежные, выражали душевную боль, вызывавшую величайшее сострадание; другого младенца баюкала особа, чье внимание было всецело поглощено малюткой, благодаря чему она больше ничего не видела. Лишь после обмена приветствиями между злосчастной матерью и нашим героем обратил он взгляд на лицо незнакомки, которое внушило ему глубокое уважение и восхищение. Он созерцал ее грацию и красоту, дышавшую чувствительностью и добротой и смягченную чарующей нежностью трогательного сострадания. Когда он объявил, что причиной его посещения является исключительно желание оказать помощь страждущей леди, и презентовал банкнот в двадцать фунтов, то удостоился такого ласкового взгляда от этого очаровательного создания, которое поистине можно было принять за ангела, заботящегося о нуждах смертных, что почувствовал прилив любви и благоговения. Этого восхищения отнюдь не уменьшило сообщение вдовы; излив свою благодарность в потоке слез, она сказала Перигрину, что неведомым предметом его почитания была благородная особа, которая, услыхав случайно о бедственном ее положении, немедленно послушалась голоса человеколюбия и пришла облегчить ее страдания; эта особа не только щедро снабдила ее деньгами на жизнь, но также взялась доставить кормилицу ее младенцам и даже обещала свое покровительство, если вдова выживет после постигшего ее несчастья. Сообщив эти сведения, она добавила, что ее благодетельница — прославленная леди ***, чье имя было знакомо юноше, хотя он никогда ее не видел. Поразительный блеск ее красоты слегка потускнел от времени и превратностей фортуны, но и теперь ни один человек со вкусом и воображением, чьи чувства были еще не окончательно заморожены старостью, не мог взирать на нее безнаказанно. А так как Перигрин видел ее еще более привлекательной благодаря тем нежным заботам, которым она предавалась, он был поражен ее красотой и столь восхищен ее состраданием, что не мог скрыть волнения и начал пылко восхвалять ее милосердие.
Ее лордство приняла его комплименты весьма учтиво и ласково; а так как дело, которое привело их сюда, одинаково интересовало обоих, между ними завязалось знакомство, и они стали совещаться о средствах помочь вдове и ее двум младенцам, одного из которых наш герой хотел сделать своим крестником. Пикль был достаточно известен в beau monde, чтобы слухи о нем не дошли до этой леди, и потому она не обескураживала его попыток завоевать ее дружбу и уважение.
Условившись обо всем, что касалось особы, находившейся на их попечении, он проводил ее лордство домой и в беседе с ней имел удовольствие убедиться, что ум ее отвечает другим ее совершенствам. Да и у нее не было оснований предполагать, что молва преувеличила достоинства нашего героя.
Один из усыновленных ими младенцев умер до крещения, так что они сосредоточили свою заботу на другом и были его восприемниками. Узнав, что старый агент начал докучать своими визитами матери, которой преподавал советы, возмущавшие ее добродетель, они переселили ее в другой дом, где ей не могли угрожать его козни. Не прошло и месяца, как наш герой узнал от одного аристократа, что седовласый сводник действительно взялся свести его с этой бедной, удрученной горем женщиной и, потерпев неудачу в своем намерении, заменил ее девицей из Ковент-Гардена, которая заставила аристократа жестоко поплатиться за оказанные ему милости.
Между тем Перигрин со свойственной ему ловкостью и упорством поддерживал новое знакомство и, основываясь на репутации и судьбе леди, а также надеясь на свои достоинства, полагал, что со временем ему удастся удовлетворить страсть, которая уже загорелась в его сердце.
Так как ее лордство испытала всевозможные приключения и превратности судьбы, о которых до него дошли туманные слухи, многое искажавшие и извращавшие, Перигрин умолял ее поведать историю ее жизни, как только близкое знакомство дало ему право добиваться этой милости; после настойчивых просьб она согласилась удовлетворить его любопытство в избранном кругу и рассказала то, что изложено в следующей главе.
«Лорду ***
Милорд! Разговор, происшедший вчера вечером по желанию вашего лордства, вынуждает меня привести оправдания шагу, недавно мною сделанному, — опубликованию „Мемуаров моей жизни“, — и я почитаю себя вправе узнать ваше мнение о мотивах, которые я тогда объяснила; об этом я прошу, чтобы сослаться на ваше суждение и защитить себя в глазах тех, кому мои доводы могли показаться слабыми или пустыми. Ибо, хотя никто из присутствовавших не пытался оспаривать аргументы, мною выдвинутые, я могла заметить, что один джентльмен был не совсем убежден в правильности такой меры. Быть может, вы припоминаете, как он сделал несколько замечаний, выражая свое несогласие в такой скромной форме: „Признавая превосходство суждений вашего лордства… Но, разумеется, вы бы не сделали такого шага, не взвесив предварительно всех последствий… Ваши мотивы были, конечно, очень вески, но свет склонен истолковывать все в худую сторону…“ и бросал тому подобные осторожные намеки, которые часто смущают больше, чем открытые возражения явного противника, ибо в них как будто таится некий глубокий смысл, который личное уважение старается замаскировать. Эти сентенции произвели на меня такое впечатление, что я размышляла ночь напролет, стараясь обнаружить слабую сторону моих доводов, но так как к своим собственным делам человек всегда относится пристрастно, я поневоле прибегаю к вашей проницательности и чрезвычайно хотела бы знать, в какой мере вы, милорд, признаете правильными оправдания
покорнейшей слуги вашего лордства».
Ответ:
«Сударыня, я не могу не заметить, что та серьезность, с какою вы спрашиваете мое мнение о мотивах, побудивших вас опубликовать ваши „Мемуары“, в точности соответствует поведению тех, кто обращается к друзьям не столько за советом, сколько за одобрением, и, не услышав ожидаемых похвал, еще упорнее держится за свои собственные домыслы. Как отнеслось бы ваше лордство, если бы я в результате вашей просьбы принял тон сурового нравоучителя и сказал, что вами сделан шаг опрометчивый и непростительный; что вы напрасно признались в своем неблагоразумии, вызвали негодование отдельных лиц и навлекли на себя упреки злоязычного света; и что, помимо этих неприятностей, вы навеки обрекли себя на домашний разлад, возбудив гнев тирана, на которого жаловались, до такой степени, когда уже невозможно прощение и примирение? Быть может, негодование разочарованного автора овладеет вашим лордством, омрачит это беззаботное лицо и заставит эти прекрасные глаза загореться неудовольствием? Нет, вы были бы скорее удивлены, чем оскорблены моими замечаниями. Вы решили бы, что все время заблуждались, оценивая мою деликатность и рассудительность. Вы были бы огорчены, убедившись в собственной ошибке, и смотрели бы на меня с состраданием, как на одного из тех смирных, робких рационалистов, которые, будучи от природы флегматическими и боязливыми, совершенно незнакомы с утонченными чувствами человеческого сердца, неспособны оценить ту умилительную нежность, которой сами они никогда не испытывали, и слишком нерешительны, чтобы противостоять натиску невежественной, злобной или нелепой клеветы, затрагивающей репутацию, которой надлежит им интересоваться по долгу дружбы. Признаюсь, ваши чувства в таком случае были бы справедливы, за исключением того, что я, заслуживая пренебрежение, вызвал бы жалость у вашего лордства и, вместо того чтобы встретить презрение как равнодушный друг, оставался бы в ваших глазах слабым и пугливым доброжелателем. Если ваше доброе имя жестоко пострадало от лживых толков; если ваши недостатки были бесконечно преувеличены завистью и сплетней; если душевные ваши качества были опорочены или оклеветаны и кое-кто сомневался даже, в здравом ли вы рассудке, — я согласен с вашим лордством, что не только простительно, но крайне необходимо было опубликовать подробное описание вашей жизни, которое освободит вас от всех или почти всех скандальных поклепов. Эту задачу, по моему мнению, вы выполнили к полному удовлетворению всех разумных и непредубежденных людей. Лишенным чистосердечия и чувства должен быть тот, кто, читая ваши „Мемуары“, не выскажется в вашу пользу; кто не встанет на защиту красоты, невинности и любви; кто не поймет, что вы остались бы тем, чем были когда-то, — образцом супружеской верности, — если бы суровые превратности фортуны не заставили вас изменить природным вашим наклонностям; кто не оправдает нежности, которой юность и чувствительность не могли при таких обстоятельствах противостоять, и кто, размышляя о природе искушения, не находит извинения проступку. Лишенным рассудительности и вкуса должен быть тот, кто не восхищается вашим мужеством, изяществом и умом; он должен быть нечувствительным ко всем тончайшим движениям души, если его не волнует и не приводит в трепет и восторг ваша умилительная история. Кое-кто из друзей вашего лордства, весьма заинтересованные чтением, сожалел о том, что вы не избавили себя от некоторых излишних признаний, которые, по их мнению, совершенно бесполезны и могут только доставить вашим врагам пищу для обвинений и поношений. В сущности я сам разделял этот взгляд, пока вы не доказали мне, что, если скрыть какое-либо обстоятельство, которое впоследствии может обнаружиться, правдивость всей повести будет подвергнута сомнению. Да и что такое вы открыто признали, в чем могли бы вас обвинить злейшие враги, что, кроме вашего пренебрежения к противоестественному союзу, который, хотя его и разрешали законы вашей страны, был навязан вам вашей нуждой, молодостью и неопытностью? Это поведение не было результатом порочного легкомыслия и невоздержанности. Вы уже дали неопровержимые доказательства своего постоянства и супружеской верности первому властелину ваших чувств, который был вашим избранником и которому ваше сердце было неизменно предано. Взлелеянная этой беспримерною заботливостью, нежностью и вниманием, ваша природная чувствительность стала столь деликатной, что ей уже не могла прийтись по вкусу любовь заурядного супруга. Итак, не чудо, что вы были несчастливы во втором браке, столь не походившем на первый; что малейший контраст действовал на вас в высшей степени раздражающе и соответственно влиял на ваше воображение и что вы не были равнодушны к приятным качествам, пленившим некогда ваше сердце, и не могли противостоять льстивым речам, невероятному упорству и удивительной настойчивости ловкого кавалера. И, право же, он не мог выбрать более благоприятного случая для своего ухаживания. Чувства ваши были необычайно обострены горем; вы были неудовлетворены своим семейным положением, вы были одиноки, лишены той задушевной близости, которой наслаждались прежде; в груди вашей пылали трогательные и нежные чувства, в то время как вы еще не ведали коварных козней мужчины. В таком печальном состоянии душа жаждет сочувствия и утешения; она ищет отдохновения в нежной дружбе спутника, который разделит и облегчит ее скорбь. Такой утешитель явился в лице благовоспитанного юноши; рассудок ваш остался доволен его талантами; своим поведением он заслужил ваше уважение, ваша дружба была завоевана его искренностью, и ваша благосклонность постепенно обратилась на него. Короче говоря, все способствовало успеху его ухаживания, и я удивляюсь не тому, что он преуспел, но тому, что вы так долго сопротивлялись. Ваше отношение к тем, кто порицал ваш поступок, вполне соответствует тому здравому смыслу и снисходительности, которые всегда вызывали у меня восторг и уважение. Что касается до писателей, не щадивших своего пера, дабы оскорблять ваше лордство, то они вызывают либо смех, либо сожаление. Они — бедные безобидные создания — в глубине души не желают вам зла. Их задача — утолять свой голод, по возможности честно, но во всяком случае утолять его. Я глубоко убежден в том, что за ничтожную сумму вы можете нанять все это племя, чтобы оно отказалось от своих же собственных обвинений и во всю силу легких воспевало вам хвалу. Право же, было бы жестоко, а также и нелепо, выражать какое бы то ни было негодование против столь слабосильных противников, которые являются поистине однодневками. Они — те назойливые насекомые, которых неизменно производит на свет солнце или высокое совершенство; они — тени, постоянно сопутствующие удаче; и с таким же успехом человек может сражаться со своей собственной тенью, как и пытаться покарать столь эфемерные призраки. Но из всех душевных ваших движений я в настоящее время больше всего склонен восхищаться тою скорбью, какую вы выражаете, видя себя вынужденной ради собственного оправдания порицать и разоблачать человека, с которым неразрывно связана ваша судьба, а также принятым вами похвальным решением жить с ним впредь в мире, если он не изменит того поведения, какое не так давно избрал. При всем том, хотя вы, быть может, и воспламенили язвительную зависть и злобу, вызвали негодование некоторых лиц, чье безумие и неблагодарность вы имели возможность обнаружить, и навлекли на себя хулу тех, кто почитает своим долгом громко осуждать малейшее нарушение брака, как бы ни был он несчастлив, — ваши „Мемуары“ будут всегда прочтены с удовольствием каждым, кто не лишен вкуса и проницательности, и ваша слава, — слава красавицы и писательницы, — переживет на многие годы худую молву, порожденную предубеждением и личной враждой. А теперь, когда я выполнил задачу, мне заданную, разрешите добавить, что я имею честь быть,
сударыня, вашим преданнейшим покорным слугой».
