Раздираемый этими противоречивыми чувствами, он вернулся домой в портшезе; и в то время как он рассуждал сам с собой, надлежит ли ему отказаться от преследования и постараться изгнать ее образ из своего сердца или немедленно пойти и принести извинение разгневанной возлюбленной и предложить свою руку, чтобы загладить преступление, слуга подал ему пакет, доставленный в дом рассыльным. Едва увидав адрес, написанный рукой Эмилии, он угадал, что находится в пакете, и, с тревожным нетерпением сломав печать, обнаружил подаренные им ей драгоценности, которые были вложены в записку, составленную в таких выражениях:

Горечь этого язвительного послания столь усилила и воспламенила его раздражение, что он грыз себе ногти, пока кровь из-под них не выступила, и даже плакал от злости. Он клялся отомстить ее высокомерной добродетели и поносил себя за то, что поторопился с признанием, сделанным прежде, чем окончательно созрел его план; и тут же взирал на ее поведение с уважением и благоговением и склонялся перед непреодолимей силой ее очарования. Короче говоря, грудь его разрывали противоречивые страсти; любовь, стыд и раскаяние состязались с тщеславием, честолюбием и жаждой мести, и неизвестно, кому досталась бы победа, если бы не вмешалось упрямое желание и не побудило его к примирению с оскорбленной красавицей.

Под влиянием этого побуждения он отправился после полудня в дом ее дяди, питая некоторые надежды на ту радость, какая неизбежно сопутствует примирению нежных и чувствительных влюбленных. Хотя сознание вины приводило его в тягостное замешательство, тем не менее он был слишком уверен в своих достоинствах и ловкости, чтобы не надеяться на прощение; а к тому времени, когда он подошел к дому олдермена, у него уже была готова весьма хитроумная и трогательная речь, которую он намеревался произнести в свою защиту, возлагая вину за свое поведение на необузданную свою страсть, возбужденную бургундским, коим он злоупотребил. Но ему не представился случай воспользоваться объяснением, заранее придуманным. Эмилия, подозревая, что он сделает такого рода попытку с целью вернуть ее благосклонность, ушла из дому якобы в гости, оповестив предварительно дядю о своем намерении избегать общества Перигрина вследствие двусмысленного его поведения, которое она, по ее словам, наблюдала вчера вечером в маскараде. Она предпочла намекнуть о своих подозрениях в такой туманной форме, чтобы не сообщать со всеми подробностями о бесчестном умысле молодого человека, так как это сообщение могло разжечь гнев родственников и навлечь опасность, возбудив вражду и жажду мести.

Обманувшись в надежде увидеть ее, наш искатель приключений осведомился, дома ли старый джентльмен, который, по мнению Перигрина, находился под его влиянием и готов был принять извинения, в случае если бы сообщение молодой леди восстановило его против нашего героя. Но и тут он потерпел разочарование, так как дядя уехал обедать за город, а жена его была нездорова. Итак, он не мог найти предлог остаться в доме вплоть до возвращения его очаровательницы. Будучи, однако, искушенным в хитрости, он отпустил свою карету и занял комнату в таверне, обращенную окнами к воротам купца; здесь он намеревался оставаться на страже вплоть до ее возвращения. Этот план он привел в исполнение с несокрушимым упорством, но ему не сопутствовал ожидаемый успех.

Эмилия, чья предусмотрительность была столь же зорка, сколь и похвальна, предвидя, что его плодовитое воображение грозит ей опасностью, вошла в дом через черный ход, о котором понятия не имел ее поклонник; а ее дядя вернулся домой в такой поздний час, что Перигрин уже не мог добиваться свидания, не нарушая правил приличия.

Наутро он не преминул снова явиться, и, когда, согласно распоряжению его возлюбленной, ему сообщили об ее отсутствии, он добился свидания с хозяином дома, который принял его с холодной учтивостью, дав ему понять, что осведомлен о неудовольствии племянницы. Тогда Перигрин с простодушным видом заявил олдермену, что тот, если судить по его поведению, является поверенным мисс Эмилии, у которой он пришел просить прощения за нанесенное оскорбление; если его к ней допустят, ему удастся доказать, что преступление его не было умышленным, или хотя бы принести такие извинения, которые вполне загладят вину.

На эти слова купец без всяких уверток и церемоний отвечал, что, хотя ему неизвестна природа нанесенного оскорбления, однако оно, несомненно, было весьма серьезным, если могло до такой степени восстановить его племянницу против человека, к которому она до сей поры относилась с величайшим уважением. Он признался, что она заявила о своем намерении отказаться навсегда от знакомства с Перигрином, и, конечно, у нее были для этого основания; и он не желает способствовать примирению, если Перигрин не уполномочит его повести речь о браке, каковой, полагает он, является единственным средством доказать искренность нашего героя и получить прощение Эмилии.

Гордость Перигрина была возмущена этим прямым и грубым заявлением, в котором он увидел результат сговора между молодой леди и ее дядей с целью извлечь выгоду из его страсти. Поэтому он, не скрывая своего отвращения, ответил, что не находит никакой нужды в посреднике для улаживания размолвки между ним и Эмилией и добивается только возможности оправдаться лично.

Купец откровенно заметил, что, так как племянница выразила настойчивое желание избегать общества Перигрина, он отнюдь не намерен стеснять ее свободу, а затем дал ему понять, что чрезвычайно занят.

Наш герой вознегодовал на такое высокомерное обращение. — Я ошибался, — сказал он, — думая найти благовоспитанность по сю сторону Темпл-Бара; но разрешите вам сказать, сэр, что, если я не удостоюсь свидания с мисс Гантлит, мне придется заключить, что вы, преследуя какие-то свои недобрые цели, действительно стесняете ее свободу.

— Сэр, — ответил старый джентльмен, — можете выводить любые заключения, какие придутся вам по вкусу, но будьте добры, предоставьте мне право быть хозяином в моем собственном доме.

С этими словами он весьма учтиво указал ему на дверь, а наш влюбленный, не доверяя своей сдержанности и опасаясь встретить еще более оскорбительное обхождение там, где личная храбрость могла только усугубить его унижение, удалился в бешенстве, с которым не в силах был справиться, и на прощание сказал, что, если бы преклонный возраст не служил хозяину дома защитой, он покарал бы его за дерзость,