Вряд ли проходил хотя бы один вечер, чтобы Перигрин не провожал ее в места общественных увеселений. Полагая, что в результате вероломного поведения им завоеваны ее доверие и привязанность, он начал подстерегать удобный случай; и, услыхав, как она упомянула в разговоре о том, что никогда не бывала в маскараде, он попросил разрешения сопровождать ее в ближайший день на бал; в то же время он обратился с этим приглашением к молодой леди, в чьем обществе видел ее в театре, ибо она присутствовала в тот момент, когда речь зашла о маскараде. Он обольщал себя надеждой, что леди отклонит предложение, так как была она, по-видимому, скромной особой, которая родилась и выросла в Сити, где подобные развлечения считаются непристойными и постыдными. Однако на этот раз он обманулся в своих расчетах: любопытство имеет такую же власть в Сити, как и в другом конце города, где обитают придворные круги. Едва только Эмилия приняла его предложение, ее подруга с величайшим удовольствием согласилась участвовать в увеселении, и он принужден был благодарить ее за такую снисходительность, повергшую его в полное уныние. Он начал изощрять свой ум, измышляя способ воспрепятствовать ее неуместной навязчивости. Будь такая возможность, он решился бы взять на себя обязанности ее врача и прописать ей лекарство, которое принудило бы ее остаться дома. Но так как слишком поверхностное знакомство с ней лишало его возможности прибегнуть к этому способу, он придумал другое средство, которое и применил с величайшим успехом. Зная, что бабка оставила ей наследство, обеспечивающее независимость ее от родителей, он препроводил письмо ее матери, сообщая, что дочь, отправляясь якобы в маскарад, намеревается вступить в брак с каким-то джентльменом и что через несколько дней мать будет оповещена обо всех обстоятельствах интриги в том случае, если сохранит это уведомление втайне и изобретет средство удержать молодую леди дома, не давая ей повода предположить, будто знает о ее намерениях. Эта записка, подписанная: «Ваш доброжелатель и неведомый вам покорный слуга», возымела желаемое действие на заботливую матрону, которая в день бала притворилась тяжело больной, благодаря чему мисс не могла, не нарушая правил приличия, покинуть спальню своей мамаши и прислала днем извинение Эмилии, тотчас после прихода Перигрина, который сделал вид, будто крайне огорчен неудачей, тогда как сердце его трепетало от восторга.

Часов в десять влюбленные отправились в Хаймаркет; он был в костюме Панталоне, она — Коломбины; и как только они вошли в зал, заиграл оркестр, раздвинулся занавес, и открылась вся сцена, к восторгу Эмилии, чьи ожидания были превзойдены этим зрелищем. Наш кавалер, проведя ее по всем комнатам, ввел ее в круг, и когда настал их черед, они протанцевали несколько менуэтов; затем, проводив ее в буфетную, он уговорил ее отведать конфет и выпить бокал шампанского. После вторичного обозрения собравшейся компании они приняли участие в контрдансах, которыми и занимались, покуда наш искатель приключений не порешил, что кровь его дамы в достаточной мере воспламенилась, чтобы он мог приступить к осуществлению своего намерения. Исходя из такого предположения, опиравшегося на ее замечание, что она чувствует усталость и жажду, он убедил ее закусить и отдохнуть и с этой целью повел ее вниз, в ресторан, где, усадив за столик, предложил ей стакан вина с водой; и, так как она жаловалась на слабость, влил в стакан несколько капель эликсира, который отрекомендовал как наилучшее укрепляющее лекарство, тогда как это была всего-навсего возбуждающая настойка, коварно припасенная им для подобного случая. Выпив эту смесь, весьма улучшившую ее расположение духа, она съела кусок ветчины и крылышко холодной курицы и запила стаканом бургундского после настойчивых просьб своего поклонника. Эти возбуждающие средства, содействуя брожению крови, разгоряченной энергическим движением, не преминули повлиять на организм хрупкого юного создания, которое от природы было веселым и живым. Глаза ее засверкали огнем, сотни блестящих острот срывались с ее уст, и каждая маска, с ней заговаривавшая, выслушивала меткий ответ.

Перигрин, обрадованный успехом своего лечения, предложил снова принять участие в контрдансах с целью усилить действие эликсира и начал красноречиво изъясняться ей в любви, когда она, по его мнению, была наиболее расположена слушать об этом предмете. Дабы возбудить в себе ту решимость, какой требовал его план, он выпил две бутылки бургундского, которое воспламенило его страсть до такой степени, что он почувствовал себя способным задумать и осуществить любой проект для удовлетворения своего желания.

Эмилия, расположенная столь многими возбудительными средствами в пользу человека, которого любила, в значительной мере изменила привычной своей сдержанности, выслушивала его речи с непритворным удовольствием и, доверяя своему счастью, не скрыла от него, что он является властелином ее сердца. Восхищенный этим признанием, он уже полагал, что вот-вот пожнет чудесные плоды своей хитрости и настойчивости, и, поскольку приближалось утро, с удовольствием согласился на первое же ее предложение вернуться домой. Шторы кареты были спущены; он воспользовался благоприятным расположением ее духа и, притворяясь безрассудным вследствие выпитого им вина, заключил ее в свои объятия и запечатлел тысячу поцелуев на ее пухлых губках, — вольность, которую она простила как привилегию опьянения. Пока он, таким образом, предавался безнаказанно наслаждению, экипаж остановился, и когда Пайпс открыл дверь, хозяин его ввел ее в коридор, прежде чем она сообразила, что подъехали они отнюдь не к дому ее дяди.

Испуганная этим открытием, она не без смущения пожелала узнать, почему он привез ее в этот час в незнакомое место. Но он ничего не отвечал, пока не ввел ее в комнату, где объяснил ей, что, так как семейство ее дяди было бы потревожено ее возвращением в такой поздний час, а улицы близ Темпл-Бара кишат разбойниками и головорезами, он приказал своему кучеру остановиться у этого дома, где проживает одна его родственница, прекраснейшая леди, которая будет рада случаю оказать услугу особе, внушившей ему, как ей известно, такую нежность и уважение.

Эмилия была слишком проницательна, чтобы поверить этому благовидному предлогу. Несмотря на свое расположение к Перигрину, которое никогда еще не было столь сильным, как сейчас, она мгновенно разгадала весь его план. Хотя кровь ее кипела от негодования, она поблагодарила его с притворной невозмутимостью за доброе отношение к ней и выразила признательность его кузине, но в то же время настаивала на том, чтобы ехать домой, так как ее отсутствие приведет в ужас дядю и тетку, которые, как она знала, не лягут спать до ее возвращения.

Приводя тысячу доводов, он убеждал ее позаботиться о собственных удобствах и благополучии, обещая послать Пайпса в Сити для успокоения ее родственников. Но так как она оставалась глухой к его мольбам, он заявил, что через несколько минут подчинится ее требованию, и попросил ее подкрепиться для предупреждения простуды возбуждающим напитком, который он налил в ее присутствии, но теперь у нее проснулось подозрение и она отказалась пить, несмотря на все его уговоры.

Тогда он упал перед ней на колени, слезы брызнули у него из глаз, и он поклялся, что больше не может существовать, питаясь одними зыбкими надеждами, и что если она не соизволит увенчать его счастье, он немедленно падет жертвой ее презрения. Такие неожиданные речи, а также все признаки безумного возбуждения не преминули смутить и испугать нежную Эмилию, которая, собравшись с духом, отвечала решительным тоном, что ей непонятно, какие у него основания жаловаться на ее сдержанность, от которой она не вольна отказаться, пока он не заявит формально о своих намерениях и не получит согласия тех, кому долг приказывает ей повиноваться.

— Божественное создание! — воскликнул он, схватив ее руку и прижимая ее к губам. — От вас одной я жду той благосклонности, которая преисполнит меня восторгами небесного блаженства. Взгляды родителей пошлы, глупы и ограниченны! Я не намерен подчиняться стеснениям, созданным для повседневной жизни. Любовь моя слишком нежна и деликатна, чтобы носить эти вульгарные цепи, которые способны лишь уничтожить добровольную привязанность и непрестанно докучают человеку принудительными обязательствами, на ней лежащими. Мой милый ангел, избавьте меня от унижения быть насильно принужденным вас любить и будьте единственной владычицей моего сердца и состояния! Я не оскорблю вас разговором о денежном возмещении; все мое имущество в вашем распоряжении. В этом бумажнике на две тысячи фунтов банкнотов; доставьте мне удовольствие, примите их; завтра я положу к вашим ногам еще десять тысяч. Одним словом, вы будете госпожой всего моего состояния, а я буду почитать себя счастливым, живя в зависимости от ваших щедрот!

О, небо! Что испытало сердце целомудренной, чувствительной, деликатной, нежной Эмилии, когда она услышала это дерзкое объяснение из уст человека, которого удостоила своей любви и уважения! Не только ужас, скорбь и негодование охватили ее вследствие такого недостойного поведения, но и мучительная боль, порожденная всеми этими чувствами и вызвавшая взрыв истерического хохота, когда она сказала ему, что не может не восхищаться его великодушием.

Обманутый этим судорожным смехом и ироническим комплиментом, ему сопутствовавшим, влюбленный вообразил, что весьма приблизился к цели, и теперь следует взять крепость штурмом, чтобы избавить ее от неприятного сознания, будто она уступила без сопротивления. Одержимый этой нелепой мыслью, он вскочил и, сжав ее в объятиях, попытался приступить к выполнению неудержимого и низкого своего желания. С видом хладнокровным и решительным она предложила вступить в переговоры, и когда после повторных ее требований он согласился, она обратилась к нему с такими словами, в то время как глаза ее сверкали благородным негодованием:

— Сэр, я не намерена докучать вам повторением прежних ваших клятв и уверений, не хочу я также воскрешать в памяти те маленькие уловки, которыми вы пользовались с целью залучить в западню мое сердце, потому что — хотя вы с помощью коварнейшего притворства нашли способ ввести меня в заблуждение — вам, несмотря на все ваши усилия, так и не удалось усыпить мою бдительность или, завоевав мою любовь, лишить меня возможности отвергнуть вас без единой слезы, как только честь моя потребует такой жертвы. Сэр, вы недостойны моего внимания и сожалений, и вздох, вырывающийся сейчас из моей груди, вызван сокрушением о моей собственной слепоте. Что же касается до этого покушения на мою невинность, я презираю вашу силу, так же как ненавистные мне ваши намерения. Под личиной нежнейшего уважения вы, заманили меня туда, где я лишена защиты друзей, и измыслили другие гнусные планы с целью нарушить мой покой и погубить мое доброе имя, но я слишком доверяю своей невинности и авторитету закона, чтобы допустить мысль о страхе или пасть духом, очутившись в том положении, до которого довели меня обманом. Сэр, в настоящее время ваше поведение гнусно и позорно! Ибо вы, негодяй, не посмели помыслить об осуществлении вашего подлого плана, когда вам было известно, что здесь находится мой брат, способный предотвратить оскорбление или отомстить за него. Стало быть, вы не только вероломный злодей, но и презреннейший трус!

Произнеся эту речь с величественной строгостью, она открыла дверь и, с удивительной решимостью спустившись вниз, поручила себя заботам сторожа, отыскавшего для нее наемный портшез, в котором она была благополучно доставлена к дому своего дяди.

Между тем влюбленный был так ошеломлен этими язвительными упреками и ее возмущением, что решимость покинула его, и он не только не мог помешать ее отступлению, но не в силах был вымолвить слово, чтобы умилостивить ее или уменьшить свою вину. Разочарование и мучительные угрызения совести, охватившие его, когда он подумал о том, в какой неблаговидной роли выступил перед Эмилией, вызвали такое душевное смятение, что молчание его внезапно сменилось припадком умоисступления; он бесновался, как сумасшедший, и совершил тысячу безумных поступков, которые убедили обитателей дома, являвшегося чем-то вроде притона, что он действительно сошел с ума. Пайпс с великой тревогой разделял это мнение и с помощью слуг помешал ему выбежать из дому и преследовать прекрасную беглянку, которую в безумии своем он и проклинал и воспевал, осыпая страшными ругательствами и расточая ей похвалы. Верный его лакей, прождав добрых два часа в надежде, что взрыв страсти утихнет, и видя, что припадки скорее усиливаются, весьма благоразумно послал за знакомым его господину врачом, который, расследовав обстоятельства и симптомы заболевания, распорядился сделать ему немедленно обильное кровопускание и прописал микстуру для успокоения взволнованных чувств. Когда этот приказ был в точности исполнен, Перигрин стал спокойнее и сговорчивее, он опомнился настолько, что устыдился своего исступления, и покорно дал себя раздеть и уложить в постель, где усталость, вызванная пребыванием в маскараде, а также перенесенные волнения погрузили его в глубокий сон, который весьма содействовал сохранению рассудка. Однако, проснувшись около полудня, он отнюдь не наслаждался полным спокойствием. Воспоминание о происшедшем повергло его в уныние. Обвинительная речь Эмилии еще звучала в его ушах; и, глубоко обиженный ее презрением, он не мог не восхищаться ее мужеством, и сердце его воздавало должное ее чарам.