Подвигаясь вперед не спеша, они проехали больше половины пути, и ночь застигла их неподалеку от гостиницы, где они решили остановиться. Помещение оказалось прекрасным. Они поужинали вместе очень весело и оживленно, и лишь после того, как зевота обеих леди послужила ему предостережением, он отвел их в их комнату и, пожелав спокойной ночи, удалился в свою и лег спать.

Дом был битком набит поселянами, которые побывали на ближайшей ярмарке, а теперь угощались элем и табаком во дворе; и так как их рассудок, никогда не отличавшийся остротой, был затуманен после этого развлечения, они, шатаясь, поплелись каждый в свою конуру и оставили горящую свечу прилепленной к одному из деревянных столбов, поддерживавших галерею. Пламя очень быстро перекинулось на дерево, которое оказалось сухим, как трут, и вся галерея была объята огнем, когда Перигрин внезапно проснулся и почувствовал, что задыхается. Он мгновенно вскочил, надел штаны и, распахнув дверь своей комнаты, увидел всю переднюю комнату в пламени.

О, небо! Каково же было его душевное смятение, когда он узрел клубы огня и дыма, несущиеся к комнате, где спала его дорогая Эмилия! Невзирая на грозившую ему самому опасность, он прорвался сквозь самое густое облако, и, после того как он громко постучал и в то же время окликнул дам, в тревоге умоляя, чтобы его впустили, дверь открыла Эмилия в одной рубашке и с величайшим испугом спросила, что случилось. Он ничего не ответил и, подобно Энею схватив ее на руки, пронес сквозь пламя к безопасному месту; затем, оставив ее, прежде чем она успела опомниться или выговорить хоть слово, кроме: «Ах, кузина Софи!» — он помчался назад выручать эту юную леди и убедился, что она уже спасена Пайпсом, который, почуяв запах дыма, вскочил, тотчас бросился в комнату, где, как он знал, помещались обе подруги (Эмилия была спасена своим возлюбленным) и вынес мисс Софи, лишившись своей копны волос, которую огонь спалил при его отступлении.

К тому времени вся гостиница была охвачена неописуемым волнением; постояльцы и слуги пытались бороться с этим бедствием; а так как во дворе был водоем для лошадей, наполненный водою, то, меньше чем через час, пожар был потушен, уничтожив только около двух ярдов деревянной галереи.

Все это время наш юный джентльмен не отходил от вверенных ему прекрасных леди, которые упали в обморок от страха; но так как здоровье у них было крепкое, а жизнерадостность их нелегко было подавить, то, когда они, придя в себя, убедились, что и сами они и спутники их невредимы, а огонь потушен, бурные опасения их рассеялись; они оделись, вновь обрели хорошее расположение духа и начали подшучивать друг над другом, вспоминая, как ловко они были спасены. Софи заметила, что теперь мистер Пикль имеет неоспоримое право на любовь ее кузины, а посему та должна отбросить всю напускную сдержанность и откровенно признаться в своей сердечной склонности. Эмилия возражала на этот довод, напомнив ей, что, по такому же праву, мистер Пайпс может требовать той же награды от нее. Ее подруга признала справедливость этого заключения при условии, если она не найдет способа удовлетворить своего избавителя как-нибудь иначе, и, повернувшись к слуге, который случайно при этом присутствовал, осведомилась, не отдано ли его сердце другой. Том, который не уразумел смысла этих слов, стоял по своему обыкновению молча, а когда вопрос был задан вторично, отвечал, осклабившись:

— Сердце у меня твердое, как морской сухарь, уверяю вас, сударыня.

— Как! — воскликнула Эмилия. — Неужели вы никогда не любили, Томас?

— Ну еще бы, — не колеблясь, отозвался слуга, — иной раз поутру.

Перигрин невольно засмеялся, а его возлюбленная, казалось, была слегка смущена этой грубой репликой, тогда как Софи, сунув ему в руку кошелек, сказала, что тут хватит на покупку парика. Том, поймав взгляд своего хозяина, отказался от подарка, заявив:

— Нет, но все-таки благодарю вас так же, как если бы я взял.

И хотя она настаивала, чтобы он спрятал его в карман как скромный знак ее признательности, он не уступил уговорам воспользоваться ее щедростью и, последовав за ней в другой конец комнаты, бесцеремонно сунул кошелек ей в рукав, воскликнув:

— Будь я проклят, если возьму!

Перигрин, сделав ему выговор за неучтивое поведение, выслал его из комнаты и попросил, чтобы мисс Софи не пыталась колебать моральные устои его слуги, у которого, как ни был он груб и неотесан, хватило ума понять, что он не имеет никакого права претендовать на такого рода благодарность. Но она доказывала с большим жаром, что никогда не сможет отблагодарить его соответственно той услуге, которую он ей оказал, и что она не успокоится до той поры, покуда не найдет способа выразить чувство признательности.

— Я не берусь, — сказала она, — вознаградить мистера Пайпса, но я буду глубоко несчастна, если мне не разрешат вручить ему какой-нибудь знак моего расположения.

После таких настойчивых просьб Перигрин заявил, что раз она хочет быть великодушной, она не должна делать ему денежного подарка, но может пожаловать какую-нибудь безделушку в знак своего внимания, ибо он сам высоко ценит Пайпса за его привязанность и верность, и ему тяжело было бы видеть, что с ним обращаются, как с простым корыстолюбивым слугой.

Из всех драгоценностей этой благодарной молодой леди не было ни одной, которой она не отдала бы с радостью как награду или знак отличия своему спасителю; но его хозяин выбрал перстень с печатью невысокой ценности, подвешенный к ее часам, и Пайпс, явившись на зов, получил разрешение принять это доказательство благосклонности мисс Софи. Том взял перстень, неуклюже расшаркиваясь, и, поцеловав его с глубоким благоговением, надел на мизинец и удалился, гордясь своим приобретением.

Эмилия с самой обворожительной нежностью сказала своему возлюбленному, что он научил ее, как поступить по отношению к нему, и, сняв с пальца брильянтовое кольцо, попросила принять от нее на память. Он принял залог, как это ему приличествовало, и презентовал в обмен другой, от которого она сначала отказалась, ссылаясь на то, что он лишает ее возможности отблагодарить его; но Перигрин заявил ей, что принял ее кольцо отнюдь не как доказательство ее признательности, но как знак ее любви, и если она откажется от такого же залога, он будет почитать себя предметом ее презрения. Ее глаза сверкнули, а лицо вспыхнуло от обиды при этом смелом намеке, который она рассматривала как неуместное оскорбление; а молодой джентльмен при виде ее волнения был наказан за свою опрометчивость и попросил прощения за дерзкие свои слова, каковые, надеялся он, она припишет влиянию той основной причины, о которой он всегда с гордостью заявлял.

Софи, видя его огорченным, вступилась за него и пожурила свою кузину за излишнее притворство, после чего Эмилия, готовая на уступку, протянула палец в знак снисхождения. Перигрин поспешил надеть кольцо, сжал ее нежную белую руку в восторге, который не позволил ему ограничиться только рукой, но побудил обнять ее за талию и сорвать восхитительный поцелуй с ее губ; и он не допустил, чтобы она послужила мишенью для насмешек Софи, с чьими устами он тотчас разрешил себе такую же вольность; и в результате обе подруги осыпали его такими нежными упреками, что он почти поддался соблазну нанести снова то же оскорбление.

Так как настало уже утро и слуги в гостинице были на ногах, он заказал на завтрак шоколад и, по желанию леди, послал Пайпса позаботиться о том, чтобы накормили лошадей и приготовили карету, тогда как он сам отправился в буфетную и уплатил по счету.

Покончив с этими делами, они тронулись в путь около пяти часов и, дав отдых себе и своим лошадям в другой придорожной гостинице, двинулись дальше после полудня. Без дальнейших приключений они благополучно прибыли к месту своего назначения, где миссис Гантлит выразила удовольствие, при виде старого своего друга мистера Пикля, которого она, впрочем, мягко упрекнула за продолжительное его отсутствие. Не объясняя причины такого поведения, он заявил, что его любовь и уважение остаются неизменными и что впредь он не упустит случая доказать, в какой мере дорожит он ее дружбой. Затем она познакомила его со своим сыном, который был в то время дома, избавленный от служебного долга благодаря отпуску.

Этот молодой человек, по имени Годфри, имел около двадцати лет от роду, был среднего роста, широкоплечий, прекрасно сложенный, а следы оспы, которых у него было очень много, придавали своеобразно мужественный вид его физиономии. Он был неглуп, от природы великодушен, и нрав у него был покладистый; но он с детства был солдатом и воспитание получил чисто военное. Он почитал искусство и литературу недостойными внимания джентльмена, а любую гражданскую службу — низкой по сравнению с военной профессией. Он сделал большие успехи в гимнастических науках — танцах, фехтовании и верховой езде, играл прекрасно на флейте и больше всего гордился добросовестным отношением ко всем делам чести.

Если бы Перигрин и он почитали себя на равной ноге, по всей вероятности они заключили бы тесный дружеский союз. Но этот самоуверенный солдат смотрел на поклонника своей сестры как на молодого студента, вырвавшегося из университета и совершенно не знающего людей, тогда как сквайр Пикль видел в Годфри нуждающегося волонтера, значительно уступающего ему в богатстве, а также и во всех других отношениях. Это взаимное непонимание не могло не привести к вражде. На следующий же день по прибытии Перигрина они обменялись резкими репликами в присутствии леди, перед которыми каждый старался доказать свое превосходство. В этих состязаниях наш герой неизменно одерживал победу, ибо ум у него был острее, а способности более развиты, чем у его противника, который вследствие этого был раздосадован его успехом, позавидовал его репутации и начал обращаться с ним презрительно и невежливо.

Его сестра видела это и, страшась последствий его озлобления, не только пожурила его наедине за неучтивое поведение, но и умоляла своего возлюбленного принять во внимание грубое воспитание ее брата. Он ласково уверил ее, что, каких бы усилий ни стоило ему победить свой необузданный нрав, он ради нее готов снести все унижения, каким может его подвергнуть высокомерие ее брата; проведя с нею два дня и насладившись несколькими свиданиями наедине, когда он играл роль самого страстного влюбленного, он распрощался вечером с миссис Гантлит и сказал молодым леди, что зайдет рано утром проститься с ними. Он не пренебрег этой обязанностью и нашел обеих подруг в гостиной, где уже был приготовлен завтрак. Так как все трое были крайне огорчены мыслями о разлуке, некоторое время царило самое патетическое молчание, покуда Перигрин не нарушил его сетованиями на свою судьбу, заставляющую его удалиться на такой долгий срок от драгоценного предмета его задушевных желаний. Он обратился к ней с самыми страстными мольбами, чтобы теперь, приняв во внимание жестокую разлуку, которую он должен претерпеть, она доставила ему то утешение, в коем до сей поры отказывала, а именно утешение знать, что он занимает место в ее сердце. Наперсница поддерживала его просьбу, доказывая, что не время скрывать свои чувства сейчас, когда ее поклонник собирается покинуть королевство и ему грозит опасность завязать новые связи, если постоянство его не будет опираться на знание, до каких пределов может он полагаться на ее любовь; короче, она была засыпана столь неопровержимыми доводами, что отвечала в крайнем смущении:

— Хотя я избегала признаний, мне кажется, все мое поведение могло убедить мистера Пикля в том, что я считаю его не обычным знакомым.

— Моя очаровательная Эмилия! — воскликнул нетерпеливый влюбленный, бросаясь к ее ногам. — Зачем вы дарите мне счастье такими скудными дозами? Почему не произносите тех слов, которые преисполнили бы меня счастьем и скрасили мои одинокие размышления, в то время как я буду вздыхать в разлуке?

Его прекрасная возлюбленная, растроганная этой картиной, отвечала со слезами, брызнувшими у нее из глаз:

— Боюсь, что я буду страдать от разлуки больше, чем вы воображаете.

В восторге от лестного признания он прижал ее к груди и, когда ее голова склонилась к его плечу, смешал потоки своих слез с ее слезами, нашептывая нежнейшие клятвы в вечной верности. Мягкое сердце не могло не растрогаться при этой сцене; Софи плакала вместе с ними и уговаривала влюбленных покориться воле судьбы и поддерживать в себе бодрость надеждой встретиться снова при более счастливых обстоятельствах. Наконец, после взаимных обещаний, уговоров и ласк Перигрин распрощался; так тяжело было у него на сердце, что он едва мог выговорить «до свидания» и, вскочив на лошадь, стоявшую у двери, поехал вместе с Пайпсом в крепость.