Отмахнувшись от этих размышлений, вернемся к Перигрину, который получил приказ навестить своего дядю и спустя несколько дней прибыл с мистером Джолтером и Пайпсом в крепость, куда принес с собой веселье и радость. Изменения, происшедшие за это время в его особе, были весьма благоприятны для его наружности, ибо из миловидного мальчика он превратился в очень привлекательного юношу. Он уже теперь был выше среднего роста; мускулы были прекрасно развиты, лицо очень похорошело, а фигура казалась такой элегантной и грациозной, словно ее вылепили по тому же самому образцу, что и Аполлона Бельведерского.

Такая внешность не могла не располагать людей в его пользу. Коммодор, несмотря на благоприятные отзывы, какие он слышал, убедился, что его ожидания превзойдены Перигрином, и выразил свое одобрение в самой энергической форме. Миссис Траньон была поражена его изящными манерами и оказывала ему исключительные знаки внимания и расположения; его ласкали все окрестные жители, которые, восхищаясь его дарованиями, невольно жалели сумасшедшую его мать, лишившую себя той радости, какую почувствовала бы всякая другая родительница при виде такого любезного сына.

Благожелательными людьми был сделан ряд попыток победить это чудовищное предубеждение, но их старания, вместо того чтобы излечить, только усилили болезнь; ее так и не убедили порадовать сына хотя бы малейшим знаком материнской привязанности. Наоборот, ее первоначальное отвращение выродилось в такую ненависть, что она использовала все средства, чтобы лишить своего ни в чем не повинного ребенка любви коммодора, и даже прибегала к самой злостной клевете для достижения своей цели. Каждый день оскорбляла она слух своего супруга каким-нибудь вымышленным примером неблагодарности Перигрина по отношению к дяде, прекрасно зная, что вечером это будет доведено до сведения коммодора.

Мистер Пикль имел обыкновение сообщать коммодору в клубе, что многообещающий фаворит высмеивал его в компании или порочил имя его супруги тогда-то и таким образом, пересказывал скандальную сплетню, придуманную его же собственной женой. К счастью для Перигрина, коммодор не питал большого уважения к авторитету своего осведомителя, ибо знал, из какого источника черпает он сведения; кроме того, юноша имел верного друга в мистере Хэтчуее, который неизменно мстил за него, когда его столь несправедливо обвиняли, и всегда находил аргументы, опровергающие утверждения его врагов. Но, даже в том случае, если бы Траньон сомневался в порядочности юного джентльмена и был глух к увещаниям лейтенанта, Пери имел оплот, достаточно надежный, чтобы защищать его от всех подобных нападений. Этим надежным оплотом была его тетка, чье расположение к нему усиливалось, как было замечено, в той степени, в какой уменьшалось расположение его родной матери; и, право же, усиление чувства у одной зависело, по всей вероятности, от уменьшения его у другой, ибо каждая из этих двух леди с большой учтивостью соблюдала все правила добрососедских отношений и добросовестнейшим образом, и они ненавидели друг друга в сердце своем.

Миссис Пикль, будучи раздосадована великолепием нового экипажа своей золовки, с той поры всегда старалась во время визитов развлекать публику ядовитыми насмешками над немощами бедной леди, а миссис Траньон пользовалась первым же удобным случаем с ней расплатиться, обвиняя ее в противоестественном отношении к ее собственному ребенку; итак, в результате такого раздора одна столько же гнушалась Перигрином, сколько ласкала его другая; и я твердо верю, что радикальнейшим средством повредить его положению в крепости было бы притворное потаканье ему в отцовском доме; но, правильно или фантастично такое заключение, несомненным остается одно: этот эксперимент не был проделан, и мистер Перигрин не подвергался ни малейшей опасности лишиться милостей. Коммодор, который по праву ставил себе одному в заслугу полученное Пери образование, гордился теперь успехами юноши, словно тот и в самом деле был его собственным отпрыском, а иной раз его любовь взлетала на такие высоты энтузиазма, что он всерьез считал его родным детищем. Несмотря на прекрасные отношения, в каких наш герой состоял со своей теткой и ее мужем, он не мог не чувствовать оскорбления, которые ему наносил каприз его матери, и хотя веселый его нрав препятствовал ему предаваться каким бы то ни было мрачным размышлениям, он не преминул сообразить, что, буде какой-нибудь несчастный случай лишит его коммодора, он, по всей вероятности, очутится в весьма неприятном положении. Побуждаемый такими мыслями, он как-то вечером отправился вместе со своим дядей в клуб и был представлен своему отцу, прежде чем тому успели намекнуть о его приходе.

Мистер Гемэлиел никогда не бывал так смущен, как при этой встрече. Его собственный нрав не допустил бы его до такого поступка, который мог вызвать хоть малейшее волнение или помешать его вечернему увеселению; но в такой мере был он запугай своей женой, что не смел потакать миролюбивым своим наклонностям, и, как я уже сказал, он относился к сыну безучастно. Терзаемый, таким образом, противоречивыми побуждениями, когда Пери был ему представлен, он сидел молчаливый и сосредоточенный, словно не слышал или не хотел слышать его приветствия; а когда юноша, трогательно просивший объяснить, чем вызвал он его неудовольствие, заставил его высказаться, он отвечал с раздражением:

— Послушай, дитя мое, чего ты от меня хочешь? Твоя мать тебя терпеть не может.

— Если моя мать так жестока… я не хочу называть это чудовищным, — сказал Перигрин, и слезы негодования брызнули у него из глаз, — если она так жестока, что гонит меня и лишает своей любви без всякой к тому причины, то, надеюсь, вы не будете в такой мере несправедливым, чтобы разделить ее ужасное предубеждение.

Прежде чем мистер Пикль успел ответить на этот упрек, к которому он был вовсе неподготовлен, коммодор вмешался и поддержал протест своего любимца, заявив мистеру Гемэлиелу, что ему стыдно видеть мужчину, пришпиленного столь жалким образом к юбке жены.

— Что касается до меня, — сказал он, повышая голос и принимая важную и повелительную осанку, — то, прежде чем я допущу, чтобы мною при всякой погоде управляла женщина, я подниму такой ураган над ее головой, что…

Тут его прервал мистер Хэтчуей, вытянув шею по направлению к двери, в позе человека прислушивающегося, и воскликнул:

— Эй! А вот и ваша супруга собирается нанести нам визит!

Выражение лица Траньона изменилось в одну секунду. Страх и смущение отразились на его физиономии; голос его, звучавший оглушительно, понизился до шепота: «Я уверен, что вы ошибаетесь, Джек», — и в крайнем замешательстве он вытер пот, выступивший у него на лбу при этой ложной тревоге. Лейтенант, наказав его, таким образом, за произнесенную им хвастливую речь, сказал с лукавой усмешкой, что был введен в заблуждение скрипом наружной двери, который он принял за голос миссис Траньон, и попросил его продолжать свои увещания, обращенные к мистеру Пиклю. Нельзя отрицать, что такая заносчивость была не к лицу Траньону, который так же подчинялся власти своей жены, как и тот, чью слабость он осмелился осуждать; разница была лишь в темпераментах — покорность Траньона напоминала покорность медведя, прерываемую припадками раздражительности и бешенства, тогда как Пикль нес ярмо, как бык, не выражая досады. Не чудо, стало быть, что эта лень, эта медлительность, эта вялость сделали Гемэлиела неспособным противостоять доводам и назойливости его друзей, которым он в конце концов уступил. Он согласился со справедливостью их замечаний и, взяв сына за обе руки, обещал не отказывать ему впредь в своей любви и отцовском покровительстве.

Но это похвальное решение оказалось непрочным. Миссис Пикль, все еще не доверяя его стойкости и ревнуя к знакомству с коммодором, неизменно расспрашивала его каждый вечер о разговорах, какие велись в клубе, и приноравливала свои наставления к получаемым ею сведениям. Итак, не успел он спокойно лечь в постель — эту академию, в которой все достойные жены читают свои лекции, — как начался допрос, и она моментально заметила что-то уклончивое и двусмысленное в ответах своего супруга. Возбужденная этим открытием, она использовала свое влияние и сноровку с таким успехом, что он открыл все подробности встречи и, выдержав весьма суровую головомойку за свое простодушие и неразумие, унизился до такой степени, что обещал взять назад на следующий же день уступки, им сделанные, и навеки отречься от недостойного объекта ее отвращения. Это обещание было выполнено в письме коммодору, которое она сама продиктовала в таких выражениях: