Несчастный Иоанн Антонович

Падение Бирона мало отразилось на течении государственных дел России. На смену одним фаворитам явились другие, как и прежде шла глухая и ожесточенная борьба за власть, развернувшаяся на этот раз вокруг царственного младенца Иоанна Антоновича.

В ноябре 1741 года Елизавета Петровна решилась на государственный переворот. По одной из версий будущая императрица сама вошла в спальню правительницы Анны Леопольдовны. Ребенок проснулся, и кормилица отнесла его в караульную, где Елизавета Петровна взяла его на руки и ласково сказала: «Бедное дитя! Ты вовсе невинно; твои родители виноваты!» Сначала она решила все брауншвейгское семейство отправить в Германию, но потом под большим конвоем их отправили в Ригу и стали обращаться с ними, как с государственными преступниками. Новую императрицу очень беспокоил вопрос, что делать с маленьким Иоанном. Отпустить за границу? Но тогда очень возможно, что через несколько лет придется воевать с соседями, ведь Иоанн имел права на российский престол и впоследствии мог найти сторонников, которые поддержат его притязания. Оставить его в Риге тоже было небезопасно, так как немецкое население края более симпатизировало герцогу Брауншвейгскому, чем дочери Петра I. Кроме того, рядом было море, так что для узников всегда оставалась возможность скрыться за границу.

В декабре 1742 года узников перевезли в крепость Динамюнде, где они находились в течение двух лет, а потом в городок Раненбург. Здесь для них спешно построили два небольших домика на противоположных окраинах города. В обоих домиках двери были окованы железом, а маленькие окна забраны толстыми решетками; вокруг этих тюрем возвышались палисады. За неделю до прибытия арестантов там уже дежурили солдаты. На расспросы горожан стражники отвечали, что сами не знают, кого привезут; об Иоанне Антоновиче никто даже не подумал, так как все были убеждены, что его давно уже увезли за границу.

Жизнь пленников в Раненбурге проходила в невыносимых условиях, к тому же они прибыли сюда уже больными. У Анны Леопольдовны была отморожена левая рука, у принца Антона – обе ноги, маленький Иоанн метался в жару и бредил. К тому же Анна Леопольдовна снова готовилась стать матерью, а о врачебной помощи нечего было и думать. Родителей поместили в крошечной комнате, вся обстановка которой состояла из двух деревянных кроватей, стола и нескольких грубо сколоченных табуретов. Дом, построенный наскоро, был сырым, через щели в полу и стенах дуло, дрова узникам отпускались скупо, и потому в комнате всегда было холодно. Но самой ужасной пыткой была для несчастных родителей неизвестность о судьбе сына, и напрасно Анна Леопольдовна умоляла солдат сказать, что сделали с Иоанном Антоновичем. Стражники искренне недоумевали, потому что ничего не слышали о прибытии какого-то Иоанна в Раненбург. Главный тюремщик, поручик Вындомский, объявил солдатам, что арестанты – люди «сущеглупые» (сумасшедшие) и, если они будут «заговариваться», их следует вязать и обливать холодной водой. Через несколько дней, когда Анна Леопольдовна снова стала звать начальника, солдаты связали ее, бросили на пол и, грубо издеваясь, облили водой. Принц Антон, привязанный к кровати, истерически рыдал и осыпал мучителей проклятиями на немецком языке. Когда вопли арестованного солдатам надоели, они облили водой и его.

А маленький Иоанн Антонович жил неподалеку от родителей – в другом домике, тоже в крохотной комнатенке, где днем и ночью находился солдат. Правда, здесь же помещалась и Юлиана Менгден – придворная дама Анны Леопольдовны, разделявшая с бывшей правительницей ее судьбу, но она всегда молчала. Несколько раз она пыталась было заговорить с ребенком шепотом, но солдат грубо отгонял ее.

В Санкт-Петербурге успокоились насчет пленников, но спокойствие это длилось недолго. В 1744 году в российскую столицу примчался гонец с донесением, что заключенных пытались освободить, и умолял прислать на помощь сильную воинскую команду. В столице поднялась тревога, и на созванном совещании решено было отправить узников в Соловецкий монастырь, причем крошку Иоанна везти отдельно.

В августе всю семью повезли к Белому морю, но осенью невозможно было добраться до Соловков. Барон Корф стал уверять императрицу, что с островов легко бежать, так как летом туда заходят шведские суда. М.В. Ломоносов посоветовал отправить Иоанна Антоновича в Холмогоры, где у него было много друзей, с помощью которых он надеялся улучшить положение ссыльного ребенка. Елизавета Петровна согласилась, и сердобольный барон Корф сам повез Иоанна Антоновича в Холмогоры, позаботившись, чтобы ребенка тепло одели и захватили большой запас провизии. Вместе со своим питомцем ехала и верная Юлиана Менгден, заменившая ему мать. Принца Антона и Анну Леопольдовну отправили через два дня в сопровождении майора Миллера.

В Холмогорах никто не знал, что к ним везут юного императора; знали только, что к ним едет какой-то знатный вельможа с сыном. По личному распоряжению императрицы нужно скрыть сына одного высокопоставленного лица, так как мать несколько раз пыталась извести своего ребенка, поэтому мальчик на время останется в архиерейском доме на попечении игумена. Кроме того, приказано было приготовить келью, окна которой выходили бы на скотный двор, – для «двух сущеглупых, кои там будут иметь пребывание до кончины».

В Холмогорах пленникам жилось несравненно лучше благодаря заботам Корфа. Иоанн Антонович ни в чем не нуждался, рядом с ним находилась верная фрейлина, пища была отличной, у ребенка даже появились игрушки… Часовые дежурили у наружной двери и около окон, но в комнаты царственного узника входить не смели. Принцу Антону и Анне Леопольдовне после ужасов Раненбурга жизнь в Холмогорах казалась настолько прекрасной, что они даже не вспоминали об Иоанне. Правда, на то были и другие причины. Принц после раненбургского «лечения» стал равнодушен почти ко всему, что заставляло действовать, часто бредил о своих дворянах в Брауншвейге и т. д. Анна Леопольдовна со дня на день ждала ребенка, страдала духовно и физически и целыми днями плакала о невозвратном прошлом.

Иоанн рос, развивался физически, но перенесенные потрясения наложили на него неизгладимый отпечаток. Воспитанием и духовным развитием мальчика никто не занимался, родных он не видел и почти забыл об их существовании. Подле себя Иоанн Антонович видел только майора Миллера, и оба – царственный узник и тюремщик – настолько свыклись друг с другом, что стали схожи между собой.

О странностях майора донесли в Санкт-Петербург, но там решили не назначать к Иоанну Антоновичу другого тюремщика. Императрица приказала отправить в Холмогоры жену Миллера – добродушную и богобоязненную немку, которая все эти годы ничего не знала о своем супруге. Майор очень обрадовался приезду жены, повеселел и почти прекратил свои чудачества. Изменился и Иоанн Антонович. Прошел год, и его нельзя было узнать: почти исчезли признаки душевной болезни, сердобольная фрау Миллер выучила его читать и писать, он знал молитвы…

Иоанн Антонович оправился настолько, что стал серьезно интересоваться своим положением. В это время ему было уже 15 лет, добрая майорша нашла возможность завязать отношения с принцем Антоном. Через нее отец с сыном узнали, что живут рядом, и стали переписываться, однако благополучие это длилось недолго.

В 1756 году был схвачен тобольский купец-раскольник И. Зубарев. На допросе в Тайной канцелярии, а потом на исповеди он показал, что прусский король Фридрих произвел его в полковники и дал поручение – ехать в Архангельск, тайно похитить Иоанна Антоновича и перевезти на корабль, который специально для этого будет послан на Белое море. После таких признаний императрица послала в Холмогоры гвардии капитана Савина, который в 1756 году доставил Иоанна Антоновича в Шлиссельбургскую крепость. Здесь его поместили в большом каземате, единственная дверь которого сообщалась с квартирой смотрителя. Тюремщики получили строгие инструкции: именовать Иоанна «безымянным колодником» и самому ему не говорить, где он находится. Кроме двух офицеров и сержанта, никто не должен был видеть арестанта, а те не должны были никому сообщать, каков узник…

В Шлиссельбург Иоанна Антоновича, по-видимому, привезли уже не совсем здоровым, и в 1759 году поручик М. Овцын доносил, что «хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался». В другом сообщении он докладывал: «Арестант здоров, а в поступках так же, как и прежде, не могу понять: воистину ли он в уме помешался или притворничествует?» Иногда пленник бранился, буйствовал и даже дрался; а порой забивался в угол своей камеры и, казалось, не замечал окружающих. Временами он жадно вглядывался в лица тюремщиков, пытался заговорить с ними, но они упорно молчали. Какие-то случайно оброненные слова, воспоминания детства и разговоры все-таки запечатлелись в его памяти, и однажды он сказал Овцыну: «Я – человек великий, и один подлый офицер у меня то отнял и имя переменил». В другой раз, оскорбленный отношением к нему стражников, он решил напомнить им о своем высоком положении: «Смеешь ли ты на меня кричать? Я – здешней империи принц и государь ваш». Солдат долго слушал, а потом с размаху ударил узника кулаком в висок, отчего тот упал и потерял сознание.

Еще Елизавета Петровна запретила упоминать об Иоанне Антоновиче: указы и постановления его царствования были изъяты, а портреты, медали и изображения малолетнего императора и его матери уничтожались. Все уличенные в том, что оставили у себя монеты с изображением Иоанна Антоновича, подвергались суровому наказанию (им отрубали руки). Проходили годы, скончалась Елизавета Петровна, и только в Шлиссельбурге все оставалось по-прежнему. Но об узнике помнили, и само его существование уже таило в себе угрозу.

Еще Петр III через неделю после восшествия на престол распорядился, что в случае нападения на Шлиссельбург «арестанта живого в руки не давать». В 1762 году Иоанна Антоновича тайно привезли в Санкт-Петербург на свидание с императором. Увидев его, Петр III успокоился: узник оказался почти совсем безумным, и слухи об этом распространились при дворе. Так что если из царского окружения кто и захотел бы, то вряд ли мог использовать его при перевороте. Однако Екатерина II, в отличие от мужа, проявила большее беспокойство. Она тоже повидала Иоанна Антоновича и тоже убедилась в его помешательстве, но не успокоилась и поручила узника надзору других офицеров – Власьева и Чекина. Подтвердила она и строжайший приказ: «Живым арестанта в руки никому не давать и возбуждать в нем склонность… к монашеству».

Однако нашелся человек, который решил действовать. Это был поручик Семеновского пехотного полка В.Я. Мирович – человек честолюбивый и на всех обиженный. Он происходил из знатного украинского рода, имения которого в свое время были конфискованы за содействие Мазепе в 1709 году. Поручик проигрался в карты, наделал долгов, и его материальное положение было весьма затруднительным. Он отчаянно пытался сделать карьеру, неоднократно ходатайствовал о возвращении хотя бы части родовых имений, но всякий раз ему отказывали. Гетман К.Г. Разумовский, утешая его, говорил: «Ты, молодой человек, сам себе прокладывай дорогу, старайся подражать другим, старайся схватить фортуну за чуб и будешь таким же паном, как и другие».

В.Я. Мирович понял совет по-своему и составил следующий план: явиться к коменданту крепости с подложным приказом императрицы Екатерины II, освободить Иоанна Антоновича, привезти в Санкт-Петербург и представить там военным, зачитав манифест о восстановлении его на престоле. Далее предполагалось послать верных офицеров приводить к присяге Сенат, Синод, коллегии и войска, арестовав императрицу и великого князя. Этот план В.Я. Мирович открыл близкому приятелю – поручику Великолуцкого пехотного полка А. Ушакову, и друзья решили действовать.

В середине мая 1764 года В.Я. Мирович и А. Ушаков отслужили панихиду в Казанском соборе… по самим себе, и предчувствие их не обмануло. Через две недели А. Ушаков утонул, но В.Я. Мирович, вопреки всему, решил исполнить свой замысел. Он взбунтовал часть гарнизонных солдат, коменданта Шлиссельбурга заперли, а другая часть гарнизона сложила оружие. Мирович во главе своих солдат ворвался в камеру узника, но понял, что проиграл: на полу лежал мертвый Иоанн Антонович. Следуя приказу императрицы, Чекин штыком заколол несчастного императора.