Царевна Софья

Царь Алексей Михайлович умер, не оставив распоряжения, кто должен занять престол. Наследник престола – царь Федор Алексеевич – скончался, тоже не утвердив за Петром царского достоинства, и царевна Софья подняла стрельцов на бунт. В середине мая 1682 года по полкам проскакали П. Толстой и А. Милославский с криками, что Нарышкины задушили царевича Ивана Алексеевича. Этих вестников явно ждали, и вскоре все стрелецкие полки, кроме Сухаревского, собравшись с иконами, хоругвями и в полном вооружении, двинулись к Кремлю. Всем встречным они объясняли: «Идем выводить изменников и губителей царского рода!» Появление живого царевича Ивана Алексеевича смутило их ненадолго. «Не убили, значит, потом убьют!» – рассудили стрельцы и начали резню, продолжавшуюся несколько дней. Они были убеждены, что не бунтуют, а наоборот – спасают государство от изменников. Всех убитых стаскивали на Красную площадь и разрубали на части, а народ кричал: «Любо! Любо!» Если кто-то вздыхал или молчал, тех тоже убивали.

Удовлетворив свое мщение, стрельцы остались довольны. Дорога была расчищена для Софьи, и в конце мая 1682 года они потребовали: «Да здравствует царь Иоанн! С прочими изменниками да будет воля его! Мы готовы умереть за царя нашего, за обоих цариц, за царевну Софью и царевича Петра!» Таким образом, царевич Иоанн был возведен в царское достоинство против желания своего. Он любил своего брата и охотно уступал ему права на царский престол, окруженный опасностями.

23 мая стрельцы прислали выборных с сообщением: они хотят, чтоб царствовали оба брата вместе, в противном случае опять устроят бунт. Для решения такого великого дела был созван собор, на который сошлись патриарх, архиереи и выборные от разных чинов города Москвы. Через три дня дума вместе с патриархом и архиереями решила: Иоанну быть первым царем, а Петру вторым, о чем и было объявлено народу. А 29 мая было объявлено, что правительство из-за молодости обоих государей вручается сестре их – царевне Софьи. Такого на Руси еще не было, но быстро отыскали примеры в истории: толковали, например, о фараоне и Иосифе, а в Риме дева Пульхерия правила вместо малолетних братьев Аркадия и Гонория.

По словам князя Б. Куракина, правление Софьи было «порядочным». Она неспешно подталкивала Россию к Западу, при ней «умножились коммерция и всякие ремесла, и науки почали быть… Также и политес восстановлена была в великом шляхетстве, дворянстве и других придворных с манеру польского – и в экипажах, и в домашнем строении, и в уборах, и в столах».

Став соправительницей, Софья стала давать в Золотой палате публичные аудиенции, причем на голове ее сверкала специально для таких случаев изготовленная корона. Червонцы тоже печатались с изображением царевны, равно как и медали, выбитые в память турецкого похода. Подобно государям, на выходах и парадных приемах она жаловала к руке своей не только бояр и генералов, но также и митрополита; при торжественных молебнах имя царевны Софьи упоминалось рядом с именами царей тотчас после них – прежде царицы и старших царевен. Церковные богослужения в день ее именин стали справляться особенно торжественно – с пением хвалебных стихиров, с участием патриарха и сонма архиереев. Царевна Софья не препятствовала дружбе молодого Петра с Лефортом, хотя они целые дни, а часто и ночи проводили в забавах. Да и чего, казалось бы, можно было опасаться от юноши, который рос почти без всякого образования? Но так было только поначалу, и вскоре Софья стала примечать плоды своего заблуждения. Любовь народа к Петру увеличивалась, и потому намерения царевны не приглашать юного царя на заседания Тайного совета остались без внимания. В 1688 году он первый раз появился в собрании, присвоенная царевной власть начала колебаться, да и военные игры Петра, казавшиеся поначалу только потешными, для стрельцов становились опасными и страшными. Падению царевны немало способствовали и неудачи ее любимца Василия Голицына, который вел войну с турками. Но несмотря на них, царь Иоанн и царевна Софья приняли возвратившегося полководца милостиво; Петр же не хотел допускать его к себе, что было для Софьи очень значительным оскорблением. С того времени достаточно было малейшего повода, чтобы обнаружилась взаимная вражда их. И такой случай вскоре представился…

Вместе с царями соправительница стала участвовать и в крестных ходах, публично появляясь перед народом, что уже было отступлением от обычая, так как девушке царского рода не полагалось быть на виду у людей. Участвовала царевна Софья и в торжественных проводах русского воинства, отправлявшегося в Крымский поход, и в других церемониях. 8 июля 1689 года память явления Казанской иконы Божьей Матери праздновалась обычным крестным ходом из Кремля в Казанский собор. На дворцовой площади, против угла Грановитой палаты, иконы встретил патриарх с духовенством, подал благословение царям, после чего процессия вступила под своды Успенского собора. Царевна Софья несла в поновленном окладе образ «О тебе радуется» и пришла в собор не с другими царевнами, а отдельно и в сопровождении пышной свиты.

В Успенском соборе государям пропели «Многие лета», потом участники шествия вновь подняли иконы, чтобы направиться в Казанский собор. Но тут Петр I вдруг строго потребовал от царевны Софьи, чтобы она осталась, так как женщинам участвовать в подобных процессиях не полагается. Царевна не отступала от своего намерения, Петр настаивал, и между ними произошел неприличный для праздничной обстановки спор. Царевна все же не послушалась, и Петр I, с трудом сдерживая гнев, покинул процессию и возвратился в Коломенское, даже не дождавшись конца церемонии. Оттуда он с супругой своей и со всей свитой отправился в село Преображенское.

В 1689 году Петр был еще несовершеннолетним, и регентство Софьи на законном основании могло бы продолжаться еще несколько лет. Но вот наступила историческая ночь с 7 на 8 августа – светлая летняя ночь, когда Петр внезапно был разбужен верными ему стрельцами, прискакавшими в Преображенское. Они сообщили, что царевна собрала вооруженное войско, чтобы напасть и убить его. Испуганный Петр прямо с постели, в одной сорочке и босой, бросился в конюшню, вскочил на коня и скрылся в ближайшем лесу. Вскоре принесли ему платье, он быстро оделся и, не теряя ни минуты, поскакал в Cвято-Троицкий монастырь. Утром к нему приехали царица-мать Наталья Кирилловна и царица Евдокия Федоровна.

Из Троицкого монастыря Петр распространил прокламацию, в которой указывал, что против него учинен заговор, цель которого – уничтожить как его самого, так и близких ему людей, а посему требовал от войск своих защиты. Собранные по этому случаю генералы и полковники стали на сторону Петра, и царевна, узнав об этом, поспешила примириться с обиженным братом. Она посылала к нему для переговоров родственников, а потом патриарха, но те поняли, что о примирении невозможно даже думать, и решили не возвращаться к Софье. Тогда царевна сама отправилась в Троицкий монастырь, но в дороге через посланного ее известили, что Петр не намерен с ней видеться, и потому ей следует немедленно возвращаться в Кремль и выдать начальника стрельцов Ф. Шакловитого. Софья еще надеялась спасти себя с помощью брата Иоанна, но тот уговорил ее не противиться Петру. Однако она не спешила с переездом и по-прежнему расхаживала по Кремлю, гордо снося от придворных упреки в непристойном поведении.

Только 5 октября покинула царевна Кремль и переехала в Новодевичий монастырь, где для нее уже были приготовлены хорошо убранные комнаты со всем необходимым. В монастыре царевна пользовалась большим довольствием: каждый день на ее содержание «выдавалось по ведру меда и мартовского пива и по два ведра приказного и хмельного пива, а также по два ведра браги. Еда тоже доставлялась в изобилии: с царского кормового двора ежедневно присылали 10 стерлядей, щуку, леща, трех язей, 30 окуней и карасей, два звена белой рыбы, зернистую икру, просольную стерлядь и белужину. Вдоволь было у царевны и хлеба: белого, красносельского, саек, калачей, пышек, пирогов, караваев и т. д. Не обидел царь свою сестру и сладостями, повелев выдавать ей: по четыре фунта белых и красных леденцов, полфунта сахара «кенарского», по три фунта заграничных конфет и сколько угодно пряников, коврижек и всякой другой сласти».

Но ничто не могло усладить царевну Софью в ее нынешнем положении. Окна ее келий выходили на Девичье поле, и, глядя на него, царевна с томительной тоской вспоминала о былом своем величии. За монастырской оградой она по-прежнему продолжала именовать себя самодержицею Великая, Малая и Белая России. Бездействие больше всего угнетало и удручало царевну, привыкшую к кипучей государственной деятельности. Никогда не любила она женских рукоделий, а чтения на русском языке в ту пору было мало. Да и зачем ей читать, если не с кем потом разделить беседу о прочитанном? По большим праздникам Софье разрешалось видеться с сестрами и тетками, в монастыре ее окружали прежние прислужницы, но скучны и томительны были для нее их однообразные разговоры.

Проходили годы, умерла царица Наталья Кирилловна – ее злейшая ненавистница, но положение царевны не изменилось. Брат Петр по-прежнему был суров и непреклонен; да и сама царевна, строптивая от природы и уже побывавшая у власти, не хотела покориться и просить пощады. И в заключении своем бывшая правительница старалась заводить тайные бунты против Петра, возбуждая стрельцов на новый мятеж. Вероятно, до нее доходили слухи, что народ недоволен правлением Петра и ужасается, видя, как государь пренебрегает древними традициями и отдает предпочтение «поганым немецким обычаям». После 9-летнего заключения ей вновь стали грезиться кремлевские палаты и царский венец, и в одном из своих писем царевна Софья писала: «Пусть четыре стрелецких полка станут табором на Девичьем поле и бьют мне челом идти к Москве против прежнего на державство. А если бы солдаты, которые стоят у монастыря, к Москве отпускать меня не стали, то управиться с ними и побить их; то же сделать со всеми, кто стал бы противиться».

И стрельцы двинулись на выручку царевне. Но возмущение их было подавлено, и все сумрачнее становился Петр по мере того, как на следствии открывалось участие Софьи в заговоре. Долго не решался он увидеть и допросить царевну, боялся, что дрогнет его сердце при виде слез сестры, однако 27 сентября он все же отправился в монастырь и с горящими глазами выложил перед ней показания стрельцов. Стараясь не выдать своего волнения, Софья медленно перебирала допросные листы. Но письма-то ее стрельцам, улики-то самой главной – нет! И оторвавшись от бумаг, она спокойно сказала, что никаких грамот стрельцам не посылала; если они хотели звать ее на царство, то не по ее письму, а потому, что она семь лет была в правительстве. Ее упрямство и непокорность вывели царя Петра из терпения, и, как рассказывает предание, он выхватил меч и сказал, что только смерть сестры доставит ему безопасность. Но в это время служившая царевне 12-летняя девочка бросилась к его ногам и закричала: «Что ты делаешь, государь? Вспомни, ведь она сестра твоя!» Эти слова остановили Петра, и меч выпал из его рук… Помолчав несколько минут, он в очередной раз простил непокорную сестру свою, девочку поцеловал в голову, потом успокоился и вышел.

Накануне стрелецкой казни царевну заперли в келье у Напрудной башни, а в полдень того страшного дня под ее окнами послышался шум и раздался конский топот. Взглянув сквозь железную оконную решетку, царевна увидела, что по полю движется длинный ряд телег со стрельцами. Задрожав всем телом, Софья забилась в угол кельи: чудился ей громкий говор, слышались рыдание и крики, и среди всего этого зловеще звучал голос Петра. Наконец все стихло: царевна подбежала к окну и в ужасе отшатнулась; бросилась к другому, третьему… Перед каждым из них на веревке, привязанной к бревну, укрепленному между зубцами монастырской стены, висел мертвец с посинелым раздувшимся лицом, высунутым языком и выкатившимися глазами. У каждого правая рука была протянута к келье царевны, а в руку вложена бумага – стрелецкая челобитная о вступлении Софьи на правительство. Слетавшиеся вороны рвали на них саваны, добираясь до мертвечины; ветер качал трупы, вид которых с каждым днем становился все отвратительнее. Целыми днями царевна неподвижно сидела в глубине кельи, не отводя глаз от качавшихся трупов и следя за воронами, которые садились то на плечи, то на голову висельников…