Глава 3. «Умом и молотком»

Дальше: Заключение Бегство от обыденности

Таков девиз Международного союза геологических наук. Возможно, кому-то покажется, что девиз безнадежно устарел. Мол, пришла пора исследований из космоса, геофизических просвечиваний глубоких недр, тонких геохимических анализов, глобальных компьютерных моделей…

Действительно, земная поверхность едва ли не вся исхожена вдоль и поперек, а скалы «обстуканы» геологическими молотками. Прежние «классические» геологи вымирают, как динозавры…

Кстати, об этих рептилиях. Модная гипотеза утверждает об их гибели в результате падения астероида. И в нее верят даже многие специалисты. А динозавры, как свидетельствует палеонтология, вымирали примерно 20 миллионов лет! При чем тут астероид? Или он рухнул на голову последнего динозавра?

Не менее модна глобальная тектоника плит. Мол, гигантские плиты земной коры сталкиваются, громоздя горы, подныривают одна под другую. Но многие геологические данные не подтверждают эту геофизическую гипотезу (в частности, уникальная Кольская сверхглубокая скважина). Между прочим, с помощью этой гипотезы не удается обнаруживать залежи полезных ископаемых и предсказывать землетрясения, цунами. А по принципу «умом и молотком» открыты сотни тысяч месторождений!

Чтобы познать земную природу, необходимо общаться с ней непосредственно, проникать мыслью в ее жизнь, ощущать свое единство с ней. Без этого технические ухищрения порождают только заблуждения.

По холодным следам

Экспедиция П.А Кропоткина в Швецию и Финляндию замечательна по своим научным результатам и совершенно необычайна по последствиям. Он прошел и проехал сотни километров, изучал слои горных пород, песчаные гряды, рельеф местности, осмотрел множество валунов. Старался выяснить: как могли образоваться эти холмы и впадины, пески и глины; откуда и как попали сюда валуны?

Кропоткин вел исследования, как опытный сыщик. Перед ним были «следы преступления», по которым следовало определить «виновника». Следы эти – от небольших камешков и слоечков до песчаных гряд длиной в несколько километров. Он в уме восстанавливал те события, которые происходили на севере Европы много тысячелетий назад.

Тогда на северных островах, в Скандинавии и Финляндии начали накапливаться льды. С горных склонов они сползали в долины, не успевали растаять за короткое северное лето и постоянно увеличивались. Ледяной покров распространился на юг. Отдельные потоки медленно продвигались особенно далеко по долинам рек. Все живое оттеснялось все дальше к югу. Ледяные массы затопили северные равнины Европы, Азии, Америки. А затем началось таяние великих ледников…

В своем воображении он видел то, что было еще неведомо никому из людей. Словно находился в фантастической машине времени, а не в экспедиции.

Он видел дикарей с простыми каменными орудиями и копьями, занятых охотой на северных оленей. Древние люди сумели пережить ледниковую эпоху. Они претерпели немало бед и лишений…

От прошлого мысли Кропоткина переходили к современности. Давно нет великих ледников. Вместо них благодатные леса и озера, луга и пашни. Почему же вокруг так много бедняков, с огромным трудом добывающих жалкое пропитание? Почему люди живут так убого, недружно, в зависти и злобе, одни – захватывая себе земли, сколачивая огромные капиталы, другие – мучительно борясь за черствый кусок хлеба?

Люди выработали трудовые навыки, создали орудия труда, стали использовать лошадей. Что им мешает жить хорошо? Пожалуй, более всего – скверное государственное устройство, те, кто захватил власть и силой заставляет других работать на себя…

21 марта 1874 года на общем собрании Российского географического общества в Петербурге с докладом по материалам своей экспедиции выступил князь Петр Алексеевич Кропоткин. По его словам выходило, будто скандинавские ледники вытягивали свои белые лапы до Прибалтики и Белоруссии. Вся северная часть Восточно-Европейской равнины, низменности Северной Германии, Дании, Голландии подверглись нашествию великих ледников! Вся Северная Европа!

Откуда взялись такие невообразимые массы льда? Как могли они продвинуться через возвышенности? Ледяные массы, утверждал Кропоткин, способны растекаться под собственной тяжестью, даже преодолевая холмы, возвышенности.

Подвел итог знаменитый в ту пору геолог Н.П. Барбот де Марни:

– Был ледниковый покров или нет, в настоящее время точно выяснить невозможно. Но мы должны признать, господа, что предположения о действии плавающих льдов не подтверждаются детальными исследованиями.

Казалось – успех ученого. Однако его ждал не трумф, а каземат Петропавловской крепости. Князь Петр Кропоткин, потомок легендарного Рюрика, выходца из Скандинавии, был революционером-анархистом, коммунистом. Ни на кого он, конечно же, не покушался (в юности был пажом императора Александра I), а вел просветительские беседы среди рабочих.

С этого момента началось другое смертельно опасное приключение Кропоткина. Глухой каменный склеп. Толстые крепостные стены. Тяжелая тишина. Маленькое оконце под потолком, забранное решеткой. Койка, тумбочка, табурет.

Десять шагов из угла в угол. Прой ти взад и вперед полтораста раз – одна верста. Каждый день он упорно выша гивал две версты утром, две после обе да и одну перед сном. Семь с полови ной тысяч шагов ежедневно. Семьсот пятьдесят поворотов – медленных, чтобы не закружилась голова. Дважды в день гимнастика с тяжелой дубовой табуреткой.

Памятник П.А. Кропоткину в г. Дмитров

В Петропавловской крепости заключенным предоставляли перо и бумагу лишь по разрешению царя. Брат Петра Кропоткина Александр с помощью Академии наук добился такого разрешения. Мелким почерком, ровными строками исписывал Петр Кропоткин страницу за страницей. Работал яростно, словно пробивал путь на свободу.

Кропоткин имел все, о чем, казалось бы, можно мечтать. Княжеский титул, богатство, имения, прекрасное образование. Его хорошо знал и уважал царь. Он имел все возможности для занятий наукой и для получения высоких должностей. Рискуя своей свободой и жизнью, он стал бороться против несправедливости.

Он постоянно думал о побеге. Закончил первый том своего «Исследования о ледниковом периоде». Передал рукопись брату для подготовки к печати. У Петра Алексеевича появились признаки цинги. Мучили боли в желудке. Сказывалась утомительная умственная работа. Но она и спасала. Из остальных заключенных, вовсе лишенных работы, несколько человек умерло, а несколько сошло с ума.

Минуло два тюремных года. Кропоткину стало совсем плохо. Он уже с трудом поднимался на второй этаж. Солдат-часовой, сопровождавший его, вздохнул сочувственно:

– Не дожить тебе, сердешному, до осени.

Его перевели в тюремный госпиталь. Силы больного стали восстанавливаться. Он продолжал трудиться над вторым томом своего исследования. А еще слал на волю зашифрованные записки. Уточнял планы побега. Домик напротив тюремного госпиталя купили друзья. Когда 30 июня конвоир вывел Кропоткина на прогулку, из окна дома послышались звуки скрипки. Это означало – путь свободен.

Кропоткин сбросил тяжелый полосатый балахон и бросился бежать к воротам мимо двух телег с дровами. Конвоир, держа винтовку наперевес, бросился за беглецом. Вот уже почти догнал, тычет вперед штыком. В будке у ворот часовой разговаривал с каким-то господином (это был один из друзей). За воротами стояла пролетка.

– Скорее, скорее! – крикнул седок в военной фуражке. В руке он держал револьвер. Кропоткин, задыхаясь, бросился в пролетку. Лошадь рванула и помчалась крупной рысью. Это был рысак, получивший приз на соревнованиях. Пролетка свернула за угол. Выстрелов сзади не было.

Путь был свободен.

Узнав о бегстве князя Кропоткина, царь приказал поймать его во что бы то ни стало. Десятки сыщиков, шпиков, жандармов рассыпались по городу. Тем временем Кропоткин в деревне под Петербургом переждал некоторое время и с паспортом одного из друзей перебрался в Швецию. Оттуда отплыл на Британские острова. Свобода!

… Сама по себе экспедиция Петра Кропоткина в Швецию и Финляндию не отличалась какими-то особенными приключениями, проходила по неплохо изученной территории. Но для познания природы важно не то, где проводятся исследования, а то, кто их проводит. Можно открывать нечно новое и неизвестное в обжитых регионах и не обнаружить ничего особенного там, где прежде не ступала нога человека.

Созданное П.А. Кропоткиным учение о ледниковом периоде сохраняет свою актуальность. В наше время появились нелепые предположения, будто некогда ледники покрывали всю поверхность планеты. Ничего подобного, конечно, не было. Более того, вблизи великих покровных ледников сохранялась растительность и климат был пригоден для жизни многих животных. Сюда в летний период заходили охотники каменного века.

Кстати сказать, ледниковый период продолжается: ведь на Земле закованы в ледовый панцырь Антарктида и почти весь крупнейший остров Гренландия. И когда ведутся дискуссии о современном «глобальном потеплении», ученым следовало бы понять, почему за последние миллионны лет ледяные покровы несколько раз то возникали, то таяли, и как при этом менялся климат.

Наконец, не менее важно обратиться к мыслям и примеру жизни выдающегося ученого, путешественника-исследователя коммуниста и анархиста князя Петра Кропоткина. Он славен не тем, что приобретал богатства или высокие должности. Нет, он пренебрег всем этим (хотя имел прекрасные возможности для карьеры) и прожил славную жизнь. Он имел небольшие материальные и беспредельные духовные потребности. Не таков ли принцип настоящего Человека!

Академик-бродяга

В конце лета 1923 года жители поселка Имандра на Мурманской железной дороге обратили внимание на крупного мужчину во главе отряда оборванцев. Видавший виды рюкзак, сумка, котелок и чайник, борода, потертая одежда, стоптанные ботинки, палка в руках. Настоящий бродяга, если бы не геологический молоток.

Таким вышел Александр Евгеньевич Ферсман «к цивилизованным людям» после очередной экспедиции.

Началось все в феврале 1920 года. Красная армия освободила Кольский полуостров. Три месяца спустя по железной дороге Петрозаводск – Мурманск, пересекающей пустынные Кольские тундры, ехала государственная комиссия. В нее входили академики А.П. Карпинский и А.Е. Ферсман. Надо было решить будущую судьбу этого края и железной дороги, которая строилась для перевозки военных грузов, поступавших от союзников в Мурманский незамерзающий порт. Окончание мировой войны превратило эту стратегическую артерию в подобие бесполезной слепой кишки.

Во время долгой остановки на станции Имандра геологи совершили небольшой маршрут на гору Маннепахке. «В некоторых случаях, – писал Ферсман, – я не мог назвать ни одного из минеральных тел, которые образовали кристаллы разных цветов и разной величины». А ведь ученый был авторитетным минералогом!

Через три месяца Ферсман вновь был в Кольской тундре – теперь во главе геологической экспедиции. В ней было несколько молодых геологов и рабочих. Организовывалась она спешно. Материальное обеспечение было скудное, специальное снаряжение отсутствовало. Обувь после первых же маршрутов пришла в негодность. Приходилось ноги обматывать мешками. Жили впроголодь. Варили гречневую кашу в ведре, сдабривая ее грибами или черникой. Двигались по оленьим тропам, иногда – без карт. Днем донимали комары и мошка, ночью нередко были морозы. Реки, ручьи, болота, постоянная сырость. Отсутствовали даже палатки…

Превозмогая трудности, геологи шли по заполярным тундрам и го рам, составляя геологические карты и топографические планы, изучая минералы, отбирая образцы для последующих лабораторных анализов.

А.Е. Ферсман в Хибинах

В сентябре начались морозы. Экспедиция вернулась в Петроград. За два месяца они открыли несколько рудопроявлений. Было доказано, что в недрах Кольской земли таятся минеральные богатства, доселе не известные людям. По свидетельствам участников экспедиции, вся ее работа держалась только на энтузиазме Ферсмана, его одержимости поисками минеральных богатств, изучением природы, его героической самоотверженности.

«Хибины – это горы, более километра высотой… Здесь грозная природа с дикими ущельями и обрывами сотни метров высотою; здесь и яркое полуночное солнце, несколько месяцев подряд освещающее своими длинными лучами снежные поля высоких нагорий. Здесь в темную осеннюю ночь волшебное северное сияние фиолетовокрасными завесами озаряет полярный ландшафт лесов, озер и гор. Здесь, наконец, для минералога целый мир научных задач, заманчивость неразгаданных загадок далекого геологического прошлого великого северного гранитного щита.

В серой, однообразной природе, среди скал с серыми лишаями и мхами – целая гамма редчайших минералов: кроваво-красные или вишневые камни, ярко-зеленые эгирины, фиолетовые плавиковые шпаты, темно-красные, как запекшаяся кровь, нептуниты, золотистые сфены… И не описать той пестрой картины красок, которою одарила природа этот уголок земли».

Так писал Ферсман. Это рассказ активного участника восстановления народного хозяйства России. Он верил в светлое будущее, видел свое счастье в том, чтобы приносить пользу стране. Описания Ферсмана имели, помимо всего проче го, практическую цель:

«Мне хотелось бы этими картинами привлечь в прекрасные горы нашего Севера, туда – за Полярный круг, к вершинам Хибинских массивов Кольского полуострова. Мне хотелось бы зажечь огнем скитания и бродяжничества, порывом научных исканий нашу молодежь, борющуюся за знание.

Там, в суровой природе, пусть закалится в борьбе с ее невзгодами наше молодое поколение, и пусть там, в намеченных нами горных станциях, зажгутся новые центры исследовательской мысли».

Геологические исследования на Кольском полуострове продолжались несколько лет. Первые же маршруты дали обнадеживающие результаты. Однако месторождения, пригодные для промышленной разработки, открыть было совсем не просто. В 1921 году удалось найти первые кусочки апатита – руды на фосфор.

После первых трех лет полевых исследований, сбора материалов Ферсман приступил к теоретическим обобщениям. Он выяснял закономерности формирования горных массивов и предполагаемых месторождений полезных ископаемых.

Ферсман, склонный с иронией вспоминать о перенесенных испытаниях и не преувеличивавший их (напротив, преуменьшавший), писал об этой экспедиции: «Несколько раз наша публика тонула, но у нас были введены необычайные строгости. Тонуть запрещалось, также как запрещалось спать на отдыхе. Времени мало – работы много, тем более что приходилось носить продовольствие и снаряжение, а главное камни… Люди утомлялись настолько, что во время пятиминутного отдыха моментально засыпали, их приходилось долго будить. Потом мы ввели пение, и только благодаря этому перестали засыпать в то время, когда надо было сушить вещи».

И вот высшая – и единственная! – награда геологам за самоотверженные поиски: в 1923 году на горе Расвум-Корр в осыпях были найдены многочисленные обломки пород с апатитом. Вскоре открыли крупное месторождение этого минерала. А затем еще одно. Победа!

Однако заполярная эпопея, как выяснилось вскоре, была еще далека от завершения. Чтобы скопление определенных минералов или горных пород можно было считать месторождением полезных ископаемых, требуется комплекс благоприятных условий: доступность для разработки, достаточные запасы, хорошее качество сырья.

Последнее требование предполагает не только высокое содержание и чистоту природного продукта, но и возможность его обработать экономично и до необходимой кондиции. Вот почему полезное ископаемое важно и открыть и в некоторых случаях «сделать» (выражение Ферсмана), разработав технологию его добычи и переработки.

Хотя экспедиция под руководством Ферсмана открыла в Хибинах богатые залежи апатита, отсутствовала технология извлечения фосфора из руды, подобной хибинской. И не потому, что руда была бедной. Напротив, содержание в ней фосфора было рекордным. Во всем мире фосфор добывали из значительно более бедных руд – фосфоритов.

Ситуация складывалась парадоксальная. Есть богатая руда, есть огромная по объему залежь, годная частично для открытой, дешевой разработки, близка железная дорога. А месторождения руды на фосфор нет!

Дело в том, что спутником апатита в Хибинах оказался нефелин. Сам по себе этот минерал полезен; из него добывают алюминий, его используют в стекольной и фарфоровой промышленности. Но тут – парадокс! – он стал вредной примесью. Апатит обогащают серной кислотой. Но если обрабатывать апатит и нефелин совместно, то кислота вступает в реакцию сначала с нефелином, разлагая его. Ее потери резко возрастают, и стоимость фосфорного концентрата становится слишком высокой. Игра не стоит свеч!

«С 1926 по 1930 год, – считал Ферсман, – второй период, который можно назвать периодом борьбы за апатитовую проблему, борьбы с косностью официальных геологических учреждений, борьбы с недоверием даже в недрах самих научных учреждений, борьбы с недоверием хозяйственников из ВСНХ, борьбы за предоставление кредитов, для усиления работ».

Геолог, академик, выполнивший свою работу, открывший залежи ценной руды, стал заниматься, в сущности, не своим делом – разработкой и внедрением новой технологии для переработки минерального сырья. Он преодолевал сопротивление чиновников, которым по должности положено было внедрять новую технологию, укреплять промышленность и снабжать фосфорными удобрениями сельское хозяйство.

В конце концов, Ферсман и тут добился успеха. Была создана технология обогащения этого сырья. Более того, в Мончетундре открыли огромные залежи медно-никелевых руд, магнетита, железистых кварцитов, слюды.

Конечно же, это не было результатом подвига великого одиночки. То было время невиданного в истории энтузиазма советского народа, твердой веры в коммунистические идеалы, стремления построить свой светлый мир трудящихся.

На неведомых дорожках

Хребет Черского, расположенный на северо-востоке Азии, один из самых протяженных в мире. Он простирается на полторы тысячи километров. Открыл его в 1926 году Сергей Владимирович Обручев (1891–1965). Он был сыном академика В.А. Обручева, знатока геологии Сибири, писавшего и научно-фантастические сочинения, например, роман «Плутония».

В отличие от многих детей академиков, Сергей Обручев с юных лет работал в геологических партиях, а с 1912 года вел самостоятельные исследования. В 1926–1927 и 1929–1933 годах он провел труднейшие экспедиции на северо-востоке СССР, в бассейнах рек Индигирки и Колымы, на Чукотском полуострове, изучая природу огромного, еще неизученного края в тяжелейших условиях.

Первая экспедиция была особенно трудна и опасна. Они двигались на верховых лошадях, оленях, местных утлых лодках и пешком. Перед ними была территория, которая на географических картах была показана белым пятном. Пересекали горные гряды, давая им названия, сплавляясь по рекам через бурные пороги, и наносили на карту неизвестные до той поры долины, хребты, нагорья. Во время долгих маршрутов приходилось полагаться только на самих себя.

В среднем течении реки Индигирки, где предполагалась низменность, Сергей Обручев обнаружил «громадные горы с пятнами снега на вершинах высотой не менее чем две тысячи метров». Он первым очертил контуры гигантского хребта, назвав его именем первопроходца этих мест в 1891–1892 годах, географа и геолога Ивана Дементьевича Черского.

Поисками золота он не занимался, хотя периодически опробовал речные наносы. Нередко встречал мелкие золотинки (знаки). Как всякий геолог, он был бы, конечно, не прочь открыть золотоносные залежи, но на это у него не было ни времени, ни жгучего желания.

Маршрут экспедиции С.В. Обручева

За несколько лет путешествий он пришел к выводу, что в бассейне реки Колымы могут быть встречены многочисленные месторождения золота. Эти общие соображения следовало подкрепить конкретными данными геологической разведки.

Такую задачу и выполнил Ю.А. Билибин (о нем речь впереди). Первая же Колымская экспедиция 1928–1929 годов дала блестящие результаты.

Завершал Сергей Обручев свои исследования на северо-востоке, используя самолеты, аэросани, моторные лодки. «Север из заброшенной окраины… – писал он в 1945 году, – давно стал неотъемлемой частью Союза; авиалинии связывают его с центральными районами; бывшие глухие углы Севера сделались индустриальными центрами».

В центре Чукотского полуострова на Анадырское плоскогорье Сергей Обручев во время самолетных маршрутов открыл странную воронку огромных размеров – до 15 км в диаметре – среди невысоких гор: озеро Эльгыгытгын глубиной 165 м. Он выразил свои впечатления так: «Сегодня был зловещий восход: пять полос красных облаков, мрачная впадина, полная туманом, безмолвие, странное, жуткое место! Когда я буду писать роман о жизни на Луне, я помещу героев в такой кратер».

…На берегу Эльгыгытгына мне довелось побывать через 30 лет после Сергея Владимировича, в 1960 году в составе геолого-географической экспедиции. Поразила величественная красота пустынных гор и поистине лунный пейзаж. Отдельные конусы сопок вокруг котловины – потухшие вулканы. Сразу мысль: здесь произошел чудовищный вулканический взрыв, оставивший такую воронку. Но где его следы? Почему нет остатков излившейся лавы? Да и по форме озерная котловина похожа на сглаженный по углам прямоугольник. Значит, она могла образоваться в результате более или менее медленного погружения участка земной коры.

Есть и другая версия: кратер возник при падении и взрыве крупного метеорита. Обнаружены кристаллы особой разновидности кварца, для рождения которой необходимо огромное давление, – как при метеоритном ударе… или при вулканическом взрыве.

Странно: космический гость попал точнехонько в центр Анадырского плоскогорья. Хотя, конечно, в мире всякое бывает. Так или иначе, загадка Эльгыгытгына сохраняется поныне.

…Признаться, у меня нет желания пересказывать занимательные эпизоды, случившиеся с СВ. Обручевым во время его экспедиций. Для исследователя всяческие природные препятствия, опасные переправы через стремительные потоки, встречи с медведями и прочая «экзотика» – досадные помехи в работе. Во всяком случае, так считал Сергей Владимирович Обручев. А о «романтике» геологических работ будет рассказано в следующем очерке.

Золотая Колыма

В России не было культа золотого тельца, тугой мошны, толстосумов-миллионеров. Возможно, поэтому золотая лихорадка никогда не принимала у нас формы национальной эпидемии. Не потому ли россыпи драгоценного металла Клондайка известны нам больше, чем родимая Колыма с ее уникальными богатствами?

Клондайк с лихими золотоискателями овеян в нашем воображении романтикой сочинений Джека Лондона. А Колыма воспета безысходно трагичными рассказами Варлама Шаламова.

Но остаются в истории Колымы другие страницы – яркие, увлекательные, героические. Были удивительные приключения и замечательные открытия. Был Юрий Александрович Билибин – настоящий романтический герой, геолог, исследователь неведомой в ту пору земли и открыватель ее природных богатств.

…Тайга звенела от комаров, птиц, бурундуков-пищух. Конный караван продвигался медленно по старой заброшенной тропе, едва различимой в зарослях кедрового стланика и вовсе пропадающей на каменных осыпях.

Впереди ехал начальник экспедиции – единственный в отряде прошедший год назад этим путем. Высокий, крепкого телосложения, красивый, с твердым взглядом синих глаз из-под густых бровей. Окладистая бронзовая борода придавала ему внушительный вид. Все слушались его безоговорочно.

Ю.Л. Билибин – настоящий романтический герой, геолог, исследователь Колымы

Добрались до верховьев реки Буюнды. Построили семь добротных плотов кунгасов. Вот только многовато времени ушло на организацию каравана (местные власти не очень-то жалуют загадочных пришельцев из Центра). Сейчас, в начале июля, река обмелела. Сплав обещал быть нелегким и опасным.

Первая неделя прошла в постоянных мытарствах. То один кунгас, то другой, а то и все разом застревали на перекатах. Стягивали плоты с трудом, под натужные крики. Волочили по камням. Перетаскивали на себе грузы. После нескольких притоков река стала полноводней, течение усилилось. Но впереди были пороги, особенно опасные в низкую воду.

Все, кроме рулевых, пошли вдоль обрывистого берега, продираясь сквозь чащу, груды валежника. Острые скалы и лобастые валуны разрезали, вспенивая, мощный поток.

На первом плоту кормщиком был Билибин. Мокрый с ног до головы, он стоял у тяжелого весла, заменяющего руль. Войдя в стремнину, плот проскользнул между валунами, ринулся в водоворот, едва не развернулся, но, повинуясь твердой руке рулевого, снова взлетел на гребень потока, лихо промчался в узкой горловине, стиснутой скалами, накренясь на повороте, немного притормозил, елозя по камням, и с последней приступки как бы нырнул в омут. Почти весь плот ушел под урез воды. Сверху торчала лишь груда вещей, плотно закрытая брезентом, да стоял улыбающийся кормчий…

За первым кунгасом последовали еще два с опытными кормщиками. На плесе подвели плоты к берегу, а сами пошли вверх по реке к оставшимся посудинам. И снова рванулись в кипень порогов. И на этот раз все обошлось благополучно (ниже по течению оставшиеся работники устроили на берегу «засаду» на тот случай, если произойдет авария и придется ловить сбитые потоком вещи, людей).

Так прошли еще две полосы порогов. Удачлив был Билибин: ни одной аварии! А ведь никто еще не решался пускаться по Бохапче в мелководье.

Течение реки стало плавным. Не торопились, опробывая впадающие в реку ручьи и проводя топографическую съемку. В устье сделали основательный привал. Билибин был удовлетворен: опробован путь, по которому в будущем можно будет доставлять грузы в район исследований.

Оставив караван, он в небольшой самодельной лодке поспешил к устью реки Утиной (он назвал ее так потому, что прошлой осенью убил здесь несколько уток). Тогда же он обратил внимание на гранитный голец БасУгунья, который прорезала речка. Золотое оруденение, как знал Билибин, часто связано с гранитными интрузиями. Поэтому решил внимательно обследовать эту речку. Здесь работал небольшой отряд геолога Раковского.

В устье Утиной Билибин нашел место недавней стоянки этого отряда. На старой лиственнице белел свежий затес, а в расщепе находилась записка. Билибин прочел: «Тер из а вери гуд голд ин тзис ривер». Для конспирации Раковский написал русскими буквами фразу на английском языке: «Очень хорошее золото в этой реке».

Первый успех! Но надо было двигаться дальше, собирая сведения о результатах поисков еще в двух отрядах его экспедиции.

Обнаружили золотоносную россыпь на впадающем в Утиную ручье. Беглое обследование реки не дало обнадеживающих результатов. Сергей Раковский отправил двух рабочих к устью реки строить плот для сплава по Колыме, а сам с оставшимися рабочими решил сделать последний маршрут – на два-три дня.

12 июля, спустя ровно год с начала Колымской экспедиции, Раковский, пока рабочий устраивал ночлег и готовил ужин, с лотком и лопатой отправился опробовать ручей. Отмыв пробу, он увидел на дне лотка щепотку золотого песка – не меньше двух граммов. Это было неправдоподобно: около двух граммов золота на кубометр грунта! Он пошел вдоль ручья, без устали проводя опробование и забыв об ужине. Сомнений не оставалось: ручей размывает богатую золотоносную залежь.

Утром он решил проверить дно ручья, где щеткой торчали слоистые сланцы – естественные ловушки, задерживающие наиболее тяжелые частицы. Мыть шлих не пришлось: под небольшим слоем кристально чистой воды то тут, то там поблескивали крупные золотинки. Встретился даже небольшой самородок. Необычайный улов! Пришлось позвать на помощь рабочего. Так и бродили они по мелководью, собирая чистое золото. Прекратили это занятие только после того, как заполнили коробку из-под папирос «Казбек».

Взволнованный рабочий предложил Раковскому умолчать о найденном золоте. Во-первых, можно было ненадолго задержаться и насобирать самородков на несколько лет безбедной жизни. Во-вторых, на это место имело смысл вернуться через год-другой, организовав старательскую артель. Другого такого счастливого случая никогда не дождешься! Да и разве несправедливо, если они, открывшие золотоносную россыпь, воспользуются таким подарком судьбы.

Раковский вел себя так, будто не произошло ничего особенного: сделал записи в полевом дневнике, нанес на карту точки опробования, а ключ назвал – по праву первооткрывателя – Юбилейным (позже здесь вырос прииск). На обратном пути, сплавляясь по Колыме, отряд Раковского продолжал обследовать притоки реки по методике, разработанной Билибиным.

Узнав о фантастических россыпях на Утиной, Билибин изменил план работ. Не давая себе ни дня отдыха, снарядил отряд и стал проводить предварительную геологическую съемку района. Надо было оценить общее распространение и характер рудоносных пород, среднее содержание золота. Только так можно было оценить перспективы рудоносности района и приблизительно подсчитать запасы драгоценного металла.

Все это требовало более или менее обстоятельных исследований с шурфованием (а долбить вечную мерзлоту нелегко), постоянным опробованием и отбором образцов. Следовало торопиться: ситуация непредвиденная, а лето заканчивается.

В результате у них появилось три надежных и более или менее обширных золотоносных района: кроме коренного месторождения и россыпи на Утиной существовали мало разведанные, но уже эксплуатируемые несколькими старательскими артелями россыпи на Средникане. Много золота они не давали, однако была надежда и здесь обнаружить богатые залежи.

Правда, беглое обследование обширного бассейна реки Средникан не дало ошеломляющих результатов. И только в начале осени, когда краше золота зажелтели листья березок и хвоя лиственниц, произошло событие, позволившее заново оценить перспективность Средникана.

Отряд под руководством помощника Билибина В.А. Цареградского заканчивал обследование одного из притоков Средникана. От палатки, стоявшей на галечниковой террасе, Цареградский рано утром спустился к ручью. Невдалеке был обрыв. Возле него сгрудились крупные валуны.

Вверху над ними в обрыве что-то блеснуло. Он подошел поближе и увидел высокую банку из-под какао «Эйнемь». Крышка банки была плотно закрыта. Цареградский взял находку в руку и едва оторвал ее от земли. Он рассчитывал на легкий предмет, а банка была тяжела, как небольшая гиря.

Открыв крышку (не без труда), он увидел в грязной дерюжке золотые песчинки и слитки. Покопавшись пальцами в плотной, словно специально спрессованной груде золотин, он вытащил самородок, размерами и формой похожий на небольшую картофелину. Довершили сходство крупинки белого кварца, напоминающие картофельные глазки, да темно-бурая железистая «рубашка», из-под которой местами масляно просвечивало золото.

Кто оставил этот клад, что случилось с этим человеком? Тайна драгоценной находки так и осталась неразгаданной.

Еще до начала исследований билибинской экспедиции на Дальнем Востоке было известно о золотоносных россыпях Колымы. С1926 года начали работать старательские артели в бассейне реки Средникан. Но только Билибин стал первым разрабатывать научные основы распространения золотоносных залежей в этом районе и оценивать их запасы.

Трудности у его экспедиции были немалые. Пришлось переносить в бараках жесточайшие морозы этого края, соседствующего с полюсом холода северного полушария. Бывали длительные голодовки из-за задержек караванов с продуктами. Доставляли немало неприятностей конфликты с местными властями и артельщиками-золотодобытчиками, которые видели в геологах конкурентов. Трудно было поверить, что геологи ведут поиски драгоценного металла не для собственного обогащения, а в интересах государства.

Вот как описал СВ. Обручев свою встречу с отрядом Билибина.

«На второй день пути… по правому берегу в устье небольшой речки внезапно показалась палатка. Высадившись на берег, я вхожу в нее и вижу человека с большой бородой, сидящего на земле, поджав по-турецки ноги в широких черных шлепанцах. В нем очень трудно узнать геолога Ю. Билибина, которого я видел до этого в Ленинграде в городской одежде и тщательно выбритым…

Билибин уже кончал свои геологические исследования и осенью должен был выехать на Охотское побережье. Я привез ему совсем «свежие» письма, написанные в январе, но это была первая почта, которая вообще пришла к нему с тех пор, как он выехал полтора года назад из Ленинграда.

На следующий день у левого берега показалась тяжелогружёная лодка с несколькими спутниками Билибина и с двумя собаками. Люди имели очень странный вид: одеты в широкополые шляпы, высокие резиновые сапоги с раструбами на голенище, ковбойские рубашки; у некоторых на шее были завязаны яркие платки, а головы покрыты цветными платками».

Судя по этому описанию, некоторым «билибинцам» не чужда была туристическая романтика. Сергей Обручев, привыкший к трудным скитаниям по неизведанным землям, относился к ней с иронией.

Билибин проводил разведку по своей научно обоснованной методике. Суть ее – в одновременном проведении геологической съемки и поисков полезного ископаемого для того, чтобы определить, к каким горным породам и структурам приурочено встреченное аномально высокое содержание того или иного ценного минерала. Для поисков он использовал метод так называемого шлихового анализа: по определенной системе отбираются пробы стандартного веса, отмывается шлих – остаток из тяжелых минералов. Затем результаты наносятся на карту, после чего можно оценить – количественно – перспективные участки для детальной разведки.

Он доложил начальнику Союззолота о возможности открытия крупнейших месторождений драгоценного металла, ссылаясь на конкретные данные. Но руководители, с которыми он беседовал, не могли поверить, что речь идет о научном прогнозе. Невероятно!

Умалчивал Билибин о том, что первые же анализы проб коренного месторождения показали уникально высокое содержание золота. А эта золотоносная дайка протягивается на 15 километров!

Срочно организовал он вторую экспедицию на Колыму под руководством Цареградского. Сам остался в Ленинграде заканчивать камеральные работы (обработку материалов полевых исследований) и составлять докладную записку правительству страны. Нанося на карту отдельные очаги золотоносности, пришел к мысли, что преобладающие «белые пятна», неизученные территории, в определенных зонах обладают повышенной перспективностью и позволяют надеяться на значительное увеличение потенциальных запасов золота.

Вторая Колымская экспедиция дала внушительные результаты, подтверждая прогнозы Билибина. Теперь уже даже у скептиков не осталось сомнений в перспективности этого края.

…Билибина не привлекали власть и богатство. Он не менялся в угоду начальству и обстоятельствам, оставаясь человеком интенсивной интеллектуальной жизни. Его увлекало познание природы, геологические исследования. Подтверждение его теоретических прогнозов золотоносности Колымы показывало, что ему удалось выяснить некоторые важные закономерности образования месторождений полезных ископаемых.

Как справедливо отметил геолог и писатель Е.К. Устиев, «написанный великолепным языком, блещущий ясностью мысли, глубиной выводов и смелостью теоретических обобщений, отчет Юрия Александровича Билибина положил начало геологической литературе о Золотой Колыме и послужил основанием для правительственного решения о финансировании дальнейших поисковых и разведочных работ».

Пожалуй, это был критический период в жизни Билибина. Он стал замкнутым, вспыльчивым. «Для нервной разрядки» все чаще прибегал к традиционному русскому средству. Но и эту беду преодолел. Перешел на теоретические научные исследования, защитил докторскую диссертацию, а в 1946 году был избран членом-корреспондентом АН СССР. Тогда же он был награжден Сталинской премией.

В 1955 году вышла его небольшая по объему, но крупная по содержанию книга «Металлогенические провинции и металлогенические эпохи». Среди его многочисленных работ есть статья, в которой предложен оригинальный способ организации химических элементов согласно периодическому закону Д.И. Менделеева: в виде спирали.

Дрейф на вулканической лаве

Это необычайное, единственное в мире путешествие произошло в ноябре 1938 года. Совершили его геолог В.Ф. Попков и химик И.З. Иванов не из любви к смертельно опасным приключениям, а с научной целью – исследовать характерные черты вулканического извержения.

Они работали на склоне высочайшего камчатского вулкана – Ключевской сопки во время извержения одного из ее паразитических кратеров. Ученые стремились выяснить физико-химические характеристики лавового потока.

Измерить температуру его застывающей поверхности лавы можно было на безопасном расстоянии. Но как добраться до его внутренних слоев? Для этого надо прежде всего подойти как можно ближе к огнедышащему потоку (подлинный Змей-Горыныч!) и погрузить в него как можно глубже термоэлектроды.

Обратимся к отчету В.Ф. Попкова:

«В шестистах метрах от истока поверхность раскаленного потока была покрыта темной растрескавшейся коркой, отделенной от крутого берега «реки» зоной раскаленной лавы в два метра шириной. Поверхность этой корки (толщина которой составляла 30 сантиметров) вспучивалась буграми высотой до полуметра. Лавовый поток увлекал корку за собой со скоростью от 30 до 42 метров в минуту, причем по мере приближения к низовью скорость потока постепенно снижалась.

Металлический стержень легко входил в протекавшую вдоль берегового откоса красноватую лаву, и в нее можно было без особого труда погрузить конец термопары. Однако от этой попытки пришлось отказаться, так как движущийся поток мог поломать термопару, а идти по течению потока и держать в руках термопару с включенным гальванометром не позволяли температурные условия и рельеф берега русла.

Тем не менее было крайне желательно произвести измерение температуры лавы. Кроме того, было очень интересно взять пробу газов из расплавленной лавы. Мы решили перескочить через раскаленную кайму на темную корку.

Бросив на пылающую кайму увесистую глыбу остывшей лавы, мы убедились в том, что поверхность лавы была достаточно прочной, чтобы выдержать вес человека. Что же касается застывшей плотной корки лавы, на которую мы хотели перейти, то мы проверили ее упругость, швыряя в нее большими кусками породы; корка казалась твердой, хотя при падении на нее наших снарядов раздавался звук, напоминавший звон разбитого стекла.

После таких предварительных «испытаний» я, держа Иванова за руки и соблюдая величайшую осторожность, ступил на раскаленную лаву. Должен отметить, что на мне были асбестовые башмаки. Почувствовав, что лава достаточно прочна, я отпустил руку Иванова и шагнул вперед. При этом часть своего веса я перенес на металлический жезл, который медленно погрузился в еще пластичную раскаленную лаву.

Еще шаг – и я вступил на потемневшую плывущую корку лавы, а за мной последовал и мой химик со своей лабораторией. С северо-запада дул холодный ветер; он быстро разгонял потоки горячего воздуха, а в воздухе этом содержался хлористый водород, который исходил от поверхности раскаленной лавы.

Мы дрейфовали с той же – или примерно с той же – скоростью, что и расплавленная лава, и это дало нам возможность измерить в нескольких местах ее температуру и взять пробы газов.

Отметив время и место начала нашего опыта, мы приступили к работе. Проткнув жезлом лаву цвета красного каления на глубину 40 сантиметров, мы погрузили в нее термопару, соединив последнюю с гальванометром.

Стрелка быстро скользнула по шкале до деления 400 °C, а затем, непрерывно передвигаясь, прошла отметки 500, 600, 700 и 800 °C. Через деление 870 °C стрелка не переступала… Повторное измерение снова дало максимум в 870° и минимум в 860 °C.

Вулкан Ключевская сопка в очередной раз просыпается

Поток непрерывно всей своей массой равномерно, без рывков двигался к восток—северо-востоку. Обрывки асбестового листа, которые мы обронили на поверхности красной лавы, отстали от нас примерно на метр. Вызвано это, вероятно, было торможением расплавленного лавового потока у края русла.

В движущейся расплавленной лаве газовых пузырей в более удаленных частях потока было меньше, чем в местах, расположенных ближе к лавовому жерлу.

Наконец мы приступили к сбору проб газа. Вначале все наши попытки оказывались неудачными, потому что каждый раз пузырь лопался не внутри воронки, а сбоку последовательно, газы уходили непосредственно в воздух. Тогда мы сделали углубление в верхнем слое лавы и, применив асбестовую воронку нужного диаметра с фарфоровой трубкой, прососали несколько литров газа».

«Собрать образцы лавы с горячего потока, – продолжал Попков, – задача очень трудная. Образцы пластичной лавы легко отделялись от общей массы, но переместить их на поверхность темной корки, на которой мы находились, было трудно, – отделенный кусок лавы спаивался с поверхностью горячего потока.

Мы не могли устоять на горячей движущейся корке, ведь температура у поверхности достигала 270–300 °C, лава накалена была докрасна, поэтому нам неоднократно приходилось взбираться на угловатые выступы, чтобы ветер остудил наши асбестовые башмаки. Во время работы мы подстилали под ноги листовой асбест, и все-таки нам приходилось часто стоять, подобно аистам, на одной ноге.

В трех тысячах метров от центра излияния лавовый поток двигался по пологому склону уже со значительно меньшей скоростью. Лава краевой зоны была пластичной еще при температуре в 690 °C. На темной корке мы пробыли один час. Вместе с потоком мы проплыли от своей первоначальной точки на восток—северо-восток более 2000 метров и благополучно сошли на уже остывший поток».

Гарун Тазиев, сам не раз побывавший в опаснейших ситуациях во время изучения огнедышащих гор, был восхищен мужеством и научной одержимостью двух советских вулканологов. Он писал: «Спортивный азарт, страсть к научному исследованию, глубочайшее эстетическое наслаждение – вот, с моей точки зрения, „элементы радости", радости, которая сторицей вознаграждает вулканологов за их тяжкий труд. Ни на стадионах, ни в бескрайних пустынях Севера, ни в уединенных лабораториях не испытывает человек этого одновременно сладостного и горького чувства…

При каждом вулканическом извержении высвобождается такое гигантское количество энергии, что у человека, шагнувшего за определенные границы, душа преисполняется безотчетным страхом, а ум, не искушенный в подобных зрелищах и к тому же скованный инстинктом самосохранения, теряет именно те качества, которые необходимы для самосохранения. Между тем реальная опасность обычно далеко не так велика, как это кажется человеку, охваченному страхом».

Действительно, когда нашей жизни угрожает опасность, главное – не поддаться панике. Только в таком случае есть большие шансы остаться в живых. Самое страшное – страх.

Единственно, что хотелось бы добавить к словам Тазиева: при всей чудовищной мощи вулканических извержений и грандиозности огнедышащих гор, у всех вулканов мира в десятки раз меньше энергии, чем у современной техники.

Назад: Глава 2. К людям каменного века

Дальше: Заключение Бегство от обыденности