— Тебе нужен рай, — посоветовал Флэтлайн, когда Кейс объяснил ситуацию. — Проверь Копенгаген, окраины Университетской секции. — Голос по памяти выдал координаты.

Они нашли свой рай, «пиратский рай», на размытой границе слабо защищенной академической сети. На первый взгляд рай этот напоминал граффити, оставляемые иногда студентами–операторами на перекрестках — еле заметные цветные значки, мерцающие на фоне нечетко выраженных очертаний дюжины гуманитарных факультетов.

— Вон, — сказал Флэтлайн, — голубой. Видишь? Входной пароль компании «Белл–Европа». Причем, свежий. Скоро «Белл» сюда доберется, прочитает всю эту доску объявлений и поменяет все коды, которые здесь вывешены. А завтра ребятки сопрут новые.

Кейс набрал входной пароль системы «Белл–Европа», а затем обычный телефонный номер. С помощью Флэтлайна он вышел на лондонскую базу данных, принадлежащую, по словам Молли, Армитиджу.

— Давай, — сказал голос. — Я тут быстро справлюсь.

Флэтлайн начал нараспев читать цифровые последовательности, Кейс отстукивал их на деке, стараясь передать паузы, которые делал конструкт.

Потребовалось три попытки.

— Тоже мне работа, — сказал Флэтлайн. — Льда вообще нет.

— Просканируй это дерьмо, — приказал Кейс «Хосаке». — Просей, выбери биографические материалы владельца.

На месте нейроэлектронных каракуль появился простой белый ромб.

— Файл содержит в основном видеозаписи послевоенных сессий трибунала, — сказал негромкий голос «Хосаки». — Центральной фигурой процессов является полковник Корто.

— Да ты показывай, — сказал Кейс.

На экране появилось незнакомое мужское лицо. С глазами Армитиджа.

Через два часа Кейс рухнул рядом с Молли, темперлон послушно повторил контуры его тела.

— Нашел что–нибудь? — сквозь сон и наркотики спросила Молли.

— Потом расскажу, я разваливаюсь.

Кейс был в полном смятении и чувствовал отходняк, как после хорошей дозы. Он лежал с закрытыми глазами и пытался разобраться в истории человека по фамилии Корто. В резюме, составленном «Хосакой» на основании куцых данных, зияли огромные дыры. Одну часть материала представляли печатные отчеты, которые бежали по экрану так быстро, что Кейсу пришлось попросить «Хосаку» читать их вслух. Другую часть представляли аудиозаписи судебных слушаний по поводу «Разящего Кулака».

Полковника Уилиса Корто забросили через «слепое пятно» в русской обороне Киренска. «Шаттлы» создали эту брешь с помощью импульсных бомб, и команда Корто десантнровалась на сверхлегких самолетиках типа «Ночное крыло». Их крылья упруго раскрылись в лунном свете, отражавшемся серебристых изгибах Ангары и Подкаменной Тунгуски, — последний свет, какой увидит Корто за предстоящие пятнадцать месяцев. Кейс пытался представить себе, как высоко над промерзшей степью выходят из пусковых капсул эти хрупкие стрекозы, как расправляют они крылья в морозном ночном воздухе.

— Да, шеф, подставили тебя эти бляди, — сказал Кейс, и Молли пошевелилась во сне.

Самолеты шли без оружия, чтобы компенсировать вес оператора, экспериментальной деки и вирусной программы «Крот–9», первого настоящего вируса в истории кибернетики. Корто и его команда готовилась к рейду три года. Они пробили лед и уже собирались ввести «Крота–девять», когда их засекли. Русские импульсные пушки вышвырнули жокеев в кромешную электронную тьму, навигационные системы «Ночных крыльев» рассыпались, вся их память была стерта подчистую.

Потом за дело взялись лазеры. Они навелись на тепловое излучение и посшибали хрупкие радарно–прозрачные десантные самолетики; Корто и его мертвый оператор упали с сибирского неба. Они падали, падали и падали…

Далее повествование прерывается до того самого момента, когда захваченный русский «летающий танк» прилетает в Финляндию. Прилетает, чтобы быть расстрелянным на рассвете, при посадке в еловую рощу, из допотопной двадцатимиллиметровой пукалки, управляемой расчетом лопухов–резервистов. «Разящий Кулак» закончился для Корто в окрестностях Хельсинки; финские санитары вырезали его из покореженного брюха вертолета. Через девять дней закончилась и война; слепого, безногого, с оторванной нижней челюстью полковника отвезли в штат Юта, в военный госпиталь. Только через одиннадцать месяцев его обнаружил здесь некий чиновник Конгресса. Корто лежал и слушал, как капает моча из катетера. К тому времени в Вашингтоне и Маклине уже начались показательные процессы. Пентагон и ЦРУ сильно сократились, остатки их были раздроблены на куски, а следственная комиссия Конгресса сосредоточила свое внимание на операции «Разящий Кулак». «Готовенький уотергейт», — сказал Корто чиновник.

Еще он сказал, что полковник нуждается в глазах, ногах, а также в интенсивной работе пластических хирургов, но все можно устроить. «И новую канализацию», — сказал он, трогая Корто за плечо через мокрую от пота простыню.

Бывший полковник слушал негромкое беспрестанное капанье. И сказал, что предпочитает давать показания в своем теперешнем виде.

Нельзя, объяснил чиновник, заседания будут показывать по телевидению. Процессы нужны, чтобы повлиять на избирателей. Он вежливо кашлянул.

Подчищенные, подправленные и многократно отрепетированные показания Корто были яркими, подробными, берущими за душу. Большая их часть была сочинена шайкой–лейкой из аппарата Конгресса, кровно заинтересованной в спасении некоторых частей инфраструктуры Пентагона. Полковник постепенно и сам понял, что своими показаниями спас карьеры троих генералов, непосредственно ответственных за сокрытие данных о строительстве эм–и установок в окрестностях Киренска.

После окончания разбирательств его персона стала нежелательной в Вашингтоне. В ресторане на М–стрит за блинчиками со спаржей тот же самый чиновник популярно объяснил ему, что именно произойдет, если он станет болтать лишнего. Сомкнутыми пальцами правой руки Корто раздробил ему гортань. Задохнувшийся чиновник упал лицом в блинчики со спаржей, а Корто вышел на улицу, в холодный вашингтонский сентябрь.

«Хосака» с пулемётной скоростью выдавал содержание полицейских отчётов, донесений промышленных шпионов и файлов новостей. В Марракеше и Лиссабоне Корто обрабатывал падких до денег сотрудников корпораций; презирая саму мысль о предательстве он все больше и больше ненавидел инженеров и ученых, секреты которых покупал для своих хозяев. В Сингапуре, пьяный, он до смерти избил русского инженера, а затем поджег его номер.

Затем он вынырнул в Таиланде, уже в качестве управляющего фабрикой по производству героина. Затем он работал вышибалой в игорных домах Калифорнии, затем — наемным убийцей среди боннских руин. Ограбил банк в Уичите. Записи становились все темнее и непонятнее, а пробелы в них все длиннее.

А однажды, сказал он в записи допроса, проводившегося, по всей видимости, с использованием «сыворотки правды», все стало серым.

Переведенные с французского медицинские записи объясняли, что в Парижскую психиатрическую клинику доставили неизвестного с диагнозом «шизофрения». Он впал в кататонию и был отправлен в государственную лечебницу, расположенную на окраине Тулона. Он стал одним из лабораторных кроликов программы по лечению шизофрении при помощи кибернетического моделирования. Случайно выбранные пациенты получали микрокомпьютеры и обучались, при помощи студентов, составлять для них программы. Из всех больных, участвовавших в эксперименте, выздоровел только Корто.

Здесь записи обрывались.

Кейс заворочался на темперлоне, и Молли негромко выругала его за беспокойство.

Зазвонил телефон. Не вставая с кровати, Кейс снял трубку.

— Да?

— Мы летим в Стамбул, — сказал Армитидж. — Сегодня вечером.

— Чего еще надо этому ублюдку? — спросила Молли.

— Говорит, сегодня вечером мы летим в Стамбул.

— Ну, вааще.

Армитидж зачитал номера рейсов и время вылетов.

Молли села и включила свет.

— А как мое оборудование? — спросил Кейс. — Моя дека?

— Ею займется Финн, — сказал Армитидж и повесил трубку.

Кейс смотрел, как Молли собирает вещи. Несмотря на черные круги под глазами, она двигалась как танцовщица. Ни одного лишнего движения. Рядом с сумкой лежала мятая куча его одежды.

— Тебе больно? — спросил Кейс.

— Не помешала бы еще одна ночь у Чина.

— Это тот дантист?

— Да уж, дантист. Просто он очень осторожен. Скупил половину этой этажерки и устроил там широкопрофильную больницу. В основном, чинит самураев.

Она застегивала сумку.

— Ты бывал в Стамбуле?

— Да, как–то, пару дней.

— Он такой же, как прежде, — сказала Молли. — Старый грязный городишко.

— Вот так же мы отправились и в Тибу. — Молли смотрела из окна поезда на лунный пейзаж промышленной зоны, где красные огоньки на горизонте отгоняли самолеты от термоядерной установки. — Мы жили в Лос–Анджелесе. Он вошел и сказал: «Собирайся, мы летим в Макао». Когда мы туда приехали, я играла в фан–тан в «Лиссабоне», а он остановился в «Зон–шане». А на следующий день я уже играла с тобой в прятки в Ночном Городе.

Молли вынула из рукава черной курточки шелковый шарфик и протерла им свои зеркала. Пейзаж северного Муравейника пробудил в Кейсе детские воспоминания о каких–то пучках сухой травы, торчащих из трещин бетонных плит автострады.

В десяти километрах от аэропорта поезд начал тормозить. Кейс смотрел, как над битым шлаком, над пустыми ржавыми скорлупками нефтеперегонных заводов, над ландшафтом его детства, встает солнце.