ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сянцзы с трудом нашел в себе силы выйти за ворота. Еще со двора он увидел под уличным фонарем Хуню и едва не лишился чувств. Ее напудренное лицо при электрическом освещении казалось зеленовато-серым, как покрытый инеем сухой лист. Сянцзы отвел глаза.
На лице Хуню были написаны самые противоречивые чувства: глаза горели желанием, рот кривился в усмешке, брови были вопросительно подняты, нос морщился от досады. Но главное, что бросалось в глаза и пугало – это выражение холодной жестокости.
Увидев Сянцзы, Хуню в растерянности сглотнула слюну. Но тут же напустила на себя безразличный вид и с отцовской ухмылкой проговорила:
– Хорош, нечего сказать! Нашкодил и носа не кажешь. Знает кошка, чье мясо съела!
Хуню говорила громко, как у себя дома, когда ругалась с рикшами. Но вдруг улыбка сползла с ее лица: она, видимо, поняла всю унизительность своего положения и закусила губу.
– Не кричи! – Сянцзы постарался, как мог, придать голосу внушительность.
– А чего мне бояться! – Хуню засмеялась недобрым смехом и уже тише продолжала: – Ясно теперь, почему ты прячешься! Видела я твою маленькую старую ведьму! Давно знаю, что ты подлец, только с виду простак. Дурачком прикидываешься!
– Тише! – Сянцзы боялся, как бы не услышала Гаома. – Сказал: не кричи! Пойдем отсюда. – Он зашагал от ворот.
– А я не боюсь! И не кричу. Просто у меня голос громкий! – огрызнулась Хуню, но последовала за ним.
Они перешли улицу и пошли по тротуару к Красной стене. Здесь Сянцзы остановился и по старой деревенской привычке присел на корточки.
– Зачем пришла?
– Дело есть! – Она выпятила живот, украдкой оглядела себя, поколебалась минутку и ласково проговорила: – Дело очень важное, Сянцзы.
Ее тихий, ласковый голос умерил его гнев. Он взглянул на Хуню. В ней по-прежнему не было ничего привлекательного, но «Сянцзы», произнесенное с нежностью, тронуло его сердце, всколыхнуло воспоминания, от которых он никак не мог избавиться. Сдержанно, но уже не так сурово, он спросил:
– Что случилось?
– Сянцзы, я жду, – она приблизилась к нему.
– Чего?
– Посмотри. – Она указала на свой живот. – Ты должен что-то придумать.
Сянцзы все понял и обомлел. Случилось то, о чем он и подумать не мог. Мысли хлынули потоком, стремительные, беспорядочные, и вдруг оборвались, как обрывается кинолента, оставляя экран пустым.
Облака скрыли луну. Пробежал ветерок, покачивая сухие листья на ветках. Тишину на улице лишь изредка нарушали кошачьи вопли. Но Сянцзы ничего не слышал С ним творилось что-то неладное. Подперев рукой щеку, он тупо смотрел вниз, и все плыло перед глазами. Он не мог, да и не хотел ни о чем думать. Чувствовал только, что весь как-то съежился и вот-вот совсем исчезнет. Хоть бы провалиться сквозь землю! Вся жизнь рушилась, осталась лишь безысходная тоска. Сянцзы знобило, даже губы тряслись.
– Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь!
Хуню тоже дрожала. Она пошла вперед, Сянцзы поплелся за ней. Слова не шли на ум, руки и ноги не слушались, он словно окаменел.
– Так ничего и не скажешь? – Хуню взглянула на Сянцзы влюбленными глазами.
Сянцзы не промолвил ни слова.
– Двадцать седьмого день рождения отца, ты должен прийти.
– Я буду занят, это канун Нового года. – Несмотря на смятение, охватившее душу, Сянцзы не забыл о делах.
– Ты, негодяй, видно, не понимаешь добрых слов! Она снова повысила голос, и в мертвой тишине он
прозвучал особенно громко. Отчаяние охватило Сянцзы.
– Думаешь, я испугалась? Не хочешь по-хорошему – наплачешься. Лучше не выводи меня из терпения, а то подниму такой шум, что чертям тошно станет! Я тебя из "од земли достану! Нигде не скроешься!
– Да не кричи ты, – урезонивал ее Сянцзы, пятясь назад.
– Испугался?! Не лез бы! Побаловался – и в кусты, а мне, значит, опозоренной ходить?! Надо было думать, скотина! Что таращишься, бесстыжие твои глаза, забыл, с кем дело имеешь?
– Не надо ругаться!
Сянцзы уже не знобило, его бросило в жар от такого потока брани. Все тело чесалось, особенно голова.
– Со мной лучше не ссориться! – Хуню оскалила свои клыки. – Скажу, не кривя душой, люблю я тебя. Будь благодарен и не упрямься, а то худо будет!
– Не… – Сянцзы хотел сказать: «Не корми пряником, отхлестав кнутом», но пословица вылетела из головы. Пословиц и поговорок Сянцзы знал много, но они не приходили на ум, когда нужно.
– Договаривай!
– Ладно, я уж тебя послушаю.
– Давно бы так! – Хуню перевела дух и продолжала: – Свах присылать не надо, старик ни за что не согласится, не захочет породниться с человеком ниже себя. Он владелец конторы, ты – рикша. А мне все равно. Ты мне нравишься, и плевать мне на то, что скажут другие! Сколько ко мне ни сватались, все без толку, старик тут же начинает считать свои коляски. Отказывал женихам почище тебя. Теперь я сама за это дело возьмусь. Поженимся, там видно будет. Я жду ребенка, от этого никуда не денешься! Но если прямо сказать отцу, ничего не получится. На старости лет он совсем рехнулся; узнает, молодуху в жены возьмет, а меня выгонит. Не гляди, что ему вот-вот семьдесят, он еще в силе. Двух-трех детей сработает, – хочешь верь, хочешь не верь!
– Пойдем поговорим в другом месте!
Мимо уже два раза прошел постовой, и Сянцзы стало не по себе.
Перехватив его взгляд, Хуню тоже заметила полицейского.
– Никуда не надо ходить, какое ему дело до нас? Ты без коляски, чего же бояться? Съест он, что ли, тебя? Не обращай внимания… Слушай, я вот что думаю: двадцать седьмого, в день рождения старика, ты придешь к нему с поклоном. В Новый год тоже поздравишь, задобришь. А я в подходящий момент принесу закуски, вина. Он напьется, а ты его крестным отцом назови. Я намекну, что беременна. Он станет расспрашивать, что да как, – промолчу. Когда же у него лопнет терпение, скажу, что от нашего соседа Цяоэра, второго хозяина лавки похоронных принадлежностей. Он, конечно, тут ни при чем, вот уже месяц как лежит на кладбище за Дунчжимэнем, но попробуй докопайся до истины! Старик растеряется, а мы повернем дело так, что лучше всего выдать меня замуж за тебя: что крестник, что зять – не все ли равно, главное – избежать позора. Ну, как тебе мой план?
Сянцзы молчал.
Хуню предложила пройтись. Она была явно довольна собой и хотела дать Сянцзы время подумать. Ветер разорвал пелену облаков, и в просвете показалась луна. Улица заканчивалась у рва с водой. Замерзшая твердая поверхность была ровной, с сероватым отливом. Сразу за рвом высились стены Запретного города . В нем стояла мертвая тишина. Изящные башни, позолоченные мемориальные арки, ворота, покрытые киноварью, беседки Цзиншаня – все безмолвствовало, будто прислушиваясь к чему-то. Печально вздохнул-прошелестел ветерок между дворцами и башнями – словно принес важную новость.
Хуню шла впереди, Сянцзы – за ней. Вот и искусственные озера перед дворцами. На мосту пустынно и тихо; бледный свет озарял два больших ледяных поля по обе стороны моста. Вдали на озерных берегах неподвижно застыли беседки, отбрасывая едва различимые тени и поблескивая желтыми черепичными крышами. Деревья на ветру слегка раскачивались. Луну окутала туманная дымка. От изваяний на берегах трех озер , взявших в кольцо дворцы, веяло холодом. Зловещую картину дополняла устремленная в небо белая пагода.
Хуню и Сянцзы поднялись на мост. Сянцзы замерз и дрожал. Обычно, когда он катил через мост коляску, то смотрел под ноги, боясь оступиться. Сейчас он мог оглядеться, но картина, представшая перед ним, вселила в сердце страх: серый лед, покачивающиеся тени деревьев, скорбно-белая пагода; казалось, все это с дикими воплями сейчас сорвется с места и куда-то умчится. Особенно пустынно и жутко было на белокаменном мосту, даже фонари излучали какой-то леденящий мрачный свет.
Сянцзы не хотел идти дальше, не желал ни на что смотреть, а тем более оставаться с Хуню. Он с удовольствием бросился бы вниз головой, пробил лед и замер в глубине,
как мертвая рыба.
– Ну, я пошел, – буркнул он и повернул обратно.
– Значит, до двадцать седьмого! – бросила Хуню вслед удалявшейся широкой спине Сянцзы Она кинула взгляд на пагоду, вздохнула и пошла по мосту.
Сянцзы шагал быстро, словно за ним гнался сам дьявол, ин шатался как пьяный и возле Туаньчэна едва не наткнулся на стенду. Прислонился к ней и чуть не расплакался. Так простоял он несколько минут, как вдруг со стороны моста донесся голос Хуню:
– Сянцзы, Сянцзы, вернись!
Он медленно повернул к мосту. Хуню с улыбкой шла ему навстречу.
– Иди сюда, Сянцзы, я тебе кое-что дам…
Не успел он сделать и десятка шагов, как она оказалась рядом.
– Возьми свои тридцать юаней! Здесь недоставало нескольких мелких монет – я добавила. Держи! Видишь, как я к тебе отношусь – забочусь, душой болею. Ничего мне не надо, только не будь неблагодарным. Возьми и спрячь хорошенько. Потеряешь – пеняй на себя!
Сянцзы взял деньги – целую пачку кредиток, – постоял молча, не зная, что сказать.
– Ну, ладно, увидимся двадцать седьмого! – засмеялась Хуню. – Не пожалеешь!
Сянцзы держал деньги и растерянно глядел ей вслед, пока она не скрылась за мостом.
Луна снова спряталась за облака, свет фонарей стал ярче. На мосту по-прежнему было пустынно, холодно, бело. Сянцзы бросился бежать как сумасшедший. И все время перед глазами у него стоял белый безлюдный мост.
У себя в комнате Сянцзы первым делом пересчитал кредитки. Пересчитал несколько раз – от потных рук бумажки слипались. Наконец засунул их в копилку и, присев на край кровати, тупо уставился на свою глиняную сокровищницу. Он решил пока ни о чем не думать. С деньгами можно найти выход из любого положения. Он был уверен, что копилка решит все вопросы, и незачем ломать голову. Юйхэ, Цзиншань, белая пагода, Хуню, ее живот… все это сон. А проснется – увидит, что в копилке тридцатью юанями больше. Это – действительность
Налюбовавшись копилкой, Сянцзы спрятал ее и решил хорошенько выспаться. Во сне забываются и не такие неприятности. К тому же утро вечера мудренее…
Он лег, но уснуть не мог. Заботы пчелами кружились вокруг, жужжали, жалили, причиняя острую боль.
Он гнал от себя всякие мысли, да и о чем, собственно, думать, если Хуню отрезала ему все пути. Выхода не было.
Проще всего бежать из столицы куда глаза глядят. Но Сянцзы согласился бы даже сторожить пагоду на Бэйхае, лишь бы не возвращаться в деревню. А что, если уехать подальше? Но он не знал города лучше Бэйпина и не в силах был его покинуть. Даже умереть он хотел бы только здесь.
В таком случае вообще не о чем думать. Хуню сделает, как сказала. Пока своего не добьется, не отстанет. И всюду его разыщет. А с ней шутки плохи! Обозлится, так чего доброго, втянет в это дело Лю Сые. А тот подкупит одного-двоих – и прихлопнут его где-нибудь в темном углу.
Сянцзы вспомнил, что говорила Хуню, и почувствовал себя в ловушке. Он связан по рукам и ногам. Трудно разобраться во всех хитростях этой женщины, но одно он знал точно: из ее сетей не ускользнет даже самая маленькая рыбешка! Что-то огромное надвигалось на Сянцзы, давило своей тяжестью.
Не в силах избавиться от гнетущих мыслей, Сянцзы решил, что вся жизнь рикши заключается в одном слове – «горемыка». Раз ты рикша, знай свое дело и не связывайся с бабами. Свяжешься – попадешь в беду. У Лю Сые – богатство, у Хуню – бесстыдство, вот они и будут тобой помыкать. Раздумывать нечего. Хочешь жить – пойди поклонись Лю Сые, назови крестным отцом, а потом женись на этом чудище. А недорога жизнь – плюнь на все.
Дело не только в Хуню. Такая уж у рикши жизнь! Над рикшей, как над собакой, можно поиздеваться. Стоит ли дорожить этой жизнью? Что будет, то и будет!
Сянцзы, сбросив одеяло, сел на постели. Напиться! Напиться до потери сознания, к черту дела, к черту приличия! Напиться и уснуть. А двадцать седьмого? Нет, не пойдет он кланяться Лю Сые!
Он накинул ватную куртку, взял пиалу, из которой обычно пил чай, и выбежал.
Ветер усилился и разогнал облака. Луна посылала на землю холодный свет. Сянцзы только что вылез из-под ватного одеяла и ежился, жадно вдыхая свежий воздух. На улице не было ни души; только у дороги стояли две коляски, и рикши, прикрыв уши руками, прыгали, стараясь согреться.
Сянцзы мигом добежал до лавочки. Двери были закрыты, чтобы не выдувало тепло: получали деньги и выдавали товар через маленькое окошечко. Сянцзы попросил четыре ляна водки и на три медяка земляных орехов. Он осторожно нес пиалу, держа ее перед собой; бежать боялся, но шел довольно быстро, как носильщик паланкина. Возвратившись к себе, Сянцзы юркнул в постель. От холода зуб на зуб не попадал, даже страшно было высунуть руку из-под одеяла; пропало всякое желание выпить. От водки шел Резкий, неприятный запах. Не хотелось и орехов. Сон прошел, словно Сянцзы окатили ледяной водой. Постепенно он успокоился и долго лежал с открытыми глазами, иногда поглядывая на водку.
Нет, он не должен губить себя, не должен спиваться. Дела его действительно плохи, но выход можно найти. А не найдет, все равно не станет лезть в грязь. Пусть попробуют его заставить!
Сянцзы погасил свет, укрылся с головой, но сон не шел. Он снова откинул одеяло, огляделся; лунный свет поголубил бумагу на окнах. Казалось, скоро рассвет. У Сянцзы замерз даже кончик носа, торчавший из-под одеяла. Сянцзы быстро сел, нащупал в темноте пиалу и осушил одним духом.
