Лещинский и Мартынов.
Ветер сек лицо снежной крупой, и Лещинский плотнее закутался в шарф и поднял воротник косторового пальто и глубже нахлобучил вытертую кубанку, когда-то серого каракуля.
У лавки с надписью на стеклах «Старые вещи» стоял замерзший мальчишка-папиросник, он так продрог, что уже не кричал, рекламируя товар, а только приплясывал.
– Замерз, бедолага? – спросил Лещинский.
– Купи папирос, богатый барин, – прохрипел мальчишка.
– Дай пяток «Иры». – Лещинский протянул деньги.
Парень открыл латок, достал папиросы.
Пошел к арке.
Они подошли с двух сторон.
Один в черной коже, дугой в штатском.
– Лещинский Александр Германович, ЧК. Вы арестованы.
На письменном столе лежали ключи от квартиры, кожаный портсигар с монограммой «АЛ», коробка спичек в серебряном футляре, удостоверение личности, деньги и темно-вишневый сафьяновый бумажник в выдавленным памятником Петра и тремя золотыми уголками.
Мартынов взял бумажник.
– Красивая вещь. Знаете, я паренек с окраины.
Лещинский скептически улыбнулся.
– Так вот, – продолжал Мартынов, – у нас много голубятен было. Я тоже гонял, любил это занятие.
– Больше, чем нынешнюю службу? – ехидно поинтересовался Лещинский.
– А знаете, больше, Александр Германович, больше. Так вот. Был у меня турманок, хороший, его многие угнать хотели, и угоняли, но он всегда ко мне возвращался…
– Зачем Вы мне это рассказываете?
– А затем, гражданин Лещинский, что Ваш бумажник сродни моему турману.
– Поясните Вашу странную аллегорию.
– Очень просто. Ваш лопатник, как говорят бандиты, к Вам тоже возвращается.
Мартынов положил на стол заполненный протокол.
– Это Ваша подпись?
– Да.
– Инспектору Уголовного розыска Тыльнеру Вы показали, что на квартире Громовых бандиты забрали Ваш бумажник, и подробно описали его. Так?
Лещинский молчал.
– А вот показания гражданки Ерохиной, где она сообщает, что видела, как у Вас изъяли бумажник, а потом обратила внимание, что в кафе «Домино» Вы достали точно такой же бумажник и рассчитывались за стол. Было такое?
Лещинский молчал, глядя поверх головы Мартынова, щека его дергалась нервным тиком.
– Да успокойтесь Вы, закурите.
Мартынов подвинул Лещинскому его портсигар.
Арестованный дрожащими руками достал папиросу и никак не мог зажечь спичку.
– Эх, – Мартынов встал, крутанул колесико зажигалки, сделанной из винтовочной гильзы, – эко скрутило-то Вас, Александр Германович, нервишки ни к черту, с таким здоровьем в наводчики не идут.
– Что со мной будет? – срывающимся голосом спросил Лещинский.
– Скажу честно. Дела Ваши не в шоколаде, а наоборот, в дерьме. У Вас два пути за дверями моего кабинета. Лет десять лагеря, но думаю, трибунал, как идейно-чуждому, отправит Вас в лагерь.
– А второй, – Лещинский глубока затянулся.
– А второй – жизнь, свобода и интересная работа.
Мартынов встал, подошел к сейфу, вынул листок бумаги, положил его перед Лещинским.
– Подпишите – будете жить, и неплохо.
Лещинский прочитал.
– Я должен стать провокатором.
– Господь с Вами. Провокаторы в Охранке работали, а Вы будете секретным сотрудником ВЧК.
– Я могу подумать?
– Три минуты. Ваша банда по Москве рыщет.
– Я подпишу.
– Мудрое решение, – Мартынов поднял трубку телефона, – Катя, принеси нам чайку послаще, да бутербродов побольше.
Он положил трубку, улыбнулся.
– Ну а теперь начнем разговор, благословясь.
