Книга: Комендантский час (сборник)
Назад: Глава 1 МОСКВА. 8 АВГУСТА
Дальше: Глава 3 МОСКВА. 8 АВГУСТА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Глава 2
МОСКВА. МАЙ

Данилов
6 мая, поздно вечером, когда Данилов собрался домой, благо казарменное положение отменили, позвонил дежурный.
– Иван Александрович, – взволнованно закричал он в трубку, – убийство! – Голос дежурного сорвался.
«Видимо, кто-то из новеньких, – подумал Данилов, – старики уже привыкли ко всему».
– Где?
– В Грохольском переулке.
– Хорошо, выезжаю.
Игорь Муравьев, Степан Полесов и новый помуполномоченного Сережа Белов еще не ушли, и это было очень кстати, так как посылать за кем-нибудь машину времени не было.
В автобусе их уже ожидали эксперты и проводник с собакой. Все было как обычно, обыкновенный выезд.
Автобус гремел по булыжникам переулков. Шофер гнал машину кратчайшим путем. Трясло.
– Слушай, – крикнул Муравьев из темноты, – Володя! Что, в Москве нет больше асфальтированных улиц?
– Есть, – ответил шофер, – но так дорога короче.
– Боюсь, Иван Александрович, – сказал Игорь, – что он нас не довезет. Ты нас не жалеешь, так собаку пожалей! – опять крикнул он шоферу.
– Ничего, – серьезно сказал проводник. – Туман привычный. Правда, Туман?
По крыше автобуса застучали ветки, шофер вывел машину в проходной двор.
– Ну, дает, – засмеялся Полесов, – сейчас дворами поедем.
Пронзительно заскрипели тормоза. Автобус остановился.
В переулке пахло липой. Было совсем темно, только узкие прорези замаскированных фар освещали несколько метров булыжной мостовой.
– Интересно, куда он нас привез, – спросил Данилов. – Как ты думаешь, Игорь?
– А кто его знает…
– Привез я вас правильно, – обиженно сказал шофер. – Вон там, видите?
Данилов наконец начал различать неясные фигуры у подъезда дома. Потом послышались торопливые шаги, к ним кто-то шел.
– Товарищ начальник…
– А, это ты, Смирнов. – Данилов по голосу узнал начальника розыска райотдела. – Ну, что у тебя?
– Плохо у меня, четыре трупа.
– Да, хуже некуда. Что ж ты, меньше мне не мог приготовить?.. Ну ладно, веди нас.
Глаза привыкли к темноте, и постепенно Данилов уже различал улицу, дома и деревья, которые казались неестественно большими.
Сзади по тротуару полоснул узкий свет фонаря.
– Пока не надо, потом, – не оборачиваясь, приказал Иван Александрович.
– Сюда, – сказал кто-то и услужливо распахнул калитку, – тут ступенька одна сломана, так что вы осторожно.
– Спасибо.
Первое, что он почувствовал, войдя в дом, был кисловатый запах пороха. Это означало, что здесь стреляли много. Данилов толкнул дверь и оказался на пороге маленькой прихожей.
На полу лежал человек в военной форме, рядом валялась фуражка с черным артиллерийским околышем. Осторожно переступив через труп, Данилов вошел в комнату…
В пять утра Иван Александрович вернулся в управление и, не заходя к себе, сразу же пошел к начальнику. В приемной сидел неизменный Паша Осетров.
– У себя? – спросил Данилов.
Паша вскочил, щелкнул каблуками и, оправив гимнастерку, ответил:
– Час как прилег. А что, важное что-то?
– Придется будить. – Данилов еще раз подивился Пашиной выправке. – Дело безотлагательное.
– А может, подождем, Иван Александрович?
– Нет, Паша, нельзя ждать.
Осетров скрылся за дверью и через две минуты появился вновь:
– Ждет.
Начальник, стоя у стола, застегивал гимнастерку. Одна щека его была помята до красноты. Он поймал взгляд Данилова, усмехнулся:
– Что смотришь? Вот на диване прилег. Все часок прихватил, пока ты жуликов ловишь. – Он потянулся всем своим большим, сильным телом, взял со стула ремень. – Я перед войной, Иван, думал, поеду в отпуск, кроме творога, есть ничего не буду. Похудеть все хотел. Сейчас же ем все, что придется, а без ремня галифе бы потерял. Такая вот у нас нынче жизнь. Почище всякого лечебного питания. Ну, докладывай.
Иван Александрович сел к столу, достал из планшета бумаги.
– Плохое дело, – начал он, – давно у нас такого не было.
– Ты докладывай, Данилов, – начальник сел на диван, – а потом мы с тобой решим, что было и чего не было.
– 3 мая в Москву с Дальнего Востока прибыл старший лейтенант Ивановский Сергей Дмитриевич. Цель приезда – служебная командировка. Ивановский сопровождал эшелон с техникой – пушки для фронта. После окончания дел он попросил у начальства разрешения задержаться на три дня в Москве у родителей. Ему разрешили. 6 мая, вечером, он со своей девушкой пошел в кино. Кстати, она живет в соседнем с нами доме. По ее словам, когда они подошли к дому Ивановского, то заметили: на одном из окон часть светомаскировочной шторы оторвана и свет падает на улицу. Ивановский заглянул в окно и увидел, что какой-то человек бьет по лицу его отца. Он выхватил пистолет и бросился к дверям.
– Погоди-ка, – начальник встал, – это тебе девушка Ивановского рассказала?
– Да.
– А где она сейчас?
– У меня в кабинете ждет.
– Предусмотрительный ты, Иван, человек, – начальник усмехнулся, – с тобой работать хорошо. Ну, давай дальше.
– Нам повезло, что подруга Ивановского, Алла Нестерова, сразу же подошла к окну. Сначала она не поняла, куда бросился Сергей, только потом, догадавшись, подбежала к окну. Через порванную штору Нестерова увидела кусок комнаты и человека в военной форме. Тот поднял руку. И девушка поняла, что незнакомец собирается кого-то ударить. За окном все происходило как в немом кино. Но внезапно раздался выстрел, звук которого не смогли приглушить оконные стекла, и неизвестный, так и не опустив руку, упал. Потом в комнате прогрохотало еще несколько выстрелов, и погас свет. Нестерова прижалась к стене. С крыльца сбежали трое. И только тогда она увидела газик, стоявший чуть поодаль от дома. Машина развернулась и пронеслась мимо нее. И все же, несмотря на темноту, Нестерова успела запомнить последние две цифры номера – 06.
– Так, – начальник встал, – это уже кое-что. Ну а дальше?
– В квартире мы обнаружили убитых: лейтенанта, его родителей и неизвестного в форме ВОХРа. Найдена всего одна гильза от пистолета «ТТ»: судя по кобуре, этим оружием пользовался Ивановский.
– А в командирской книжке у него что записано?
– Все дело в том, – Данилов полез за папиросами, – что документов у лейтенанта не обнаружили.
– Значит, их забрали.
– Больше гильз не нашли, видимо, стреляли из наганов. Кстати, у убитого налетчика на поясе кобура от нагана. Точнее сообщат патологоанатомы и эксперты.
– Следовательно, картина такая. Четверо неизвестных врываются в дом Ивановского, избивают его родителей…
– Обыскивают квартиру, – добавил Данилов.
– Да, обыскивают. Значит, что-то ищут. Поэтому, видимо, и били, заставляли признаться. Им это «что-то» очень нужно было. Просто так на тройное убийство не пойдешь. В общем, поздравляю, Данилов: банда у нас появилась. Опасная банда. Что-нибудь взято из дома?
– На полу валялась шкатулка. Нестерова показала, что в ней убитая Мария Дмитриевна Ивановская хранила ценности. Нестерова считалась невестой сына, поэтому ей были известны некоторые вещи. Так, например, она рассказала, что там хранились сапфировые серьги с бриллиантами, которые покойная собиралась подарить ей к свадьбе.
Некоторое время они сидели молча, глядя друг на друга. Потом Данилов сказал:
– Не думаю, что Нестерова связана с этим делом. Девушка она хорошая, студентка, комсомолка.
– С тобой прямо страшно становится, Иван, – усмехнулся начальник, – ты мысли читаешь.
– Так работаем вместе сколько.
– Откуда у Ивановского-старшего драгоценности?
– Он ювелир, очень известный. Крупнейший специалист, так сказать, художник своего дела.
– Но ведь не из-за сережек к нему пришли. Сколько они, кстати, могут стоить?
– Об этом поговорю сегодня днем со специалистами.
– Надо узнать, зачем они приходили.
В дверях бесшумно появился Осетров:
– Товарищ начальник, там Муравьев товарища Данилова спрашивает.
– Давай зови его.
Игорь вытянулся на пороге. Данилов с удовлетворением оглядел его ладную фигуру, туго затянутую портупеей. Игорь последнее время ходил в форме. Гимнастерка сидела на нем как влитая, орден Красной Звезды, полученный за декабрьские бои под Москвой, заметно выделялся на сером коверкоте.
«Он поэтому и носит форму, – про себя улыбнулся Иван Александрович, – из-за ордена». И пока Игорь произносил уставные слова приветствия, Данилов подумал о том, как все же война взрослит людей. Прошло всего ничего, а Муравьев стал уже вполне зрелым человеком и толковым оперативником.
Игорь подошел к столу, сел в кресло. Даже по тому, как он держался в кабинете начальника, вызов к которому не всегда приятно кончается для любого работника МУРа, чувствовалось, что Муравьев знает цену своим словам и уж если решил что, то мнение свое будет отстаивать до конца.
– Сегодня утром я посетил директора производственного комбината Ювелирторга.
– «Посетил». – Данилов засмеялся. – Ну Муравьев! Посетил – считайте, что вытащил человека утром из постели. Сработано оперативно, но не совсем вежливо.
Игорь развел руками.
– Ничего, – сказал начальник, – продолжай, Муравьев.
– Ивановский, – Игорь достал блокнот, – характеризуется с самой лучшей стороны. Старый большевик-подпольщик. В его мастерской резали шрифт для искровских типографий. Участник октябрьских боев семнадцатого года в Москве, воевал в Гражданскую, но был отозван для работы по специальности в Гохран. В двадцатых годах выезжал в качестве эксперта за границу, при продаже наших драгоценностей. Активно участвовал в разоблачении группы Шелехес – Пожамчи.
– Так ты, Иван, его должен был знать, – перебил Игоря начальник МУРа, – ты же этим делом занимался.
– Нет, – Данилов покачал головой, – я тогда ездил арестовывать двоих барыг, чисто техническая работа. Молодой был, еще, наверное, младше Игоря.
– Так, – начальник достал спички, закурил, – а я кое-что помню. Ну, давай дальше.
– Ивановский, – так же ровно и бесстрастно продолжил Муравьев, – награжден орденом «Знак Почета», имеет благодарности и грамоты ВЦИКа и Совнаркома. В октябре 1941 года к нему в мастерскую поступило много ценностей, камней и золота от эвакуированных предприятий Ювелирторга Белоруссии и Украины.
– Так-так. – Начальник застучал пальцами по столу. – Зачем они поступили?
– Для сортировки, оценки и реставрации.
– На какую сумму?
– Приблизительно на три миллиона рублей.
– Что дальше?
– В ноябре, когда обстановка под Москвой обострилась до предела, Ивановский и его помощник Попов сложили ценности в специальный ящик, опечатали его и вывезли из города. В дороге Попов умер от воспаления легких…
– Подожди, Игорь, – сказал Данилов. – А почему Ивановский не сдал ценности в банк?
– Тогда, в период эвакуации, поступило распоряжение работникам Ювелирторга самостоятельно вывезти ценности.
– Распоряжение, прямо скажем, не совсем понятное, но сделаем поправку на обстоятельства того времени, – сказал с иронией начальник. – Вот теперь кое-что проясняется.
– Как вывозились ценности из Москвы? – спросил Данилов.
– Ночью, на машине, с инкассаторской охраной.
– Все довезли?
– Сдано точно по акту, копия у меня.
– Мне кажется, товарищи, – начальник встал из-за стола, прошелся по кабинету, – кто-то знал, что ценности Ивановский увез домой. Знал, что увез, но не знал, что сдал государству. Вернее, не поверил. Психологически не мог обосновать. Думал, мол, ювелир, известный мастер, а здесь такие деньги сами в руки плывут. Я полагаю, что навел на Ивановского тот, кто знал, что у него хранятся ценности. Муравьев, поезжайте в кадры Ювелирторга, возьмите личные дела всех, кто сталкивался с Ивановским по работе…
За разговором никто не заметил, как наступило утро. Стало светлеть. Постепенно прохладный ветерок вытянул из кабинета слоистые клубы дыма, и все трое почувствовали, как они устали. Но их работа только начиналась, и никто не знал, сколько продлится она, сколько листов ляжет в папку с надписью: «Дело об убийстве гр-на Ивановского Д.М.».
Звонок телефона известил о начале нового дня. Начальник снял трубку. После первых же слов невидимого собеседника он внимательно поглядел на Данилова.
– Так, – говорил он кому-то, – понятно… Во сколько?.. Понятно. Так… Спасибо. – Он положил трубку, повернулся к Данилову: – Это для тебя, Иван, из Московского управления НКВД. Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе остановлена бойцами КПП, пассажиры оказали сопротивление. В общем, один убит, двое бежали. Пошли кого-нибудь из своих на место. Но главное – связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана за первым автохозяйством Моссовета.
В коридоре Данилов встретил Полесова.
– Ты куда, Степа?
– За шофером, Иван Александрович. В 16-е отделение поступило заявление от некоего Червякова, что вечером у него угнали машину ГАЗ с номером МО26-06.
– Угнали вечером, а когда он заявил?
– Утром.
– Привези его ко мне.
В том, что машину у Червякова никто не угонял, Данилов ни на минуту не сомневался: если угнали вечером, то почему об этом потерпевший не заявил сразу. И, уже сидя в кабинете, Иван Александрович порадовался работе своих ребят. Пока все шло четко, без осечек, но вот что будет потом – неизвестно.
В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым глазом, словно спрашивал: ну как, что нового, уважаемый Иван Александрович?
– Ничего нового, брат, – сказал Данилов воробью, – ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко…
Зазвонил телефон и спугнул птицу.
– Иван Александрович, – сообщали из НТО, – все точно, стреляли один раз из «ТТ» и еще три пули – из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же оружия.
– Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей?
– Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.
– Вот что, вы бы их отправили для идентификации в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие пальчики.
– Хорошо, сделаем.
Данилов положил трубку, достал из стола блокнот и задумался: «Что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно, видимо, начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более что она ждет в соседней комнате».
Девушка вошла робко и осталась стоять у дверей. Данилов жестом пригласил ее сесть к столу. Некоторое время помолчали. Иван Александрович исподлобья внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, с большими синими глазами, черными волосами, она, безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не из-за родителей, разве в этом возрасте вспоминают о них. Впрочем, вспоминают и думают, конечно, но лишь появится такая девушка – и все. Как это здорово, наверное, гулять с ней по Москве, держать за руку, думать о ней в вагоне поезда.
– Вы очень устали? – задал первый вопрос Иван Александрович.
– Да. – Алла ответила тихо, одними губами.
– Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже, вероятно, хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников.
– Конечно.
– Вы, наверное, голодны? Впрочем, что я спрашиваю, мы же оба ничего не ели. – Данилов взглянул на часы. – Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас.
Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Шарапова сидел Сережа Белов. Увидев начальника отделения, он встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку.
– Слушаю, товарищ начальник.
– Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чаю, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.
– Я уже договорился, в столовой дадут в счет пайка.
– Молодец, только побыстрее, пожалуйста.
Сережа расстарался: чай был ароматный и крепкий.
Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка.
– Я прочитал, Алла, то, что вы написали. – Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. – Может быть, еще хотите есть?
– Нет, спасибо.
Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.
– Так я прочитал, – продолжал он. – Понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить. Прежде всего относительно серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли?
– Попробую.
– Вот вам карандаш и бумага.
Через несколько минут рисунок был готов.
– Так, – сказал Данилов. – значит, это сапфир. Кажется, синий?
– Знаете, такого глубокого синего цвета. А вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.
– Вот как! Значит, эти серьги – талисман вроде.
– Скорее семейная реликвия.
– А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете?
Алла посмотрела на Данилова с недоумением.
– Я понимаю, – сказал Иван Александрович, – многие вопросы покажутся вам не совсем тактичными. Но прошу понять меня: наша профессия такая, мы, как врачи-невропатологи, врываемся в человеческие души. Так что потерпите. Кстати, вы говорили, что серьги лежали в шкатулке. А что там еще было?
– Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там был Наполеон.
– Простите, кто?
– Да, Наполеон, – взволнованно сказала девушка, – печать такая. Наполеон в треуголке, руки скрестил на груди, и ниже кружок, на нем инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда французы бежали из Москвы, ее забыли, а прапрадед его нашел эту печать.
– А из чего сделан этот Наполеон?
– Сережа говорил – из серебра.
– Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались у них в доме почти родной. Правильно я говорю?
– Да.
– Так вот, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Дмитрия Максимовича за последнее время?
– Нет, ничего особенного.
– Тогда постарайтесь вспомнить другое: перед отъездом Дмитрия Максимовича из Москвы в ноябре прошлого года вы у них не встречали посторонних?
– Видите ли… – Алла помолчала секунду. – Дмитрий Максимович никуда не уезжал. В ноябре заболела Мария Дмитриевна, и я ухаживала за ней.
– Как – никуда не уезжал, – удивился Данилов, – а вы ничего не путаете?
– Да, точно, я говорю правду… Поверьте мне… – Нестерова заволновалась.
– Да вы успокойтесь, я вам верю. Тут неразбериха одна получилась. Вы уж помогите нам выяснить.
– Числа 15 ноября, – медленно, видимо стараясь ничего не упустить, начала рассказывать Алла, – да, по-моему, 15-го, Дмитрий Максимович и его помощник Георгий Васильевич…
– Попов?
– Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем.
– А кто третий?
– Шофер. Я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а Дмитрий Максимович сказал, что у них сломалась машина и надо ждать инкассаторов.
– Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому.
– Да, но что-то случилось, я уж не знаю что, и инкассаторы приехали только через неделю. Все это время Дмитрий Максимович и Попов дежурили в комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были.
– А когда приехали инкассаторы?
– Дмитрий Максимович все время звонил по телефону, а машины не было. Наконец он сказал, что поговорит с замнаркома внутренних дел, которого знал лично.
– Он позвонил ему?
– Да. Той же ночью подошла машина с людьми в форме. А с ними какой-то начальник из Ювелирторга. Они вскрыли ящик, составили акт, а ценности положили в зеленые мешки. С ними уехал Попов, а Дмитрий Максимович остался, у него грипп начался сильный.
– Понятно, Алла. Вспомните, больше никто не заходил к Ивановскому?
– По-моему, нет.
– Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам.
– Я могу идти?
– Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили.
Данилов встал, пожал девушке руку.
«Странно, – подумал он после того, как Нестерова вышла. – Выходит, что Ивановский никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь все становится непонятным».
Иван Александрович сел на стул рядом с сейфом, прислонился виском к его холодному боку. Усталость чувствовалась в каждой клетке организма. Делать ничего не хотелось, даже думать. Мысль о том, что сейчас придется идти осматривать привезенную с КПП машину, показалась невероятной и отвратительной. Поехать бы в пивную на Малой Брестской, встать там в уголке за высоким столиком, пива выпить холодного, а потом… Потом домой, спать. Открыть окно – с прудов потянуло бы запахом свежести, и сон пришел бы невесомый и тихий…
Узор сейфа больно вдавливался в висок, но Данилов не замечал этого: он спал.
– Иван Александрович, – услышал он голос Белова, – товарищ начальник…
– Чего тебе? – спросил Данилов, не открывая глаз. Никакого уважения к старости.
– Товарищ начальник, Нестерова вспомнила, кто приходил к Ивановскому…
«В дополнение к моим показаниям хочу сообщить, что в конце ноября 1941 года или в первых числах декабря к Ивановскому заходил тот самый шофер. Я узнала его по очкам. Пробыл он в квартире недолго. Больше я его не видела».
Данилов еще раз перечитал протокол допроса. Ну вот, кое-что есть. Теперь нужно установить шофера. Возможно, что он связан с убийством. Вполне возможно. Уж больно много совпадений.
Он позвонил Полесову. Трубку никто не поднял: значит, Степан еще не приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных нападениях и грабежах за последние шесть месяцев.
– Сейчас распоряжусь, – ответил дежурный. – Все абсолютно?
Данилов помолчал, а потом добавил:
– Нет, только группы. А также все сведения об использовании наганов. Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время.
– Сделаем.
«А теперь надо пройтись, – подумал Данилов. – Просто выйти из управления и пойти по улице. На ходу думается легче».
Он запер кабинет. В коридоре было пусто. Прошел полпути к лестничной площадке, услышал, что в его комнате зазвонил телефон. Опять открыл дверь, надеясь, что звонок случайный и телефон замолчит. Но видимо, на том конце провода сидел человек упорный, и аппарат продолжал звонить.
– Данилов!
Это звонил Полесов.

 

Иван Александрович приехал в отделение через двадцать минут. В дежурке сидел щуплый белобрысый человек и вертел в руках очки с выпуклыми стеклами. Данилов даже не удивился. Он просто ожидал этого, знал, что заявил о пропаже машины именно тот самый шофер в очках, о котором сообщила Нестерова.
Допрос он начал сразу, в отделении.
– Ваша фамилия, имя, отчество?
– Червяков Валентин Иванович.
– Год рождения?
– Мне двадцать восемь лет.
– Место работы?
– Механик Первого автохозяйства.
– Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер?
– Это временно. Почти все водители на фронте, я из-за близорукости от службы в армии освобожден, поэтому с сентября прошлого года работаю водителем.
– С таким зрением?
– Что поделаешь, товарищ следователь, война.
Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате.
Червяков сидел спокойно, слегка прищуренные глаза за стеклами очков смотрели куда-то мимо Данилова, хотя лицо было обращено к нему.
– Номер вашей машины МО26-06?
– Да, а что, она найдена?
– Пока спрашиваю я.
– Извините.
Голос ровный. Очень спокойный голос. Данилов достал папиросу и начал разминать табак. Делал он это медленно, намеренно затягивая паузу. Червяков продолжал молчать, все так же бесстрастно глядя мимо Данилова.
– Вы знакомы с Ивановским? – внезапно резко спросил Данилов.
– Да.
– В каких вы отношениях?
– Я не понимаю вопроса.
– Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?
– Виделся с ним в конце сорок первого…
– Точнее.
– В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось…
– Что пришлось?
– Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.
– А вы знали, что было в нем?
– Конечно. Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе. Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл.
– А откуда вы узнали о ценностях?
– Интересно, – Червяков поправил очки, – очень интересно. Вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверять? Так я должен понимать ваш вопрос?
– Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.
– Это почему же? Я, к примеру, даже не знаю, кто вы. Меня сюда пригласили, а мое право – отвечать вам или нет.
– Логично, но неразумно. Я начальник отделения Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?
– Вполне, только прошу документы показать.
Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку доверили машину.
– Все в порядке. – Червяков протянул обратно удостоверение. – Теперь спрашивайте.
– Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.
– Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган. Правда, машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.
– Почему же вам дали плохую машину?
– Теперь уже сказать трудно. Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.
– Вы помните этот ящик?
– Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.
– Больше вы не были у Ивановского?
– Был. В декабре.
– Зачем?
– В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже, на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, когда увидел в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.
Он снял очки, помолчал.
– В промкомбинате я передал заявление заместителю начальника охраны, фамилия у него странная, подождите. – Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. – Ага, вот… Шантрель.
– А почему же вы к нам не пришли?
Червяков опять надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.
– К вам я боялся.
– Ага. Так что произошло с вашей машиной?
– Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные…
– Какие?
– Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.
– Побудьте здесь.
Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.
– Слышал?
– Слышал.
– Поезжай в промкомбинат.
Полесов
В кабинете директора промкомбината сидели двое: пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:
– Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?
– Какой кражи?
– Да…
– А вы из МУРа? – взволнованно спросила девушка. – Вы что же, нам не доверяете?
– Кому это – вам? – Степан присел на стул.
– Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем.
Степан невольно улыбнулся. Это «размотаем» так не вязалось с ее аккуратной гимнастеркой, пушком на щеках и маленькими карими глазами.
– Вы уж объясните мне все по порядку, ладно?
– Дело простое. Очень простое, – горячо заговорила Анохина. – Вчера вечером пропало со склада четыре комплекта обмундирования. У нас есть предположение, что они похищены для продажи.
– Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь? – Степан опять усмехнулся.
– Конечно, и усмешки ваши неуместны, товарищ…
– Полесов.
– Товарищ Полесов, – закончила Анохина.
– Вы не обижайтесь только, договорились? – примирительно сказал Степан. – Здесь все немножко сложнее. У нас есть мнение, что эти два дела тесно между собой связаны. Правда, пока это предположение. Вы расскажите, что случилось.
– Такое, значит, дело, товарищ уполномоченный, – откашлявшись, начал рассказ пожилой человек в вохровской форме. – Я начальник военизированной охраны промкомбината. Вчера кто-то взломал окно каптерки и похитил четыре комплекта обмундирования. Гимнастерки и шаровары. Между прочим, диагоналевые. Шерстяные, значит. Мы их перед самой войной получали. Так они без дела лежали до срока.
– А почему без дела? – поинтересовался Полесов.
– Так мужчин всех забрали на фронт. Женщины у нас теперь в охране, а им галифе без надобности. Думаем, что кто-то свой расстарался. На продажу или, вернее, на Тишинку, на харчи менять.
– Вы мне покажите склад.
– Пошли.
Промкомбинат был небольшой. Всего несколько аккуратных двухэтажных домиков с огромными окнами. Каменный забор, с вышками по углам и проволокой по гребню, отделял его от тихой Шаболовки. Степан уже знал, что на вышках постоянно дежурят бойцы охраны, по проволоке пущен ток, у ворот караульное помещение. Люди же несли службу отлично. Да и в самом комбинате ювелирные изделия занимали сейчас только треть производства. Рабочие, опытные мастера-ювелиры, привыкшие к необычайной точности, выполняли особо секретные задания фронта, такие, что знать об этом даже ему, Полесову – чекисту и большевику, не полагалось.
Нет, с улицы сюда не проникнешь. Да и какой вор полезет на охраняемый объект ради четырех комплектов обмундирования, за которые на Тишинке можно получить только водку с закуской. Нет, здесь что-то другое.
Каптерка была небольшой. Обыкновенная каптерка, как на заставе у него, когда Степан служил старшиной на границе. Те же стеллажи по стенам, тот же запах кожи и ружейного масла.
Сейчас тюки с гимнастерками валялись на полу.
– Какие размеры пропали?
– Один – пятьдесят четвертый, рост третий, два – пятьдесят второй, четвертый, и один – сорок восьмой, третий рост, – сказал начальник охраны.
– Вот видите, – повернулся к Анохиной Степан, – видите, как получается: если бы брал просто для продажи, то схватил бы первую попавшуюся пачку и ушел. А здесь он размеры выбирал.
Степан подошел к разбитому окну, присел на корточки, осмотрел пол. Потом, выйдя из помещения, обошел здание. Под окном на траве валялись осколки стекла. Полесов еще раз оглядел раму. Да, рассчитано на дураков. В разные стороны торчало минимум четыре острых как ножи осколка. И ни одной нитки на них, ни одной капли крови.
Он повернулся к начальнику охраны:
– Окно разбито изнутри. Кто-то вошел, открыл ключом дверь, выбил окно и забрал вещи. Причем этот «кто-то» имел сюда доступ, у него был ключ. У кого есть ключи?
– Только у меня и еще запасной в караулке.
– Все ясно. Где ваш заместитель Шантрель?
– Он в ночь дежурил, теперь сутки свободный.
– Принесите из отдела кадров его личное дело.
Данилов
Машину они оставили на улице. Шантрель жил во флигеле, в глубине двора. Шли порознь, обходя сквер, на скамеечках которого под деревьями сидели старушки. Флигель был маленький. Четыре окна выходили в заросший палисадник.
«Ничего себе, домик тихий, – подумал Данилов. – Сиди у окошка, чай пей и дыши озоном. Прямо дача. Только не пил здесь чай Григорий Яковлевич Шантрель, 1900 года рождения. Он здесь другим делом занимался, совсем другим».
Данилов прислушался, во флигеле было тихо. Через открытое окно доносился голос из репродуктора: «…Роман «Мать» занимает важное место в творчестве Горького. В нем пролетарский писатель…»
– Второго выхода нет, – сказал за спиной Муравьев.
– Понятно. Ты, Игорь, здесь останься, в палисаднике, цветочки там всякие посмотри… Понял?
– Так точно.
– Белов и Полесов, за мной.
Входная дверь была закрыта, и Данилов постучал. Осторожно постучал, как знакомый. В глубине квартиры по-прежнему мягкий актерский голос рассказывал о творчестве Горького.
Иван Александрович постучал сильнее, потом еще. За дверью закончилась передача о Горьком и начался концерт Александровича.
– Так мы до вечера колотиться будем. Видимо, Григорий Яковлевич давно уже ушел. Ты, Сережа, сбегай за дворником или слесаря приведи, жалко же дверь ломать.
– А зачем, – сказал Белов, – замок здесь английский, давайте я в окно влезу и открою.
– Я тебе влезу, ишь жиганское отродье, – раздался за спиной голос.
Данилов оглянулся. Около них стояла старушка.
– А я смотрю и думаю, не к квартиранту ли моему гости. Вроде военные. Значит, к нему. Он спит, всю ночь дежурил, теперь не добудишься.
– Правильно, мамаша, – сказал Степан, – мы к Григорию Яковлевичу, к нему самому.
– С работы, что ли, или так, друзья?..
– Мы из милиции, – прервал ее Данилов, – вы уж откройте скорее, дело у нас к вашему жильцу срочное.
– Ну, если казенная надобность…
В маленькой прихожей было три двери.
– Вон там его комната.
Данилов дернул за ручку, дверь была закрыта изнутри.
– Вы постучите, он спит.
– У вас есть второй ключ?
– Да там задвижка…
– Степан, ну-ка попробуй. – Данилов достал наган. – А вы бы к себе в комнату пошли, – повернулся он к испуганной старушке.
Полесов отошел на шаг и ударил плечом в дверь. Створки разошлись, комната была пуста.
Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие видел. Но были и такие, как эта: здесь вроде ничего не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая, старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем.
– Позови Игоря, найди понятых, и начинайте обыск, – приказал он Полесову, – а я пойду с хозяйкой поговорю.
Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал, о приглашении войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на добрую, ручную белую мышь, увидевшую кота.
– Да чего вы испугались-то, – приветливо улыбнулся Данилов. – Полноте. Ваше имя-то как, отчество?
– А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? Имя мое Нина Степановна.
– Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же из милиции.
– Вам видней, уважаемый. – Хозяйка опять перекрестилась. – Вам видней. Вы молодые, грамотные, значит. Зачем старуха-то вам?
– У нас к вам никаких претензий. Мы вот к жильцу вашему.
– А я ему говорила, ох говорила: ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут.
– Какие продукты?
– Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару привозили три мешка, сухофруктов тоже мешок, консервы опять же.
– А где он это держал все?
– Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу. – Старуха закрутила головой. Слово «барышня» она проговорила нараспев, с презрением. – Крашеная такая, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, наверное. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки…
Старушка говорила долго и все не по делу. Но Данилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить словно клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая.
– Он мне, знаете, и говорит, – продолжала старуха, – время, дескать, сейчас голодное, а людям жить надо, питаться. Может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет. Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь…
– Ну зачем же так, Нина Степановна. Мы ведь кое-что все же знаем, например о том, что вы ему помогли.
– Да господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. – Старушка выпалила это быстро и замолчала, словно поперхнулась.
Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок волос… Хотя нет, не было у нее тогда пучка. Маленькие руки с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? И фраза эта: «…начальничек, нет на мне ничего». Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.
И он вспомнил, вспомнил эти ее руки. Они сгребали золотую пыль из-под ювелирных тисков. Выглядела она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом в Гнездниковском, МУР тогда находился там, она крестилась на портрет Дзержинского.
– Да, Нина Степановна. Годы идут, а замашки остаются старые. Нехорошо знакомых не узнавать.
– А я тебя, Данилов, сразу признала, – сказала вдруг старуха совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. – Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.
Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела на выгравированную надпись: «Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома».
– Ишь ты, от исполкома. А цена ему какая? Копейка цена.
– Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Степановна, другая моему портсигару цена.
– Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железным балуешься. Другая, значит, цена?
– Это точно, другая. – Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. – Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем.
– А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем?
– Мы сейчас у вас обыск сделаем, тогда и посмотрим.
– Делай. Моя судьба прятать, а твоя – искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам непричастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет.
– Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал?
– Пришел сам. Узнал, что сдаю комнату, попросил прописать. Я не стала отказывать. Человек он военный, мне с ним не так страшно.
Вошел Белов:
– Иван Александрович, в комнате – ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахару.
– Хорошо, в машину погрузите. Да и хозяйку не забудьте. Она с нами в МУР съездит. Может, там и вспомнит чего. А здесь устроим засаду. Останешься ты и Полесов, со стороны улицы вас ребята из отделения подстрахуют.
Данилов и начальник
В подъезде постовой, увидев Данилова, бросил руку к козырьку и шагнул к нему.
– Ты чего, Зенин?
– Вам передано немедленно к начальнику явиться.
– Ладно.
Иван Александрович провел рукой по щеке. Щетина отросла и кололась безжалостно. В таком виде наверх идти не хотелось, не привык он к этому. Когда-то давно молоденьким реалистом он пришел на работу в ЧК. Тогда и брить ему было нечего, пушок рос, но был порядок: каждый оперативник держал в ящике стола бритву и помазок. Феликс Эдмундович не терпел неаккуратности. Он сам в любое время суток был подтянут и выбрит, от других требовал того же.
Уже у кабинета Данилова поймал замначальника Серебровский:
– Ваня, тебя начальник два часа ищет, хотел в питомник ехать: собаку за тобой посылать.
– Я только побреюсь.
– Ваня, и думать не смей, если я все дела бросил и тебя ищу, значит, крайняя надобность.
Он обнял Данилова за плечи и повел к лестничной площадке. Серебровский был, как всегда, выбрит, и от него по-довоенному пахло одеколоном. Когда-то они с Даниловым работали в одной бригаде. У красавца Серебровского была необыкновенная особенность сразу располагать к себе женщин. Поэтому когда требовалось допросить кого-нибудь из «подруг жизни» «клиентуры» бригады, то лучше Серебровского сделать это никто не мог. Женщины всегда становились на пути Сережи Серебровского, и не было у него из-за них служебного роста. Перед самой войной его забрали в наркомат, но там нашлась чья-то секретарша, и опять его отправили на старую работу, правда с повышением.
– Слушай, ты где одеколон берешь? – поинтересовался Данилов.
– Страшная тайна, Ваня: в ноябре сорок первого я с одной дамой познакомился. Так она в ТЭЖЗ работала. Когда их эвакуировали, она мне говорит: если нужно, я тебе одеколона продам сколько хочешь. Вот я и запасся. Да я тебе дам, у меня есть.
В приемной начальника у стены сидели трое военных с худыми, изможденными лицами; у одного рука была на перевязи. Увидев Данилова и Серебровского, они встали.
– Это к нам из госпиталей направили, – пояснил Осетров, – на пополнение оперативного состава.
– Вот что, – приказал Серебровский, – начальник сейчас уедет, а ты товарищей командиров накорми и проводи отдохнуть в общежитие. Как вернемся – поговорим.
В кабинете начальник, наклонившись, копался в сейфе.
– А, дорогая пропажа. Ну как?
– Докладывать?
– Некогда, – он подошел к Данилову, – иди переодевайся да побрейся. В горком нас вызывают, к секретарю.
– Так. – Данилов сел. – А зачем?
– Полегче чего спроси. Позвонил его помощник и говорит: давай с Даниловым. Я ему объяснял, что ты на операции, а он: разыскать. Через каждый час звонит – тобой интересуется…
На столе зазвонил телефон правительственной связи, или, как его называли, «вертушка». Начальник подошел, снял трубку:
– Да… Есть… Будем через сорок минут.
Он отошел от стола и еще раз оглядел Данилова:
– Двадцать минут тебе на бритье, на тары-бары всякие. И вниз. – И уже в спину крикнул: – Гимнастерку надень новую!
Данилов брился в общежитии, благо там стоял кипятильник с горячей водой. Бритва шла с треском, как коса. Иван Александрович глядел на себя в зеркало, и грустно ему становилось. Все-таки беспощадная вещь – время. Какие у него годы? Сорока двух еще нет, а вот и голова уже вся седая, и морщины. А впрочем, еще ничего, не так уж он плох. Крепкий пока. Правда, иногда одышка появляется да редко – головные боли.
– Хорош, хорош, – засмеялся за спиной Серебровский, – я тебе обещанное принес. На, владей, «Тройной». Только смотри! Я слышал, что после коньяка он на первом месте стоит по вкусовым качествам.
– Да полно тебе. – Данилов вытер лицо мокрым полотенцем.
– А ты пробовал?
– Было дело.
– Ну и как?
– Ты попробуй.
– Ты же знаешь, Ваня, что я только портвейн и пью.
– Аристократ. Твоя фамилия, случайно, не Юсупов-Серебровский?
– Нет, Серебровский-Сумароков-Эльстон. – Замначальника засмеялся, обнажив белоснежные зубы.
И Данилов еще раз подивился его характеру. Серебровский был человеком мягким, веселым и щедрым. И все эти качества он сочетал с огромным личным мужеством и знанием дела.
К машине они вышли вместе.
– Ну, Ваня, езжай в верха. Только по дороге крепко подумай, какие у тебя подходы к рынкам есть.
– А мне-то они зачем? Рынки – это Серегина дело.
– Все равно подумай, об этом разговор будет. Мне сегодня верный человек в наркомате шепнул.
У машины уже стоял начальник. Он окинул взглядом Данилова и, ничего не сказав, открыл дверцу, сел на переднее сиденье. Иван Александрович устроился сзади. Шофер развернул машину, и та понеслась по полупустой Петровке, пугая клаксоном-кукушкой редких пешеходов.
Начинало темнеть. И сумрак этот был особенно заметен из-за светомаскировки. Дома глядели на улицу черными, ослепшими глазницами окон. Москва выглядела усталой. Правда, в сорок первом, в августе, тоже окна завешивали и баррикады строили. Но тогда и женщин нарядных много было, и мужчин в светлых костюмах. А сейчас все в темном, все будто в одинаковой форме. Но все-таки было что-то еще, чего Данилов никак не мог определить. И мысль эта не покидала его, когда они шли по длинным коридорам горкома партии, мимо одинаковых дверей с фамилиями на табличках.
Да, здесь все изменилось. Последний раз он был в этом коридоре в конце октября сорок первого года, тогда горком больше походил на Смольный времен революции. А теперь тишина, солидность, как и положено столичному комитету партии.
Они вошли в приемную, из-за стола им навстречу поднялся помощник, молодой человек в полувоенной форме, с кобурой на широком командирском ремне.
– Подождите, товарищи, у секретаря рабочие с «Серпа и молота», присядьте пока.
В приемной ждал уже один человек. Он широко улыбнулся Данилову, протянул руку.
– Не узнали?
– Ба! Виктор Кузьмич, да я тебя в штатском сроду не видел. Ишь ты, какой стал…
Это был Королев, капитан госбезопасности, с которым они вместе кончали банду Широкова. Он был одет в элегантный костюм, пиджак спортивного покроя сидел на нем как влитой. Коричневая шелковая рубашка, галстук соответствовали тону костюма.
– Трудновато тебя узнать, трудновато.
– Это и хорошо. Нас с тобой не всегда узнавать надо. Слушай-ка, тут по моему ведомству кое-что для тебя пришло. На, читай.

 

«На ваш запрос сообщаем, что лесничий тов. Данилов Александр Андреевич в настоящее время является комиссаром партизанского отряда «Смерть фашизму». Зона действия отряда (дальше зачеркнуто). Подпись, печать».

 

Данилов сглотнул комок, подступивший к горлу, и еще раз прочитал спецсообщение. Жив отец. Жив. А он уже и надеяться перестал. Комиссарит. Прямо как в Гражданскую.
В это время распахнулась дверь кабинета, и из нее вышли люди. Они шли через приемную, о чем-то споря, видимо продолжая неоконченный разговор. Но Данилов не слышал их голосов и того, как помощник пригласил пройти в кабинет секретаря. В мыслях он был далеко, на Брянщине у отца, в его доме, окна которого выходили в лес и в котором было так хорошо и тихо.
– Ты что, заснул? – Начальник дотронулся до его плеча. – Ждет, идем.
Секретарь горкома встретил их у дверей кабинета, крепко пожал руки, показал на кресла у стола, приглашая садиться.
– Можно курить, товарищи.
Неслышно появился помощник, поставил стакан с чаем и сел в углу кабинета в тени.
Секретарь прошелся по кабинету, остановился у стены.
– Я пригласил вас, товарищи, для того, чтобы совместно обсудить создавшееся положение. Вам хорошо известно, что вся Московская область освобождена от немцев. В настоящее время линия фронта проходит на рубеже Гжатска. Но наступление гитлеровцев продолжается, по-прежнему тяжелые бои идут в излучине Дона, враг рвется к Волге, хочет захватить Кавказ, лишить нас нефти. Государственный Комитет Обороны делает все, чтобы остановить и разгромить врага. Для этого успешно ведется реорганизация и перевооружение армии. Перед Московской партийной организацией поставлена задача – в кратчайший срок сделать наш город кузницей оружия. Москва и область становятся крупным центром оборонной промышленности. Вполне естественно, что мы просто обязаны создать все условия рабочему классу столицы для нормального труда. На нашем совещании должен был присутствовать представитель Московского военного округа, но он запаздывает, причина уважительная…
На столе тихо звякнул один из телефонов. Секретарь взял трубку и сказал одно слово: «Проси».
В кабинет вошел невысокий генерал-майор с зелеными звездами на защитного цвета петлицах.
– Извините за опоздание, – чуть глуховато сказал он, – был в частях.
– Ну вот, теперь все в сборе. – Секретарь горкома сел за письменный стол. – Товарищи, генерал-майор Платонов возглавляет охрану тыла войск МВО, он и доложит нам обстановку.
Платонов расстегнул полевую сумку, вынул бумаги.
– Дело такое. Обстановка в тылу наших войск, то есть в Московской области, в общем нормальная. Население освобожденных районов помогает бойцам и командирам чем может. Соответственно, воинские части тоже идут навстречу нуждам трудящихся. Мы отдаем трофейную технику в восстанавливающиеся колхозы, на полях работают команды выздоравливающих бойцов, ну, конечно, продовольственную помощь оказываем. Но за последнее время в зоне действия наших подразделений имеют место случаи нападения на отдельные машины с продовольствием, на склады, фуражные пункты. С подробной сводкой я всех ознакомлю. По данным наших особых отделов стало известно, что существуют вооруженные группы, сформированные из бывших уголовников, укрывшихся фашистских пособников и дезертиров. Это, товарищи, нарушает нормальную работу тыла действующей Красной армии. Мы обратились к Московскому горкому партии с просьбой оказать нам помощь. Вот вкратце обстановка. – Генерал полез за папиросами.
– У вас все, товарищ Платонов? – спросил секретарь.
– Пока все.
– Что скажет представитель госбезопасности?
Королев встал, помолчал немного, видимо собираясь с мыслями.
– Госбезопасность располагает достаточно вескими данными о том, что вражеская разведка, причем обе службы – абвер и СД, постоянно засылает свою агентуру в наш тыл. Борьба с ней ведется успешно, наши компетентные органы располагают людьми, работающими в тылу у фашистов и передающими нам весьма ценные сведения именно по этому вопросу. Оставив надежду устроить панику, грабежи и беспорядки в Москве, враг сегодня решил прибегнуть к другим методам: вызвать недовольство жителей, нарушив снабжение, организовать черный рынок. Вражеские агенты торгуют через подставных лиц фальшивыми продовольственными карточками, причем в некоторых местах их просто сбрасывают с самолета. Надо отметить, что население столицы в целом проявляет высокую сознательность, большинство фальшивых карточек сдано. Но есть и другие лица, и именно на них делает ставку вражеская агентура. Эти люди являются косвенными пособниками врага, и наше дело – их выявить. Кроме того, по нашим данным, немецкая агентура пустила в обращение фальшивые денежные знаки. Однако, считая, видимо, что это дело ненадежное, попасться можно, враг снова делает ставку на уголовный, деклассированный и чуждый нам контингент населения, чтобы организовать продовольственный кризис. Для этого сформировано несколько бандгрупп, и они начали действовать. Вот о них и говорил только что товарищ генерал.
Данилов слушал Королева, а мысленно уже перебрал все возможные подходы к рынкам, вспоминал все последние происшествия, связанные с продовольствием. Пока определенной картины не складывалось. Все распадалось, но, возможно, не так надо рассматривать эти случаи. Попытаться объединить их, найти систему.
Королев закончил и сел. С минуту все молчали.
– Разрешите мне. – Начальник МУРа поправил ремень. Хорошо он выглядел в этом кабинете, высокий, широкоплечий, в красивой коверкотовой гимнастерке с тремя малиновыми ромбами на синих петлицах и двумя орденами Красного Знамени на груди. – Как я понимаю, нас вызвали для координации действий и создания единого руководства операцией. Но вот о чем мне хотелось бы доложить. Дело в том, что начиная с июня 1941 года работа наша приняла несколько иные формы. – Он раскрыл папку, достал отпечатанные на машинке страницы. – Вот, товарищи, пачки сводок за последние полгода. Никаких серьезных уголовных проявлений нет. Мелочовка.
– Что-что, – переспросил секретарь горкома, – как вы сказали?
– Мелочовка, – начальник несколько смутился, – ну, это на нашем профессиональном жаргоне означает мелкие дела, не представляющие особой угрозы. Однако и с этими проявлениями мы боремся…
– Это мы знаем. – Секретарь горкома взял сводку, пробежал ее быстро глазами. – Партийная организация Москвы в курсе дел милиции. Мы приняли соответствующее решение, обратились в Президиум Верховного Совета, и скоро об этом узнают все. Я понимаю вас так, что организованной преступности у нас нет. Как вы считаете, товарищ Данилов?
– К сожалению, работа у наших товарищей есть, правда, она приняла действительно несколько иные формы. С начала войны не было заметно активизации старых профессионалов. Кроме банды Потапова – Широкова. Но как видите, ее работа тоже была инспирирована немецкой разведкой. Сейчас, а именно сегодня, мы занимаемся одной группой. – Данилов кивнул в сторону генерала и Королева.
– Значит, так. – Секретарь горкома посмотрел на часы. – Давайте составим план мероприятий, определим участки работы.
Полесов и Белов
До темноты они сидели в коридоре. Степан нашел старую, двадцатых годов, подшивку журнала «30 дней» и читал «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. Иногда он начинал хохотать. Тогда Белов, сидевший у двери, неодобрительно поглядывал на него.
Сергею читать не хотелось. Полистал «Огонек» и бросил. Да разве до чтения сейчас! Их оставили в засаде, а в такой обстановке всегда одно беспокойство. Впрочем, вот Полесов читает Ильфа и Петрова, смеется, ему почему-то спокойно. И «Двенадцать стульев» он открыл для себя впервые, а он, Белов, помнит их почти наизусть. В институте они соревновались, кто лучше знает роман. Выиграл он: на его вопрос, с какой стороны в Старгород вошел Бендер, никто не смог ответить. А вошел-то герой книги со стороны деревни Чмаровки. Такие вот дела были раньше…
Белов
Перед самой войной родители его уехали в Ташкент к бабушке. А Сергей собрал однокурсников, которые, конечно, были в городе, и они устроили вечеринку. Танцевали, пели, спорили и говорили о войне. Утром провожали девушек. Было пасмурно, улицы пусты, легкое вино туманило голову, и ребятам казалось, что нет более счастливых людей на земле, чем они. А потом выяснилось, что в те минуты, когда они спорили о возможности войны, она уже началась.
Он пошел в военкомат в понедельник, выстоял огромную очередь. Ему отказали: сильный грипп год назад дал осложнение на легкие. Тогда он решил схитрить: пошел в горком комсомола. И снова медкомиссия…
Родители остались в Ташкенте. Отец прислал пространное письмо, в котором советовал, как сохранить квартиру. Сергей, не дочитав, порвал это письмо: отношения с отцом были выяснены давно, еще в девятом классе.
В сентябре сорок первого он уехал рыть окопы. Под Москву послали бригаду из студентов московских вузов. Работали от темна и до темна. Делали перерыв, чтобы поесть из походных кухонь горячую жидкую кашу. Спали здесь же, в землянках. Каждый день приезжали военные инженеры, лазили по окопам, проверяли блиндажи, наносили их на карты. Газет не было, радио тоже. Но о том, что происходит на фронте, узнавали по приближавшемуся его дыханию. Именно дыханию, так сказал знакомый парень – первокурсник из ИФЛИ Андрюша Громов.
Ночью они сидели, курили на бруствере окопа. Где-то вдалеке, за лесом, грохотала канонада.
– Сейчас он стихнет, – прошептал Андрюша.
– Кто? – удивился Сергей.
– Фронт. Он дышит и только ночью засыпает. Слышишь?
– Ты мистик, Андрюша.
– Нет, понимаешь, я его как будто вижу: он словно огромный зверь, похожий на динозавра, что ли, он ползет все ближе, ближе. Он еще далеко, но мы уже слышим его дыхание.
– Так нельзя, – твердо сказал Сергей. – Это похоже на страх. А мы должны его остановить и остановим.
– Я понимаю, – помолчав, ответил Андрюша, – но мне вдруг становится не по себе, Сережа.
А через несколько дней канонада стала еще ближе. Казалось, что снаряды рвутся где-то совсем рядом, в нескольких сотнях метров. В полдень вместо кухни к ним примчалась полуразбитая полуторка с обгоревшими бортами. Из нее выскочил военный в ватнике, перетянутом портупеей.
– Кто здесь старший? Немедленно сматывайтесь: немцы прорвались! Немедленно!
С машины бойцы начали стаскивать длинноствольные противотанковые ружья.
– Идите вдоль леса, мимо деревни, к посту, – продолжал военный. – Не дай бог высунуться на дорогу!
Сергей бросил лопату, подошел к командиру. Под ватником на петлицах алела шпала.
– Товарищ капитан, я умею стрелять из винтовки и пулемета, я «ворошиловский стрелок», чемпион университета по стрельбе из нагана, я…
– Короче. Почему не в армии?
– Дважды пытался. Осложнение на легкие.
– Вы кто?
– Белов Сергей, студент второго курса юрфака МГУ.
– Разыщите старшину, получите винтовку. Кстати, здесь еще есть желающие остаться?
Добровольцев набралось около двадцати человек. Капитан выстроил их в одну шеренгу, прошелся вдоль строя, побеседовал с каждым.
– Белов, – приказал он, – ведите людей на опушку, там старшина Гончак, он переоденет вас и даст оружие.
Через час они получили кирзовые сапоги, ватники, ремни и пилотки. Подъехала машина. В кузове лежали винтовки. Оружие было не новым. На стволах пятна ржавчины, ложи и приклады с трещинами, побитые.
– Давайте, давайте, – торопил старшина. – Да не выбирай ты винтовку, все они одинаковые. Погоди, как тебя, Белов вроде? Точно, ты пулемет возьми, тебе капитан приказал выдать. Обращаться умеешь?
И, увидев, как Сергей отделил диск и умело передернул затвор, как бережно платком начал вытирать прицельную планку, понял старшина, что знает студент пулемет. Не как кадровый боец, конечно, но для новобранца вполне сносно.
– Товарищ старшина, – попросил Сергей, – мне бы наган.
– А что, точно, – Гончак даже не удивился просьбе, – все правильно. Первому номеру личное оружие положено. Пойди погляди в кабине, там их несколько штук лежит.
В кабине полуторки прямо на полу лежали брезентовые кобуры с наганами.
А на опушке опять появилась машина, на этот раз с какими-то ящиками, потом еще одна – с красноармейцами, но почему-то винтовок у них не было. К четырем часам артиллеристы прямо на руках прикатили три маленькие пушки-сорокапятки, потом связисты протащили тонкую телефонную нитку. Так появился оборонительный рубеж. И если еще сегодня утром окопы и блиндажи были для Сергея чем-то неживым, не имеющим непосредственного отношения лично к нему, то сейчас пулеметное гнездо стало его защитой, и от прочности и надежности этой аккуратно выкопанной по грудь ямы зависела его жизнь.
Вторым номером Сергею дали Андрюшу Громова. Дотемна они провозились с окопом. Оказывается, вырыть его было полдела, главное – обжить: приспособить к себе. Когда совсем стемнело, старшина принес две банки мясных консервов, хлеб и сахар.
– За чаем сходите, там ребята вскипятили. Ну как, студенты, не страшно?
– Страшно, товарищ старшина, – сказал Андрей.
– Молодец, что правду говоришь. Только в кино не страшно, когда войну показывают.
– А вы боитесь, товарищ старшина? – спросил Сергей.
– Попривык я, Белов, кадровый я, еще финскую ломал. А так оно конечно… Жить всем охота. Ну, давайте за чаем…
Утром на землю низко лег туман. Казалось, что он начинается прямо в окопе. Брезент, которым они укрылись, был мокрым, мокрыми стали ватники, пилотки, шаровары.
Мелко порубив сухие доски от ящика с патронами, они разожгли маленький костер и согрели чай. Пили, обжигаясь, и чувствовали, как тепло входит в каждую клеточку тела. Потом, когда сидели на дне окопа и курили, внезапно сверху посыпались комья земли. Вдоль траншей шел капитан и еще какой-то военный в кожаном пальто.
– В общем, вы поняли меня, Лукин, – говорил незнакомый командир резким, властным голосом, так обычно разговаривают люди, привыкшие к тому, что их обязательно услышат и выполнят все. – Вы должны продержаться до тринадцати часов, потом отходить к мосту.
– Есть, товарищ генерал, постараюсь.
– Что значит «постараюсь», Лукин?
– С людьми плохо.
– Если бы было хорошо с людьми, я не заставил бы вас сидеть на этом рубеже. Я приказал бы вам наступать. Вы должны…
Шаги удалились, голоса смолкли.
Когда часа через полтора ветер разогнал туман и стало видно поле и лес за ним, где-то вдалеке послышался гул. Он постепенно нарастал.
– Приготовиться к атаке! – разнеслось вдоль окопов.
Мимо пробежал капитан.
– А, чемпион… Белов, слушай и запомни как таблицу умножения. Что есть основа боя в обороне? Глубже зарываться в землю и отсекать пехоту от танков. Понял?
– Понял, товарищ капитан.
– Ну, глядите, ребята. Я на вас очень надеюсь. Очень.
Сказал и побежал дальше. А они остались. Они не могли знать, что острие танкового удара противника, прорвавшего нашу оборону, растеклось и гитлеровцы громили тылы нашей потрепанной в боях армии. Командование срочно организовало вторую линию обороны, мобилизовав для этого всех, кто мог держать оружие. Не знали они также, что группа капитана Лукина, так со вчерашнего дня именовались шестьдесят бойцов и ополченцев, занимала участок по фронту протяженностью более километра и ее задача была отразить первый натиск противника, удержаться до подхода кадровой дивизии, снятой с другого участка фронта.
Впереди, у дальнего леса, показались фашистские танки.
– Вниз, Громов, вниз! – крикнул Сергей и удивился своему голосу. Теперь он тоже начал приказывать, и голос его стал властным, а слова короткими, как выстрел. – Готовь диски, Андрей, они должны быть всегда снаряженными! Понял?
– Понял, Сережа.
– Ну, давай.
Белов достал укрытый брезентом пулемет, еще раз протер прицел, вскинул «дегтяря» на бруствер, утопил сошники. И вдруг наступило спокойствие. Страх ушел. Был холодный приклад пулемета у щеки, узкая прорезь прицела, через который сегодня он видел мир.
Звонко и отрывисто ударили сорокапятки. Но танки шли так же спокойно, как и раньше. Наконец около башни одного из них сверкнула молния, и над окопами вздыбилась земля. Запахло жженым. Теперь танки, стреляя с ходу, шли на окопы.
Все это видел Сергей словно в замедленном кино.
Сощурив глаза, он пытался разобрать, что там за танками. И когда машины подошли совсем близко, метров на пятьсот, он различил на их броне приникших людей. Внезапно один танк дернулся, по его боку пробежала синеватая молния. С брони посыпались солдаты.
Сергей перевел дыхание и плавно нажал на спуск. Двое упали сразу, словно ударились грудью о невидимую преграду, остальные, стреляя из автоматов, начали отползать.
Теперь Белов уже не видел ничего, кроме этих фигурок, которые хотели расползтись по полю. О том, что немцы могут двигаться вперед, он пока не думал, весь захваченный необычностью обстановки.
А вокруг шел бой. Били сорокапятки, глухо кашляли противотанковые ружья, стучали пулеметы. И весь размах боя видел только Лукин. Он видел, что три машины горят, но четыре других продолжают идти на окопы, видел, как заваливалась на бок одна из сорокапяток, как дергались в такт выстрелам спины наших бронебойщиков. Пока бой разворачивался в нашу пользу. Во-первых, противник не ожидал здесь встретить сопротивление, а во-вторых, он не знал, какими силами располагает обороняющаяся сторона.
Лукин понимал, что если ему удастся отбить эту атаку, то он получит передышку, пока немцы начнут перегруппировку. А там и до тринадцати часов недалеко. Вдруг капитан увидел то, чего боялся значительно больше танков, больше их лобовой атаки. Вдоль опушки шли два бронетранспортера с пехотой. Вот они остановились, и на землю стали прыгать солдаты. «Чуть больше взвода», – мысленно подсчитал Лукин. Развернувшись цепью, автоматчики начали фланговую атаку. «Теперь они ворвутся в пустые окопы и передавят всех поодиночке, как кроликов». Лукин зло выругался. Подобрав автомат, он крикнул связному: «За мной!» – и бросился вдоль окопа.
Сергей, на секунду оторвавшись от пулемета, тоже увидел длинные, с высокими бортами машины. Он не знал, что это такое, но интуитивно почувствовал опасность.
– Андрей, бери диски, гранаты и за мной!
Они бежали вдоль окопа, спотыкаясь, и пулемет больно бил Сергея по плечу. Задыхаясь, домчались до края обороны, до той самой опушки леса, где вчера днем получали оружие.
Сергей выглянул из-за бруствера и увидел метрах в ста рассыпавшуюся цепь гитлеровцев, они шли мимо, обходя оборону с фланга. Он не торопясь утопил сошники, проверил деление на планке прицела и хлестнул длинной очередью почти в спину атакующим.
Капитан Лукин спрыгнул в окоп и увидел очкастого студента, лежавшего у задней стенки, – из простреленного виска текла тонкая струйка крови, и спину человека, приникшего к пулемету, она дергалась в такт длинным очередям. Вот он повернул потное, с грязными потеками лицо:
– Диск! Давай диск…
Лукин схватил магазин и протянул его Белову. И опять заработал пулемет и заходили лопатки под рубашкой, затряслась мальчишечья тонкая шея…
Что было потом, не удержалось в памяти. По сей день Сергей помнит только обрывки боя: грохот танков, липкая кровь, бегущая по щеке, дрожащее раскаленное тело пулемета. Потом они бежали с Гончаком через лес и тугие ветви хлестали по лицу. У моста в какой-то канаве они снова стреляли. И все время хотелось пить. Говорить он не мог, потому что сорвал голос. Где-то рядом разорвался снаряд, и больно заломило уши…
Слышать он стал только на следующее утро. Тогда на краю деревни Лукин выстроил двенадцать человек в обгоревших ватниках и рваных шароварах. Двенадцать из шестидесяти.
– Наша группа выполнила задачу. Мы задержали врага…
Подъехала машина. Лукин подал команду и строевым шагом пошел навстречу генералу.
Тот выслушал рапорт, повернулся к своему спутнику:
– Все-таки остановили, товарищ командующий.
– Молодцы, молодцы!
Командующий пошел вдоль строя, оглядывая людей.
– Смирнов, – скомандовал адъютанту, – принеси портфель. Спасибо, товарищи. У вас все кадровые, капитан?
– Никак нет. Вот тот боец, с пулеметом, – студент, добровольно попросился в группу.
– Как он воевал?
– Отлично, товарищ командующий, если бы не он, смяли бы нас с фланга.
– Подойдите, товарищ… – Генерал обернулся.
– Белов, – подсказал Лукин.
Сергей, подхватив пулемет, вышел из строя.
– Спасибо за службу, доброволец. – Командующий достал из портфеля серебряную медаль и прикрепил ее к ватнику Сергея.
А вечером ему стало плохо. Поднялась температура, кашель разрывал горло. Гончак на попутной машине отвез его в Москву, в госпиталь.
В ноябре он выписался. На прощание врач посоветовал Сергею беречь легкие.
– Ничего страшного нет, – сказал он. – Но необходимо питание, воздух, покой.
Сергей пришел домой. В пыльной квартире стояла гулкая тишина. Он разжег газовую колонку, принял ванну. Лежа в горячей воде, разглядывал свои худые руки и думал о Гончаке, Лукине, ребятах.
Наутро отправился в университет. Его сразу же привлекли к общественной работе – заставили составлять списки эвакуированных. На него приходили смотреть девушки и ребята с других курсов. Когда он шел по коридору, то вслед ему несся восторженный шепот. Он стал героем, он знал и видел такое, чего не знали и не видели другие.
Несколько раз Сергей был в военкомате, но безрезультатно. В первых числах января, рано утром, ему позвонили домой из горкома комсомола.
– Приходи сегодня в горком, – сказал заведующий военным отделом, – есть важный разговор.
Он пришел. В кабинете, рядом с завотделом, сидел человек в милицейской форме. Он внимательно поглядел на Белова.
– Ну, я пошел, – завотделом встал, – вы поговорите без меня.
– Моя фамилия Данилов, – сказал человек в форме, – я начальник отделения Московского уголовного розыска.
Так они познакомились. А через три дня Сергей Ильич Белов стал помощником оперуполномоченного в отделении Данилова. С ребятами он сошелся быстро. Поначалу он думал, что медаль «За отвагу» позволит ему чувствовать себя человеком бывалым и обстрелянным, но в отделении были награждены все. Иван Александрович получил такую же медаль еще в 1939 году, а к тому же за бои под Москвой имел орден Красного Знамени. Полесов и Муравьев носили по Красной Звезде, а у Степана еще и медаль была, правда трудовая. Так что бригада их была, как шутил Полесов, орденоносная. Здесь прошлое в зачет не принималось. На деле требовалось себя показать…
Полесов и Белов (продолжение)
Когда стемнело и читать стало невозможно, Степан отложил журнал.
– Ты не спишь, Сережа?
– Что вы, Степан Андреевич.
– Ну молодец. – Полесов встал, хрустко потянулся. – До чего же есть охота. Ты как?
– То же самое.
– Надо воды попить и покурить сразу. Очень рекомендую, отбивает аппетит начисто.
– Как вы думаете, Степан Андреевич, придет сегодня кто-нибудь?
– Вряд ли. Мы здесь так, для порядка сидим. Теперь нет дураков, которые бы после мокрого дела сами в засаду приходили.
– Так чего же мы, собственно, ждем?
– У моря погоды, вернее, дорогой Сергей Ильич, просто случая: вдруг в сеть, расставленную для щуки, заплывет ершик. Маленький, но умный, кое-чего знающий. Да. Вот уж стемнело совсем. Ты, Белов, сиди здесь, а я в комнату пойду. Вдруг в окно кто и заглянет…
Данилов
К пяти утра он закончил дела. Вернувшись из горкома, уговорил Серебровского помочь ему допросить хозяйку Шантреля, и тот, как всегда, не подвел. Старуха рассказала все через полчаса.
– Возраст, – говорил потом Серебровский. – У меня, Ванечка, на таких особый настрой.
Правда, особенно важного от допроса Спиридоновой Данилов не ждал. Но тем не менее выяснилась одна любопытная деталь. Шантреля привел к старухе Володя Гомельский, известный фармазонщик и золотишник. Привел он его в июле сорок первого, а откуда приехал Шантрель, давали разъяснение следующие строчки протокола: «Я, конечно, как женщина честная, в чужие дела не лезла, но случайно услышала, что Володя Гомельский называл моего постояльца земелей, и они вспоминали общих знакомых и родителей Володи».
Теперь необходимо было, во-первых, разыскать Гомельского, во-вторых, узнать, откуда он родом. Однако все это пришлось отложить, так как начальника отделения, занимавшегося подобными делами, на месте не было, он, видимо, носился по городу, разыскивая свою беспокойную «клиентуру».
Данилов позвонил в район и приказал снять засаду на Палихе. Она ничего не дала, впрочем, особой пользы он от нее и не ждал. Оставил ребят в надежде на то, что, может, кто-нибудь придет за продуктами.
– Вы за этим домиком смотрите в оба, будьте начеку. В конце концов, должен же кто-то прийти. Обязательно должен, – сказал он начальнику розыска райотдела. И, выслушав его длинную тираду о том, что людей не хватает и уж лучше пускай его самого, начальника розыска, пошлют на фронт и что у него на территории повисают кражи, твердо добавил: – Это приказ начальника управления, и наше дело – выполнять его.
Повесив трубку, Данилов запер кабинет и вышел на улицу.
Долго ждать трамвая на остановке не пришлось. Он вошел в вагон, который был совершенно пуст, лишь старичок кондуктор читал газету. Он сел у окна и задремал. От таблетки кофеина, которую он принял час назад, не чувствовалось бодрости, скорее наоборот. На остановках открывал глаза, невидяще глядел на знакомые улицы и снова погружался в полузабытье. Кондуктор тоненьким дискантом объявлял остановки.
На улице 1905 года Иван Александрович вышел. До дому было рукой подать, но идти стало трудно, ноги словно налились свинцом. Он все же поднялся на третий этаж и открыл дверь квартиры.
В прихожей, стараясь не шуметь, стащил сапоги и расстегнул портупею. Так с ремнем в руках вошел на кухню и увидел Наташу. Она стояла у плиты и улыбалась.
– Ну что, Данилов, наконец ты и обо мне вспомнил.
Она шагнула к нему, и он обнял жену, еще теплую ото сна, и, как всегда, удивился, почему волосы у нее пахнут травой.
Когда он проснулся, в комнате царил полумрак от задернутых штор. Данилов взял с тумбочки часы. Стрелки показывали три.
Он сразу же позвонил в отдел и попросил прислать за ним машину. Потом быстро побрился, принял холодный душ (горячей воды, конечно, не было), больно вытерся жестким полотенцем. Тело приятно горело. Шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, прошел в комнату, надел все чистое. У стола на спинке стула висели выглаженные гимнастерка и галифе. На скатерти лежала записка:
«Картошка в духовке. Поешь обязательно. Целую.
Наташа».
Иван Александрович оделся и почувствовал зверский аппетит. Он еще не успел справиться с картошкой, как снизу послышались условные гудки машины – два коротких и длинный. Данилов запер дверь и спустился во двор.
За рулем сидел недовольный Быков. Всю дорогу до управления он жаловался начальнику на плохие условия работы в гараже, на отсутствие запчастей, плохой бензин и тому подобное. Тема эта была бесконечной. Шофер все бубнил, не давая Данилову сосредоточиться, наконец у поворота на улицу Горького Иван Александрович не выдержал:
– Ты помолчал бы, Быков, а то голова от твоих колец и поршней пухнуть начинает.
Шофер замолчал, видимо, обиделся. Когда подъехали к управлению, Данилов, выходя, сказал:
– Завтра поговорю с кем надо. Выдадут тебе запчасти.
В своем кабинете он с удивлением увидел Агеева, бывшего прокурора района. В 1940 году тот вышел на пенсию, и многие сотрудники милиции с облегчением вздохнули. Агеев слыл человеком мелочным, злопамятным и крайне вредным.
Ходил он всегда в грубых сапогах и косоворотке, подпоясанной солдатским ремнем, на котором висела кобура. Любой спор начинал привычной фразой: «Мы институтов не кончали, нашим университетом, как сказал пролетарский писатель, кузня была». Но в сороковом прихватили его на хозяйственном деле. Агеев сам его вел, да что-то не сошлись у него концы с концами. В общем, отправили его на пенсию.
– Я смотрю, Данилов, – голос у Агеева был скрипучим и резким, – в чины ты вышел, ромб на петлицу надел. А с большевистской совестью как? А, Данилов?
От растерянности Иван Александрович на время потерял дар речи. А Агеев, зло прищурив глаза, копался в портфеле, доставал какие-то бумажки.
– Я теперь в отделе прокурорского надзора работаю, за вами, милицейскими, наблюдаю. Я хоть институтов не кончал…
– О кузне я уже слышал, – Данилов медленно наливался гневом, – старая песня. И попросил бы мне не тыкать, поскольку с вами, Агеев, в той самой кузне не работал, я в это время на рабфаке учился.
– Что вы сказали? Не рано ли нос задираете. – Агеев наконец достал из портфеля какие-то бумажки и протянул их Данилову. – Вот вам, так сказать, сюрприз.
Тот взял помятые листы. Это была отпечатанная на машинке копия заявления Спиридоновой. Быстро прочитав, Иван Александрович подошел к сейфу, открыл его, комнату наполнила тонкая старинная мелодия, и спрятал заявление.
– Все, идите. Вам официально ответят.
– Я пойду, – лицо Агеева неприятно исказилось, – я пойду, но кое-что и у меня осталось.
– Вот что, слушайте меня внимательно. На запрос горпрокуратуры мы ответим. Кстати, приложим старые, архивные справки о судимостях Спиридоновой, но в нашем письме будет указано, что вы, пользуясь своим служебным положением, пытаетесь оказать влияние на следствие. Только вот почему это делаете, интересно? Уж не из-за продуктов ли?
Данилов сказал это просто так, наугад и по тому, как сразу побледнел Агеев, понял: попал в цель.
– А теперь идите, с горпрокурором мы свяжемся. Кроме того, узнаю, как вы опять на работу попали.
Агеев выскочил из кабинета, сильно хлопнув дверью.
«Ишь сволочь, – подумал Данилов, – опять воду мутит. Нет, таких близко к охране закона подпускать нельзя. Иначе они оправдают любое действие, лишь бы оно им выгодно было».
Он посмотрел на календарь, там было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их были на одном этаже.
– Привет, – улыбнулся Муштаков, – привет героям сыска. Чего в наши Палестины? Никак сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок.
– Пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь. Послушай, говорят, что у тебя память хорошая.
– Пока не жалуюсь.
– Володю Гомельского помнишь?
– Ну как же, самый яркий из моих клиентов. Образование, эрудиция, умение одеться – все при нем.
– Так вот, он у меня по одному делу бочком проходит.
– Повезло тебе. А у меня он прямиком идет, эдаким паровозом.
– А где он?
– Я думаю, твои его уже повязали.
– В том-то и дело, что нет.
– Вот слушай, – Муштаков достал из стола бумагу, – этот деятель с какими-то орлами устроил самочинно два обыска.
– Он же вроде этим не занимался.
– Так это, Ваня, как говорят наши враги, плюсквамперфект, что значит давно прошедшее. Теперь он фальшивыми продовольственными карточками, конечно, промышляет.
– Что брали при обысках?
– Камни, золото.
– У кого?
– Тоже у сволочей. У тех, кто в прошлом году на людском горе наживался.
Данилов вкратце изложил Муштакову суть дела. Тот слушал внимательно, что-то помечал карандашом на листе бумаги. Когда Иван Александрович замолчал, Муштаков, подумав немного, сказал:
– Все дело в том, что Володя Гомельский родом из Харькова и Шантрель твой оттуда же. Сам понимаешь, что справки навести почти невозможно. Но все-таки надо попробовать; запроси наркомат, вдруг здесь их архивы, или кто-то из ребят эвакуировался, вполне реальное дело. Как ты считаешь? Там замечательный парень начальник угрозыска, Боря Пономарев, я у него в гостях был, он своих клиентов наизусть знает.
– Я человек невезучий. – Данилов встал.
– Кстати, Ваня, – Муштаков подошел к Данилову, – ты мне фотографии убитых дай. Я их своим лишенцам покажу, чем черт не шутит, может быть, опознают они их.
– А зачем тебе фотографии? Твои лишенцы где?
– Один в Таганке, а другой у нас, во внутренней тюрьме.
– Ты им, так сказать, живую натуру покажи. Я к тебе Полесова пришлю, он и проведет опознание.
На том они и разошлись. Придя к себе, Иван Александрович отдал распоряжения Степану, а сам стал составлять письмо в наркомат по делу Шантреля.
Муравьев
С утра Игорь изучал личное дело Шантреля. С фотографии, приклеенной в левом верхнем углу анкеты, глядел на него большелобый человек с тонкими губами и крепким носом. По словесному портрету Муравьев знал, что волосы у Шантреля рыжеватые, вьющиеся, сзади круглая плешь, что роста он сто семьдесят шесть сантиметров, лицо белое, без особых примет, телосложения упитанного. В день убийства Ивановского Шантрель находился на работе все время. Сменился он только в восемь часов утра. Из дому, по словам Спиридоновой, не выходил. Видимо, она просто не заметила, как Шантрель преспокойно вылез в окно.
В анкете и биографии изложен весь его жизненный путь. Что и говорить, анкета у него была безупречная. Однако обращал на себя внимание один факт. В личном деле Шантреля записана благодарность Союзювелирторга за доставку ценного груза. Когда Игорь посмотрел реестр привезенных ценностей, он своим глазам не поверил. Мимо таких денег не мог бы пройти ни один уголовник. Впрочем, возможно, инкассатор минского Ювелирторга Шантрель стал преступником позже, кто знает. Судя же по личному делу, разыскиваемый был человеком передовым.
Правда, оставалось еще одно обстоятельство. Хотя все, кто сталкивался с Шантрелем по работе, говорили о нем как о человеке замкнутом, малоразговорчивом, однако стрелок охраны Казакова рассказывала, что видела Шантреля несколько раз с молодой художницей Валей Поповой и что Григорий Яковлевич с ней подолгу разговаривал. Это уже было важно. С такими данными можно идти к Данилову. Но прежде Игорь решил кое-куда позвонить.
Начальника отделения Муравьев застал за странным занятием. Данилов чинил настольную лампу.
– Ты чего? – буркнул он, не поднимая головы.
– Вот, Иван Александрович. – Игорь положил на стол бланк протокола допроса. – Я тут красным карандашом отчеркнул.
– Так, – начальник пробежал глазами протокол, – любопытно. Я тебя понял. Адрес установлен?
– Да. Скатертный два, квартира сорок один. Есть телефон. Живет с матерью, муж на фронте, детей нет. В райотделе никакими сведениями о ней не располагают.
– Ну и как думаешь действовать?
– Хочу сейчас к ней поехать домой.
– А откуда ты знаешь, что Попова дома?
– Звонил.
– Как представился?
– Другом Григория Яковлевича.
– Что она?
– Сказала, мол, что этому трепачу от нее надо.
– Да, на устойчивые отношения это мало похоже. Как ты считаешь?
– Думаю, что да. Но вдруг, Иван Александрович, она даст нам хоть какую-нибудь связь Шантреля. Хоть самую маленькую.
– Конечно, в нашем положении ничем не стоит пренебрегать. Поезжай. Только смотри в оба. Возьми людей из дежурной группы, мало ли что.
– Хорошо. Я лучше Белова возьму.
Вернувшись к себе в комнату, Игорь многозначительно поглядел на Сергея, который аккуратно писал какую-то бумагу.
– Сережа, хочешь со мной съездить?
– Куда?
– Есть дело, в цвет вышли. – Муравьев намеренно употребил жаргонные слова, зная по себе, как они действуют на новичков.
– Кого наколол? – серьезно спросил Белов.
– Маруху этого золотишника. Сейчас поедем повяжем ее. Ну, едешь?
– Конечно.
На ходу Игорь выпросил у дежурного автобус, разъяснив ему, что они едут брать важного фигуранта по делу об убийстве в Грохольском переулке. Дежурный помялся, но дал. Дело было свежим, и все управление только о нем и говорило.
Когда в Скатертном Игорь отпустил машину, Сергей понял, что его разыграли.
– Ну зачем же так, – сказал он с обидой, – я бы все равно поехал.
– Ты не сердись, – Муравьев внимательно разглядывал дом два, – я не знаю, что у нее в квартире творится. Может быть, там спокойно сидит наш друг Шантрель и пьет чай. Так что одному, понимаешь, ехать никак нельзя. Ну, пошли.
Лифт не работал, и они поднимались пешком. Дом был большой, старый, из тех, в которых любила раньше селиться профессура. Почти на каждой площадке обязательно попадалась дверь с медной табличкой, на ней была написана фамилия жильца.
– Эх, найти бы такую дверь с надписью «Г.Я. Шантрель», – вдруг произнес Муравьев, – вот тогда…
Что тогда, он так и не договорил – они подошли к сорок первой квартире. Игорь поправил фуражку, расстегнул кобуру и переложил пистолет в карман галифе.
– Ты свой наган тоже в карман сунь. Мало ли что. Да кобуру застегни вот так. Помни, Сережа, – голос Игоря стал строгим, – чуть что… В общем, хорошо стреляет тот, кто стреляет первым.
– Ясно, – отпарировал Белов, – я Казачинского читал.
– Приятно иметь дело с интеллигентным человеком.
Игорь нажал на кнопку звонка. Дверь открылась сразу, будто их давно ждали. В проеме стояла женщина лет двадцати восьми, в легком синем платье, облегающем ладную фигуру.
– Нам нужна гражданка Попова Валентина Сергеевна, – сказал Муравьев.
– Это я, как вы правильно заметили, гражданка Попова B.C.
– Вы разрешите к вам зайти?
– Пожалуйста. Судя по голосу, это вы звонили мне час назад?
– Совершенно верно.
Муравьев улыбнулся, а глаза уже обшаривали прихожую, фиксируя в ней каждую мелочь, каждый предмет.
– Проходите. – Хозяйка рукой указала на полуоткрытую дверь в глубине прихожей. – Я одна.
– Если вы не возражаете, то я своего товарища здесь оставлю. У меня к вам, Валентина Сергеевна, дело деликатное.
– Ах так. А я действительно подумала, что вы из милиции, товарищ майор.
Игорь никогда не был в таком звании. Он именовался оперуполномоченным МУРа и, как работник центрального аппарата, носил две шпалы в милицейских петлицах, то есть то же самое, что и майор РККА. Но ему нравилось, когда его называли воинским званием.
Они вошли в комнату, и Игорь, продолжая начатую игру, улыбаясь самой обворожительной из всех своих улыбок, спросил:
– А вы когда видели Григория Яковлевича?
– Вот что, дорогой товарищ, покажите-ка документы.
Игры не получилось. Муравьев вздохнул и достал удостоверение. Попова прочитала его внимательно, опустилась на диван, показала рукой на кресло, приглашая гостя сесть.
– Непонятно, – в голосе ее Игорь уловил нотки раздражения, – совсем непонятно, такая серьезная организация и такие… мальчишеские шутки. Как понимать прикажете?
– Действительно, нехорошо получилось, – сознался Игорь, – но, я думаю, Валентина Сергеевна, вы меня поймете. Нам очень нужно знать, где Шантрель.
Говоря столь откровенно, Игорь очень рисковал: если Попова действительно связана с Шантрелем, то она немедленно поняла бы, что в угрозыске ничего не знают, и попыталась бы еще больше запутать следы. Но почему-то Игорь поверил ей. Поверил этой комнате, обставленной просто, но со вкусом, поверил веселым натюрмортам на стенах, а главное – большой фотографии на стене. С портрета смотрел мужчина в форме лейтенанта, серьезно сдвинув густые брови, словно взглядом этим полностью отрицал, что в его доме может произойти что-то нечестное, противозаконное.
– Я видела Шантреля неделю назад, ну дней пять. Я точно не помню. – Хозяйка удобнее устроилась на диване. – Он у меня вызывал странное чувство…
– Какое?
– Брезгливости, что ли, и жалости одновременно. Он был какой-то неестественный. Мне говорили, что у него горе, семья пропала без вести, а я этому не верила. У него глаза масленые, всегда противные очень. Я к нему как-то подошла и спрашиваю: вы, мол, в Минском комбинате не знали мою подругу художницу Стаею Шкляревскую? Он говорит: конечно знал. Я начала с ним о Минске говорить, я там работала, а он ни одной улицы не знает. Потом все за виски хватался: мол, извините, контузия, помню плохо.
– Это очень интересно, то, что вы о Минске рассказываете. – Игорь весь подался вперед. – Ну а еще что-нибудь?
– Он действительно оказался сволочью?
– Вроде бы. Кончим следствие, точно скажу.
– Так вы скажите, в чем его подозревают, или это нельзя говорить?
– Вам, я думаю, можно. Подозреваем в грязных махинациях с ценностями и продовольствием.
– Это очень похоже. Очень. Он мне несколько раз продукты предлагал. Говорил, что ему, мол, их родственники привозят. А один раз в компанию звал. В апреле. Пойдемте, говорит, Пасху праздновать.
– А куда звал, адрес, может быть, помните?
– Говорил, что к друзьям, где-то в районе станции метро «Кировская».
– Да, не слишком точный адрес.
– Знала бы – спросила.
– Я понимаю.
– А вы, кстати, товарища вашего позовите, что ему в коридоре-то сидеть. Я чай сейчас поставлю.
– В другой раз, Валентина Сергеевна. Как-нибудь потом, обязательно. – Игорь встал, надел фуражку. – Ну, извините нас за беспокойство: как говорится, служба.
– Жаль, что не могла толком помочь вам.
– Нет, вы нам с Минском оказали услугу.
– Тогда очень рада.
На улице Белов спросил Игоря:
– Ну как?
– Глухо. Правда, кое-что интересно. Вот, например: Шантрель приехал из Минска, жил там, работал, ценности из Ювелирторга привез, а города не знает. Как ты думаешь, что это означает? Вот и я не знаю.
Они шли по Тверскому бульвару, который, кажется, был таким же, как и до войны. Это было удивительно. Так же на лавочках сидели старики с газетами, старушки что-то вязали, дети играли в траве.
– Я из университета домой по этому бульвару каждый день ходил, – внезапно прервал молчание Белов. – Здесь было все так же, как сейчас. Будто войны и в помине нет.
– К сожалению, есть. – Игорь посмотрел по сторонам. – Вон она, видишь?
Между деревьями, словно глубокий шрам, изгибалась траншея-щель, слегка прикрытая дерном. Чуть подальше была вторая. Да, война добралась и сюда, до этих мирных уголков, до этой тишины, запаха липы, яркой майской листвы.
Данилов
Когда-то давно он читал о том, что человеческая жизнь похожа на полосатый матрас: узкие полосы – удачи, широкие – неприятности. Прочтя эти строки, а был тогда Данилов совсем молодым, шестнадцатилетним реалистом, он наглядно представил мир, расчерченный по этому принципу. Потом, естественно, забыл о прочитанном, но, работая в уголовном розыске, все чаще приходил к выводу, что не так уж не прав оказался тот самый литератор, написавший в журнале «Нива» за 1912 год уголовный роман «Золотая паутина».
Вот и теперь подтверждалось это парадоксальное сравнение. Начав дело Ивановского, они ступили на узкую полосу удачи, совсем узкую. А за ней начиналось широкое пространство безуспешных поисков. Если первые два дня принесли его группе относительный успех, то вот уже почти месяц Данилов и его люди не сдвинулись ни на шаг.
Вспоминая всю цепь удачных совпадений, Иван Александрович еще раз приходил к выводу: чем сложнее дело, тем легче идет оно поначалу. 7 мая, что уж тут греха таить, он втайне надеялся раскрыть убийство не позже чем через неделю. И предпосылки для этого были. Во-первых, показания Нестеровой о шофере-наводчике – только было собрались искать его, а он сам в милицию пришел. Потом уже Данилов проверил его показания, все совпадало. Червяков оказался человеком честным, трусливым немного, но честным. Во-вторых, показания самого Червякова, с помощью которых его ребята сразу вышли на Шантреля. И здесь, казалось, все идет как нельзя лучше: имитация кражи на комбинате, квартирная хозяйка – бывшая спекулянтка золотом. В-третьих, арестованные Муштаковым спекулянты опознали в одном из убитых человека, который приходил вместе с Володей Гомельским к ним с «обыском». Столько удачных совпадений – и сразу пустота. Дальше начиналась та самая широкая полоса неудач. За месяц дело не продвинулось ни на шаг.
– Что-то вы долго топчетесь на месте, орденоносная бригада, – сказал на очередном совещании начальник. – У меня это дело вот где. – Он похлопал себя ладонью по шее. – Вы, между прочим, по городу бегаете, воздухом дышите, а я перед начальством отдуваюсь. Молчишь, Иван Александрович?
А что Данилов мог ответить? Ничего, совсем ничего.
После совещания начальник попросил его остаться, сел на диван, расстегнул воротник гимнастерки.
– Ну давай вместе помозгуем над этим ребусом. Что же у нас есть?
– Немного.
– Это как смотреть. Есть Шантрель, есть приметы всех четверых, правда, двоих уже можем списать. Какие размеры обмундирования похищены?
Данилов сказал.
– Значит, остались двое: один ростом примерно сто семьдесят пять, а второй – сто шестьдесят пять. Так? Теперь, что дал ГУМ?
– Отпечатки принадлежат убитому, некоему Музыке Станиславу Казимировичу, проходившему по делу о вооруженном нападении на инкассатора в Брестской области. Он к нам в картотеку попал после воссоединения западных областей. До этого, как указано в справке, промышлял контрабандой.
– Подарочек. Непонятно только, почему он там не остался. При немцах ему бы хорошая должность нашлась. Ты обрати внимание. Попова из промкомбината тоже говорит о Минске, и груз Шантрель оттуда доставил, а города не знает.
– Да я уж думал об этом.
– Ну и чего надумал?
– Решил: пусть и Королев голову поломает.
– Передал ему данные?
– Официальное письмо послал. Я к тому, что и Широков с Минском был связан.
– То-то и оно. Папиросы есть?
– Нет, кончились.
– Подожди, я у Осетрова возьму, у него в столе всегда лежат.
Начальник вышел и через минуту вернулся с черной пачкой, на которой золотыми буквами было написано: «Герцеговина Флор».
– Смотри, чем разжился, – засмеялся он.
– Где он их берет? – завистливо поинтересовался Данилов. Он взял одну папиросу, понюхал ароматный табак.
– Тайна. Личная тайна Осетрова. Сам пытался узнать – не говорит. Но вернемся к нашим баранам. – Начальник глубоко затянулся, с силой выпустил струю дыма.
– Есть еще Гомельский.
– Между прочим, большая сволочь. Гастролер. Что о нем известно?
– Глухо. Как в воду канул. Его группа Муштакова ищет, весь город перевернули – пока ничего.
– Ладно. Теперь Спиридонова, старушка божий одуванчик. Как с ней, наблюдение за ее квартирой ведется?
– Круглосуточно, но пока ничего интересного.
– Дай-ка мне акт баллистической экспертизы. Так… Понятно… Так. – Начальник внимательно прочитал заключение экспертов.
– Я уже распорядился. Если где-нибудь будет применен наган или «ТТ», все данные к нам.
– Только по Москве?
– Нет, по области тоже. Кроме того, есть еще Григорий Яковлевич Шантрель.
– Да, да. Его и Гомельского фотографии и приметы отправлены на все контрольные пункты, всем отделениям. Ориентировки разосланы представителям НКВД и работникам особых отделов. Москву им покинуть практически невозможно.
Начальник погасил папиросу, встал, прошелся по кабинету.
– Ну, вроде ты все сделал.
– Более того, объявлен всесоюзный розыск, пусть и в тылу посмотрят.
– Вот что, Ваня, твое отделение, как работающее на самом тяжелом участке, решено укомплектовать полностью. Сколько у тебя не хватает людей?
– Семь человек с заместителем.
– Сегодня всех получишь.
– Откуда?
– Из тайных фондов. Замом к тебе идет Парамонов из Сокольнического райотдела.
– Николай?
– Он самый. Доволен?
– Очень.
– А оперативников дадим из числа присланных нам раненых сержантов и командиров и рядовых милиционеров.
– Их же учить надо.
– А где я тебе академиков возьму? В ГКО напишу, верните, мол, нам людей, ушедших на фронт? Вот Парамонов их учить и будет. А ты со своими выделяешься в отдельную группу по ликвидации банды «ювелиров». Так операцию закодируем.
– А как же с рынками?
– Этим Парамонов займется. Ты сейчас все силы брось на ликвидацию этих бандюг. Помни, что дело на контроле у замнаркома. Он мне вчера сам звонил. Безусловно, обстановку понимает, поэтому и приказал для твоей группы выделить эмку из наркомовского резерва. Так что давай действуй. Я тебя дергать не буду, но сроку дам до 1 сентября.
Данилов мысленно поблагодарил начальника. При такой ситуации это действительно большой срок. Можно было работать не торопясь, без излишней спешки, которая обязательно влечет за собой значительные ошибки. А их немало было за все время работы его, Данилова, в органах.
В тот же день Иван Александрович принимал пополнение. К нему направили четырех милиционеров из конвойного подразделения и троих военных, по состоянию здоровья негодных к службе в действующей армии. Милиционеры оказались людьми знающими, правда, опыта оперативной работы у них не было. А вот с демобилизованными ему просто повезло. Удружил ему Серебровский. Он позвонил Данилову по телефону и сказал:
– За тобой бутылка.
– Это за что же?
– Благодарить будешь всю жизнь, Ваня. Ребят тебе отобрал лучших. Сержант Никитин – бывший оперативник из Тулы, младший лейтенант Ковалев – начальник паспортного стола из Львова, а Ганыкин, лейтенант, юридическую школу окончил и нотариусом работал в Ленинградской области. Одним словом, юрист.
Новость была приятная. Иван Александрович пошел к начальнику и договорился, что Никитина и Ковалева назначит оперуполномоченными, а остальных пока помощниками. Потом вместе с Парамоновым они быстро получили для всех обмундирование, устроили их в общежитие недалеко от управления.
Утром следующего дня Иван Александрович вызвал Полесова, Муравьева и Белова.
– Вот, – сказал он, – прочтите приказ… Всем ясно? Освобождаю вас от всех дел. Передадите их Парамонову. Новички заканчивать будут. Весь сегодняшний день ваш. Помогите новым сотрудникам. Завтра начинаем работу. У меня все. Вопросы есть?
Вопросов не было.
Зазвонил телефон.
– Иван Александрович, к вам из госбезопасности товарищ поднялся, – предупредил дежурный.
Данилов еще трубку не успел положить, как в кабинет вошел Королев:
– У тебя совещание?
– Уже кончил. Идите, товарищи.
– Нет, ты их попроси задержаться. Как я понимаю, это и есть группа по работе над делом «ювелиров». Мое сообщение будет всем небезынтересно.
Королев взял стул и сел к окну, чтобы видеть находящихся в комнате.
– Вот какое дело, товарищи. Показания Поповой очень заинтересовали нас, мы послали своего сотрудника в оперативную партизанскую группу, действующую в районе Минска. В ее составе находилось несколько работников белорусского Ювелирторга. Наш сотрудник предъявил им для опознания фотокарточку Шантреля, ту самую, из его личного дела. Никто его не узнал. Это не Шантрель. Что нам удалось еще установить. – Королев достал из планшета блокнот. – Старший инкассатор Григорий Яковлевич Шантрель на грузовой машине с охраной выехал из Минска буквально за несколько часов до того, как в город вошли передовые немецкие части.
– Видимо, выехать выехал, – сказал Муравьев, – а в Москву доехал другой.
– Игорь! – Данилов строго поглядел на него.
– Ничего, ничего! – Королев полистал блокнот. – Дальше нами установлено, что дорога на восток в это время была блокирована, правда не надолго, фашистскими диверсантами. Так что выводы делайте сами.
– А вы что предполагаете? – спросил Полесов.
– Я думаю так, Степан Андреевич. Машину с ценностями немцы перехватили, охрану уничтожили, а потом подставили своих, они и довезли золотишко до Москвы. Комбинация почти беспроигрышная: человеку, спасшему большие ценности, поверят, да и документы у них были в полном порядке, переставить карточки – для специалиста дело плевое.
– Думаю, – сказал Данилов, – что если они пожертвовали ценностями, то неспроста посылали к нам этого человека.
– Насчет золота, – Королев усмехнулся, – они были спокойны. Считали, что захватят Москву с налета, так что ценности никуда не денутся. А вот для чего они человека послали, над этим подумать надо. – Он показал глазами на оперативников.
Данилов понял и сказал своим:
– Вы свободны, действуйте. О сохранении в тайне услышанного предупреждать, надеюсь, излишне? Идите.
Когда все вышли, Королев, навалясь грудью на стол, тихо сказал:
– Опять, видно, Иван Александрович, вторглись вы в нашу сферу. Я с Сергеевым говорил об этом, он не возражает против совместной работы. Давай договоримся: берешь человека, если что интересное – сразу к нам.
– Боишься, Виктор Кузьмич, что я государственную тайну разглашу?
– Нет, совсем не так. Ни за тебя, ни за твоих ребят я не боюсь. Я боюсь другого. Слышал, как Сергеев говорит: меньше знаешь – больше живешь. Ну ладно, хватит об этом. Я тут материалы смотрел. В допросе Спиридоновой сказано, что этот аферист, как его…
– Гомельский.
– Да, так вот, Гомельский и тот, кто выдавал себя за Шантреля, земляки.
– Точно. По нашим предположениям, они оба из Харькова.
– Вот какое дело, друг мой Данилов.
Королев встал, прошелся по кабинету.
– Есть одна комбинация, пока я еще не уточнил ничего, но через два часа полная ясность будет. Приезжай в наркомат к шестнадцати, – капитан поглядел на часы, – нет, лучше к восемнадцати. Лады?
– Хорошо. Буду.
– Ну тогда я не прощаюсь.

 

Данилов вышел из управления в семнадцать тридцать. Машину вызывать не стал: от Петровки до площади Дзержинского, где помещался наркомат, было двадцать минут ходу.
Погода испортилась, начал накрапывать мелкий дождик. Данилов ускорил шаг, через проходной двор вышел на Неглинную и оттуда быстро направился на Кузнецкий Мост.
В управление милиции Данилов заходить не стал. Он позвонил Королеву прямо из бюро пропусков.
– Пришел, – обрадовался капитан, – а я тут кое с кем договорился. Ты жди, я сейчас.
Через несколько минут он спустился по лестнице и повел Данилова длинным переходом в другое здание. Иван Александрович здесь был впервые, поэтому разглядывал все с любопытством.
– Что, любуешься нашим метро? – усмехнулся Королев.
– Солидно сработано.
– Фирма. Это тебе не уголовный розыск.
– Уж это точно.
– Мало почтения в голосе слышу, товарищ Данилов. – Королев засмеялся и показал на дверь. – Нам сюда.
Потом лифт поднял их на четвертый этаж, и они шли длинными коридорами мимо одинаковых дверей с круглыми цифровыми табличками.
– Все, пришли. – Королев толкнул дверь и пропустил Данилова вперед.
Из-за стола навстречу им поднялся лейтенант с зелеными пограничными петлицами.
– Товарищи Королев и Данилов?
– Они самые. – Капитан достал удостоверение.
Лейтенант бегло взглянул на него и показал рукой на дверь:
– Товарищ полковник вас ждет.
В небольшом кабинете, одну стену которого целиком занимала завешенная шторкой карта, за столом сидел полковник погранвойск.
– Товарищ полковник, капитан госбезопасности Королев и начальник отделения Московского уголовного розыска Данилов, – доложил Королев.
– Мне звонили о вас, садитесь. Я дал команду узнать, есть ли в районе действия партизанской группы интересующий вас человек.
Полковник нажал кнопку. В дверях появился адъютант.
– Никитина ко мне.
«А порядок у них железный», – подумал Данилов. Он не успел спросить у Королева, к кому и зачем они идут, и поэтому чувствовал себя не в своей тарелке. А спрашивать у Королева именно сейчас было совсем неудобно: что подумает о нем полковник-пограничник. Видимо, этот отдел имел какое-то отношение к партизанским отрядам.
Данилов решил пока ждать.
– Разрешите.
В кабинет вошел майор с такими же зелеными петлицами.
– Ну, что у вас, Никитин?
– Мы связались по радио и получили ответ. Пономарев, начальник уголовного розыска Харькова, действительно находится в указанном вами соединении.
– Спасибо. Можете идти. Ну вот, товарищи, интересующий вас человек нашелся.
– Товарищ полковник. – Королев мельком взглянул на Данилова, и Иван Александрович увидел сразу повеселевшие глаза капитана. – Товарищ полковник, нам надо послать туда своего человека.
– Ну что ж. На этот счет также есть распоряжение замнаркома. Кто полетит? Кто-нибудь из ваших сотрудников?
– Нет, мои, к сожалению, все заняты. Придется послать кого-нибудь из наших коллег. – Королев кивнул в сторону Данилова.
– Прекрасно. Поторопитесь. Он должен быть у меня к двадцати одному часу.
Только теперь Данилов понял все до конца. Пономарев был тем самым человеком, о котором говорил Муштаков. Надо лететь к нему и показать фотографию того, кто выдал себя за Шантреля.
В коридоре Королев сказал:
– Знаешь, где мы были? У начальника штаба ОМСБОН полковника Крылова.
Данилов присвистнул.
– Так-то. Видишь, как я все организовал. Теперь лови знай своих бандитов. Кто полетит?
– Я сам.
– Нет, брат, так не выйдет. Ты операцией руководишь, у тебя в руках все нити. Не выйдет.
– А жаль. Я на самолете ни разу в жизни не летал.
– Ничего, успеешь. Кончится война, возьмешь билет – и в Крым, с комфортом. Так кто полетит?
– Думаю, Муравьев.
– Это тот, молодой, с двумя шпалами?
– Тот самый.
– Вроде боевой парень. Не подведет?
– А чего сложного? На самолете туда и обратно да карточку Пономареву показать. Всего страху-то на сутки, – улыбаясь, сказал Данилов.
– Это точно. Дело пустячное. Рейс Москва – Великие Луки с посадкой в живописных местах, – в тон ему ответил Королев. Но тут же лицо его стало строгим. – Все может случиться, Иван Александрович, ведь в тыл летит.
– Я за него ручаюсь, Виктор Кузьмич, а если моего слова мало, то возьми у нас в парткоме рекомендацию, которую я вчера ему подписал. Для вступления в партию, между прочим.
Муравьев
Минут через сорок машина остановилась. По лобовому стеклу неожиданно скользнул узкий луч света.
– Документы! – скомандовал кто-то невидимый в темноте.
Полковник Крылов, сидевший на переднем сиденье, протянул бумаги. Часовой внимательно просмотрел их, потом передал кому-то. Наконец раздался голос:
– Пропустить!
Со скрипом распахнулись металлические ворота. «Наверное, приехали на аэродром», – понял Игорь.
Еще минут десять машина шла в кромешной темноте. Муравьев из-за спины Крылова, напрягая зрение, пытался разобрать что-нибудь впереди. Сначала ничего не было видно, но потом привыкшие к темноте глаза начали различать большой предмет, лежащий на земле. Он пытался понять, что это такое, но так и не понял.
Машина остановилась.
– Приехали, – обернувшись, сказал Крылов.
Игорь вышел на летное поле, направился за полковником. Постепенно контуры неизвестного предмета стали более четкими, и Муравьев понял, что это самолет. Вот только какой, он не знал.
К Крылову подошел военный и доложил, что все в порядке.
– Вот тот самый человек, которого приказано доставить в отряд, – сказал Крылов. – Подойдите, товарищ Муравьев.
Военный, поздоровавшись с Игорем, пробормотал фамилию.
– Скорее идите к трапу.
– Спасибо, товарищ полковник. – Игорь шагнул к Крылову.
– Не стоит, мы же одно дело делаем. – Он крепко пожал руку Игорю. – Помните, если что случится, действуйте по обстановке, не забывайте о звании чекиста.
– Я все сделаю. – Голос Муравьева сорвался от волнения.
– А вот волноваться не надо, это же наша работа. Ну, счастливого полета. – Полковник легонько подтолкнул Игоря к машине.
У трапа его кто-то услужливо подсадил.
– Осторожнее, осторожнее, – предупредил чей-то голос.
Игорь, оступившись, шагнул в черный проем двери. В салоне пахло бензином, нагретым металлом и еще чем-то непонятным. Он сделал несколько шагов по покатому полу. Впереди в темноте светились приборы. «Кабина», – понял Игорь. Он вдруг больно ударился коленом о какой-то острый выступ, почти упал на узкое металлическое сиденье у борта.
Колено заныло, и Игорь невесело подумал, что в такой ситуации ему только ногу сломать не хватает.
Постепенно он освоился с темнотой и понял, что кроме него здесь есть еще люди.
Загрохотал пол под чьими-то тяжелыми шагами, с лязгом закрылась дверь. Потом взревел мотор, и машина, чуть подпрыгивая, покатилась по полю.
Сразу же вспыхнула маленькая лампочка над дверью кабины пилотов, и Игорь увидел, что у противоположного борта сидят три человека в комбинезонах и летных шлемах. В салон вышел стрелок. Пройдя в хвост самолета, он занял место у турельного пулемета.
– Кто хочет, может курить, – бросил он на ходу.
Игорь достал папиросы, протянул пачку своим спутникам. Они молча взяли и так же молча закурили. Видимо, разговаривать никому не хотелось. Прислонившись к борту, Муравьев весь отдался новому ощущению – ощущению полета.
Несколько часов назад в управление приехал Данилов и, вызвав его в свой кабинет, сказал:
– Собирайся, полетишь к партизанам.
Он сразу не поверил. Начальнику отделения пришлось несколько раз подряд повторить эту фразу, пока смысл ее дошел до Игоря.
На инструктаж и сборы ушло около часа. Муравьев спорол с гимнастерки петлицы, отвинтил орден, вместо милицейского герба прикрепил к фуражке звезду. В одном он слукавил. Свое муровское удостоверение не оставил в сейфе, а взял с собой. На всякий случай. Кроме того, в полевую сумку он сунул пять снаряженных обойм к «ТТ». Всего получилось семь. И потом, через день, понял, как был прав, запасаясь лишними патронами.
Муравьев не чувствовал, сколько прошло времени. Дремотное состояние охватывало его. Постепенно гул двигателей начал затихать. Спало возбуждение первых часов, и стали сказываться бессонные ночи.
Он, кажется, уже спал, когда вдруг услышал чей-то резкий голос:
– Заходим на костры! Приготовить оружие!
Игорь открыл глаза и расстегнул кобуру.
– Слышь, друг, помоги снять. – Воздушный стрелок возился с пулеметом.
– А зачем? – поинтересовался Игорь.
– На посадку заходим, мало ли что… Вот так, спасибо.
Вдвоем они установили тяжелый ШКАС, развернули его пламегасителем к дверям.
– Ну, – стрелок улыбнулся, – пронеси господь.
Самолет, подпрыгивая, побежал по земле. Моторы заглохли, и сразу же наступила томительная тишина. Игорь достал пистолет, напряг слух. Дверь кабины распахнулась.
– Порядок, ребята, прибыли.
В темноте остро пахло какой-то пряной травой, где-то невдалеке плескалась вода. И это показалось Муравьеву слишком мирным и спокойным, точно таким же, как прошлым летом на даче в Раздорах, когда они с Инной вечерами ходили гулять к Москве-реке.
Вокруг закипела работа. Кто разгружал самолет, кто подтаскивал свежесрубленные деревья и складывал их рядом с машиной, готовясь, видимо, замаскировать ее на день.
Только один он стоял как бы в стороне и был совершенно чужим для этих людей.
– Эй, летуны, – раздался чей-то веселый голос, – кто из ваших пассажиров Муравьев?
– А ты их сам спроси, – ответили недовольно. – Наше дело кучерское – вези, а ваше – документы проверять.
– Муравьев я! – крикнул Игорь.
– А… Коллега. Привет, привет московским сыскорям. – Навстречу Игорю шагнул высокий человек в милицейской форме. Он крепко пожал протянутую руку. – Пойдем. Тебя как зовут?
– Игорь.
– А меня Пономарев, Борис, между прочим. Пошли ко мне, там поговорим, и отдохнуть с дороги я тебя устрою.
Они пересекли поляну и свернули на еле приметную тропинку. Шли минут десять.
– Прибыли. Заходи.
Игорь увидел землянку, прямо на ее накате росли березки. Они спустились вниз по обшитым досками ступенькам.
– Подожди, – предупредил Пономарев, – здесь у нас тесновато, я сейчас свет зажгу.
Над потолком вспыхнула автомобильная фара.
– Для тебя, столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.
Игорь огляделся. Землянка была довольно просторной: две койки, стол посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского, под ними висели автоматы.
Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и бланки протокола.
– Та-ак, – протянул Пономарев, – я смотрю, дело серьезное. Значит, по всей форме допрашивать будут.
Он сел напротив. И только теперь Муравьев смог как следует разглядеть его. Скуластое лицо с крепким носом, белобрысая челка, спадающая на брови.
– Я являюсь оперативным уполномоченным одного из отделений Московского уголовного розыска, – сказал Игорь и достал из кармана удостоверение.
Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.
– Слушаю вас.
Голос его стал строгим, официальным.
– Товарищ Пономарев, Борис Алексеевич, я обязан допросить вас в качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.
Муравьев разложил на столе три фотокарточки, на одной из которых под номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.
Пономарев аккуратно, один за другим, брал снимки и очень внимательно рассматривал их, близко поднося к свету.
«Неужели не узнает, – подумал с тревогой Игорь. – Ну узнай его, узнай, пожалуйста».
– Пиши. – Пономарев положил карточки на стол. Глаза его смотрели так же спокойно, в лице ничего не дрогнуло.
«Мимо», – похолодел внутренне Муравьев. И пока он заполнял официальные данные, на душе у него было скверно. Пономарев же ровным, бесстрастным голосом диктовал:
– На фотографии под номером два мной опознан…
Он посмотрел на Игоря, чуть заметно усмехнулся краешком рта:
– Ну что ты на меня уставился? Пиши. Итак, мной опознан особо опасный преступник Генрих Карлович Гоппе, 1899 года рождения, уроженец Харьковской области, из немецких колонистов. Социальное положение – сын крупного землевладельца. В 1925 году вступил в открытую борьбу с советской властью. Находился в банде Смурого, после ее ликвидации из нескольких ушедших бандитов организовал группу, которая совершала вооруженные налеты на ювелирные мастерские в Харькове, Одессе, Киеве. Дважды судим. Последний раз, в 1940 году, приговорен заочно к смертной казни. Из-под стражи бежал. Так… Что еще?.. Да, фамилию немецкую Гоппе изменил в 1930 году. Стал Гоппа Геннадий Кузьмич. Впрочем, фамилий у него было много. В наркомате его дело есть, там и поглядите. Все, что ли?
Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым и радушным хозяином:
– Ну, давай подпишу.
– Прочти. – Муравьев пододвинул бумагу.
– Ладно, верю. Слушай, да на тебе лица нет.
– Месяц твоего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.
– Так давай меняться. Ты здесь оставайся, а я в Москву Генриха Карловича ловить поеду.
– Нет уж, каждому свое.
– Это точно. Но я тебе, Игорь, не завидую. Нет, не завидую, – повторил Пономарев. – Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером совсем молодым был в Киеве, брали его на Подоле, ушел он тогда, а плечо мне продырявил. Ты учти, он стреляет как бог.
– Что-то я в тире богов не встречал.
– Ну ладно, как снайпер. В общем, с ним надо чуть что – и… – Пономарев щелкнул пальцами. – Понял? Ну, ложись поспи. У тебя целый день в запасе. Отоспись малость.
Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.

 

…Проснулся он с ощущением необычайной легкости. Так бывало раньше, в первые дни летних каникул, когда экзамены позади, лето кажется длинным и каждое утро обещает что-то приятное и новое.
– Ну, наконец, а я-то думал, что ты экзамен на пожарного сдаешь, – раздался веселый голос Пономарева.
– Это как же? – Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые ноги. В низкую дверь пробивался узкий луч солнца и приятно пригревал влажные от тепла пальцы.
– Это у нас так раньше говорили. Я родом-то из Липецка. Там до революции пожарная часть была. Так пожарники весь день спали. А потом по городу шатались опухшие. У нас смеялись: проспишь день на одном боку, значит, экзамен на пожарного сдал.
– Я-то, видно, не готов в липецкую команду.
– Ничего, война кончится, отоспимся. Ну, обувайся, пошли мыться.
– У тебя горячей воды нет?
– Есть. А зачем тебе?
– Побриться хочу. Как-никак столица.
– Сейчас принесу.
Быстро побрившись, Игорь вышел из землянки умыться и наконец-то рассмотрел лагерь. Прямо между деревьями виднелись накаты землянок, несколько шалашей приткнулись у кромки леса. Мимо него ходили какие-то люди в штатском, но с оружием; прислонясь спиной к телеге, глядела на Игоря высокая девушка в гимнастерке. Невдалеке горели костры.
– Мы пищу днем готовим, – пояснил Пономарев, – ночью нельзя. Немцы летают, обнаружить могут.
– А днем по дыму?
– А где он, дым-то?
Действительно, костры почти не дымили.
– Мы березовые дрова специально сушим. Они быстро горят, жарко и без дыма.
Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.
– Потом посмотришь, пошли обедать.
– Как – обедать?
– Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.
После обеда Пономарев показывал ему лагерь. Они заходили в землянки, посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.
Игорь знакомился с самыми разными людьми: рядовыми партизанами, командирами и даже с комиссаром бригады. Его очень удивило, что в лагере много девушек, причем большинство из них были москвички, окончившие специальные школы.
Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:
– Пора собираться. Пойдем заправимся на дорогу.
В землянке собралось несколько человек, как понял Игорь, все работники Харьковского управления НКВД. Один из них быстро разлил по кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.
– Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас всех, оперативников.
Игорь глотнул, и у него перехватило дыхание. Ром был необыкновенно крепким.
– Ты не удивляйся, – сказал ему Пономарев. – Это мы только по поводу твоего отъезда. А так у нас очень строго с этим делом.
Потом, когда пили чай, он наклонился к Игорю и смущенно прошептал:
– Ты мне отлей своего одеколона немного. Понимаешь, девушка одна просила…
– Да я тебе весь отдам, и мыло, и лезвия, если хочешь. У меня в Москве еще есть. – Игорь обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить доброго человека за заботу.
– Вот спасибо тебе. А я даже попросить боялся. Я тебе тоже от всех нас подарок приготовил.
Пономарев подошел к кровати и вытащил из-под подушки две блестящие кожаные кобуры.
– На, владей. «Парабеллум» и «вальтер». Патронов к ним сейчас насыплю.
В дверь землянки кто-то заглянул.
– У вас человек из Москвы? Командир приказал срочно к самолету.
Игорь попрощался с Пономаревым у самолета. Вылет почему-то задерживали. Пилоты нервничали. Муравьев сел на поваленное дерево, закурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Он курил и слушал ночь. Она была наполнена звуками, и звуки эти то замолкали, то вновь приближались к нему: казалось, что кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, отгоняя друг друга, смолкали вдалеке.
Ночь была пряной и росистой. И Муравьеву вдруг показалось, что никакой войны вовсе и нет, и захотелось ему, чтобы не кончалось очарование этой прекрасной, теплой ночи.
– Закурить есть? – Рядом сел воздушный стрелок.
Игорь протянул пачку на голос:
– Чего ждем?
– Человека одного. Приказ из Москвы пришел обязательно забрать. Вот и ждем. А ночь-то идет.
– Ну и пусть идет.
– Смешной ты человек. Авиация – расчет точный. Мы можем только в темноте летать. Со светом мессеры появляются, встретишь их и… привет родителям.
Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:
– А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают: доставить этого человека немедленно.
Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и ждать.
Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревел мотор самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.
– Все? – пытаясь перекричать шум двигателя, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.
– Все! – ответил стрелок.
Машина, подпрыгивая, побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.
Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. В свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.
Перед Муравьевым сидел типичный немецкий офицер. Вернее, типично немецкой была нижняя половина. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета летная кожаная куртка.
– Что, – засмеялся незнакомец, – обмундирование мое не нравится? – Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. – Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин.
– Откуда вы знаете мою фамилию?
– В отряде сказали. Предупредили, с кем полечу в Москву. Ну, как она?
– А вы давно там не были?
– С тридцать девятого.
– Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.
– Тяжело было в сорок первом? А мы переживали очень.
– Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.
– Да ну?! Все?
– Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.
– Приеду, – мечтательно сказал Зимин, – высплюсь – и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?
– Эвакуировали.
– Жаль. – Зимин длинно зевнул. – Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.
И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становится для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.
Открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман:
– Ну, как вы тут? Порядок? Через двадцать минут должны дойти.
Не успел он закрыть дверь, как вся кабина наполнилась грохотом, это заработал над головой крупнокалиберный пулемет. Со звоном посыпались на пол большие гильзы. Машину затрясло.
«Напоролись», – подумал Игорь и вспомнил разговор со стрелком. Страха не было – лишь неприятное ощущение собственного бессилия, видимо, оттого, что он не участвовал в бою и не мог этого сделать.
Внезапно прямо над его головой что-то рвануло, и Игорь увидел, как Зимин, согнувшись пополам, упал на пол кабины. Пулемет замолк, салон наполнило дымом. Чей-то голос крикнул:
– Держись! Садимся!
Потом он испытал чувство стремительного падения, раздался треск, и Игорь потерял сознание.
Очнулся он от боли. Первое, что увидел, – это лицо пилота, склонившегося над ним.
– Где сумка? – спросил Муравьев.
– На тебе. Очнулся, слава богу. Встать можешь?
Игорь, опершись руками о росистую траву, поднялся. Ничего не болело, только немного шумело в голове. Он огляделся. Метрах в двадцати горел самолет. Штурман перевязывал Зимина, лицо которого побелело от боли. Рядом на траве стоял пулемет.
– Что делать будем? – спросил Муравьев пилота.
– Когда мессеры напали, штурман с Москвой связался. До линии фронта километров пятнадцать. Нам дали место, где можно ждать до темноты поисковую группу. Давай возьмем ребят и двинем потихоньку.
– Надо бы носилки соорудить.
– Нет времени. Понесем на себе, по очереди: двое несут, один отдыхает.
Внезапно вдалеке послышался лай собак.
– Быстрее! – крикнул штурман. – Чего вы там копаетесь!
– Отставить! – хрипло скомандовал Зимин. – Я старший по званию, поэтому мне приказывать. Всем отойти, Муравьев, ко мне!
Игорь подошел к лежавшему, опустился на колени.
– Слушай меня. С нами вы не уйдете от погони. Мы останемся…
– Нет, – Игорь покачал головой, – мы вас не бросим.
– Бросите. Еще как бросите. Потому что дело не в нас. Дело вот в этом пакете. – Зимин, сморщившись от боли, вытащил из внутреннего кармана куртки сверток. – Ты доставишь его вместо меня. Помни – от этого зависит не одна моя или твоя жизнь. От этого зависит жизнь сотен, тысяч людей, так что действуй… – Он устало откинулся на траву, помолчал. – И еще. Как только перейдешь к нашим, свяжись с комиссаром госбезопасности Новожиловым. Запомнил? Повтори.
– Новожилов.
– Расскажешь ему все, отдашь пакет и скажешь, что Март ждет Пианиста каждую нечетную пятницу. Повтори… А теперь положите нас со стрелком к пулемету, мы им покажем цирк на конной тяге… Постой. Пистолет один оставь… к которому у тебя патронов больше…
Игорь отстегнул кобуру с «ТТ», вынул из сумки пять запасных обойм.
Собаки были уже где-то совсем рядом. Их заливистый лай звонко несся над утренним лесом.
– Уходите! – крикнул Зимин. – Слышите? Уходите!
Когда они отбежали примерно на километр, за спиной басовито заработал ШКАС. Ему ответили глухие автоматные очереди. Игорь остановился, схватился за кобуру.
– Вперед! – крикнул, задыхаясь, пилот. – Тебе такое доверили! Вперед!
Когда они тяжело бежали прямо по ручью, шум боя за их спиной постепенно стих…
Часа через четыре, измученные, они сделали привал. Штурман достал карту и компас, что-то отмерил на карте циркулем, посмотрел на солнце, потом на часы.
– Все, командир, вышли. Мы на месте, – сказал он. – Теперь надо ждать.
Они лежали молча и ждали темноты. А летний день, как назло, тянулся долго. Казалось, что время остановилось и ночь больше никогда не придет сюда. Наконец, когда солнце приблизилось к вершинам дальних елей, совсем рядом затрещали сучья.
Игорь вынул пистолет, передернул затвор. Краем глаза он увидел, что летчики тоже достали оружие.
В нескольких шагах от них послышалась немецкая речь. Сучья затрещали громче, и на тропинку вышли человек семь гитлеровцев. Они шли спокойно, смеясь и громко переговариваясь.
Игорь весь напрягся. Палец словно прикипел к спусковому крючку. Стволом пистолета он провожал каждого проходившего мимо него солдата. И долго держал в прорези прицела спину последнего гитлеровца, до тех пор пока тот не скрылся в кустах.
Когда спало напряжение, он почувствовал невероятную усталость и страшное безразличие ко всему, что было вокруг. Лежал, лицом уткнувшись в колючий мох, и вдыхал запах нагретой солнцем, но все еще сыроватой земли. И ему не хотелось ни двигаться, ни поднимать голову, словно он спал и видел хороший сон, который немедленно исчезнет, как только он пошевелится.
– Ты как, – услышал он шепот пилота, – чего замолчал?
– Не могу, – сквозь зубы не проговорил, простонал Игорь.
– Ничего, терпи, придет наше время по счету получать.
Когда Игорь поднял наконец лицо, он увидел, что наступила темнота. Сколько же он лежал уткнувшись лицом в землю, сколько находился в этом состоянии полузабытья?
Первым хруст веток услышал штурман. Он толкнул рукой пилота. Прислушались: со стороны линии фронта кто-то шел. Они вновь приготовили оружие. Треск все приближался. Наконец где-то совсем рядом крикнула кукушка.
– Наши, – прошептал штурман. – Слава богу.

 

…Потом они вместе с группой разведчиков переходили линию фронта. Спроси Муравьева на другой день, как все это было, он не рассказал бы. Не смог бы вспомнить все в деталях. Лишь какие-то отрывки, как вспышки, зафиксировались в его мозгу: лесная чащоба, потом стремительный рывок через нейтральную полосу, грохот автоматов, мертвенный свет ракет в ночном небе…
Помнил только, как сидел уже в землянке особого отдела дивизии. Начальник отдела, маленький худощавый майор, допросив их по всей форме, ушел на пункт связи ВЧ докладывать в Москву. Его не было часа полтора. Они сидели в разных углах землянки, напротив каждого из них – по сержанту.
Наконец майор пришел. Он долго смотрел на Игоря, словно жалея, что его придется отпустить, и сказал:
– Вас приказано накормить и немедленно доставить на аэродром, за вами послан самолет. Просьбы какие-нибудь имеются?
– Дай, наконец, поесть и выпить, – сказал пилот. – А то мы второй день маковой росинки во рту не держали. Разучились жевать, наверное.
– Все приготовлено. Приведете себя в порядок и ужинайте.
Игорь брился перед маленьким зеркалом, поставив лампу рядом с ним. Свет падал на мокрые от воды волосы, они отливали серебром.
«Словно седые», – подумал он и, положив бритву, пошел умыться еще раз.
Когда, уже умытый, свежий, в начищенных сапогах и выглаженной гимнастерке, он сел за стол, штурман поглядел на него и присвистнул:
– Здорово тебя скрутило, Муравьев, полголовы поседело за один день.
Данилов
Он ничего не сказал Игорю. Совершенно ничего. Муравьев так и не узнал, сколько папирос выкурил его начальник за эти два дня и о чем говорил он со знакомым врачом. Не узнал он и то, что теперь в ящике стола Ивана Александровича, там, где раньше лежали только патроны, заняла место совсем неприметная скляночка. Неприметная, но ох как теперь нужная Данилову. Без нее тот слово дал шагу не делать. Да и как без нее обойтись, если частенько щемило слева. А положишь таблетку под язык, и все проходит.
Нет, ничего не сказал начальник отделения своему оперуполномоченному. Только руку пожал крепче и дольше обычного да как бы между делом бросил:
– Молодцом, старина. Сработано как надо.
И Муравьев знал, что больше начальник ничего не скажет, да этого и не требовалось. Зачем пустые слова? Нужно работать. А работы действительно хватало.
В тот же день из архива наркомата прислали дело Гоппе. Любопытное оно было, это дело. Любопытное и поучительное. Прочитав его, Данилов еще раз убедился в том, что только война позволила таким, как Генрих Карлович, он же Геннадий Кузьмич, всплыть на поверхность. Если бы не она, недолго бы находился Гоппе в бегах, приговор привели бы в исполнение.
В материалах дела обнаружил Данилов любопытную подробность. Оказывается, Владимир Ефимович Шустер, он же Володя Гомельский, скупал и перепродавал добытые бандой Гоппе драгоценности. Теперь все вроде бы вставало на свои места. Хотя дальше снова была неизвестность, широкая полоса неизвестности.
В показаниях Спиридоновой фигурировала некая блондинка, работавшая в торговой сети. И эту версию отработали, дружно, всей группой. Две недели ездили по всем торговым точкам. Конечно, попадались похожие, но не та.
И снова приходилось все начинать сначала. Надежда, что где-нибудь всплывут сапфировые серьги или серебряная печать, тоже была призрачной.
Так прошел весь июль. Начался август.
Но недаром Данилов твердо верил в силу улик. Не могли они кануть бесследно, как в воду. Должны всплыть. Только когда – вот вопрос.
7 августа Данилову позвонил Скорин из областного угрозыска:
– Иван Александрович, извините, что беспокою. – Скорин был человеком вежливым. – Хочу вас некоторым образом обрадовать. В райцентре убит человек, пуля выпущена из интересующего вас нагана. Спецсообщение я уже послал.
«НАЧАЛЬНИКУ МУРА
СРОЧНО!
СПЕЦСООБЩЕНИЕ
6 августа 1942 года участковый уполномоченный старший милиционер Ефимов обнаружил на пересечении дорог рядом с лесным массивом труп гражданина Ерохина Василия Петровича, работавшего председателем колхоза «Светлый путь». На месте преступления следов не обнаружено. Из тела покойного извлечена пуля от револьвера системы «Наган», калибр 7,62 мм. По данным экспертизы, пуля выпущена из оружия, разыскиваемого Московским уголовным розыском по делу об убийстве гр. Ивановского.
Далее сообщаю, что Ерохин В.П. до начала войны работал в райкоме партии. Во время оккупации района немцами находился в партизанском отряде. Награжден медалью «За боевые заслуги».
Проведенные нами оперативные мероприятия пока никаких результатов не дали.
ОБЛУГРОЗЫСК. Скорин».
Назад: Глава 1 МОСКВА. 8 АВГУСТА
Дальше: Глава 3 МОСКВА. 8 АВГУСТА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)