Данилов и Никитин
Первые два дня они, как на работу, ходили в спецкомендатуру, знакомились с делами уголовников, отправленных из Москвы в «зону сотку». В основном спецконтингент работал на кирпичном заводе, торфоразработках и в многочисленных совхозах и колхозах. Хозяйства все небогатые.
Когда председателем райисполкома был Кравцов, а первым секретарем впоследствии изгнанный из партии за потерю бдительности Васильев, район еще держался. Новое начальство, выдвинутое из местной номенклатуры, дело валило, как могло, подменяя знания и опыт идеологической трескотней. Но для спецкоменданта такое положение стало сегодня выгодным. Рабочие руки были в цене, и бывших зэков пачками отправляли в колхозы.
Данилов, просматривая дела, встречал своих давнишних знакомцев, выселенных в «зону сотку». Здесь были и крупные воры-домушники, и знаменитый налетчик Сережа Сукно, король карманников Марьиной Рощи Коля Наперсток. В общем, всякого добра здесь хватало.
– Да, повезло, – засмеялся Никитин, – по авторитетному урке на один квадратный метр.
– А вы не тревожьтесь, товарищ майор, – вмешался в разговор оперативник из комендатуры, – они здесь не балуют. Здесь они тихие. В Москве промышляют, а некоторые в Ленинград ездят. Конечно, и по районным городам. А так народ они вполне тихий.
– Ну что же, – Никитин засмеялся весело, – это значит, пусть блатарь ворует, только не у меня. Что твои агенты говорят?
– Вот то же и говорят.
– Значит, ты считаешь, что они все перековались? Так, что ли? Ударниками стали?
– Кое-кто стал.
– Вот вы, младший лейтенант, – Данилов поднялся из-за маленького замначного стола оперчасти, – дали бы нам списочек этих людей.
– Мы на них опираемся, товарищ полковник.
– Я понимаю, но есть же такие, которые пока не работают с вами.
– В основном политические. Но они на особом учете в райМГБ.
– Ну что же, спасибо и на этом.
– Да о чем вы говорите, товарищ полковник. Только у меня одна просьба есть, – сказал опер.
– Какая?
– Если вы кого из наших заловите, позовите меня.
– Непременно.
– Вот спасибо. А то с прежним начальником розыска у нас понимания не было.
Спецкомендатура помещалась на окраине города, в приземистом одноэтажном домике, выложенном из темно-красного кирпича.
Видимо, владел им когда-то человек тщеславный, мечтавший оставить о себе память. Поэтому и выложил над дверями свои инициалы «Н. К.» и год «1905». Хороший был домик, а главное, конечно, сад. Огромный, заросший. Посмотришь, и кажется все декорацией к чеховской пьесе.
Посмотришь на красоту эту и никогда не подумаешь, что живет в этом прекрасном саду столь неприятное учреждение.
На углу Почтовой улицы рядом с ними остановилась «победа».
– Данилов! – крикнул кто-то из окна машины.
Данилов остановился.
– А ну-ка, подойди сюда.
Данилов пригляделся и увидел капитана с погонами госбезопасности, развалившегося на переднем сиденье.
– Вы меня ни с кем не перепутали, капитан?
– Я сказал – подойди, – рявкнул чекист.
– Потрудитесь выйти из машины, когда разговариваете со старшим по званию, – холодно ответил Данилов.
– Я начальник райотдела МГБ, – грозно произнес капитан.
– Вы для меня всего-навсего капитан.
– Ишь ты. – Капитан открыл дверцу. – Ты видел, Чепкин, – повернулся он к шоферу, – какие московские милиционеры гордые, а?
Он вылез из машины. Маленький, с короткими, толстыми ногами, на которых чуть не лопался хром сапог, собранных в гармошку. Он стоял перед Даниловым в расстегнутом кителе, засунув руки в карманы галифе.
– Потрудитесь, капитан, привести себя в порядок, когда обращаетесь к старшим офицерам. Потом, вы пьяны, о чем я немедленно доложу руководству вашего управления.
Данилов сказал все это холодно, не меняя интонаций, повернулся и пошел к райотделу.
– Неужели доложите? – спросил Никитин.
– А как же, Коля. Иначе эта скотина меня каждый день доставать будет.
Дежурный встретил их прямо у райотдела:
– Товарищ полковник, квартирная кража.
– Где?
– На улице Жданова, в доме семь.
– Группа выехала?
– На мотоцикле уехали лейтенант Шелков и эксперт.
– Давно?
– Минут пять назад.
– Транспорт есть? – автоматически спросил Данилов. По привычке спросил. Не мог привыкнуть после МУРа к райотдельской бедности.
Дежурный развел руками:
– Вас милиционер проводит коротким путем.
Ну что ж. Надо идти пешком, тем более что все их имущество – пистолеты в кобуре под пиджаками.
Улица Жданова была не так далеко, но милиционер знал самый короткий путь через тайные лазы и проходные дворы.
Они пролезли в дыру забора, прошли по краю огорода, потом проскочили в калитку и вышли на маленькую тихую улицу. Между двумя домами был узкий, как дупло, проход. По нему они вышли на полянку. Удивительную, совсем не городскую, всю заросшую желтыми цветами. Прошагали по ней и выскочили на зады райкома партии, прошли через двор Дома Советов, так здесь называли дом, в котором проживало все местное начальство, и вышли на улицу Жданова.
Идя по проходным дворам и щелям, Данилов подумал о том, что нужно будет облазить весь город, чтобы знать все лазы и проходняки.
Дом номер 7 притаился за высоким зеленым забором. Прямо на дощатом тротуаре стоял райотдельский обшарпанный мотоцикл, на коляске которого красовалась подправленная надпись «милиция».
Милиционер-водитель сидел на лавочке и пытался развинтить какую-то деталь. Увидев начальство, он встал.
– Шелков там?
– Так точно, товарищ полковник.
Они вошли во двор, уложенный красным кирпичом, за домом виднелся сарай, из которого доносились возмущенные крики некормленых поросят.
– Неплохо живут хозяева, – сказал Никитин.
– Так, товарищ майор, – пояснил милиционер-провожатый, – здесь Мария Наклейкина живет. Буфетчица с вокзала. Она этот дом в прошлом году купила.
– Значит, знали, куда шли.
На крыльцо выскочил Шелков:
– Товарищ полковник, уркаганы Машку связали, в подвал засунули. Она развязалась…
– Пойдем посмотрим.
Богато жила Наклейкина по местным понятиям. Три комнаты, обставленные добротной мебелью, на стенах ковры, буфет, забитый немецким хрусталем. Именно такие бокалы и рюмки вывозили из Германии в качестве трофеев. В комиссионках и с рук они стоили вполне прилично.
Мебель была разномастная, но тоже из комиссионки. Вполне приличная мебель.
Эксперт Тимохин отпаивал Наклейкину водой. Она ничего не говорила, только мычала.
В углу сидел паренек лет шестнадцати и крупный мужик в форме железнодорожника.
– Это свидетели, – показал на них Шелков.
– Хорошо, вы пока хозяйку в чувство приводите, а я со свидетелями поговорю.
– Пошли, сердечная, – Никитин подхватил под руку хозяйку, – пошли, приляжешь и расскажешь мне все.
– С кого начнем? – Данилов присел на стул.
– С Леши начинайте, – степенно ответил железнодорожник.
– Значит, ты – Леша?
– Да.
– А полностью?
– Наклейкин Леонид Петрович.
– Вот и славно. Начинай по порядку, Леонид Петрович.
– Я к тете Маше пришел. Мы договорились, что я в одиннадцать приду, помогу ей по огороду.
– Ты говори спокойнее. – Данилов поощрительно улыбнулся. – Не спеши.
– Я в дверь постучал – никого. Обошел дом, окна открыты, никого нет. Я удивился: тетя Маша, когда уходит, всегда окна закрывает и ставни запирает. Тогда я в комнату залез.
– В комнате все так и было?
– Да, я заметил, что все шкафы раскрыты, вещи на полу, посуда побита… Я тогда начал тетю Машу искать… На кухню забежал, слышу – в погребе стонет кто-то… Я хотел открыть, а на крышке шкаф стоит…
– Дальше я расскажу, – степенно сказал железнодорожник. – Сосед я. Лагутин Сергей Фролович, работаю машинистом тепловоза. Когда ко мне Лешка прибежал, я сразу недоброе почуял.
– Почему?
– А потому, товарищ…
– Зовите меня Иван Александрович.
– А потому, Иван Александрович, что повадился к ней ходить один фармазон.
– Кто?
– Фамилию не скажу, а имя ему – Колька. Он всю дорогу в буфете на станции крутился или в ресторане. Да в горклубе я его в бильярдной встречал. Люди на работу, а он – шары катать. Из урок он, сюда высланных.
– Так, интересно. – Данилов задумался. Если этот урка Колька шел на грабеж открыто, значит, решил рвать с поселения.
– Можно продолжать, Иван Александрович? – спросил Лагутин.
– Да-да, конечно.
– Мы сюда прибежали. Шкаф отодвинули, Марию полуживую из подвала вытащили. Я велел Лешке к телефону бежать, а сам топор взял и караулить стал.
– Спасибо. Наш товарищ запишет ваши показания, а пока побудьте в качестве понятых.
– Иван Александрович, – в комнату заглянул Никитин, – дело срочное.
На кровати в спальне сидела Наклейкина. Она уже пришла в порядок. На тумбочке стояла початая бутылка водки. Никитин успокаивал потерпевшую старым способом.
– Вы послушайте, что она говорит. Давай, Маня, расскажи товарищу полковнику то, что мне говорила.
– Они… Товарищ… Они…
– Глотни-ка, Маня, еще пять капель. – Никитин плеснул в чашку водки.
Наклейкина выпила, сморщилась и посмотрела на Данилова вполне осмысленными глазами:
– Манто взяли… Чернобурки две… Часов мужских трое…
– Ты, Маня, разговор их нам поведай. – Глаза у Никитина горели охотничьим азартом.
– У них наганы…
– Сколько? – спросил Данилов.
– Три.
– Зачем?
– Они, я подслушала, сберкассу сегодня грабить будут.
– Когда?
– В перерыв.
Данилов взглянул на часы – в его распоряжении оставалось тридцать пять минут.
У него два милиционера, Никитин, Шелков и он. Всего пять. Вполне хватит.
– Шелков!
В комнату вошел лейтенант.
– Ты сберкассу городскую знаешь?
– Так точно, моя сестра там заведующая.
– Тем лучше. Второй вход в нее есть?
– Есть. Задний ход в палисаднике. А что случилось, товарищ полковник?
– Брать ее будут сегодня в тринадцать.
– Как «брать»? – не врубился Шелков.
– Грабить то бишь.
– Да не…
Данилов не дал ему договорить:
– Сколько ходу до сберкассы?
– Минут семь.
– Значит, десять. Пять – восемь минут на переговоры.
– Надо в райотдел позвонить, – перебил его Шелков.
– Вы, Шелков, пока что мой подчиненный.
– Виноват, товарищ полковник.
– Звонить не будем. Никаких разговоров через коммутатор. У меня в вашем городе уже был печальный опыт. Ровно десять лет назад. Тимохин, бегом в райотдел, передай: пусть незаметно блокируют подходы к сберкассе. Пусть все щели закроют. Давай.
Эксперт бросился к мотоциклу.
– В здание проникаем незаметно. Все остальные подробности операции на месте.
Ходики на стене неумолимо подвигались к часу. Данилов сидел в маленьком зальчике лицом к входу и делал вид, что проверяет облигации. Пистолет лежал рядом, прикрытый газетой. У входа, на стремянке, пристроился Никитин, он нацепил старый синий халат, нахлобучил какую-то немыслимую кепку.
За барьером укрылся Шелков с милиционерами.
Тик-так. Тик-так. Стучали ходики, и звук их был похож на шаги времени.
До перерыва осталось семь минут. Дверь распахнулась, и в сберкассу вошел паренек лет семнадцати.
Был он юркий, со стрижечкой «бокс», с челочкой. И одет по последней московской блатной моде: желтые туфли, серые коверкотовые брюки тридцать сантиметров, двухцветная курточка, воротник рубашки выпущен. Он зыркнул глазами. Ничего подозрительного. В углу седой фраер облигации проверяет. Монтер на стремянке.
Он подскочил к барьеру:
– Деньги-то есть?
– А тебе зачем? – спросила кассирша.
Спокойно спросила, без тени страха.
– Аккредитив хочу отоварить.
– Иди, после обеда придешь.
– Приду – жди, – ощерился пацаненок. Сплюнул на пол, еще раз зыркнул по сторонам и выскочил.
Данилов увидел в окно, как из-за угла выкатился трофейный вездеход. Маленькая юркая машина.
Он не успел подивиться на это чудо, как в кассу вошли двое в хороших костюмах и давешний паренек, в руках у них были пистолеты.
Немецкие, автоматически отметил Данилов.
– Нажмешь на сигнализацию – убью! – крикнул высокий чернявый парень.
И тут же Никитин, оттолкнувшись от стенки вместе с лестницей, упал на него.
Грохнул выстрел.
Из-за барьера выскочил Шелков с милиционерами.
– Бросай оружие!
Второй, коренастый, видимо, очень сильный, вскинул пистолет.
Данилов выстрелил. Коренастый упал.
Пацан бросился к дверям, но, увидев милиционеров, отскочил к окну.
– Не подходи. Не подходи… Убью!.. – истерично взвыл он.
Данилов бросил в него стул. И мальчишка, выронив пистолет, покатился по полу. На него бросились милиционеры.
Все.
В сберкассу вошел Ефимов.
– Ну, Иван Александрович…
Слов у него не было, он только развел руками.
Данилов вошел в свой кабинет. Комната была совсем маленькой, похожей на его закуток в МЧК.
В комнате еле втиснулись стол да сейф, на стене у дверей была прибита вешалка.
А вот телефонов было три. Местный, городской и прямой связи с районным начальством.
Данилов снял пиджак и решил пойти на двор умыться. Внезапно затренькал, замигал лампочкой спецтелефон.
– Данилов.
– С вами будет говорить Пал Палыч.
Кто такой таинственный Пал Палыч, Данилов не знал, но, судя по бойкому секретарскому голосу, это наверняка кто-то из местных тузов.
– Данилов? – раздался в трубке ледяной командный баритон.
– Да.
– Ты это что устроил в сберкассе? Стрельбу поднял – весь город мне распугал…
– Я банду брал. Вооруженную.
– Это в Москве палить можно. А у нас население точно знает, что линия ВКП(б) оберегает людей от уголовников. Тебе мало выговора?
– Мне выговора вполне хватает, – перебил райкомовского начальника Данилов, – а партия учит нас беспощадности к вооруженному врагу. Удивительно, что мне надо напоминать об этом вам.
Сказал и бросил трубку.
Данилов вышел во двор, где проводник прогуливал овчарку Альму. Она посмотрела на полковника глазами цвета темного янтаря, словно размышляя: вцепиться в его серые брюки или нет.
Рукомойник был прибит прямо к стене. Данилов ударил по нему – воды не было.
– Я сейчас принесу, товарищ полковник! – крикнул проводник.
Он схватил ведро и побежал к колодцу. Собака направилась к Данилову. Она подошла, взглянула и легла рядом.
– Ты чего, псина?
Собака мотнула хвостом и закрыла глаза.
– Вы не бойтесь. Она своих не трогает, – подошел проводник.
– А как она узнает, кто свой?
– Не знаю.
– Слушай, старшина, ты мне не польешь?
Данилов снял рубашку, стянул майку:
– Давай.
Холодная колодезная вода обожгла тело, смыла утреннюю усталость.
Данилов крепко вытерся полотенцем и пошел к себе.
В коридоре он встретил Ефимова. Начальник райотдела был радостно возбужден.
– Иван Александрович, не знаю, как вас благодарить. От такой беды спасли. Мне бы век не расхлебать.
– Нашел бы как выкрутиться, Виктор Петрович, – Данилов достал папиросу, – а меня уже ваш Пал Палыч пообещал из партии исключить.
– Знаю. Это ему начальник райМГБ доложил. Он мужик вредный, поганый даже мужик. Вы с ним поцапались?
– Было дело. Утром, как раз перед боями нашими жаркими.
– Я слышал, у вас, Иван Александрович, завязки в Москве в управлении есть?
– Откуда информация?
– Тайна.
– Агент Никитин.
– Не важно.
– Есть кое-кто.
– Вы попросите окоротить его, а то он гадить все время будет.
Ефимов не стал рассказывать, как при нем первый секретарь райкома партии звонил в Москву, в обком, и кричал, что с него хватает сосланных уголовников, а погоревшие, запятнавшие себя милиционеры ему не нужны. А потом сказал:
– Ты его замом назначить хочешь. Не допущу!
– Погоди, Пал Палыч, – вмешался в разговор председатель исполкома, – этот Данилов нас от большой беды отвел. В сберкассе облигациями золотого займа и наличными было шестьсот тысяч с копейками. За это нас бы не похвалили. Ты в замы к Ефимову прочишь Галкина?
– Человек опытный, инструктор исполкома, раньше в органах работал.
– Да какие там органы, пожарником был. Видишь, обстановка какая. Банды в Москве, у нас объявилась, а если у них дружки затаились? Шутка сказать, с оружием, даже немецкий автомобиль раскопали. Нам сейчас милиционеры, как псы-волкодавы, нужны. А Галкин одно хорошо делает – в самодеятельности на баяне играет.
– Ладно, идите, я подумаю. – Первый секретарь откинулся в кресле, расстегнул белый китель-сталинку.
– Пал Палыч, – вмешался Ефимов, – а что с машиной-то делать?
– По-фронтовому, – засмеялся секретарь, – трофей твой. Как, советская власть, не возражаешь?
Председатель исполкома только руками развел.
Обо всем этом Ефимов умолчал. Но о машине сообщил радостно.
– Вездеход этот, Иван Александрович, теперь ваш. Вы машину-то водите?
– Конечно, и Никитин у нас известный шофер-лихач. Она теперь за оперативниками будет закреплена.
– Нет, здесь я с вами не соглашусь. – Ефимов поднял руку. – Больше того – командные права использую.
В коридоре появился Никитин. Он был возбужден и встрепан.
– Не колется, сука.
– Ты с кем работаешь? – спросил Данилов.
– С Акимовым Колькой.
– Пацана этого, Аксакова, давай ко мне.
Данилов вошел в кабинет, уселся за столом, приготовил бланк протокола. Взяли они нынче троих. Высланного после отсидки из Москвы, дважды сидевшего за грабежи Николая Акимова по кличке Матрос, его бывшего подельника Виктора Лопухова по кличке Утюг и молодого семнадцатилетнего паренька Алексея Аксакова. Все трое жили в Москве в одном дворе, и, пока Акимов и Лопухов добывали стране древесину, подрос их сосед, решивший стать налетчиком.
– Можно, товарищ полковник? – заглянул в дверь милиционер.
– Заводи.
Лешка Аксаков вошел в кабинет независимой походкой, пританцовывая, видимо, именно так он собирался войти в камеру «Таганки».
– А, – лениво сказал Данилов, – вот ты какой убийца, Аксаков.
– Ты чего, начальник, ты чего…
– Замри, сявка, ты еще у параши не лежал, а уже со мной так разговариваешь. – Данилов грохнул кулаком по столу.
– А как? – плаксиво спросил Лешка.
– Называй меня гражданин полковник. Ясно?
– Да.
– Теперь отвечай, как и при каких обстоятельствах ты, сопляк, убил работника милиции в Большом Черкасском?
– Да не убивал я, – почти заплакал Лешка.
– Вот, – Данилов достал из стола бумаги, – видишь? Это акт экспертизы: из пистолета, изъятого у тебя сегодня, убит сотрудник милиции. Так что колись по-хорошему, а то мы с тобой иначе поговорим. Тем более вышка тебе обеспечена.
– Какая вышка, гражданин полковник, я малолетка, – заплакал Лешка.
– По указу 12–1 ты за убийство работника милиции едешь к вышке паровозиком.
– Не убивал я. – Лешка размазал кулаком по лицу грязные слезы.
– А где вальтер взял?
– Никола Матрос дал.
– А он где взял?
– Мужик здесь один есть, он и примусы, и маслят за башли дает.
– Где он живет?
– На торфоразработках, на узкоколейке работает.
– Имя?
– Виктор.
– Фамилия?
– Не знаю.
– Значит, вы ему должны отдать пистолеты. Когда?
– Сегодня, и машину тоже.
– Молодец, Леша. Давай все это запишем, ты нам правду – а мы тебе поможем. Не дело такому хорошему пацану по тюрьмам шемонаться. Ты Витьку этого видел?
– Да.
– Значит, он тебя в лицо знает?
– Ага.
– Вот ты нас к его конуре и приведешь.
Через час в кабинете начальника собрался весь оперсостав.
– Товарищи, – начал Данилов, – времени у нас предельно мало. В процессе работы с группой Матроса нам стало известно, что оружие им выдает некто Виктор, проживающий в доме на болоте.
Данилов подошел к карте района, указкой показал место, где стоит дом.
– Раньше здесь кончалась узкоколейка, теперь, как я вижу, колею протянули дальше.
– Торфоразработки расширились, – сказал начальник БХСС Смирнов.
– В этом доме десять лет назад мы брали основной костяк банды Музыки. Тогда Виктор, фамилия его Банин, помог нам. Он был бандпособником, в операциях участия не принимал, а если и принимал, доказать этого не удалось, поэтому суд принял во внимание эти обстоятельства – дал ему пятнадцать лет и заменил штрафбатом. Его ранили. Кровью вину он искупил, воевал, получил награды. Вернулся и занялся старым делом. Видимо, он знал место, где бандиты прятали оружие. Даже вездеход немецкий был припасен. Территорию эту курирует лейтенант Шелков, ему слово.
– У Банина собираются высланные сюда преступные элементы. Пьют, играют в карты, с бабами, сами понимаете, шалят. Мы не препятствуем, так как там работает агентура, и мы многих посетителей держим под оперативным контролем. Собираются там вечером, после работы. Жаль, конечно, такое место терять.
– А почему терять? – перебил его Данилов. – Возьмем Банина, на его место посадим надежного агента. Давайте готовиться. Мы должны на последнем поезде подъехать.
Да, многое изменилось за десять лет. Теперь узкоколейка начиналась не от кирпичного завода, который нынче именовался кирпично-керамический, а от самой настоящей станции. Сюда по утрам приходили те, кто работает на торфоразработках. Грузовая ветка уходила за ворота торфоразрабатывающей фабрики. Здесь делали брикеты, похожие на уголь.
Когда-то Кравцов рассказывал Данилову об этой фабрике и керамплитке, которую должен был, если бы не война, выпускать кирпичный завод.
Сделали люди. Все сделали. Даже больше того.
Дом, в котором когда-то он брал эту сволочь Горского, был теперь вроде как одной из трех станций узкоколейки. Начальником, стрелочником, телефонистом и путевым обходчиком был Банин.
По просьбе Данилова дежурный этой маленькой дороги позвонил Банину и предупредил, что идет последний товарняк, который сделает остановку у него.
Следовательно, Банин должен был с сигнальным фонарем встречать поезд.
Оперативники залезли в узкий, почти игрушечный вагончик, и поезд тронулся.
Данилов вышел на площадку и закурил. Темнота уже сгустилась, и на торфяниках, словно волчьи глаза, засветились одиночные огоньки.
В лицо бил прохладный воздух, пахнущий болотным тленом и торфом.
Трудяга-тепловоз неспешно тянул вагоны сквозь мрачноватую болотную жуть.
Десять лет назад Данилов так же ехал по этой дороге на ручной дрезине. Но неслась она в полной темноте, и воздух был другой. Заросшие болота пахли сыростью и неведомыми цветами.
И бил в лицо упругий ветер, и ощущение опасности, реальное и близкое, словно вернулось из той стремительной ночи, когда ехал он к этому дому на ручной дрезине.
Кажется, десять лет – огромный срок. Но переплелись воспоминания и явь, и остались только ночь, тяжесть кобуры на боку да холодок опасности.
А трудолюбивый тепловоз тянул смешные платформы и вагончики через ночь. Через болотную гниль, через сладковатый запах торфа, через клокочущие голоса неведомых птиц.
Наконец застучали буфера, задрожала площадка под ногами, начал тормозить состав.
Глаза Данилова привыкли к темноте и различили светлый дощатый перрончик и человека с сигнальным фонарем.
– Это Банин, – сказал за его спиной кондуктор.
Данилов вынул пистолет из кобуры, вогнал патрон в ствол и спрыгнул на землю.
Банин поднял фонарь, стараясь различить, что за люди приехали сюда в такую пору.
– Опусти фонарь, Банин, – Данилов поднял пистолет, – и не дергайся. Ты меня помнишь?
С двух сторон к Банину подошли оперативники.
– Оружия у него нет.
– А зачем оно ему? – Данилов сунул пистолет в кобуру. – Он его напрокат дает.
Он подошел к Банину вплотную, осветил лицо карманным фонарем:
– Узнаешь?
– Узнаю, – мрачно ответил Банин.
– Тогда пошли, покажешь, где твои лабазы каменные.
– А если не покажу?
– Тогда сами найдем, но в лагерь – а это я тебе обещаю – калекой уедешь.
Они пошли к дому, смутно различимому в темноте.
– Ишь, окна занавесили, – сказал за его спиной Шелков.
Поднялись по ступенькам, и вдруг грянул в доме аккордеон. И до боли знакомая мелодия зазвучала.
Музыкант играл прекрасно. И оперативники остановились на крыльце – не хотели мешать, хотели слушать нежный голос аккордеона.
Данилов толкнул дверь, вошел в темные сени, и память услужливо и стремительно подсказала ему, что справа – лестница на второй этаж, а чуть левее – дверь в большую комнату.
И всхлипнул, словно подавился, инструмент. Данилов вошел в комнату.
За большим столом, уставленным бутылками, сидели шестеро, в углу, прислонившись спиной к стене, стоял молодой парень с аккордеоном.
Данилов вошел и словно натолкнулся на взгляд, тяжелый и недобрый.
Лицом к нему за столом сидел Славка Аникин по кличке Шкаф, налетчик с Покровки, которого Данилов лично брал в сорок пятом году.
– Так, граждане бывшие уголовники, попрошу предъявить документы. А ты, Аникин, на меня глазами не зыркай, здесь тебя никто не боится. И проясни мне: почему ты отдыхаешь в этой приятной компании, вместо того чтобы заготовлять для страны древесину?
– Меня по зачетам выпустили.
– Ты встань, не со шнырем разговариваешь.
Аникин неохотно поднялся.
– А ну, всем два шага от стола. Шелков, посмотри, что они туда сбросили. Учтите, откатаем пальцы и всем предъявим 182-ю. Конечно, если найдем что-то.
Данилов оставил оперативников разбираться с задержанными, а сам с Никитиным отвел Банина на второй этаж. В маленькой комнате, где он когда-то брал Горского, где чуть не пристрелил эту мразь, стоял обшарпанный однотумбовый стол, висел дистанционный телефон с зеленой трубкой, рядом какой-то постоянно гудящий прибор, расписание и чехол для флажков.
– Садись, Банин, – Данилов присел на край стола, – разговор у нас будет серьезный.
– А я с тобой, – Банин опустился на табуретку, – говорить без начальника райМГБ не собираюсь…
Договорить он не успел: Никитин выбил из-под него табуретку, и Банин грузно рухнул на пол.
– Чекист, значит. – Никитин от души ударил его ногой.
Банин со стоном поджал ноги к животу.
– Чекист, – продолжал Никитин, – а помнишь, что советская власть Ягоду и Ежова расстреляла, а сейчас Абакумова посадила, а с тобой-то мы как ее представители на месте разберемся.
– Слушай меня, Банин, – Данилов с интересом разглядывал гудящее устройство на стене, – времени у нас мало. Мы Матроса в сберкассе повязали, сейчас тебя с одним из его подельников залепим, и ты кончил на 59–3, а это статья подрасстрельная, и на нее указ прошлогодний не распространяется.
Банин с трудом поднялся, сел на топчан.
– Чего надо?
– Сдашь оружие – я тебе вменю 183-ю, за хранение. Ты меня знаешь, я слово держать умею. В сорок втором мог убедиться, а на чекистов не рассчитывай, они тебя первые закопают.
– А если не сдам? – Банин погладил рукой живот, отдающий тупой болью.
– Тогда, – спокойно сказал Никитин и достал из кармана наган, – я тебя сейчас пристрелю, а потом мертвому эту штуку в руку вложу. Убит при попытке нападения на сотрудников угрозыска. Смекнул?
– Чего тут не смекнуть. Ты, видать, шустрый сыскарь, – зло выдавил Банин, – тебе человека шлепнуть – что муху прибить.
– На темы нравственности, Банин, поговоришь со следователем. – Данилов встал. – Где оружие?
– А вы меня потом не кончите?
– А какой нам смысл? – сказал Никитин. – Крови наших ребят на тебе нет, сдай примуса и гуляй себе в камеру.
– Пошли. – Банин встал, внимательно поглядел на Данилова.
Тот словно прочитал в его глазах вопрос: «Не обманешь?»
– Не обману, Банин. Мое слово крепкое. Ты не меня бойся, а своих дружков из госбезопасности.
Они спустились на первый этаж. Оперативники закончили проверку документов и составление протоколов.
– У всех документы в порядке. Аникин, Рубцов, Калганов и Рябов сосланы на сто первый, Бондаренко и Степанов – местные жители, а музыкант Мозаев раньше привлекался по 58-й.
– Оружие нашли?
– Нет.
– Всех отпустить.
– А притон? – удивился Шелков.
– А вы, лейтенант, разве не собираетесь с друзьями выпить, музыку послушать?
– Но…
– Никаких «но». Отпустить.
И Шелков, и Данилов разыгрывали этот спектакль, прекрасно зная, что отпустят этих людей, так как среди них был прекрасно законспирированный агент.
А рассвет пока не приходил. Ночь еще висела над болотом. И в этой ночи болото, остров и торфяники жили своей, отдельной жизнью. А угадывалась она по звукам непонятным и поэтому тревожным.
– Как ты, Банин, здесь живешь? – Данилов закурил. – Тут прямо как в сказке о Змее Горыныче.
– Какая уж здесь сказка, начальник, сплошная дурацкая быль.
– Ты, видать, Банин, на этом острове философом стал. Ну ладно, ты лучше скажи: как немецкий вездеход достал?
– А очень просто. Меня из тюряги освободили аккурат в августе. Я, конечно, домой. Туда-сюда. А тут и немцы пришли. Я в подвале отсиделся, а когда наши-то напирать стали, гляжу, немцы на вездеходе этом подъехали. Я не знаю, куда они делись, но я машину эту спер и в сарае спрятал. Потом с Музыкой связался. Дальше вы знаете. А машинка-то эта стояла. Ну, я ее Матросу за две косых и продал.
– Силен, – рассмеялся в темноте Никитин.
Они, подсвечивая фонарем, шли по высокой траве, сырой от росы.
– Далеко? – спросил Данилов.
– Пришли. Светите.
В свете фонарей глянцево блестела листва густого орешника. Банин раздвинул ветки, разбросал какие-то доски, и они протиснулись на маленькую полянку в густых зарослях орешника.
Банин снял дерн – под ним была крышка люка. Он дернул за кольцо, и она без скрипа поднялась. Видимо, хорошо смазывал Банин петли. Данилов наклонился, посветил фонарем. Вниз уходила маленькая лесенка.
– Свети, – скомандовал он Никитину и осторожно начал спускаться.
Данилов очутился в подземном сооружении, напоминающем немецкий дот, который он видел в сорок первом под Москвой.
– Давай, давай, – раздалась веселая скороговорка Никитина.
– Я сейчас свет зажгу. – Банин чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу под потолком.
И теперь Данилов увидел, что стоит в достаточно широком коридоре, обшитом потемневшими от сырости досками.
– Кто же этот дворец построил?
– Немцы, – хмуро ответил Банин. – Они Музыку навроде партизана здесь оставляли, да только тому война до феньки была. Он пограбил, как нужно, и хотел сначала в Ташкент свалить, а там через границу в Иран пробиться.
Банин толкнул одну из дверей.
Данилов посветил фонарем и обмер. В пирамиде стояли хорошо смазанные автоматы ППШ, в ящиках на полу – патроны и пистолеты.
– Значит, ты на следствии об этом умолчал? – повернулся он к Банину.
– А чего говорить. Я об этом блиндаже случайно узнал. Проследил Горского. Думал, здесь деньги да рыжевье.
– Зови, Никитин, понятых, протокол писать будем. А ты, Банин, решил стволы в деньги обратить?
Банин ничего не ответил, только безнадежно махнул рукой.
Все, кто ранним утром находились в райотделе, высыпали во двор. Ящики с оружием и патронами накрыли брезентом. Вызвали из дому следователей, и они начали допросы.
– Я пойду посплю пару часов, – сказал Данилов Ефимову, – вы уж тут без меня задокументируйте все.
– Идите, Иван Александрович, – сказал Ефимов, – а то на вас лица нет.
Данилов вышел на пустую Советскую улицу. Было около шести, город уже начал просыпаться. Показалась первая телега с будкой, на которой было написано «Продукты», загремела по булыгам бочка ассенизатора, вышла из калитки старуха и уселась на лавочку возле забора.
Новый день начинался.
Данилов открыл ключом дверь на террасу, разделся и пошел в палисадник, где хозяева сообразили самодельный душ.
Вода, подостывшая за ночь, приятно холодила, смывала усталость и нездоровый запах болота.
Потом он вытерся, выпил стакан молока, лег в постель и уснул.
Проснулся он сразу. Сработала годами приобретенная привычка. В комнате кто-то был.
Данилов открыл глаза и увидел начальника райМГБ капитана Кожанова и стоящего в дверях Никитина.
– Вы, полковник, – подчеркнуто вежливо сказал Кожанов, – чутко спите. Прямо волчий сон.
– Вы, капитан, пришли, чтобы сказать мне это?
– Разговор есть.
– Тогда выйдите, я оденусь.
Кожанов хмыкнул и вышел из комнаты.
– Коля, – крикнул Данилов, – возьми у хозяйки кипяточку!
Никитин принес горячей воды. Данилов побрился, умылся, вынул из шкафа белый китель с колодками и знаком, смочил лицо одеколоном.
Он вышел на террасу и увидел, как уставился Кожанов на ряды орденских планок и на знак «Почетный чекист».
– Слушаю вас, капитан. – Данилов сел, закинув ногу на ногу.
– Нехорошо получается, товарищ Данилов. – Капитан строго поглядел на него. – Нехорошо получается: арестовываете моего человека.
Лицо Кожанова начало покрываться красными пятнами, голос чуть не срывался на крик.
– Чаю не желаете? – спокойно спросил Данилов.
– Чего?.. Как?..
– Чаю, я спрашиваю, не желаете?
– Я сюда не чаи пришел распивать, – рявкнул капитан.
– Но-но… Тихо, – Данилов стукнул ладонью по столу, – вы коней-то попридержите, капитан…
– Каких коней? – Кожанов вскочил. – При чем здесь кони…
– Я сказал, тихо, капитан, – все так же не повышая голоса, перебил его Данилов, – излагайте дело.
– Вы взяли моего человека.
– Я его, капитан, за десять лет беру второй раз. И всегда по делу.
– На что вы намекаете?
– Я взял не только Банина, но и обезвредил склад оружия, который вполне мог быть использован для террористических целей. Десять лет двенадцать автоматов и двадцать три пистолета ждали своего времени. На вашей территории, между прочим. Как вы это объясните?
– Какое оружие? – севшим от волнения голосом спросил капитан.
– А вы, как я вижу, на службе не бываете, иначе вам бы утром дежурный доложил об этом событии.
– Где взяли оружие?
– Прямо рядом с домом, где жил и трудился ваш агент. Удивляюсь, капитан, как вы не знали об этом? А может быть, знали? Тогда возникает законный вопрос: для чего пряталось это оружие? И вопрос этот, думаю, вам зададут.
Кожанов встал и молча вышел. Хлопнула калитка. Взревел на улице мотор «победы».
– Лихо вы его, – сказал Никитин.
– А ты как думаешь, – зло ответил Данилов, – он же собирался нам дело пришить. Так что, Коля, давай чаю попьем и дуй в Москву в УМГБ к Свиридову.