Книга: Поединок. Выпуск 7
Назад: ЛЕОНИД СЛОВИН СВИДЕТЕЛЬСТВО ЛАБРЮЙЕРА
Дальше: ВЛАДИМИР РЫБИН НОЧНЫЕ ПТИЦЫ
ЭДУАРД ХЛЫСТАЛОВ
ПРИГОВОР
Утро в эту последнюю мартовскую субботу неожиданно выдалось очень холодное. Двадцать с лишним градусов. Снег уже успел растаять, от этого мороз кажется еще злее. Асфальт железом гудит под колесами автомашин. На таком морозе долго не задержишься, скорей бы добраться до теплого помещения. Кто бегом, кто быстрыми шагами — спешат на работу последние служащие. Рудик Крайнов поднял повыше воротник, запахнул потуже свой овчинный кожух и неторопливо зашагал по широкому тротуару огромного проспекта, снисходительно поглядывая из–под опущенного козырька меховой шапки на прохожих.
Несмотря на мороз, у магазина «Мелодия», как всегда, собралась традиционная толпа. Для неискушенного человека большая группа парней и девиц у входа в магазин могла показаться случайной, стихийной. Вот пришли молодые люди купить модную пластинку, не нашли подходящей и остановились переговариваясь. Однако Рудик знал, что большинство этих Шуриков, Додиков, Аликов, одетых как в униформу — в дубленки и джинсы, — спекулянты. Они пришли сюда специально, чтобы втридорога перепродать пластинки.
Естественно, они всегда при деньгах, могут и сами что–то купить. Если в магазине дефицит — они тут как тут. Скупят все. В очереди они всегда первые, свое вырвать умеют. А так — целыми днями ведут свои неторопливые разговоры о группах, солистах, подыскивают меломанов, готовых за «фирменный диск» заплатить бешеные деньги.
Сегодня, прячась от холода, они постепенно скапливаются в торговом зале магазина, шумят, спорят, мешают работать продавцам, которых они знают по именам, и тогда появляется директор, выпроваживает всех обратно на улицу, не обращая внимания на недовольных. Но проходит десять минут — и «меломаны» снова толкутся в магазине, чтобы немного согреться.
Рудик ненавидел эту толпу, своих конкурентов с нахальными лицами, но обойтись без них не мог.
Сейчас Крайнов принес продать один–единственный диск. Деньги нужны позарез, ребята собираются идти в «Метрополь», а там без полусотни делать нечего. Поглубже нахлобучив шапку с опущенными ушами, поправив поудобнее толстый шерстяной шарф, Рудик сновал и толпе, заглядывая в глаза подходившим людям.
Рядом, недовольно поглядывая на окружающих наглыми коричневыми глазами, в толпе дефилировал высокий парень с неизменной каплей под красным от мороза носом, по кличке Нос. Он здесь старожил, президент. Нос имеет свою клиентуру, а главное — «подход к товару». Где и как он достает для перепродажи диски — этого не знает никто. Но за хорошие деньги у него всегда есть нужный товар. Даже записать со своего диска на магнитофон он разрешает только за определенную плату. Нос продаст все. Дня два назад в парадном продал одному иностранцу икону, заработав на этом сразу же, в одну минуту, сто рублей. Носу здесь не только завидовали, но и подражали…
Крайнов давно подыскивал «подход к товару». Без подхода, как здесь говорили, фирменные диски достать нельзя, и поэтому много не заработаешь. Найти бы где–нибудь иконы, вот тогда деньги сами поплыли бы… Продать он мог легко, недаром свободно объясняется по–английски…
Здесь же в толпе вертелся парень с холеным надменным лицом по кличке Ударник, мечтавший на перепродаже пластинок заработать денег на ударную установку. Играть на ней он не умел, но считал, что главное — приобрести набор барабанов и тарелок, а остальное не проблема.
Внимание Рудика привлек мужчина лет пятидесяти — пятидесяти пяти в наглухо застегнутом зимнем пальто, белых бурках, которые сейчас мало кто носит, и шапке светлого каракуля. Он отличался от всех своей старомодностью и, судя по всему, меньше всего интересовался пластинками. Взгляд с прищуром, толстый, мясистый, чуть в рябинку, нос и слегка косящий правый глаз придавали его лицу мрачноватый вид. Он подолгу, пристально рассматривал каждого, словно выбирая себе самого подходящего человека.
Потолкавшись в толпе, Косой остановил Носа, тихо о чем–то спросил. Тот повернул к нему ухо, выслушал, недовольно сморщился, отрицательно замотал головой, давая понять, что этот разговор он продолжать не намерен. По одному виду можно было понять, что у подошедшего мужчины дисков нет, наверное, он продает что–то другое, и Рудик на всякий случай подошел поближе. Уловив вопросительный взгляд Крайнева, мужчина приблизился:
— Пластинки продаешь, студент?
Рудик смерил его еще раз с головы до ног:
— Тебе, папаша, Русланова нужна, а у меня такого товара нет… Почему ты решил, что я студент, может, я слесарь?
— Ты на рабочего человека никак не похож. По обличью не подходишь… Жаль, конечно, что на морозе стоишь и копейки сшибаешь. Шел бы ты на работу. Стал бы строить, поднимать…
— Мне тяжелые предметы поднимать нельзя. Врач больше ста пятидесяти граммов одной рукой поднимать запрещает! — с надменной улыбкой парировал Рудик.
— Сто пятьдесят самого дешевого портвейна? — невозмутимо продолжал мужчина в бурках. — Немного. У нас на реставрации люди и на коньяк свободно зарабатывают.
— А делаете–то что, какая работа у вас? — сразу перейдя на «вы», заинтересовался Крайнев.
— Мы–то? — незнакомец потер рукавицами уши. — Мы реставрируем старину: памятники, дворцы, картины, иконы…
Последние слова насторожили Рудика. Со времени отчисления из института он подумывал о каком–нибудь выгодном деле, чтобы ничего не делать, а деньги получать. Больше всего хотелось найти предприятие, где можно было бы иметь дело с ценными предметами старины, скажем иконами. Что могло быть лучше такого товара? Иконы рвали с руками. У фарцовщиков не сходит с языка тот выгодный бизнес, когда Ударник прямо за углом магазина обменял у иностранцев две старенькие, облупившиеся иконы на почти новые джинсы.
— Но для начала подсобником поработаешь, — говорил неторопливо мужчина тоном наставника. — Лопатой грунт покидаешь, раствор потаскаешь, а там посмотрим, может, на что и сгодишься.
— А где ваша контора? — не удержался Рудик, решив, что попытка не пытка.
— Запиши мне номер своего телефона, как место освободится, сразу позвоню. Я вижу, ты парень спортивный, нам такие нужны…
— Первый разряд по прыжкам в высоту, — не удержался Крайнов, хотя понимал, что спортивную форму давно утратил. Полтора года уже прошло, как он бросил тренировки, и сейчас вряд ли сумеет выполнить норму даже третьего разряда.
***
…Работа в бухгалтерии шла уже полным ходом: сотрудники раскладывали на столах журналы проводок, папки с документами, звенели арифмометры, выдвигались картотеки, Лариса Васильевна громко, на всю комнату, кричала в телефонную трубку, сверяя счета с иногородними поставщиками цемента. В этот момент в дверях, сияя лукавой улыбкой, появилась Галя Колесникова. Привет! Остановилась и вся сияет. Лицо счастливое, с таким лицом рассказов не меньше чем на полчаса, а Галя стоит и даже не шелохнется, хотя прекрасно видит, что все внимание на нее — ждут, что скажет.
Осмотрели ее женщины с ног до головы и притихли. Все сегодня на Гале как обычно: крепдешиновое платье с голубыми цветами, белые прошлогодние туфли на среднем каблучке, волосы распущены до плеч, а лицо такое счастливое, словно справила новую вещь. Заместитель главного бухгалтера Елизавета Петровна, всегда с достоинством воркующая над своей единственной заводской вычислительной машинкой, и та подняла глаза, оторвалась от дела.
Первой не удержалась бухгалтер материальной части Мария Николаевна:
— Наверное, швейную машинку по лотерейному билету выиграла?
Колесникова лукаво покрутила головой: нет!
— Наследство досталось?
— Генка новую теорию открыл?
— Институт свой на два года раньше закончила?
Колесникова крутила головой: нет, нет, нет! А затем, не имея больше сил терпеть, сдерживая улыбку, пританцовывая между рабочими столами, Галя прошла вперед и, чтобы все видели, протянула левую руку. На безымянном пальце поблескивал новенький серебряный перстенек с темно–сиреневым камушком.
— Гена подарил! — не выдержала она наконец и снова лукаво улыбнулась, показывая всем кончик языка: дескать, не вам подарок, а мне.
— Во дает! — только и воскликнула расчетчица Роза, подпрыгнула над стулом и первой бросилась рассматривать подарок.
Галкиного мужа — Генку–очкарика здесь все знают хорошо. И хотя большинство с ним не общались, видели его всего лишь мельком, когда он приходил ее встречать к заводской проходной, но знают о нем все, словно он их сосед или близкий родственник. Знают привычки, вкусы, манеры, и как он говорит, и что любит есть, и какие надевает вещи, и даже как идут дела у него на работе. Знают о нем все, что известно кассиру завода железобетонных изделий Колесниковой Галине.
Прибежит утром запыхавшаяся Роза, успевшая до работы заскочить в соседний универмаг; и скажет:
— Девчата, в продажу выбросили мужские сорочки!
— Это какие?
— Ну, такие, в крупную полоску, чистый хлопок, по девять рублей… Да, вот еще у Галкиного очкарика такая…
Или придет в комнату после обеда Мария Николаевна и громко объявит:
— Эй, хозяйки, в буфете помидорами торгуют!
— Хорошими? — обязательно переспросит Софья Михайловна.
— Так себе, еще не зрелые, желтоватые… Да Галкин Генка такие любит…
Рабочее место Колесниковой не в общей комнате, а в кассе, которая расположена в другом конце коридора. Но заходит она постоянно: то нужно банковские документы сверить, то кассовый отчет составить. А когда нет на месте главного бухгалтера, Галка тут как тут. И сразу начинает рассказывать о своей семейной жизни. Молча весь день не просидишь, а Галка еще и года нет как замужем. Она здесь моложе всех, н каждый считает своим долгом научить ее в семейной жизни уму–разуму. Даже незамужние, Роза и Софья Михайловна, и те дают ценные советы, правда, осторожно, посматривая при этом в сторону остроязычной Ларисы Васильевны.
Сегодня Колесникова радовалась не только этому подарку. Вот уже несколько дней, боясь сглазить, сдерживала она себя, чтобы не рассказать о своей тайне. Сколько раз дотошные женщины заводили разговор о детях, а она старалась отмолчаться, отойти. А когда от ответа уйти не удавалось, говорила:
— Рано мне детей иметь… Нужно институт сначала закончить!
Скажет, а под сердцем тревога: вдруг неспособная к беременности? Сколько женщин бывает бесплодных! Самой же хотелось пеленать маленького, беспомощного, но такого дорогого ребеночка.
Теперь ее распирало счастье, огромное, еле сдерживаемое.
— Ты, Галка, мужу не поддавайся! — время от времени учили женщины. — Мужчины — они эгоисты, в случае чего — давай сдачи!
Так говорили они обычно для красного слопца, скорее, чтобы не промолчать, проявить свою женскую солидарность. Генка всем нравился. Несмотря на многочисленные прогнозы, Галке с мужем повезло: человек попался серьезный, заботливый, а главное — некурящий и непьющий. В прошлом году закончил институт и пятый месяц работает научным сотрудником в лаборатории органической химии. Пошел работать на это предприятие только потому, что там имеется вычислительная машина, на которую он имеет виды, без нее он решить свою гипотезу не может.
Генка уверен и убеждает в этом всех на предприятии, что на поверхностном слое кожи пальцев рук имеются вещества, которые, если правильно рассчитать по заранее разработанной программе, могут дать о человеке широкую информацию. По его мнению, по этим веществам можно установить болезнь на такой ранней стадии ее развития, на которой врачи еще пока установить не могут.
Когда Генка заводит разговор о своей теории, он увлекается, нервничает, если окружающие сомневаются, старается всех убедить в своей правоте. О работе говорит сложными, не всегда понятными непосвященному человеку словами. Такие слова не всегда и выговоришь. Как начнет: правовращающиеся альфастереодермиды, антиподы несут не ретроспективную, а перспективную информацию…
В лаборатории у него есть противники, считающие всю его затею бездоказательной и никудышной, а значит, вычислительной машины ему пока не видать как своих ушей. Тем более кого–то стал критиковать.
— Станет твой Генка профессором, если будет поуступчивее, — сказал как–то Колесниковой главный бухгалтер, обычно не поддерживающий разговоры на неслужебные темы.
В свободное время Генка носится по букинистическим магазинам, разыскивая старинные книжки по хиромантии и оккультным наукам, считая, что в них можно найти разумные мысли. Ведь не зря же до нас люди жили тысячи лет, они тоже кое–что знали…
Галке нравится его ученость, особенно когда приезжают родственники и заводят за столом разговоры. Он вновь и вновь объясняет пути решения теории получения информации из веществ, имеющихся на коже пальцев рук. Но когда разговор затягивается, она из кокетства отмахивается, как бы говоря: ну хватит, — не всем интересно. И Гена замолкает, снимает очки, тщательно протирает стекла, виновато улыбается — что, мол, с женщин взять.
В столице он жил уже шестой год. Приехал учиться в институт из отдаленного района Пензенской области, да так в Москве и остался.
— Непутевые вы, молодые, — упрекала его вечером мать Гали, узнав, что он с утра ничего не ел. — Здоровье смолоду беречь нужно.
Сама Екатерина Константиновна была против свадьбы дочери. Парень худой, с характером, а постоять за себя не умеет. Уж больно замухрышист, да еще и без жилья. Она только получила квартиру от депо в новом доме, думала барыней пожить, а тут опять толкаться в тесноте.
— Закончи институт, получи место, тогда и женись, — выговаривала ему будущая теща, надеясь, что, может, отстанет он от дочери. — Жить–то на что будете? На стипендию твою?! Галя всего сотню получает.
— Сейчас живем и тогда не пропадем…
— Уж дотяните до следующего года…
Гена спешил, он боялся тянуть с регистрацией брака даже до осени. К тому времени из армии должен был прийти Галкин знакомый — Аркадий, писавший ей каждую неделю письма с намеками. Хоть не городской и на вид неказистый, а Генка своего добился, победил и переехал к теще в однокомнатную квартиру. Свадьба была шумной. Под хрипящий магнитофон человек пятьдесят студентов, неизвестно как уместившиеся в квартире, пропрыгали всю ночь. Как Екатерина Константиновна ни противилась, а когда дошло до дела, ухлопала на угощение гостей шестьсот рублей, половину заняв у родственников. Только недавно рассчитались.
— Вот молодежь пошла, — бурчала она, раскладывая на столе купленные Генкой со стипендии дорогие конфеты, — ничего не жалеют, все тратят, живут одним днем. — Упрекала для, вида, чтобы показать, что хозяйка в доме — она. А соседям с гордостью рассказывала, как вчера пила чай с трюфелями, принесенными молодым зятем. Постепенно, не сразу, она к нему привыкала.
Галка Колесникова после окончания школы третий год работает кассиром. Зарплата, правда, небольшая. Но место для нее подходящее: выдаст два раза в месяц зарплату, а в другие дни у нее не так много дел. Отнесет утром документы в банк, составит кассовый отчет, и остается свободное время, можно в учебники заглянуть, лекции пробежать. И на занятия главный отпускает пораньше. С другой стороны, бухгалтерский учет на практике узнает, ведь дело нужное: в финансово–экономическом третий курс на вечернем отделении закончила.
***
Проснулся Рудик рано. Сначала тихо лежал, не открывая глаз, делая вид, что еще спит, дожидаясь, пока мать и отец уйдут на работу. За что бы они ни отчитывали Рудика, обязательно напоминали ему об исключении из института. От вчерашней выпивки трещала голова. В самый раз бы выпить бутылку пива, да где ее сейчас возьмешь. А лучше выпить рюмку коньяку. Сразу станет спокойно и беззаботно. Но на все нужны деньги, а у него ни гроша. Последнее время мать в карманах пальто не оставляла даже мелочи, поживиться было нечем.
— Надя вчера вечером звонила, — оставив открытой дверь в комнату, укоризненно сказала мать, зная, что он уже проснулся. — Никакого стыда у него нет. Девка мучается, а ему хоть бы что…
В этом мать была права. Последнюю неделю Надя искала его каждый день. Она ему нравилась. Особенно когда наденет белую кофточку с вышивкой на груди. Он ее даже ревновал. Но с ней скучно. Ходить на эти выставки, концерты — ужасно. Привела его Надя как–то к своим школьным друзьям. Встретили настороженно. С первых минут завели нудный разговор о литературе. А он этих Абрамовых, Астафьевых и Беловых в глаза не видел, ему и вставить нечего. Хорошо, что сели за спасительный стол, поднял рюмку с длинным азиатским тостом, которых знал много, вот тогда он себя показал!
В общении с людьми лучше и уверенней он чувствовал себя в кафе или ресторане. Там всегда можно перевести разговор на закуску, — здесь он был знатоком. Особенно если бывали деньги. Хорошо, когда у тебя их много.
Сколько раз мать с отцом говорили: мол, женись на Надежде, поможем, может, образумишься. Нет, он не такой дурак! Если уж жениться, то только на Ленке Фителевой, из соседней группы. Она не красавица, одна нога короче другой, носит ортопедическую обувь — дефект от рождения, зато ее папа чуть не министр, с дачей, машиной и другими привилегиями. Если уж жениться… Рудик Крайнов всегда считал себя способным на великие дела. Главное, чтобы никто не мешал.
— Разогревай суп! — крикнула ему мать из прихожей. — Да думай насчет работы! — Значит, уходят.
Не успели затихнуть на лестнице шаги родителей, как раздался телефонный звонок. Подниматься не стал, звонить ему в такую рань никто не мог.
Но телефон был настойчив. Звонки звучали длинно и раздражительно. Мужской голос был незнакомым.
— Рудик? Привет, студент! Как кто? Помнишь, у «Мелодии» познакомились, реставратор я… Вот и молодец, что вспомнил,. Есть халтурка, подработать хочешь? Деньги наличными, давай приезжай.
Договорились встретиться у метро «Краснопресненская». Рудик долго ждал, переминаясь с ноги на ногу, всматриваясь в многочисленных прохожих. Лицо своего случайного знакомого он совсем забыл.
— Привет, студент! Как голова, болит?
Он обернулся на голос. Если бы не косой правый глаз, Рудик ни за что не узнал бы реставратора. Одетый в дорогое демисезонное пальто, случайный знакомый криво улыбнулся одной стороной рта.
— Ну, что, грамм по сто за встречу? Я заказываю.
Бокал рубинового вина Рудику был как нельзя кстати. Выпил с достоинством, не торопясь, занюхал кусочком сыра. Сразу поднялось, настроение.
— Как там ваша реставрация? — начал потихоньку Крайнов, не зная, о чем повести разговор.
— Реставрация функционирует со страшной силой, но у меня к тебе другое дело. Ко мне приехал из Одессы друг, кирюха. Вышел на Киевском вокзале с чемоданом, а здоровьем слабоват, инвалид. Пришлось ему оставить чемодан в камере хранения. Вот нужно перевезти его на Курский вокзал. Хочу попросить тебя…
— Что я, носильщик? — взорвался Рудик, сжав кулаки.
— Да ты, студент, не возникай! Знаю, что предлагаю. Тебе полчаса работы, а десятка на земле не валяется, оплата больше, чем профессору. Не суетись… За такую работу любой возьмется. А труд небольшой: отвезти чемодан… Если не хочешь, тогда смотри…
Своим уверенным видом реставратор внушал уважение. Говорил не торопясь, свысока, сквозь зубы, словно делал одолжение. Да и десятка была кстати, как никогда. Рудик немного поломался, потом согласился.
— А квитанцию на чемодан?
— Чемодан лежит в ячейке 678. Шифр наберешь 3711. Понял? На Киевском вокзале положишь его с таким же шифром. Если ячейка будет занята, положи в 876. Другому бы не доверил, а тебе верю. Шифр не записывай, а запомни: он легкий: тройка, семерка, туз — двадцать одно очко. Как ни складывай — кругом двадцать одно. Да, студент… если, — косой взглянул исподлобья, в зрачках мелькнул недобрый блеск, — если что, из–под земли достану. У меня наказание только одно! — и он незаметно для прохожих показал Рудику лезвие опасной бритвы.
Дня через два косой позвонил снова. Теперь пришлось перевезти два чемодана с Белорусского вокзала на Киевский. Косой делал какие–то темные дела, но делал четко и продуманно, сам ни к чему не прикасаясь.
Сидя с ним как–то в ресторане, Рудик заикнулся насчет икон.
— Не торопись, студент, если брать, то миллион! — испытующе посмотрел на него реставратор и поднял бокал с коньяком.
— А любить, так королеву! — поднялся со стула Рудик, и они звонко чокнулись.
После выпитого коньяка долго рассматривали друг друга, понимая, что их знакомство может многое принести обоим. Еще не было сделано никаких конкретных предложений, не высказаны соображения, но один понимал, а другой знал, что они единомышленники в большом и очень опасном деле. Для Рудика реставрация предметов старины откладывалась до следующего раза.
Ресторан постепенно заполнялся посетителями. На эстраде несколько музыкантов настраивали инструменты, соединяли провода микрофонов с могучими динамиками.
Захмелели быстро. Косой заказывал широко, легко расплачивался и вообще казался открытым человеком, но строгий характер и твердая рука чувствовались во всем. Рудику всегда нравились широкие натуры, он бы и сам не прочь был достать из кармана двадцатипятирублевый «сиреневый туман», но такого у него не водилось, с деньгами было все хуже и хуже.
— У государства денег навалом, — потягивая пиво, рассуждал Крайнов. — Недалеко от нашего дома есть сберкасса. Бывают моменты, когда посетителей там нет. Сидят за метровым барьером всего две женщины, одна пожилая, пенсионерка наверное, другая — молодая девчонка. У них за спиной металлический сейф, набитый деньгами. — Он замолчал, обдумывая, говорить или нет. — Сколько раз в кассу приходил… Думаю, был бы пистолет, направил бы на них, да как рявкнул… Через несколько секунд мешок с червонцами в руках… За угол дома… Там через парк, в такси и тягу… Потом гуляй… — И мысли понеслись далеко, далеко.
Косой впился глазом Рудику в лицо, слушал не перебивая, только чаще стал затягиваться сигаретой.
— Сразу видно, что ты кретин! — неожиданно заскрипел зубами Косой, отодвигая в сторону тарелку с заливной осетриной. — Какие деньги в сберегательной кассе? Одни деньги сдают, другие получают, больше тысячи там не бывает, а провал стопроцентный. Кто–кто, а я знаю. Срок за сберкассу в молодости отбывал… На сберкассы одни придурки нападают, там сигнализация и охрана. И потом, тебя там узнают… Нужно взять в таком месте, где комар носа не подточит, да такой куш, чтобы хватило на шикарную жизнь. Взять нужно тысяч сто!
Вот так жахнул, Рудик даже пиво отставил!
— У кого же такие деньги?
— На заводе одном…
— А как же люди останутся без денег?
— Учили тебя, учили, а видно, зря. Наше государство богатое, есть машины для печатания денег. Кому не хватит денег, включат машину и за час напечатают столько, сколько нужно.
О таком опасном деле Косой говорил спокойно, не меняя тона голоса, повернув голову в сторону и скривив рот, словно обращаясь к другому человеку, и от этого слова его звучали все страшней и страшней, а авторитет в глазах Рудика поднимался все выше и выше.
— Есть у меня один надежный вариант, не то что твоя сберкасса, войдешь в дело — сорок тысяч твои.
От этих слов у Крайнева закружилась голова как от стакана армянского коньяка. Сорок тысяч! Полмешка денег! Несколько лет веселой, беззаботной жизни, такси, рестораны! и не нужно толкаться рядом с Носом и Ударником! Можно все курорты объехать, все девочки твои!
— Но у нас законы строгие: пикнешь, — Косой постучал ножом по тарелке, — пришьем, как собаку!
О таких законах Крайнов слышал на толкучке.
В зале, кроме бешено звучащих динамиков, других голосов не было. Перед музыкантами на блестящем паркете в такт кривлялись несколько пестрых пар. Между ними пробирался молодой, со вкусом одетый мужчина. Он небрежно вытащил из кармана десятирублевую купюру и протянул ближнему музыканту.
Через минуту в зале объявили:
— Дорогие друзья! Сейчас оркестр исполнит для нашего дорогого гостя из прекрасной Армении его любимую песню.
— Видишь, деньги — самое главное в жизни, — Косой показал большим пальцем в сторону музыкантов.
За соседним столом сидели черноволосые смуглые мужчины, громко разговаривающие на своем языке. Не принять вызова они не могли. Один из них подошел к оркестру и положил на эстраду купюру. Все ясно: «сиреневый туман».
— Для наших дорогих гостей из солнечной Грузии оркестр исполнит известную всему миру песню «Тбилисо», — крикнул в микрофон один из музыкантов.
Еще не закончилась мелодия, а к оркестру между столиками и танцующими пробирался могучий мужчина со шкиперской бородой, с трубкой во рту, в меховой душегрейке и унтах.
— Давай «Увезу тебя я в тундру», — рявкнул он, вытащив купюру.
После паузы к музыкантам опять подошел первый заказчик и положил «сиреневый туман». Состязание продолжалось.
Косой по–хозяйски осматривал заставленный закусками и бутылками стол.
— Деньги — это навоз, сегодня нет, а завтра воз. Сходи, студент, и закажи «По диким степям Забайкалья», — он протянул пятерку Крайнову. — Мы тоже деньги имеем!
— Звать–то вас как? А то сидим… — робко спросил Рудик.
— Звать–то? Зови просто — Иван Иванович, а что?
— Не нужно денег, уберите их, Иван Иванович… Раскрутка это все. Здесь каждый вечер так… «Гость» из Армении у музыкантов — подставной человек. Деньги ему сами оркестранты дают, ну, чтоб раскручивать других…
Иван Иванович сжал кулаки, заскрежетал зубами, потом отошел. Его пьяное лицо налилось свекольным цветом, трудно было понять — доволен он чем–то или, ист. Однако Рудик чувствовал себя должником этого человека, который берет все, что хочет.
Несмотря на то что выпил много, на улицу Иван Иванович вышел твердыми шагами. Провожать не разрешил.
***
Есть в центре Москвы старинный парк с высокими столетними деревьями по краям спокойного ленивого пруда. Здесь в течение всего дня сохраняется относительная тишина и покой. Отдыхающих много, приходят с детьми. У воды люди бросают диким уткам кусочки хлеба, но те мало обращают на них внимания: держатся поближе к домикам, где собираются вывести потомство.
Недалеко от пруда современная танцверанда. По установившейся традиции здесь танцуют только бальные танцы. Поэтому сюда по вечерам собираются истинные любители потанцевать, приезжают часто с другого конца города, тщательно одеваясь. Ходят сюда годами, большинство хорошо знают друг друга. В отличие от других танцевальных площадок, здесь собираются люди разных возрастов: юные девушки и парни, стройные офицеры и знающие себе цену женщины. Здесь нет–нет да и увидишь танцоров за семьдесят лет. Сюда без стеснения приходят и одинокие женщины, без партнеров не остаются. Только не отказывай приглашающим, танцуй, а в танце все равны. Одна здесь не будешь — с тобой все.
Еще до знакомства с Генкой школьницей бегала Галка на эту веранду. Больше всего на свете она любила танцевать. И не только любила, она умела танцевать — страстно, с выдумкой. Как только раздавалась ритмичная музыка, Галка вопросительно поднимала лицо, потрясая кистями рук, подбирала ногами ритм, и сразу ic ней приходили легкость и возбуждение. Корпус держала прямо, чуть откидывая назад голову, припадая в такт музыке. Равновесие поддерживала тонкими, изящными руками, которые дополняли танец самыми неожиданными движениями. Ее руки то извивались лебедем, то взвивались лезгинкой, то порхали крыльями синей птицы. В эти минуты, выписывая в ритме танца самые простые движения» Галя казалась еще изящней и очаровательней.
Но вершиной ее мастерства были классические, бальные танцы. Подойдет к ней партнер, с достоинством поклонится, приглашая на вальс–бостон, она присядет в знак согласия, с великодушием королевы положит ему на плечо левую руку, слегка вздернет подбородок, сразу становясь царственней и прекрасней, привстанет на цыпочках и через секунду, скользя в широком пластичном шаге, поплывет по залу.
Генка если что и умел, так это под музыку переминаться с ноги на ногу. Ну, мог еще пройти но кругу в ритме танго. А всякие там ча–ча–ча, полонезы, вальсы–бостоны танцевать не умел, и сколько Галка с ним ни мучилась, ни пыталась научить, ничего не получалось. Слуха музыкального нет — медведь на ухо наступил. Поэтому он танцевальную веранду не любил и приходил с Галкой сюда только для того, чтобы ей удружить. Она танцевала с другими.
На танцы Галка надевала такую коротенькую клешеную юбчонку, подрезать которую невозможно было бы даже на полсантиметра. От этого ноги ее казались еще длиннее и красивее. Генка сразу занимал скамейку в углу, плотно садился и исподтишка поглядывал на танцующих. Иногда он делал вид, что смотрит на оркестрантов, а сам любовался Галкой, ругая себя последними словами. Сколько ни старался он себя уговаривать, переубеждать, все равно его злили мужчины, приглашающие Галку танцевать. Здесь ее знали все и приглашали нарасхват. Если других Генка еще терпел кое–как, то пожилого гражданина в старомодном черном костюме с узкими брюками возненавидел. Стоит ей только сменить туфли на легкие босоножки — он тут как тут. «Разрешите?» Еще не доходит до их места, а его сморщенное старческое лицо метров за десять расплывается в елейной улыбке. Эта улыбка больше всего раздражала Генку. Танцевал старик легко, успевая еще что–то наговаривать Галке на ухо, при этом слащаво улыбаясь. А у самого очки в роговой оправе, диоптрия минус десять, не меньше. Танцуя с Галей, он говорил ей что–то смешное, она качала головой и смеялась от души. «Тоже мне танцор, — невесело думал Генка, рассматривая старика. — Рассказывает, наверное, анекдоты девятнадцатого века… Сидел бы лучше дома, внуков нянчил! Тоже мне, дедушка русского танца!»
— Вам, молодой человек, — нужно учиться танцевать, — подводя к Генке раскрасневшуюся Галю, галантно раскланиваясь, с улыбкой произнес пожилой кавалер. — А то отобью…
Скольким прощал, а этому Генка простить не мог.
— Ну, насчет отбить–то я не позволю! Главное дело настоящего мужчины — работать головой, а не ногами, — обозлился он: — А выделывать ногами разные кренделя — большого ума не требуется.
Впервые за весь вечер он не выдержал, сдерзил. Встал, чтобы уйти с танцверанды, но Галка схватила за руку, удержала. Дедушка не обиделся, многозначительно хмыкнул и отошел в сторону. Тогда Галка набросилась на него:
— Он же пошутил, зря ты злишься. Михаил Абрамович прав, учись танцевать! А головой он, кстати, работает больше тебя, да еще как! Известный ученый! — и она назвала фамилию человека, по учебникам которого Генка занимался в институте.
— У–че–ны–й! — но слогам, повторил Генка. Теперь наступила его очередь удивиться.
Сегодня у Галки было радостное настроение, и она от души смеялась над Генкой. Над городом висело темно–фиолетовое небо. Они взяли контрамарки и вышли в парк. По прохладной аллее подошли к пруду. В его зеркале, умножаясь на поверхности воды во много раз, плясали золотом и драгоценными камнями тысячи разноцветных огней, придавая парку вечернюю торжественность, нарядность и непередаваемую красоту.
Они остановились, словно зачарованные. Гена молча смотрел вверх на звездное небо, согревая ее плечи ладонями.
— Знаешь, без фона звезды не светят, — голос его звучал серьезно, так, будто он открыл нечто важное и наконец понял смысл жизни.
Она заглянула ему в лицо, стараясь понять, откуда пришли к нему такие слова. Генка отрешенно молчал, что–то обдумывая. Стараясь не мешать, Галка любовалась им. Профиль его лица сейчас напоминал древнего ученого. Стоит и ждет чего–то небывалого и таинственного.
Наконец, не выдержав, она обняла его, подняв к нему свои карие глаза, лицо ее посерьезнело.
— Я люблю тебя, Гена, — словно для себя, тихо сказала она и прижалась щекой к его плечу.
Эти слова она ему сказала впервые. А он, очнувшись, тоже строго посмотрел ей в глаза, стиснув ладонями ее голову, и стал поцелуями осыпать лицо, волосы, шею, грудь. Она не отталкивала его, не боялась, что увидят… Она была счастлива.
— Знаешь, Галя, как я тебя люблю?! Я не говорил тебе раньше об этом, ну, стеснялся… Без тебя я просто парень, а с тобой я сильный, должен бороться… Я ответствен не только за себя… Без тебя я теперь жить не смогу.
На танцверанду они не вернулись. Пройдя по главной аллее, они вышли на шумную московскую улицу, в мир рвущихся вперед нетерпеливых машин и спешащих прохожих. Потом долго гуляли по вечерним улицам. Возвратились домой поздно. Тихо открыли входную дверь и, не включая свет, на цыпочках раздевались.
Он залюбовался Галей, когда она, сняв кофточку, села перед зеркалом, распустила по тонким, еще девичьим плечам длинные волосы и тщательно расчесывала спутавшиеся концы. В темном зеркале отражалось ее радостное улыбающееся лицо, и она шепотом без конца говорила о своей любви, говорила, говорила. Он прикладывал палец к губам, кивал в сторону спящей Екатерины Константиновны и манил к себе.
Она хотела рассказать ему о своей тайне, но боялась, еще не до конца уверенная. Она будет матерью, а ее Генка–очкарик — отцом! Заснула с улыбкой.
***
— Дело у меня к тебе, студент, есть… — заговорщическим тоном заявил Иван Иванович, когда они встретились на площади Маяковского. Его острый кадык вылезал из ворота рубашки. Он опять, как всегда, говорил, глядя в сторону и вниз, будто обращаясь не к нему, а к кому–то другому, стоящему за спиной. Руки Косой прятал, они заметно дрожали — верный признак необходимости опохмелиться.
В ресторане сели за столик в углу. Время послеобеденное, посетителей еще мало. Из кухни в зал проникал сизый, пахнущий поджаренным мясом и луком дым.
Иван Иванович, с трудом удерживая рюмку, выпил водку. Крайнов молчал, наблюдая, как тот торопливо поддевает вилкой салат. После второй рюмки водки руки его окрепли, пальцы перестали дрожать: он приходил в форму, на лице появился румянец.
— Ну как, на дело пойдешь? — левый глаз впился в лицо Рудика.
Сколько раз он ждал этого момента, но не думал, что все это будет так обыденно и просто.
— Смотря что, — стараясь скрыть охватившее волнение, потянулся он к графинчику. — Любить — так королеву, украсть — так миллион!
— Ну, миллион не миллион, а тысяч семьдесят будет…
— Сам–то чего?
— К тебе бы не обратился, да возраст не тот… Нужны, крепкие ноги. Вот хочу предложить дело в паре с тобой… Дело надежное.
Рудик заволновался, тоже налил себе вторую рюмку водки, залпом выпил, запил пивом и затих, ожидая, что дальше скажет шеф. Для совершения опасного дела он был готов давно, но осуществить его не хватало храбрости, нужна была поддержка, участие, легкий толчок твердой руки.
— Хочу тебя на одном деле проверить. На один завод из Госбанка привозят зарплату. Деньги везет кассирша, девчонка… Вечером встретил ее на улице. Стою на тротуаре, дорогу не уступаю. Она обходит, я ей дорогу загораживаю, она в сторону. Я для смеха потопал ногами, попугал, она как дунет бежать, только и видел ее… Такую припугнуть ножичком, а лучше пистолетом — до смерти напугаешь, все до копейки отдаст, овца! — Лицо шефа в этот момент стало жесткое, глаза сузились, кадык дернулся, такие не шутят… — Помни, чем чаще овец стрижешь, тем быстрее они обрастают…
— А как же охрана?
— Никакой охраны нет.
— Значит, двери или сейфы нужно ломать? — недоуменно спрашивал Рудик, никак не понимая, почему в таком простом деле Косому самому не взять деньги, зачем делиться с ним.
— Ломать ничего не нужно, все будет открыто.
— Пистолет–то где взять? — еще не до конца понимая сделанное ему предложение, спросил Крайнов.
— Не твоя забота. Стрелять умеешь?
Он хотел сознаться, что стрелять приходилось только из детского ружья, но, пугаясь колючих глаз шефа и его решительного вида, неожиданно произнес обратное.
— Ты что так испугался? На тебе лица нет. Времени спереди еще много, не завтра же идти, нужно хорошо подготовиться, — и Косой дружески похлопал по плечу.
Рудику холодный расчет шефа нравился. Имея большие деньги, Иван Иванович даже с официантом расплачивался просто: не жадничал, однако «на чай» давал не больше пятерки. О будущем деле говорил мало, но со знанием, это нравилось больше всего.
***
К операции готовились основательно. Дважды ездили за город тренироваться в стрельбе. Косой вытащил из–за пояса сверкнувший вороненой сталью пистолет. Показал, как снимать с предохранителя, как целиться и стрелять.
— Экономь патроны. Нажимай плавно… Пойди положи на пень пустую бутылку…
В заросшем кустарником глухом овраге они были вдвоем, и пистолет в руках шефа был страшен. Вдруг наведет на него и скажет: «Ну, прощайся, гад, с жизнью!» Только и останется — упасть в ноги и упрашивать о пощаде.
Рудик прицелился, выстрел прогремел неожиданно, руку резко отбросило назад. Гильза, сверкнув, звякнула в стороне.
— Правый глаз не закрывай, — зарычал Косой, хватая его за руку с пистолетом. — Целься лучше, нажимай плавней, понял? — И опять выстрел прозвучал неожиданно. Зато бутылка разлетелась на части.
Повеселел. Неожиданно пришла веселая мысль: наставить пистолет па Косого. Интересно, как он себя поведет? Но шутить с шефом побоялся: этот не простит.
Привыкая к мысли, что скоро у него будут большие деньги, Рудик становился все увереннее в успехе операции. Будущие деньги ему почему–то виделись в тугих пачках, перевязанных накрест бумажными лентами. Ну, пусть шеф немного перегнул, пусть будет не тридцать пять, пусть тридцать тысяч его доля, но ведь это какие деньги! Он уже рассчитал, как хорошо можно их потратить. Первым делом купит проигрыватель «Феникс» — стерео–001 за девятьсот семьдесят один рубль двадцать копеек. Даже не раз прикидывал, куда его поставит. В своей комнате даже место для него освободил. Положит фирменный диск, чувихи умрут: «Где взял? Где достал? Сколько стоит?» Он посмотрит на всех свысока, многозначительно промолчит — пусть знают: все, что он захочет, — все будет иметь.
А план шефа был прост и гениален. Два раза в месяц на завод привозят деньги для выдачи рабочим. Это происходит в первой половине дня. Из Госбанка кассира сопровождает охрана. Но как только деньги кладут в сейфы, охрана снимается. Зарплату начинают выдавать после обеда, поэтому час или два кассир остается одна, подготавливает деньги к выдаче. Именно это время шеф решил использовать для нападения и захвата денег.
Касса завода, где выдавалась зарплата рабочим и служащим, находилась на втором этаже трехэтажного административного здания. Вход был со стороны проходной. Войти туда постороннему человеку нельзя, нужен пропуск. Однако с глухой стороны здания вокруг грузового лифта имелась лестница. На нее и был расчет. На завод Рудик проникает через лаз в заборе. Их соучастник, работник завода, незаметно заранее откроет дверь с лестницы в коридор. От этой двери до кассы по коридору метров двадцать. Он пройдет по коридору и подойдет к кассе. Если в коридоре будет кто–нибудь — дождаться, пока уйдет. Войти в кассу.
Первым делом он должен закрыть на задвижку входную дверь, чтобы никто не мог зайти. В перегородке — внутренний замок. Удар плечом — и он у сейфа. Потом забирает деньги, складывает их в спортивную сумку и выбегает к лифту. Несколько секунд, чтобы спуститься во двор. Там забежать за железобетонные панели, мимо них, ближе к цистерне, где дырка в заборе, доски — сверху прибиты, а внизу нет — откидываются свободно.
За забором старый пустой дом. Заскочить туда через выставленное окно и как можно спокойнее выйти с противоположной стороны на улицу. В машине ждет шеф. Они уезжают в другой конец города, делят деньги — и с концами…
***
Встретились недалеко от площади Марины Расковой ровно в десять. Косой остановил машину метрах в двадцати от него, из кабины осмотрелся по сторонам и кивком пригласил к себе. Посадил на заднее сиденье.
— Не трусишь? — повернувшись назад, спросил хрипловатым голосом и заглянул в глаза. — «Сиреневый туман» нас ждет!
Взгляда Крайнов не отвел, приободрился сколько мог, но после вопроса неприятно заныло под ложечкой.
— Помни, студент, завалишь дело, пришьем как собаку! — Косой неторопливо достал сигарету, размял табак, щелкнул зажигалкой, прикурил, картинно выпустил дым колечком.
Резко кольнуло под сердцем. «Сбежать! Отказаться!» Но до конца побороть себя не смог. Да и деньги нужны до зарезу. Тщательно подготавливаясь к нападению, он все больше верил в реальность захвата огромной суммы денег. Иногда ему казалось, что он их владелец, просто временно они лежат не у него дома, а в другом месте. Даже набрал в долг под будущие тысячи.
Нет, теперь отступать нельзя. Да и рисковать недолго, несколько минут — и деньги в кармане…
— Тридцать тыщ за несколько минут — куш немалый! — шеф опять затянулся сигаретой. — Такие прибыли не снятся даже миллиардерам! Еще раз все продумай, а мне пока нужно позвонить…
Косой вышел из машины, застегивая на ходу пиджак. По тому, как он осторожно шел, поворачивался, боком входил — в телефонную будку, незаметно поддерживая внутренние карманы, Крайнов догадался, что пистолет у него при себе. Шеф по памяти набрал номер телефона, с минуту поговорил. Наблюдая за ним через стекло машины, Рудик чувствовал приближение самой главной минуты в его жизни, и поэтому тщательно скрываемое волнение прорывалось наружу. Толчками застучало сердце, отдаваясь пульсом в висках. Как и всем азартным людям, ему нужно было только начать дело, только разогнаться — и тогда он был готов на все.
— Ну, еще раз спрашиваю, не струсишь? Деньги на месте, доставлены копеечка в копеечку! — садясь на место водителя, невозмутимо произнес шеф. — Обошелся бы и без тебя, да возраст не тот. Здесь крепкие ноги нужны…
— Скорей бы… — Рудик ощутил в горле неприятную сухость. Уверенность Косого в благоприятном исходе дела гипнотизировала. Какая–то невидимая сила побеждала трусость, подталкивала, подсказывала, что успех обеспечен, шеф не такой простак, чтобы пойти на неразумное мероприятие.
— «У государства денег много, оно не обеднеет. Если не хватит кому — включит машины и напечатает недостающие», — пытался сострить Крайнов, цитируя любимое выражение Косого. — Автомашина у тебя надежная? — перешел он на деловой тон, как равный.
— А от кого нам спасаться? Все рассчитано, обойдемся без автомобильных гонок. Вот, надень, — и шеф передал ему свернутую рабочую спецовку. — Безопасней, да и незаметней будешь на заводе…
Рудик безропотно выполнял все указания Косого, подчиняясь его внешнему спокойствию и рассудительности. В машине поверх спортивных трико натянул рабочие брюки. На свитер надел темно–синюю хлопчатобумажную куртку.
— Возьми еще вот это, — Косой передал ему темно–вишневый пропуск.
— Что такое? Зачем?
— Васи Лагуткина пропуск на завод. Его самого, беднягу, уволили за пьянство. Бросишь около забора, чтобы отвести след. Пусть потом его милиция ищет. Еще раз договариваемся, как действовать…
Рудик уже ничего не слышал. Он был сейчас там, на заводе.
— …Вся операция продлится десять, — долетели слова Косого, — от силы пятнадцать минут. Жду тебя до половины. Если не придешь к этому времени — уезжаю. Значит, не получилось… На случай доказать невиновность, отвести подозрение, я купил тебе билет в кино, — не спеша, как будто самому себе, говорил шеф и протянул светло–синюю полоску билета.
Они вышли из машины. Шеф пошел провожать до забора. Не привлекая внимания прохожих, вошли в старый дом. Все было тихо.
— Ну что ж, как говорится, с богом! Присядем, по обычаю, на дорожку!
У них еще было время. Они присели на разбросанные ящики из–под апельсинов.
— Я буду тебя прикрывать, сделай так, чтобы не было осечки. В случае чего, отходи спокойно. Не торопись, не беги, пусть видят, что ты не из трусливых… Кто никого не боится, того боятся все, понял? Если кто будет преследовать, выстрели обязательно, чтобы знали, что можешь уложить, — учил Косой. — Но кто много хочет, многим и рискует, поэтому рассчитывай на свои силы да на него… — он вытащил из–за пояса пистолет с черным пугающим стволом и протянул Рудику: — Для обороны, зря не стреляй! — поднялся, дружески ударил по плечу и исчез, как невидимка.
Положив пистолет в правый карман брюк, Крайнов почувствовал себя уверенней и спокойней. Попробуй — возьми! Еще раз огляделся и полез в дырку в заводском заборе. Потом, — укрывшись за огромной бетонной трубой, посмотрел на часы, несколько минут подождал, чтобы успокоиться. Где–то недалеко, метрах в пятидесяти, работал башенный кран, рабочий снизу кричал что–то крановщику.
Подняться на второй этаж было делом нескольких секунд. Толкаясь сильными, когда–то тренированными ногами, перепрыгивая сразу через несколько ступенек по слабо освещенной лестнице, он мягко подкрадывался к двери, ведущей в коридор второго этажа. Приложил ухо к клеенчатой обивке. Тихо. Осторожно попробовал дверь: она не открывалась, потом, словно отклеившись, поддалась. Значит, кто–то, ему не известный, открыл замок раньше. Просунул голову в коридор, там никого не было. До кассы оставалось метров двадцать.
До нужной двери следует пройти как можно тише. Именно сейчас нужны выдержка и хладнокровие. Он осторожно, стараясь не шуметь, подошел к двери с надписью: «Касса». Толкнул плечом. Вошел. Через окошечко в перегородке увидел девушку. Кассир на месте. Вторая дверь в разделяющей перегородке была приоткрыта. Все шло отлично! Вон они денежки, только протяни руку!
— Закрыто. Деньги буду выдавать после обеда, — донеслись слова кассирши.
Заперев входную дверь в кассу на задвижку, Рудик резким ударом отворил дверь перегородки. Подражая Косому, он грозно посмотрел на кассиршу, направил на нее пистолет и, озираясь по сторонам, тихо скомандовал:
— Деньги на бочку!
— Уходите отсюда немедленно! — побледнев, воскликнула Галина, встав на его пути.
Сейчас все внимание Крайнова было сосредоточено на сейфе за спиной кассирши. Он грубо схватил ее за ворот платья, дернул в сторону. Она мешала открыть сейф. Тогда он с размаху ударил ее по голове рукояткой пистолета, она, охнув, осела на пол, по лицу потекла кровь.
Дорога оказалась открытой. Он лихорадочно подскочил к двери сейфа, дернул дверцу — не открывалась. Дрожащей рукой повернул торчавший в замке ключ, распахнул стальную дверцу. Сейф был пуст. Торопливо открыл верхний небольшой ящичек — денег там тоже не было. «Где же деньги? В ящике стола?» Переступив через кассиршу, он неожиданно увидел, как она, пытаясь подняться, смотрит на него презрительным взглядом. Он замешкался, боясь взглянуть ей в глаза, и вдруг понял, что трусит. Единственным желанием было броситься бежать. Но уходить без денег нельзя, они здесь, в ящике стола.
Крайнов быстро раскрывал ящики, разыскивая деньги, выбрасывая на пол попадающиеся под руку бумаги и папки. Пачек денег, перевязанных бумажными лентами, не было. В верхнем ящике оказались шариковые ручки, заточенные карандаши. Несколько рублей и трешница. Он схватил их, сунул в карман.
— Где деньги? — зашипел он.
— Уйдите отсюда, вам хуже будет!
Он нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Еще больше бледнея, она схватилась руками за живот и затихла. А наверху уже загромыхали чьи–то шаги. Медлить больше нельзя. Резким движением он отодвинул задвижку и выскочил в коридор. В противоположном конце увидел бегущего к кассе мужчину. Для острастки выстрелил вверх, опередив всех, метнулся на темную лестницу, кубарем скатился вниз. Еще несколько прыжков… и он, словно кошка, скользнул в спасительные многометровые железобетонные панели.
Дальше отходил так, как было запланировано. Выскочил к забору. Хрипя и задыхаясь, вылез через лаз наружу. Теперь — к старому дому. На бегу сбросил куртку. Прыгая, на одной ноге, пытался снять брюки, одна штанина застряла, не вылезала. Матерясь и зверея, он бросил в сторону с трудом снятые рабочие брюки. Оставшись в спортивном костюме, еще раз оглянулся. Погони не было. Пистолет за пазухой. Можно выходить. Стараясь двигаться бесшумно, вышел на улицу. Косой сидел за рулем, нетерпеливо поглядывая в его сторону. Крайнов свалился на заднее сиденье. У–у–ф!
— Как дела? — спросил Косой тихо и робко, как будто бы это был не он.
— Гони скорей! — только и вымолвил Крайнов.
— Деньги взял? — лицо шефа исказилось. По смертельной усталости на лице, по тому, как беспомощно упал на заднее сиденье Рудик, он понял все.
***
…Казалось, этой лесной дороге не будет конца. Вот уже несколько часов, напрягая последние силы, не щадя себя, не давая ногам ни минуты отдыха, уходил Крайнов все дальше и дальше от того страшного места, страшнее которого в жизни не бывает ничего. Под горячим июльским солнцем смешанный с колючей хвоей песок раскалился, идти по нему было пыткой, но его не останавливало ничто. Проваливаясь по щиколотку, он все шел и шел. Его лицо, шея, руки, словно пудрой, покрылись мелким золотистым песком, рубаха намокла от пота, волосы неприятно спадали на лоб. «Пудра» попадала в глаза, скрипела на зубах, не давала глубоко и свободно вздохнуть. Тупыми, гулкими ударами билось сердце. Он шел и шел вперед.
Бабушкин дом он увидел издалека. Сама бабушка три года назад умерла, дом стоял заколоченным. Вот к нему он и шел через все трудности и преграды. Этот дом он узнает среди тысячи других. Только по одной покосившейся террасе и одинокому, забытому серому журавлю колодца. В прошлое лето он приезжал сюда в поисках старых икон. Оставалась от бабушки одна «Божья матерь», прихватил он ее и в Москве сразу продал Носу, как потом понял, за бесценок. Надеялся еще сшибить одну–две иконы, но зайти в чужие дома испугался. Хоть двери в деревенских домах не запирались, утащить побоялся. Вдруг поймают, здесь для воров законы строгие.
Дом стоял на косогоре в стороне от деревни. Вдруг Рудик заметил, как в правом незабитом окне дома дрогнула занавеска, потом резко кто–то распахнул рамы, и в глубине комнаты мелькнуло девичье лицо. Мелькнуло на мгновение, но он его узнал. Это — Надя, его Надежда.
Отойдя от леса метров на двести, Крайнов случайно, боковым зрением, увидел, как слегка колыхнулась упругая нижняя ветка невысокой елочки, стоящей на самом краю к полю. В его сторону выдвинулся ствол винтовки. Какой–то осторожный и жестокий стрелок, скрывая лицо за ветками, начинает целиться в него. Он понял: выстрел оборвет жизнь. Двести метров для винтовки не расстояние, но прицелиться должен любой, даже очень искусный стрелок. Тем более он сразу не выстрелит — все–таки один патрон. Для этого стрелку нужно несколько секунд. А если Рудик не покажет вида, что заметил, тот будет целиться дольше обычного.
Нет, он, Рудька Крайнов, себя так просто не отдаст! Собрав в кулак все силы, всю волю, он прошел еще несколько шагов вперед. Один, два, три, четы… Резко в сторону, раз! Два шага вперед, влево, раз! Резкими, длинными прыжками он уходил от прицела стрелка, все дальше и дальше от него удаляясь. Пробежать еще метров двести — и стрелок в него не попадет.
В этот момент из дома навстречу выбежала Надя. Она бежала в своей красивой белой кофточке с вышивкой на груди, протянув к нему руки, бежала через голубое овсяное поле, не понимая, что может стать случайной жертвой жестокого стрелка.
Сухой выстрел ужалил слух, остановил. Но сначала он услышал полет пули. Оборванной струной она пролетела где–то в стороне, не причинив ему вреда. Все, кажется, ушел! Цел!
Но почему медленно опускается на землю Надя? Почему у нее такое печальное лицо? И вдруг Надя подняла на него свои печальные глаза и стала пропадать, растворяться в серо–зеленом цвете. Неужели за все нужно так дорого платить? Неужели это кара за его деяние? Он подскочил, протянул к Наде руки… и наткнулся на холодную стену. Тут он проснулся. Все понял и закричал…
***
В небольшое зарешеченное стальными прутьями okhq пробивался бледный нерадостный свет, напоминавший о том, что наступило очередное утро. Голубым облаком растаял сон, уступив место тяжкой реальности. Мысли, мутные и свинцовые, сдавливали обручем лоб и виски.
Он еще немного полежал, не в силах подняться, потом вздрогнул, резко вскочил на койке, лихорадочно отыскивая под подушкой папку с бумагами. Найдя, развязал тесемки, развернул, стал доставать страницу за страницей копии документов, собранные после заключения в следственный изолятор. Все бумаги целы. Он знал наизусть каждую фразу, запятую… Ведь над составлением этих писем он просиживал целые дни, подыскивая самые точные слова, переписывая по нескольку раз каждую строчку. Эти бумаги были сейчас в его жизни самыми важными. Дороже их сейчас ничего не было.
Перечитывая их ежедневно, он находил все новые и новые аргументы в свое оправдание, поэтому раз от разу нападение на кассу завода представлялось ему все более невинным. Он даже стал сомневаться в своей виновности и иногда злился на то, что его держат под стражей. Что случилось, того не вернешь! Зачем же теперь над ним хотят совершить расправу?
«Прошу Вас учесть, что без отрицательного влияния Горчилова я никогда бы не встал на преступный путь. Прошу учесть мою молодость, неопытность…»
Прочитал эти слова и не поверил, что сам их написал. Ему показалось, что текст о помиловании писал какой–то другой человек, очень образованный и умудренный жизнью. Уж больно строчки эти за душу хватают, в самую точку бьют. Если бы ему самому пришлось рассматривать такую просьбу о помиловании, он решил бы не задумываясь…
— Все бумаги, собранные в папке, он написал здесь, в камере. Сразу же после приговора. Принес тогда по его просьбе контролер стопку бумаги и тонкую шариковую ручку. За ночь, в один присест, написал больше ста листов, и как написал!.. Даже сейчас, перечитывая текст, он не мог зачеркнуть ни одного лишнего слова. В свои способности он верил всегда, стоило только ему захотеть.
Русский язык и литература давались всегда с трудом. В школе за все десять лет больше четверки никогда не получал. Классный руководитель Варвара Ивановна сколько раз повторяла: «У тебя, Крайнов, с лексикой слабовато, а русский язык — такой богатый! Нет в мире языка, на котором можно выразиться более точно. Тебе нужно больше читать!»
После приговора он метался в следственной камере, как зверь в клетке, и вдруг почувствовал, что стал ощущать самые тонкие эпитеты, мельчайшие языковые нюансы. При составлении прошений, ходатайств о помиловании, жалоб и заявлений он подбирал такие точные слова, словно всю жизнь занимался словесностью. Случилось так, что много раз прежде слышанное слово теперь, на бумаге, приобретало особый смысл.
«Прошу Вас проявить! ко мне милосердие. Мне трудно себя защищать и писать что–либо в свое оправдание. Я просто пишу, надеясь на Ваше великодушие и справедливость, замените мне…»
Нервно потирая руки, он забегал из угла в угол. Стройность мыслей оборвалась, в голове все перемешалось. То он вспоминал себя маленьким мальчиком, то школьником, то студентом. Пьянки вспоминать не хотелось. Чаще всего он видел дальнюю бабушкину деревню, куда мать отправляла его прошлым летом, стараясь, как она говорила, оторвать от дурной компании.
Случись сейчас чудо, выйди он на свободу, уехал бы куда–нибудь далеко–далеко, лучше в лес, и никакие деньги, богатства ему не нужны. Поселиться бы с Надей в лесной избушке, собирать грибы, ягоды, рыбу ловить…
От размышлений защемило в груди, перехватило дыхание. Лицо передернулось, из глаз хлынули слезы. Стекая по щекам, они падали на рубашку. Он застонал, заскрежетал зубами. Как подкошенный упал навзничь на постель, уткнувшись лицом в жесткую подушку.
Ненавистнее Горчилова нет у него сейчас человека. Он ненавидел его всеми фибрами души. Попади тот сейчас к нему в камеру — своими бы руками задушил! Как мерзкую змею! Схватил бы пальцами з# тонкую морщинистую шею повыше острого кадыка, до хруста сжал бы… Ведь провал произошел именно из–за него. Как услышал, что деньги в кассе взять не удалось, нажал на газ и с ходу врезался в грузовик. Очнулся от удара, хотел выскочить из салона, да водитель грузовика схватил: дождись милиции, пусть увидят, кто в аварии повинен… Но после такого удара далеко и не убежишь, перелом руки и ноги… Только потом узнал, что Горчилов украл где–то машину, сменил номер и ездил на ней до первого милиционера, даже прав–то у него никогда не было. У–у, гад! Крайнов в бессильной злобе сжал кулаки.
Вспомнились сцены суда.
— Я прошу суд выслушать мнение потерпевшего, мужа убитой… — предложил прокурор.
Высокий очкастый парень, сидевший в зале, сначала не понял, что ему нужно отвечать прокурору. Его осторожно толкнули в плечо. Он оглянулся, поднялся. Невидящим взглядом посмотрел перед собой. Прокурор повторил вопрос. У парня задрожали губы.
— …Пусть они живут….. — и отвернул лицо, закрыв ладонью глаза.
Дошла очередь до защитника Горского. Поднялся он тогда из–за столика, сделал паузу, глотнул воды, оглядел притихшую публику.
— Товарищи судьи! — раздался голос в напряженном зале. — Через некоторое время вы уйдете в совещательную комнату и будете решать — какое наказание следует назначить моему подзащитному Рудольфу Крайневу, — он сделал паузу. — Нет слов, он достоин самого тяжелого наказания, но при вынесении приговора прошу принять во внимание одно очень важное обстоятельство и не назначать исключительной меры наказания. Мать подсудимого Крайнева находится здесь, в зале судебного заседания. За эти дни она поседела… Прошу вас, пожалейте ее…
В этот момент Рудик сорвался, не удержался, закричал в ответ на плач матери высоким срывающимся голосом, забился в истерике за барьером. И пока его приводили в чувство, как–то незаметно для публики, поднялся из–за своего столика прокурор, молча посмотрел на подсудимого, защитников, обвел взглядом зал судебного заседания. Видимо, для него эта минута была самая тяжелая в процессе. А когда Крайнов немного поутих, заявил:
— Я полностью согласен с защитником… Мы должны жалеть матерей… В свою очередь я также прошу пожалеть мать… Только не подсудимого Крайнева, а мать погибшей Галины Колесниковой, которая после гибели ее дочери находится в больнице и вряд ли поправится. Прошу суд вынести самый справедливый приговор… Предлагаю назначить подсудимому Рудольфу Крайневу высшую меру наказания — расстрел!
— Как можно, — запротестовал Горский. — Слепое стечение обстоятельств… Он же молод, без году инженер, знает английский язык, образованный человек, он еще будет нужен обществу!
— Нашему обществу нужны граждане, а не образованные преступники, — парировал прокурор.
«…Во время суда прокурор постоянно нарушал основной принцип советского судопроизводства, был откровенно субъективен…»
Он ненавидел прокурора, пожилого человека со значком участника войны, постоянно глотавшего какие–то таблетки.
Когда объявили: «Расстрел», Крайнов решил — теперь побег! Бежать сразу из зала невозможно — их охраняли несколько вооруженных военных, да и сил не было. Вспомнил, как в какой–то книге читал, что легче всего скрыться, когда поведут в туалет. Охранник будет стоять у двери, а он тихо откроет окно и… поминай, как звали. Но осуществить свой план не смог — на окнах туалета решетки из толстенных железных прутьев. Охрана рядом, глаз не спускает. Решил попробовать бежать из камеры. В голове четко созрел план: заходит охранник, приносит пищу. Он ударяет его, быстро переодевается в его форму и выходит на свободу.
Пищу ему ставили в окошко, не открывая обитой листовым железом двери. А когда один конвоир входил в камеру, то другой находился в коридоре. Металлическая дверь, отделявшая выход в галерею, закрывалась с внешней стороны на захлопывающийся замок, так что, если бы ему удалось вырваться из камеры в коридор, побег все равно исключался. Во всех выходах с этажей, в переходах, на лестницах имелись массивные двери, открыть которые можно только ключом. Выхода отсюда не было.
И когда он это понял, забегал как дикий зверь по углам своей небольшой камеры, в бессильной злобе колотя кулаками по глухим оштукатуренным стенам. Удары больно отдавались в правую руку, которая хоть и срослась, но переломанная кость еще ныла.
«…Я сделал не по злому умыслу. Мне вложил в руку и положил палец на спуск изощренный преступник. Я нажал случайно…»
…После столкновения с грузовиком прибежали работники уголовного розыска, схватили, обыскали, из–за пазухи вытащили пистолет, из вывернутого кармана выпали два скомканных рубля и трешка. Старые, потрепанные рубли, упав на асфальт, как бы прилипли, а трешка, еще новенькая, смятая в кармане, вдруг будто ожила, стала, словно живая, распрямляться. Так и запомнились они ему — сморщенные, презренные деньги… Зачем он их взял? Что бы он купил на них? Бутылку водки? Будь она проклята, эта водка!
Зато какое значение, этим нескольким рублям придали в суде! Следователь специально отметил в обвинительном заключении, что потерпевшая Колесникова приготовила пять рублей, похищенных убийцей, для уплаты в кассу взаимопомощи… А прокурор именно на них обращал внимание судей, подчеркивая, что убийство кассира Крайнов совершил с единственной целью — завладеть деньгами. А то обстоятельство, что деньги остались в кассе, свидетельствует лишь о том нервном напряжении, в котором находился нападавший, не заметивший на столе фибрового чемодана, где они в это время лежали. Следовательно, все его оправдания в случайности выстрела суд во внимание не принял.
Он проклинал тот день, когда встретился с Горчиловым. «Реставратор Иван Иванович!» Никакой не Иван Иванович, и не реставратор, а Федот Кузьмич Горчилов, старый вор–рецидивист, только год продержавшийся на свободе. Хитрый лис, и в суде выворачивался, пытаясь представить дело так, будто сам никакого отношения к нападению на кассу не имеет. «Он попросил подвезти на машине. Больше ничего не знаю. Где он взял пистолет — не знаю!» Спасибо, прокурор разделал Косого несколькими жгучими, как осы, вопросами и, сколько тот ни вертелся, изобличил.
Сейчас его охватило такое бешенство, что, дали бы ему винтовку, застрелил не задумываясь!
В изоляторе его содержат полгода. И каждый день — испытание! Давит ожидание, гнетет тишина. И какое испытание! Все шаги по бесконечно длинным коридорам, лязганье железных запоров — все к нему! Вчера вывели из камеры и повели, думал — все, ноги подкосились, тошнить начало. Потом оказалось — на осмотр к врачу. Все жалобы выложил, а что жалобы! Потом до вечера лежал, отходил. Ест мало, пища кажется горькой. Часами сидит без движения, устремив взгляд в одну точку, а в голову приходят такие мысли…
Ночью спит мало. Вместо сна наступает какое–то безвольное отупение, или вдруг по нескольку часов трясет как в лихорадке. Ночью звуки слышней, чувства обостренней. Когда замолкают на шоссе машины и за толстой тюремной стеной затихает московская улица, изредка в камеру доносится стук женских каблучков, спешащих по ночному асфальту. Мужские шаги не доносятся, а вот женские слышатся. И тогда он подкрадывается ближе к окну, с волнением, напряженно прислушивается к этим шагам. Стук каблуков скоро затихает, вот тогда–то и приходит страшная злоба и жуткая зависть к тем людям, живущим по другую сторону двухметровой стены, для которых самые большие заботы — мелочь по сравнению с его бедой. Бедой, из которой он по своей воле выйти никак не может. Он полжизни бы отдал, чтобы выбежать из этой безразличной к его судьбе камеры хотя бы на час, чтобы вдохнуть полной грудью воздуха, обрадованно, во весь голос закричать на опушке леса.
Он не мог себе представить, что его, молодого, сильного, кому–то нужного человека, лишат жизни. Сейчас он всех боялся и всех ненавидел.
«…Я клянусь, что честным трудом искуплю свою вину…»
Конечно, искупит трудом, так все пишут. Стране всегда нужны рабочие руки. Да, слова в просьбе о помиловании он написал правильные. Какие емкие слова! Они должны затронуть тех людей, от которых сейчас зависит многое, они не могут не задеть их чувства. Ведь как они действуют на него самого! Когда читает, даже мороз идет по коже.
«Прошу Вас помиловать меня ради моей маленькой дочки, которую я еще не видел, она родилась без меня…»
О своей беременности Надя рассказала ему тогда, когда изменить что–либо было невозможно. «У нас будет дочурка! — шептала ему Надя. — Мы ее назовем Машенькой!» Ее слова проходили тогда мимо него, все мысли были заняты подготовкой к нападению на кассу… Оставалось всего три дня…
Потом два… Потом — один… «Неужели со мной поступят несправедливо, не примут во внимание мою молодость?» С каждым часом жалость к себе становилась все острее. Убитую Галину Колесникову старался не вспоминать. Вернее, он гнал от себя эти воспоминания. «Случившегося не вернешь, — говорил он себе. — Сама виновата. Видела же, в каком я состоянии. Отдала бы сразу деньги! А теперь вот из–за нее…» Он искренне считал ее виновницей происшедшего.
Но не может быть, чтобы он, молодой, физически сильный, был не нужен государству! Ведь должна же быть у людей разумность в действиях и поступках, не все же они и не все решают примитивно и однобоко! Ну, хорошо, он виновен, признает свои ошибки, готов нести любое наказание. И так сколько перенес мук и страданий за полгода тюремного заключения! А сколько пережили родные, мать, Надежда?!
Когда утром раскрылась дверь и вошедшие передали ему приговор, он не поверил тому, что прочитал:
«Ваше ходатайство о помиловании отклонено. Приговор будет приведен в исполнение…»
Дальше читать он не смог.
Назад: ЛЕОНИД СЛОВИН СВИДЕТЕЛЬСТВО ЛАБРЮЙЕРА
Дальше: ВЛАДИМИР РЫБИН НОЧНЫЕ ПТИЦЫ
