АРТУР МАКАРОВ
БУДЬ ГОТОВ К НЕОЖИДАННОСТЯМ
Этот новый район, или «жилмассив», как принято ныне иногда называть, был близнецом таких же районов в иных городах, отличаясь пока лишь незаселенностью. Коробки почти готовых домов с частично застекленными окнами расступились, образовав короткую и широкую улицу, и в глубине ее, там, где ночные смены возводили новые здания, тяжело и неспешно двигались краны с габаритными огнями на стрелах.
Короткая летняя тьма заметно сменялась спешащим рассветом, и фары бульдозера, показавшегося в глубине улицы, светились уже неяркой желтизной. Погромыхивая скребком на выбоинах, бульдозер приблизился, обогнул оставленный на обочине прицеп и, гудя мотором, замер напротив продовольственной палатки.
Нехитрое деревянное сооружение было единственным, что придавало некоторое одушевление пустынному хаосу воздвигнутых бетонных сооружений и строительного хлама, и даже железная полоса с висячим замком, пересекающая фасад палатки, выглядела по–житейски буднично.
Категоричность этого запора нимало не смутила парня, сползшего наземь с сиденья рядом с водителем. Он рывком вытянул из кабины туго пружинящий трос, привычно сладил из него петлю и с третьей попытки набросил через крышу на палатку. Потом так же споро закрепил конец троса на передке как бы в нетерпении подрагивающей машины и махнул рукой.
Лязгнув гусеницами, бульдозер попятился, стальная петля, неумолимо сжимаясь, туго стянула стены палатки, и они протестующе заскрипели. Затем ветхое строеньице легло набок, сиротливо обнажив ящики, кули, бочки и россыпь консервных банок.
Теперь работали оба: водитель освободил и водворил на место трос, его товарищ торопливо совал в карманы брезентовой робы бутылки и банки…
И вот уже снова взревел мотор, постепенно отдалился лязг гусениц, и белая пыль колеблющимся облаком заволокла и машину, и следы быстротечного набега.
…В милиции, как и везде, на работу приходят утром.
Как и везде, стараются прийти на пять — десять минут раньше, без спешки покурить в коридоре с товарищами, перекинуться несколькими неслужебными фразами, не вдруг окунуться в ворох дел.
Так было и в это утро, но, проходя по коридору мимо человека, сидящего на деревянном диване, почти все смолкали, гасили улыбки, коротко и неловко здоровались. Он тоже отвечал коротко и серьезно. Иногда просто кивал.
А сидел против двери, обитой черной клеенкой, на которой белела табличка с надписью: «ТАЛГАТОВ А.Р.»… Талгатов Абид Рахимович, майор по званию, заместитель начальника уголовного розыска по должности, старейший работник и ныне — пенсионер. Сейчас вся кажущаяся несправедливость происшедшего особенно осознавалась им, было обидно и горько, и эта горечь накапливалась, накопилась и стала готова захватить его целиком.
И тогда к нему быстро подошел и сел рядом Бакрадзе.
— Ты чего пришел? Здравствуй… Ты чего пришел, я тебя спрашиваю? — накинулся он, и глаза его жарко вспыхивали. — Сидишь, как памятник самому себе, людям сердца рвешь. Проводили тебя с честью? Проводили. Хорошие слова говорили? Говорили…
— Даже подарки дарили, — саркастически вставил Талгатов.
— Вот видишь — подарки дарили! — не обращая внимания на сарказм, обрадовался подсказке Бакрадзе. — Теперь тебе что надо делать? Отдыхать тебе надо, товарищ дорогой.
— Был, видно, я товарищ, — отвернулся Талгатов.
Бакрадзе отодвинулся и внимательно всмотрелся в него. Потом спросил:
— Слушай, Абид, ты почему на пенсию пошел, скажи мне?
Талгатов молчал.
— Нет, ты скажи, не молчи! — настаивал Бакрадзе, вновь постепенно распаляясь. — Я тебя гнал? Оттуда, — он показал подбородком на потолок, — оттуда тебя попросили? А? Не слышу. То–то… Машинка, — его палец ткнул в сердце Талгатова, — тебя попросила. Так на кого же тогда обида, друг ты мой дорогой?
Вздохнув, Талгатов повернулся к нему, и лицо его, оставаясь печальным, стало мягче.
— Ладно, Василий; пришел и пришел… Ну, еще раз проститься хотел. Хотел посмотреть, кто здесь, — он кивнул на дверь, — сидеть будет… Вот и пришел. А что, — снова подобрался он, — или не надо было?
Бакрадзе расхохотался от души. И опять стал серьезен.
— Надо, надо, уймись… Ты что думаешь? Худо нам без тебя будет. Полагаю, еще не раз за советом придем… — Задумавшись, Бакрадзе помолчал и повторил: — Худо… А сидеть здесь будет новенький. Родионов его фамилия. После института два года в Калуге отработал, теперь домой вернулся. Вот он, кстати, идет… Ты бы ввел его в курс дела, а?
Талгатов не ответил, теперь оба смотрели на появившегося в конце коридора Родионова. И два этик грузных, пожилых человека, в опрятных., но уже не слишком новых и далеко не модных костюмах, инстинктивно придвинулись один к одному и даже стали похожими, несмотря на всю разницу между ними. Они наблюдали, как подходил высокий, кажущийся в этом коридоре даже изящным, молодой человек.
— Здравствуйте, — сказал Родионов остановившись. — Мне сюда, товарищ подполковник? Я не ошибся?
— Не ошиблись, — подтвердил Бакрадзе поднимаясь. — Здравствуйте, и мне пора, пошел я, нету меня… Вы уж здесь сами знакомьтесь.
А когда он ушел, Талгатов тоже встал и протянул руку Родионову:
— И верно, надо познакомиться, раз мой кабинет наследуете… Талгатов, Абид Рахимович.
— Родионов, Игорь Николаевич, — улыбка сделала лицо нового сотрудника и проще и еще моложе. — Я вчера одно ваше дело смотрел, мне подполковник давал. Это то, с железнодорожными складами… Здорово! Сидел, читал, и все–таки не взял в толк, как вы на кладовщика вышли?
— Значит, не хватило усидчивости, — усмехнулся Талгатов и распахнул дверь кабинета: — Прошу! А мне усидчивость не один раз хорошую службу сослужила… Ведь наша работа в основном довольно прозаична: то сосчитай, это прикинь, там учти. Хотя — всегда будь готов к неожиданностям! Это следует помнить… А кладовщик оказался занятный: мы у него одних золотых червонцев числом сто двадцать изъяли.
— Да, интересно, — не без зависти вздохнул Родионов. — А мне, знаете, пока не везло: все больше мелочами приходилось заниматься…
— Вы извините, конечно, но, когда я был молодой, меня учили, что в нашем деле мелочей нет, — в голосе Талгатова явно прозвучали нотки назидания.
— Ну да, это так, — поспешно согласился Родионов и, подойдя к окну, скомкал разговор: — Смотрите, солнце вовсю, а в комнате темень из–за него… Ветки прямо в окно лезут, обрезать бы надо.
— Вот и распорядитесь.
Что–то в голосе прежнего хозяина кабинета заставило молодого человека обернуться.
Талгатов грустно усмехнулся:
— Это мы тополя сажали… Лет тридцать назад. Озеленяли! Оттого и жалко после резать было. Но раз мешает…
Тут очень кстати зазвонил телефон. Талгатов привычно снял трубку и, уже почти поднеся ее к уху, спохватился, протянул Родионову.
— Спасибо… Да, Родионов слушает! Да, товарищ майор… Хорошо, хорошо… Да, конечно. Ничего, займусь сам. Понял, товарищ майор.
Положив трубку на рычаг, Родионов посмотрел на нее, затем на Талгатова:
— Вот и первое дело… Роскошное! Майор Катин звонил, направил ко мне двух граждан, по поводу кражи из продуктового ларька. — Он сразу же спохватился и заверил: — Я шучу, конечно… И разумеется, отнесусь со всей серьезностью!
Но Талгатов уже поднялся из кресла и кивнул без радушия:
— Желаю успеха, до свидания. При случае зайду, если не против, — добавил от двери, а открыв ее, обернулся: — К вам уже пришли. — И сказал в коридор: — Проходите, пожалуйста.
С тем и вышел.
А первым появился довольно плотный мужчина в солнцезащитных очках, и следом робко, даже слишком, робко для женщины столь бедового вида, — особа с роскошной светлой челкой над рисованными бровями.
— Тихомолов, работник торга, — представился мужчина. — А это, можно сказать, потерпевшая, Федулова ее фамилия.
— Федякина… — тихо поправила женщина, и из глаз ее обильно покатились слезы.
— Да, Федякина. Что же это, товарищ Родионов? Можно сказать, совершенно нахально преступления совершаются! И прошу обратить внимание: объект охраняемый… То есть должен был приглядывать милиционер. И нате! Такой разбой… А она, как назло, особое ротозейство проявила и двести пятьдесят лотерейных билетов там оставила.
Федякина шумно всхлипнула, испуганно прикрыла рот ладонью и села.
Родионов потянулся к графину и опустил руку: воды не было.
— Та–ак, — тогда он тоже сел за стол и придвинул стопку чистой бумаги. — Обратимся к фактам… Какова же общая сумма хищения, по вашим подсчетам?
Тихомолов посмотрел на женщину, та на него, потом Федякина быстро достала из объемистой сумки платочек, промакнула глаза и подвинула стул ближе к Родионову.
— Девятьсот шестьдесят, — произнесла доверительно, причем глаза снова набухли влагой. — И билеты–ыы…
Вот так и начался его первый рабочий день на новом месте.
В южном городе хорошо отдыхать, работать в нем много хуже.
Родионов понял это давно, в родные края отнюдь не стремился, но раз уж этак распорядилась судьба, то и не противился, будучи фаталистом по душевному складу, хотя о своих склонностях редко когда задумывался всерьез.
Сейчас жарко припекало сентябрьское солнце, узкая улочка вела в гору, и он взмок, поднимаясь, а поэтому удовлетворенно вздохнул, увидев, что двор дома номер пять тенист и прохладен. Три терраски выходили сюда одинаковыми приступками, и, оглядевшись и отерев пот со лба, он открыл книгу, которую держал в руках: У.Коллинз «Женщина в белом». На титульном листе сверху было написано: «Барышева Тина», а на письме, лежащем между шестнадцатой и семнадцатой страницами, фамилия значилась другая — «Салахова Е.В.». Но адрес был этот, а письмо пришло из Риги.
Из адреса на конверте явствовало, что Салахова жила в третьей квартире, этой квартире принадлежала крайняя слева терраска, однако и на повторный стук никто не отозвался, дверь не подалась, и вообще кругом никого не было видно. Он сел на ступеньку, размял и бросил в рот сигарету, затем открыл книгу. И зачитался.
Как ни увлекся, но шорох за кустами привлек внимание… В заборе, отделяющем этот дом от соседнего, сначала отодвинулась доска, потом в образовавшемся проеме показалась босая нога, и почти.сразу же очутилась по эту сторону и водворила доску на место невысокая девушка со свободно болтающейся косой.
Не замечая чужого, она длинно и с удовольствием потянулась, пальцами ноги захватила и отбросила в кусты камешек и, лишь направившись к дому, увидела Родионова, остановилась, оглядела — сначала изумленно, потом надменно.
Он встал:
— Здравствуйте. Вы всегда так к соседям ходите?
— А вы, собственно, к кому? Ой, моя книга у вас!
— Ну вот, значит, я и к вам тоже… Тина, кажется, так?
— Валентина, положим. Тина в школу ходила.
— И далеко ушла?
— Это ей лучше знать, а другим совсем необязательно.
Фигура у нее была очень даже сформировавшаяся, лицо совсем юное, но глаза выдавали некоторый жизненный опыт. Она и дальше спокойно и иронично пресекла все его попытки говорить панибратски, теперь он бы дал ей никак не меньше девятнадцати и решил держаться еще официальнее.
— Моя фамилия — Родионов. Я из милиции…
— Ох и ну! — не сдержала удивления Валентина.
— Сегодня у меня была некая Федякина, забыла вашу книгу, а в ней вот нераспечатанное письмо Салаховой. Я решил, что письмо может быть важным, и по пути занес.
— Оч–чень благородно с вашей стороны… Салахова — это соседка наша. Она, змея, мою книжку, значит, Райке и отдала! — И не сдержала любопытства, даже глаза стали круглыми: — А что же Раиска–то натворила?
— Ничего не натворила, — невольно улыбнулся Родионов. — Это ее обидели.
— Ее обидишь, как же! — с сомнением произнесла девушка и, взглянув мимо собеседника, опять стала серьезной.
Родионов оглянулся: от калитки по дорожке шел высокий мужчина в наброшенном на плечи пиджаке.
— К нам из милиции, Сергей Корнеевич, — сообщила Валентина. — Достукались.
— Тогда это, видно, к тебе, — усмехнулся, подходя, высокий. — Здравствуйте, Малюгин я. И впрямь к нам?
— Родионов. Шутит она, оказалось, что я к соседке вашей.
— Или провинилась в чем? — прищурился Малюгин. — По близкому знакомству — женщина тихая.
— Не–ет… Просто кое–что надо отдать. Вот Валя и отдаст, я уж не буду задерживаться. Держите, Валя.
— Тогда, может, по случаю жары чаю изопьем? — предложил Малюгин.
Родионов покосился на девушку, та отчужденно молчала
— Нет, спасибо, — он вздохнул, отказываясь, ибо чай был бы как нельзя кстати. — Мне… Ждут меня.
— Ну, как знаете… Счастливо.
До калитки шел не оглядываясь, от калитки до угла тоже и все думал, кем бы ей мог приходиться этот Малюгин. Но на углу все же обернулся.
Девушка тоже отошла от дома, стояла, опершись о калитку, но куда она глядела, он не понял.
То, что темный костюм явно не подходил для визита, который он предпринял сегодня, Родионов понял вскоре же, но было поздно… Белая цементная пыль так и льнула к нагревшейся на солнце ткани, и, в который раз попытавшись отряхнуться, он наконец махнул на эти затеи рукой и зашагал Дальше.
Бригадир, нетерпеливо переминавшийся впереди, дождался, пока он подошел, и смущенно откашлялся:
— Мне еще в третий блок зайти надо… Вы дальше и без меня не потеряетесь, верно?
— Постараюсь, — согласился Родионов, понимая, что тому не хочется расхаживать по стройке с представителем органов. — Значит — Дзасохов и Коробов? Ну а как все–таки стало известно обо всем…
— Очень просто стало известно: они сразу пьянку затеяли, с раннего–то утра, и пьянку, знаете, широкую… Ну а где взяли? Палатка ведь недалеко, как узнали мы, что ее ограбили, то и связали одно с другим.
— Понятно. Наказали вы их?
— За что? — съежил лоб бригадир.
— Как — за что? За пьянку в рабочее время!
— Ну, это обязательно! По выговору влепили, и это… беседу я с ними провел, — при последних словах бригадир отвел глаза. И с надеждой добавил на прощание: — Может, еще и обойдется для них, а?
— Посмотрим, сейчас трудно сказать.
Расставшись с бригадиром, он опять–таки поздно, но понял, насколько неосмотрительно поступил.
Лабиринт стройки был мало–мальски понятен лишь человеку привычному, и, лавируя меж штабелей досок, громадами бетонных блоков и кучами песка, Родионов сначала едва не заблудился, потом еле успел выпрыгнуть из–под радиатора самосвала, и шофер, неслышно обматерив его, погрозил из–за стекла кулаком.
Возле импровизированной ремонтной станции стояли бульдозер и два автопогрузчика. Чуть поодаль, под навесом, Родионов увидел группу рабочих, и интуиция подсказала, что вроде бы нашел, кого искал.
Четверо парней в замасленных комбинезонах, усевшись, кто на чем, невинно закусывали кефир пирожками, хотя выражение их лиц указывало, что пирожками они с большим удовольствием закусили бы нечто более существенное. И все выжидательно посмотрели на Родионова, когда тот подошел.
— Приятного аппетита… Мне нужен Коробов, — без околичностей сказал Родионов.
— Нету его, за куревом пошел, — не сразу ответил кто–то.
— А Дзасохова тоже нет?
— Я Дзасохов, — поднялся коренастый крепыш. — А что?
Смотрел он не слишком настороженно, скорее с любопытством.
— Вы поели уже? Можно вас отвлечь?..
— Давайте.
Они отошли за навес. Осмотревшись, Родионов сел на ящик, а парень переминался с ноги на ногу.
— Догадываетесь, о чем пойдет речь? — спросил Родионов.
— А то! Вы же, верно, из конторы, насчет той пьянки… Так нас уже взгрели. Мы повинились и обещание дали — больше не будем, — парень коротко хихикнул. — Видите — кефир теперь пьем… А за ту смену с нас удержали по семь тридцать, копейка в копейку. И осознали все…
Родионов достал и полистал записную книжку.
— По семь тридцать, говорите? Это правильно с вас удержали. Но в палатке вы похитили на девятьсот шестьдесят два рубля продуктов и, кроме того, лотерейных билетов на сумму в семьдесят пять рублей. Итого убытка — тысяча тридцать семь рублей. Как с этим быть, Дзасохов?
У Дзасохова задрожала челюсть, он отшатнулся и привалился к дощатой стене навеса.
— Ка–акая тыща? — пролепетал, стараясь удержать губы в повиновении. — Мы же только выпить… Какие билеты?!
Прикидывался Дзасохов довольно искусно. Просто здорово разыгрывал Но прикидываясь — проговорился? Ну–ка, ну–ка…
— Значит, не было билетов? — быстро и резко бросил Родионов.
— Н–нет… То есть… — Краска густо залила лицо парня, но тотчас схлынула. — Не было, — обреченно докончил он.
— Что же вы взяли? Быстро, Дзасохов, выкладывайте!
— Водку. Три… Не — четыре банки… Пива — десять. Консервов всяких, не помню сколько.
— Вспомните точнее. Ну? Ящик? Два? — Что вы?! Штук восемь…
Из–за навеса донесся шорох торопливых шагов. Смолк. Раздался снова и опять стих поблизости.
— Сослан! — позвал кто–то. — Эй, Сослан!
Дзасохов затравленно крутил головой.
— Идите сюда, Коробов, — предложил Родионов.
Они были чем–то похожи, эти два незадачливых грабителя. Только разнились цветом глаз: узкие, черные у Дзасохова, и такие же узкие у Коробова, но — серые.
— Чего это вы здесь? — переводя дыхание, подозрительно спросил Коробов. — Никак мужской разговор?
— Вполне мужской, — подтвердил Родионов. При появлении Коробова он на всякий случай поднялся и, помня, что сзади ящик, теперь осторожно отодвигался в сторону. — Выясняем, что вы взяли в продуктовой па…
Как ни был он готов к прыжку и как ни стремительно прыгнул сам вперед и влево — прыжок запоздал. Если бы не дощатая стенка сзади, Дзасохов мог отлететь далеко после такого удара, а сейчас он только сполз по стенке наземь.
— Продал, гад! Успел продать, да? — пытаясь одновременно вырвать руки и ударить Родионова головой, рычал Коробов. — Ах вы, гады!
Неудобно вцепившись в него, Родионов пытался, но так и не смог вспомнить нужный захват из приемов самбо.
— Тихо, Коробов, тихо… Себе хуже делаете…
— Я тебе щас сделаю, мусор… Шавка легавая!
Дергаясь, они топтались на месте, а Дзасохов, не вставая с земли, подполз к их ногам.
Закричи он — это, может быть, только еще больше накалило бы атмосферу, но он сказал шепотом и, перестав выламывать друг другу руки, оба невольно прислушались.
— Володя… — Дзасохов слизнул кровь с губы. — Слышишь, что он говорит… Говорит, на тыщу мы там взяли, и еще билеты… На тыщу, Володя!
Коробов дернулся и высвободился одним рывком.
— Какие билеты… — тоже прошептал он сдавленно и тут же взорвался, но руки его не поднялись больше. — Что ты нам шьешь? Какие билеты?
— Значит, попробуем без эмоций, — предложил Родионов и, сняв пиджак, повесил его на гвоздь, торчавший из досок. — Уф–ф, до чего жарко борьбой на таком припеке заниматься… Садитесь–ка лучше сюда, на ящик. Садитесь, садитесь! Вот так… Пока дело обстоит следующим образом: в ночь с шестого на седьмое сентября вы, Дзасохов и Коробов, совершили ограбление продуктовой палатки. Будем считать это установленным? Или как?
Коробов молчал, гоняя желваки в углах сцепленных челюстей, а Дзасохов трудно проглотил нечто мешающее и разлепил вспухшие губы:
— Будем…
Мушка, поднимаясь, дошла до границы черного кружка, и тогда Родионов нажал курок.
Нажал резковато, и дуло подпрыгнуло при выстреле.
— Сорвал, — заметил стрелявший рядом Катин. — Ты гляди, как надо: плавно–пла–ав–но… Пеньк! Вот эта наверняка в точке.
Уставшая рука слегка дрожала, и, уняв дрожь, Родионов выстрелил снова.
— Эта тоже в молоко, — хмыкнул майор. — А мы свою — р–раз! — и куда целили. Стрелять–то надо уметь, надо, надо, дорогуша. Иной раз, глядишь, и пригодится… Отстрелялся?
— Да, все. Посмотрим?
— Постой… Сегодня утром Талгатов заходил. Сказал, что к концу дня опять будет. Да–а–тошный он старик, я тебе доложу! И ходит, и ходит, нет чтобы отдыхать… Да. Так вот он интересовался: как, мол, у тебя с этим делом, ну, с палаткой этой… А я и говорю, что сам ничего не знаю. Так как же у тебя с этим делом, а?
Родионов вложил пистолет в кобуру, застегнул ремешок.
— Нашел я этих ребят, Петр Захарович.
— Ребят, говоришь? — с любопытством вскинул брови майор. — Ну–ну… Признались?
— Да. Только…
— Арестовал?
— Нет.
Катин широко улыбнулся, и, не зная его еще как следует, Родионов сразу понял, что ласковая эта улыбка не сулит добра.
— Пожалел, стало быть? Я так понимаю.
— Не пожалел, а никуда они не денутся.
— Ага, обещали, что ли?
— И обещали, — Родионов ощутил, как начинает горячиться. — А кроме того, они утверждают, что пришли на работу после выпивки, завелись, так сказать, и сдуру решили раздобыть на похмелье…
Катин опять улыбнулся:
— Хочешь сказать, что по–человечески ты их понимаешь?
— Дело не в этом… И, кстати, я непьющий. Главное–то в том, что взяли они — по их словам — от силы на двадцать, двадцать пять рублей. А запись продавщицы — на тысячу с лишним! И я считаю…
Майор успокаивающе похлопал его по плечу:
— Постой, не гони программу… Ты послушай сперва, что я — он особенно выделил это «я» — считаю. Я уже наслышан о твоих выездах на место и на стройку, так, говорил кто–то… Так вот, ты уж таким сыском не занимайся, сделай одолжение! Поскольку это, знаешь, в кино ловко выходит, а у нас следует обстоятельно работать и выработку давать… Признались они? Признались. И хорошо, прекрасно! Надо их теперь брать, кончать дело и передавать в суд…
— Но…
— И все! И без никаких. Это вот и есть наша работа: ловить, изобличать и передавать в суд преступников. За это мы, между прочим, деньги получаем.
— Я хочу сказать…
— Все, — выставил вперед ладони майор. — Можешь рассматривать состоявшиеся высказывания как руководство к действию. Теперь пошли мишени глядеть.
К чести Катина, все признавали за ним такое качество, как способность соглашаться с очевидным. И, когда он увидел, что четыре пули Родионова легли возле яблока против его одной, то расхохотался громко и добродушно:
— Ну, гляди, а? А ведь казалось, одну в одну сажаю, одну в одну… Ладно, поехали, подброшу тебя, беднягу: там наверняка Талгатов ждет.
Как ни надеялся Родионов на обратное, Катин оказался прав: Талгатов ждал, пристал с расспросами, потом напросился пройтись вместе дорогой.
Когда они выходили из подъезда, Родионов заметил два–три сочувствующих взгляда, а Еленин из ОБХСС даже почмокал брезгливо изогнутыми губами, очень похоже на Талгатова.
Сам Родионов настроился на нудную беседу с тоскующим старцем, но, против ожидания, Талгатов долго молчал, и они успели выйти из переулка к скверу. Здесь Талгатов остановился:
— Знаете, со мной по–разному случалось — кто за чудака иногда принимал, а кто даже за хама какого… И все потому, что считаю я вранье делом неудобным. Не то чтобы плохо врать, что нельзя этого и надо обязательно правду говорить, — это тоже верно, а еще для простого удобства лучше не изворачиваться: ну, хотя бы не надо после в памяти держать где, когда, кому и что врал…
— Любопытно, — рассмеялся Родионов. — И есть толковое зерно.
— Значит, принимаете? — обрадовался Талгатов.
— Что — принимаю?
— Чтобы не врать нам друг другу… Ведь если вам не хочется со мной разговоры вести, так проще сказать, верно? И вам лучше, и мне спокойнее. А то, может быть, торопитесь вы…
— Никуда я не тороплюсь, — взял его под руку Родионов. — А вот есть хочу очень, и, если вы не против, давайте ударим по шашлыку.
— Давайте. Но одна шашлычная здесь, в сквере, и другая — у торгового центра, в какую бы? Хотя, — Талгатов безнадежно отмахнулся, — все равно нам неведомы жизненные планы и того и другого шашлычника.
— Вы о каких планах? — приноравливаясь к его шагу, спросил Родионов с некоторым недоумением. — При чем они?
— А при том, что если наш будущий кормилец приступил к должности недавно, то у него еще может не быть ни машины, ни дачи, ни солидных сбережений… И тогда наше с вами дело плохо, потому что волей–неволей, а он обязан поступать с потребителем жестоко… А если уже кое–чем обзавелся, то вдруг и окажет снисхождение, заботясь попутно о репутации заведения. Правда, опыт учит, что имущие еще больше стремятся к накоплению… Так что судьба жаждущих шашлыка вполне загадочна.
— Страшную картину вы нарисовали, — поежился Родионов. — Но есть все же хочется, несмотря ни на что. Вот натура проклятая!
— Выходит, прекрасная у вас натура… Молодая потому что, — печально подытожил Талгатов.
За дюралевым столиком с пластмассовой столешницей было не слишком удобно сидеть, но столики стояли и в стороне от прохожих, и в тени. Шашлык оказался предельно жестким, а порции предельно мизерными.
— Я все о делах, а вот где вы живете, так и не знаю, — Талгатов отложил вилку.
— У брата, — тоже положил свою вилку Родионов. — Только брат у меня и остался из родни… Не очень там удобно, но Бакрадзе обещал квартиру месяца через два. Отдельную и однокомнатную, не верится даже!
— Раз обещал — сделает. Это не Катин… Так. Значит, вы тем двоим склонны верить?
Лицо Талгатова опять приобрело выражение спокойного упрямства, и стало ясно, что новой деловой беседы не избежать. Впрочем, утолив голод, Родионов был готов к ней.
— Не то чтобы верить… Хотя и верить тоже склонен. Но доверяя — проверяй, и смотрите что получается: милиционер, обходя участок, обнаружил разгром в три сорок пять и даже успел увидеть, как бульдозер на стройку заворачивал. Правда, не связал одно с другим…
— Толковый служака!
— Толковей некуда… Уже в четыре тридцать их накрыли за распитием похищенных бутылок, причем водки было действительно четыре бутылки — есть подтверждение собутыльников и бригадира, их застукавшего… Что же они, со всем похищенным на такую сумму пьянствовать начали? Добытое решили спрятать на стройке, где люди кругом? Нелогично. Да и вся эта авантюра явно затевалась спьяну. Тут хулиганства больше, чем всего остального…
— Катин категорически настаивает на аресте? — продолжая манипулировать спичкой, задумчиво спросил Талгатов.
— Да. Категорически.
— Ну, что же… Во–первых, от факта кражи — пусть и мелкой, но дерзкой — никуда не денешься. Во–вторых, освободить их можно вскоре же, если что. А в–третьих, раз уж подозреваете в чем–то Федякину, то надо учесть, что палатка и стройка рядом. И лучше, чтобы она узнала об их аресте. Согласны?
Родионов поморщился, но не мог не признать, что совет дельный.
— Согласен. Не хотелось бы, правда…
— От вас все и будет зависеть. Вот зачем только Федякиной это все понадобилось? Сумма–то уж не ахти какая.
— Мне кажется, она еще и на билеты позарилась. Вдруг она решила их не сдавать в надежде на выигрыши?
— Так! Я тоже о них все время думаю, — обрадовался Талгатов. — Но что–то здесь еще не очень вяжется… Вы завтра занялись бы ей, никому не говоря пока, а?
— Я же сам уже решил это сделать, Абид Рахимович, — обиделся Родионов.
— Да, да, я к тому, чтобы вы серьезно занялись… Стар я стал, что ли? Все мне кажется, будто другие что–то упустят, не так сделают! И вот сейчас жалко, что вы к нам раньше не попали.
— Пока вы еще работали?
— Вот–вот… Все–таки поделился бы кое–каким опытом, он ведь есть, е–есть, никуда не денешь его! А книжки писать не обучен.
— Говорят, этому научить нельзя… А еще я слышал, что каждый человек может написать одну хорошую книгу. О себе. Если станет писать честно… Нет, не честно, а откровенно, ничего про себя не утаивая.
— На такое никто не решится, — покачал головой Абид Рахимович. — Верно, поэтому и мало их, хороших–то книг! Ладно, ваш рабочий день кончен, а я тут собой занимаю… Смотрите, как им весело, и проблем никаких.
Чтобы проследить направление его взглядов, Родионову пришлось обернуться.
Чуть поодаль, на большой садовой скамье с гнутой спинкой, затеяла возню компания рабочей молодежи. То, что они прямо с работы, было очевидно по брюкам и косынкам девчат, спецовкам и грубой обуви парней, белой пыли на одежде. Одна из девушек вырывала полуспортивную сумку у соседа, а он, отбиваясь, грубовато старался схватить ее за плечи и за грудь… Родионов уже отводил взгляд, когда девушка все же отбила свое, встала — и он узнал Валю Барышеву.
В брюках, в стянутой узлом на поясе мужской ковбойке и по–деревенски, козырьком, повязанной косынке, она совсем не походила на ту, что лезла в пролом забора. Но это была Валя, она тоже увидела его и, не то едва кивнув, не то просто помедлив, повернулась и пошла, независимо размахивая сумкой.
Заметив этот обмен взглядами и поймав невольное движение Родионова, поднялся и Талгатов:
— Ну, пора мне… Я зайду, при случае.
— Да, обязательно! — обрадовался Родионов, с не слишком вежливой поспешностью протягивая руку. — Спасибо… То есть, до свидания!
Посмотрев ему вслед и словно бы что–то утверждая, покивав головой, Абид Рахимович заложил руки за спину и, ступив на дорожку, затерялся в толпе.
Родионов едва не потерял девушку из виду.
Он было и потерял, но, пометавшись, опять увидел ее ковбойку у киоска с газированной водой. А увидев, подошел и встал рядом.
— Добрый день.
Она полуобернулась, не отрывая губ от стакана, так со стаканом в руке и кивнула и, уже поставив его и отерев рот рукавом, поделилась:
— Я сперва подумала — ошиблась… А это и верно вы. Очень грозный дядечка с вами сидел, куда вы его спровадили?
— Почему же грозный? — контрвопросом замял вопрос Родионов.
— Ну такой… В общем, грозный. И смотрел на меня осуждающе. Ой, а это не отец вам? — спохватилась она запоздало.
— Нет, не отец. Просто знакомый.
— Ну и ладно… Вы как — сами собой теперь пойдете или меня проводить решили?
— Решил вас проводить, если можно.
— А чего нельзя? Рядом идти каждый может.
То время, за которое Родионов переживал это «каждый может» и удивлялся, что переживает, шли молча. Затем ему показалось, будто в этом молчании возникает и растет неловкость и, разбивая ее, он спросил:
— Вы где работаете, Валя?
— Не люблю, когда меня Валей зовут. Тина я.
— Тина в школу ходила.
Она усмехнулась непонятно:
— Запомнили… Вот теперь на работу ходит. Работа есть работа, работа есть всегда, хватило б только пота на все мои года! — вдруг пропела, кружась на ходу. — Окуджаву любите?
— Н–не знаю… Как–то не задумывался. Да и слышал мало.
— А я люблю. Сейчас больше Высоцким увлекаются, а по мне Окуджава лучше. На домостроительном я работаю. Крановщицей. Подходит?
Ну что с ней было делать? Он не сразу нашелся:
— Ничего. Непыльной вашу работу не назовешь.
— Я наверху. А внизу, верно, грязи хватает. Так ведь и у вас, поди… не чище. Хотя, — повернувшись и пятясь спиной чуть впереди, она критически оглядела его: — Вон вы какой на вид…
— Это какой же, если поточнее?
— Фасонистый.
— Вид не главное.
— А что главное? Душа, да? Чтобы душа была хорошая! Это у нас как замухрышистая девчонка, урод уродом и нечего про нее сказать, так говорят: «У нее душа хорошая». А у вас душа — хорошая? И вообще, как вы считаете, вы — хороший человек?
Родионов сознавал, что улыбается довольно глуповато, но ничего не мог поделать.
А ее понесло:
— Ну и не говорите, какой вы человек, пожалуйста, — она прыснула. — А еще знаете, как говорят? «Он не человек, а милиционер…»
Осекшись, Тина покосилась на него и стала серьезной. А Родионов только теперь заметил, что они идут уже ее улицей.
— Ну вот и пришли, — подтвердила она, когда подошли к калитке. — Спасибо, что доставили в целости, сохранности.
— На здоровье…
Он спешно подыскивал слова, чтобы задержать ее хоть ненадолго, и не находил. Поверх ее головы увидел, как в дверях террасы появился Малюгин, встал в проеме и глядел в их сторону. И вскоре оттуда донеслось:
— Валентина, обедать ждать тебя?
— Иду! — не оборачиваясь, отозвалась она. А сама прямо и без выражения смотрела на Родионова.
— Кто это? — тихо спросил он.
— Сергей Корнеевич? Материн муж.
— А… мама?
— А мамы нету… Пошла я.
Зайдя за калитку, прикрыла ее, задвинула засов и добавила:
— Вы не обижайтесь, если болтала много и не то… Вдруг это потому, что понравились вы мне?
Косынка ее стремительно пронеслась меж кустов, с треньканьем стекол хлопнула дверь террасы за ними, во дворе за невысокой оградой опять стало тихо.
И только тогда Родионов ощутил, что изрядно растерян, а с ним такого давно не случалось.
Выпадали дни, когда непременная часовая гимнастика по утрам казалась тягостной обязанностью, но сегодня он делал ее с особенным удовольствием. С таким же удовольствием принял холодный душ, брился, завтракал и вышел в пеший маршрут до работы.
Дойдя до проспекта, не свернул подле гастронома направо, как было бы короче, а перешел на другую сторону, и улицей, ведущей к новому району, вскоре вышел к заборам, ограждающим участки застройки.
Недавно потревоженный продуктовый ларек особенно не обновляли, просто поставили на место, кое–где подкрасили и заново остеклили боковое оконце.
До начала рабочего дня у строителей оставалось с четверть часа, ларек уже работал, и возле него толпилось десятка полтора рабочих.
Отсюда, с некоторого отдаления, было видно, что Раиса Федякина торговала бойко. Впрочем, это было неудивительно, поскольку ее ларек один представлял торговую сеть па обширной территории строительства.
Рядом с Родионовым появился и присел на бетонную тумбу рабочий в брезентовой куртке, ходко жуя пирожок и запивая его лимонадом.
— Смотри, как рано, а не пробьешься! — кивнул на ларек Родионов.
— Угу, — отозвался тот. — Собралися перекусить сейчас, кто из общежитий… Да только жратвы никакой, смех один. Так что учти.
— Да нет, я хотел лотерейчиков взять, тираж ведь скоро. Выиграть захотелось.
— Это тут–то? — перестал жевать рабочий. — У Райки?
— Ну да… А что?
— Пятый месяц по два раза на дню хожу, а билетов не видывал. — Нечаянный собеседник оглядел его и подмигнул: — Ты, верно, шутки шутишь, парень… Или какую другую лотерею ищешь? Давай, давай, она баба обоюдная!
И, поставив пустую бутылку к доскам забора, пошел себе, хохотнув на прощание.
А Родионов еще постоял минут пять, наблюдая, и пока стоял, план работы на день выстроился окончательно.
День снова обещал быть жарким, поднимающееся солнце пригревало все сильнее, напротив, через улицу, шустро мельтешилась белая челка продавщицы в проеме ларька.
Дзасохов сидел ссутулившись, сцепив опущенные руки между колен. Глядя в пол, зябко передергивал плечами, хотя в кабинете было душно, но говорил напористо:
— Сами же обещали. Сами! А теперь и позор, и все… Володька точно говорил, что нельзя вам верить никому, в органах приказ такой: в благородных играть!
— Это вы бросьте, Дзасохов. Если все так, как говорите, то и признание ваше учтут, и ходатайства с работы… Лучше вспомните еще раз: не было там свертка какого, ну, пакета, что ли…
— Не было, — подумав, вздохнул Дзасохов. — А то и не заметили, не до того было. Светло уже стало, кругом все видно, а мы… От настырности все и получилось. Володька — малый заводной, а Яшка этот так и подначивал… Ну и поехали.
Родионов напрягся внутри, но голос его прозвучал ровно и бесстрастно:
— Это какой же Яшка? Из монтажников?
— Да он у нас и не вкалывает. Шофером где–то… Перед сменой как раз с ним поддавали, так он и на работу вместе навязался. Все одно, говорит, делать нечего… Смеялся: «Водка рядом, а взять не можете… Сразу видно не шофера, бульдозеристы». Ну, Володька и скажи: «Бульдозер побольше твоей машины стоит. Хочешь докажу?» — Дзасохов вздохнул обреченно: — Вот, доказали!
Родионов досадливо пристукнул ладонью о стол:
— Ах, Дзасохов, Дзасохов… Что же вы мне раньше про этого Яшку не сказали?
— Вроде ни к чему было, — пожал плечами парень. — Он–то при чем?
— Действительно… Коробов его лучше знает?
— Кажется… Помню, говорил, будто и раньше встречались они.
Родионов встал, приоткрыл дверь в коридор, попросил конвойного милиционера:
— Уведите арестованного. А Коробова — сюда.
Снова сев за стол, быстро листал блокнот, по обыкновению забыв нужную страницу. «Как фамилия того сотрудника торга? Ага, Тихомолов! Та–ак, Ти–хо–мо–лов, вот и телефон…»
Трубку долго не брали. Наконец ответили.
— У телефона, — солидно отозвался Тихомолов.
— Это говорит Родионов, из горотдела, вы были у меня третьего дня, с продавщицей Федякиной…
— Да, да, слушаю вас, товарищ Родионов. Нашли грабителей?
— Нашли, нашли… Скажите — Федякина давно у вас работает, вы ее хорошо знаете?
— Н–ну, как… — замялся на другом конце провода Тихомолов. — Даже не решусь, что сказать. Сейчас прикину…
— Подождите, я имею в виду ее… облик, что ли. Добросовестность, если можно так выразиться… Чтобы вы меня поняли, скажу, что есть несовпадения между показаниями арестованных и Федякиной относительно размеров хищения. Кроме того, похоже, что она и вас ввела в заблуждение; лотерейные билеты на этой точке ею не реализовывались.
Тихомолов молчал.
— Вы меня слышите?
— Да, да, конечно… Просто ума не приложу! Мне сейчас не слишком удобно говорить, народ у меня… Давайте так: я сегодня же уточню, что смогу, и завтра с утра буду звонить. Хорошо?
— Только с утра непременно! Жду звонка, до свидания.
Повесил трубку, и как раз ввели Коробова.
Он, в отличие от Дзасохова, был собран, сверлил исподлобья настороженным взглядом. И было видно, что очень озлоблен.
— Садитесь, Коробов.
— Постою, не в гости пришел.
— Верно, совсем не в гости,. И все же сядьте, пожалуйста, разговор может быть долгим.
— Ну, сел… А разговора не будет!
— Тогда один поговорю… Предположим, я склонен верить, что вы и Дзасохов сообщили правду, то есть взяли вы в палатке меньше, чем показывает продавщица. Если это подтвердится, то вас до суда могут отпустить по домам. Однако все предположения надо доказать… Как лучше к доказательствам приступить, скажите?
— Вам с бугра виднее.
— Согласен. Поэтому ответьте мне: вы хорошо знаете Якова, с которым пили до кражи?
— А его за что путать? Он тут ни при чем!
— Вот как? А если представить такой вариант: у продавщицы недостача и надо ее покрыть, поэтому она договаривается с неким Яковом, а он подпаивает двух малоопытных ротозеев, вас с Дзасоховым, например… А потом все ложится на вас.
Коробов облизал пересохшие губы. Торопить его не следовало, и Родионов выжидал.
— Я до этого два раза его видал, — решился наконец Коробов. — В клубе текстильщиков, на танцах познакомились.
— Где он работает, знаете?
— Шоферит. А где — не знаю.
— Попытайтесь вспомнить, может, он все же упоминал — где… Так, между прочим, в разговорах.
— Не… Не помню. Только… Да нет — ничего.
— Говорите, говорите… Что — только?
Часто бывало, что «вспоминали», лишь бы отвязаться от расспросов, но Родионов видел, что сейчас Коробов действительно перебирает в памяти свои несложные беседы со случайным приятелем.
— Вот он раз сказал: «У нас на комбинате…» И все.
— «И все», — невольно передразнил Родионов на радостях. — Это не «все», а почти все! Комбинат–то в городе один… Домостроительный. Выглядит он как?
— Такой… Симпатичный.
— Глаза какие, волосы, ну же!
— Глаза как глаза… Серые вроде. Нос обыкновенный… Волосы, как у меня, блондинистый он.
Поскольку Коробова можно было определить блондином лишь с большой натяжкой, Родионов понял, что ожидаемый словесный портрет получить не удастся.
— Негусто, — констатировал с сожалением. — Если что вспомните — сразу проситесь ко мне… А пока я вас отправлю.
Он подошел к двери, чтобы вызвать конвойного и обернулся, потому что сзади тихо донеслось:
— Вот тут у него, — Коробов ткнул пальцем в щеку под глазом, — пятнышко такое, синее…
Тина Барышева явно погрешила против истины, сказав Родионову, что наверху у нее так уж чисто — теплыми потоками пыль заносило высоко. Сейчас, разделываясь с бутербродом, она лишний раз убеждалась в этом, когда на зубах поскрипывал песок.
Барышева и две ее подружки сидели, свесив ноги, на ферме мостового крана, время было обеденное. Беседовали все о том же:
— …Пошел провожать, говорит: «Если с кем теперь увижу — голову оторву!»
— Ой, надо же! Тебе?
— Да не–ет — тому… Ну, с кем увидит. А я ему: больно много отрывать придется, устанете… Он прямо занервничал, ага! И сразу вежливый стал.
— Вот умеешь ты… А дальше чего было?
— Когда?
— Ну, когда к дому пришли…
— А ничего… Договорились сегодня в клуб пойти. Я, говорит, на такси заеду.
— Во дает! Тинка, а ты чего грустная?
— Слушаю. Завидую. Вот живете вы красивой жизнью: танцы, такси… Роскошно!
— А ты, учись больше. От ученья волосы лезут… Не, я люблю на машине кататься! Так бы и ездила целый день.
— Вон бежит какая–то, попросись, может, прокатят… «Волга».
— «Москвич» это, темнота ты, Зойка…
— Ну и пусть. Все равно начальство, наверное… Ты чего, Тина?
Она, привстав, следила, как, выйдя из машины, Родионов что–то сказал водителю и вошел в одну из дверей административного барака. «Это он меня ищет. В отдел кадров справляться пошел… Ах, чудак!»
— Ой, Зойка, что это с ней? Ты куда, Барышева?
— Тише, убьешься, сумасшедшая!
Не слыша окликов, она стремглав пролетела по ферме к лесенке, быстро–быстро, цепляясь за металлические перекладины, заскользила вниз, меж опор ограждения.
Начальник отдела кадров поначалу взялся ворошить папки без особой охоты, но постепенно вошел в раж… А закрыв последнюю, развел руками:
— Нету. Видите сами: среди шоферов ни одного Якова…
— Вижу, — сокрушенно согласился Родионов. — И хорошего в этом мало. Для меня, естественно.
— Я понимаю и рад бы помочь. Если хотите, завтра выясним, кто у нас с таким именем в других цехах… Только надо во–он сколько документации поднять, а у меня, как назло, времени в обрез, райком вызвал. Завтра, договорились?
— Договорились. Если не заеду, то позвоню обязательно.
Вошли они вместе и, уже пожав Родионову руку и направившись к своему «газику», начальник отдела кадров спохватился:
— Подвезти вас? Усаживайтесь.
— Спасибо, у меня машина, — откликнулся Родионов.
И увидел выбежавшую из–за угла Тину… Грузно устраиваясь на сиденье, начальник отдела кадров распорядился:
— В райком, Сережа.
А когда «газик», развернувшись, проехал мимо встретившихся молодых людей, благодушно хмыкнул:
— Хм! Ну вот — не одно, так другое нашел.
— Что? — не понял Сережа.
— Я говорю — искал молодой человек одно, а нашел другое. Между делом к ладной девушке подкатился.
— А что? Это нам никогда не вредно, — рассудил шофер и мельком оглядел себя в зеркальце.
Он был очень недурен собой, и синяя мушка под глазом, дань своеобразной моде, его совсем не портила.
…Обрадовавшись встрече, Родионов невольно задержал руку Тины в своей, и сейчас она, хоть и не сразу, осторожно освободила ее.
— Что же теперь обо мне думать станут?
— Вы о чем? — не понял Родионов.
— Ну как же… Милиция через кадры ищет! Интересуется… Или вы не назвались — откуда?
— А–а… — он решил, что в этой ситуации ничего объяснять не надо. — Не назвался.
— Во–он моя работа, — кивнула она наверх. — Видите, девчонки руками машут? Перерыв кончается, долго вы там, в кадрах, выясняли.
— Что вечером делаете, Тина? Свободны? Она отрицательно покачала головой:
— Занята. — А взглянув на него и с радостью убедившись, что он огорчился, объяснила: — Школа у меня сегодня… Раньше не удосужилась, теперь догоняю. Вот если завтра…
— А встретимся где?
— Домой приходите… Часов в шесть! — крикнула Тина, уже отбегая, и взмахнула рукой: — Счастливо!
Родионов тоже помахал на прощание и, все еще улыбаясь, пошел к машине.
Тесное помещение, в котором он ютился, было переоборудовано из чулана, названия, комнаты не заслуживало, и обычно он возвращался домой без особой охоты.
Но сегодня по дороге домой настроение оставалось отменным, на четвертый этаж взбежал, прыгая через несколько ступеней разом, и квартирный звонок просигналил весело.
Дверь открыла Катя, это только еще улучшило его настроение — с братом отношения были сложные.
— Что это вы сегодня такой радостный? — Кате было двадцать шесть лет, но выглядела она старше. — На работе похвалили?
— Работа есть работа, работа есть всегда! — попытался он вспомнить мотив. — Во–первых, не работой единой жив человек, во–вторых, я не люблю, когда ты называешь меня на «вы», а в–третьих, у меня к тебе просьба…
— Большая? — тоже заулыбалась она.
— Во! — он, как мог, широко развел руки. — Выстираешь мне рубашку на завтра, а?
— Ох и просьба! Я думала, что такое у него? — Катя понимающе усмехнулась: — А у него завтра свидание. Правда?
Родионов поднял руки, скроив постную мину:
— Сдаюсь. Разоблачен мгновенно, и отпираться бессмысленно… Разбор дела закончен, суд удаляется. — Он вышел на кухню, вернулся и все показал дальше: — Суд возвращается, все встают, а меня сажают… Десять лет строгой изоляции без любви!
В серенькой Катиной жизни поселение родственника все еще составляло приятное новшество, и сейчас она весело смеялась до тех пор, пока в скважине входной двери не заскреб ключ. Тогда убежала в кухню и там загремела посудой. Родионов успел скроить глубокомысленное лицо, и как раз вошел брат.
Старший Родионов уже к пятнадцати годам ухитрился сформироваться в солидного человека и с тех пор приобрел лишь избыточный вес и кислую мину брюзгливой официальности.
— Здравствуй, Игорь.
— Здравствуй, Леонид.
Брат снял и повесил шляпу, сбросил туфли, вдевая ноги в шлепанцы, с облегчением распустил пояс на брюках и заглянул на кухню:
— Из–за двери слышал, ты что–то про любовь рассказывал… Не анекдот?
— Про любовь? — Напускная глубокомысленность на лице младшего Родионова сменилась недоуменной задумчивостью. — Разве было произнесено это слово? А ведь действительно…
В торге только что начался рабочий день.
В коридорах собрались на первый за день совместный перекур мужчины, женщины за столами доводили до полной кондиции наспех сделанные перед выходом на службу прически, но где–то уже сухо щелкали счеты, вразнобой постукивали машинки.
Молоденькая сотрудница со вздохом спрятала зеркальце в сумочку, а сумочку — в ящик и, пройдя меж столов, постучала в дверь с надписью: «Старший товаровед».
— Вот сводки, Валерий Кузьмич.
— Хорошо, оставьте, я потом просмотрю.
Когда она вышла, Тихомолов перевернул страницу календаря, нашел записанный номер и взялся за телефон. Набирал медленно, додумывая, поскольку было о чем думать.
— Товарищ Родионов? Тихомолов говорит, приветствую вас… Да не слишком хорошо получается! Почему? Выяснилось, видите ли, одно неприятное обстоятельство… Такое, что оказались вы правы, а мы проявили известное разгильдяйство… Конкретно — то, что Федякина, как судимая в прошлом, вообще не могла быть допущена к работе у нас. Я же говорю — вопиющая халатность! И с этим мы разберемся… Что? Хорошо. Хорошо. Обязательно! Будьте здоровы.
Повесив трубку, Тихомолов достал большой платок, отер лоб, щеки, шею… Ему было очень жарко.
Маленького крепыша Гундарева за глаза величали Колобком, и, кроме того, он славился отзывчивостью, какую многие нещадно эксплуатировали.
Родионов при первой же встрече начал уважительно называть его по имени–отчеству, заслужил горячую признательность шустрого инспектора и лишь по его просьбе перешел на «ты».
Гундарев как раз выходил из своей комнаты, и Родионов порадовался, что застал его вовремя.
— Паша, я к тебе… Дежурный сказал, что машина до обеда — за тобой, а мне в одно место надо, не посодействуешь?
— Об чем речь? Завезем и не бросим… Далеко ехать?
— В новый район… Там палаточка одна есть, вроде бы терем–теремок, а в теремке мышка–норушка. К ней и надо.
По дороге Гундарев обсуждал с водителем преимущества моделей машин с переднеприводной тягой, а Родионов размышлял, правильно ли он сделал, что едет к Федякиной, а не вызвал ее к себе.
С одной стороны, к себе вызвать — солиднее, но тогда она могла встревожиться и версию заготовить… А тут он как бы заедет кое–что уточнить, а уж дальше разговор подскажет. Нет, пожалуй, правильно он поступил.
Подъезжая, еще издали увидел толпу у ларька. Очередь заняла даже проезжую часть, и, едва Родионов опустил стекло, сразу стал слышен нестройный гул негодующих голосов.
— Что это там? — спросил ближайшего из двух жестикулирующих рабочих.
— Замок там, душа ее копилка! — раздраженно рявкнул тот. — Пахать — паши, а пожрать не спеши, так получается… Теперь до магазина киселя хлебать, туда да назад, и за перерыв не управишься.
— А мы торопиться не станем! — поддакнул второй рабочий. — Пускай начальство почешется, раз такой расклад пошел…
Гундарев сочувственно поглядел на помрачневшего Родионова:
— Не в бега твоя мышка пустилась? У тебя ее адреса нету?
— Кажется, с собой, — потянулся к папке Родионов. — Сейчас, сейчас… Вот: Советская, шесть.
— Давай на Советскую, — распорядился водителю Гундарев. — У меня еще запасец есть, успеем.
Советская застраивалась давно, и, глядя на тенистые дворики, Родионов в который раз подумал, что согласился бы с удовольствием на квартирку именно в старом доме с садом, а не в блочном клетушечнике. Да уж скорее бы дали!
Дом под номером шесть оказался двухэтажным, стоял в глубине двора, и на второй этаж вела деревянная скрипучая лестница.
Дверь в квартиру нашел распахнутой, но сразу же из кухни справа высунулись две женщины.
— Федякина где живет? Здравствуйте…
— Здрассте, здрассте, молодой–интересный, — многозначительно поджав губы, ответствовала одна из жиличек. — Раиса–то? А вот и прямо ее комнаты… Да дома ли она?
На стук никто не ответил, но легкая дверь подалась при нажатии.
В нос ударил застоялый запах прокуренности и несвежей еды — стол в первой комнате не убрали после пирушки… Проход в соседнюю комнату был завешен кружевной самодельной занавеской.
— Есть кто–нибудь? — спросил Родионов.
Звучно тикали старинные напольные часы, в стекло с негодующим жужжанием пыталась пробиться залетевшая оса. Он откинул занавеску и встал на пороге…
Раиса Федякина была дома. Она лежала на кровати одетая, крашеные губы ярко, выделялись на белом лице. Левая рука свисала с кровати и выпавший из нее шприц не откатился далеко.
Когда после доклада он выходил от Бакрадзе, первым его встретил Катин. Как всегда, подтянутый, бравый и шумный.
— Ну–у, наслышан, наслышан уже! С окончанием дела тебя.
— Да окончание больно скверное.
— Ничего не попишешь: видно, за ней еще провинностей было в запасе… — Он тут же спохватился суеверно: — Но это теперь не наше дело, грех покойницу тревожить!
— Все–таки, значит, ее грех был! — не удержался Родионов. — А вы все торопили: «Бери, сажай их!», помните? Ребят этих…
— Так ведь и так придется сажать, — удивился Катин. — Факт хищения налицо, а что дадут меньше, так, может, и зря, а? Да, там тебя опять Талгатов дожидает, притопал.
Талгатов сидел в кабинете, глядя на тополь за окном. Он обрил голову, бритая голова и тюбетейка молодили его, белая рубаха с закатанными рукавами делала, крепче.
— Ну что, на коне? — пожимая руку, он пытливо смотрел на Родионова.
— Да, все. Трагично, правда, но — все. А то, понимаете, всплыл там один тип, я уже начал его разыскивать, целую версию вылепил! Думаю, ребятам этим могут условное натянуть… Дзасохову особенно.
— Могут, — задумчиво согласился Талгатов, все так же пытливо разглядывая молодого человека. — Очень даже возможно.
И, наконец, Родионов заметил и странность его тона, и эти приглядки.
— Вы что–то хотите спросить, Абид Рахимович?
— Хочу. Скажите, Игорь Николаевич, вы эту свою версию, что вылепили, как изволили выразиться, вместе с ней, с Федякиной, намерены похоронить?
— Не понимаю, — нахмурился Родионов. — А что же с ней прикажете делать? Литературно записать?
Талгатов задумчиво выбил пальцами дробь по подоконнику:
— Тут одно меня смущает…
Он замолк, но следующая дробь прозвучала длиннее и громче.
— Что же вас смущает? — ощутил раздражение Родионов. Талгатов снова казался ему пожилым, нудным и… слегка завистливым человеком.
— Смотрите, — оживился Талгатов. — Опытная женщина, имеющая судимость, битая, как говорят, — и вдруг кончает с собой из–за не слишком крупной аферы. А?
— Ну, знаете! — вскинулся Родионов. — Подвергать все сомнению полезно, конечно, но до известных пределов! Разное может быть причиной… Ну устала, ну жизнь не сложилась, в состоянии аффекта, наконец! Многое тут может быть.
— Вот именно, многое! Квартира опечатана?
— Опечатана…
Талгатов встал, приблизился к нему и взял за локоть:
— Вы не сердитесь на меня… Я понимаю: ваши предположения подтвердились, вы рады за этих парней, что они вас не обманули, и за себя, что не обманулись. А тут я, со всяким–разным… Хожу, надоедаю, под ногами путаюсь! Но сделайте мне одолжение, съездим с вами туда, а?
И столько горячего и искреннего было в лице и голосе этого пожилого человека, что, глядя на него с гневной беспомощностью, Родионов почувствовал, как несправедливо было бы ему отказать.
В комнатах Федякиной почти все осталось в том же виде, что и днем, даже смятая кровать хранила очертания тела.
Место на полу, где лежал шприц, белело меловой отметкой, и Родионов все время возвращался сюда взглядом. Он курил уже третью сигарету и с растущим раздражением следил за кружащим по комнатам Талгатовым.
— Отпечатки на рюмках отработали?
Родионов сделал вид, будто не расслышал вопроса, и, покосившись на него и нагнувшись над столом, Талгатов осмотрел рюмки, вилки… Затем поднял из–под стула в углу смятую газету.
«И чего он ее разглядывает? Нюхает даже… Вот Шерлок Холмс на мою голову навязался!»
— Вы, простите, не знаете случайно: есть ли в этой квартире Илясова?
— Случайно знаю: нету. Я двух соседок в понятые приглашал и помню хорошо. — И все же любопытство взяло верх в Родионове: — А почему вы интересуетесь?
Талгатов отошел к окну, аккуратно разгладил на тумбочке найденный обрывок.
— А вот, обратите внимание, газетка… «Комсомолка» вчерашняя, так тут надпись карандашом: «7–3–35, Илясова». Тэк–тэк–тэ–эк… Это ведь, знаете, почтальоны так пишут, для удобства доставки! Ну, предположим, что семь — это номер дома…
— Тогда три — номер квартиры, а что же такое тридцать пять?
— А не надо торопиться, — посоветовал Талгатов раздумчиво. — Поспешность, знаете, она хороша в определенных обстоятельствах… Она–то хороша, а мы? Ну–ка, ну–ка… Стоп! Ротозеи мы. Вторая цифра может быть номером корпуса, Игорь Николаевич! И получается у нас: дом семь, корпус три, квартира тридцать пять, Илясова. Улицы не хватает! Пустяка.
Родионов едва не ругнулся от досады на собственную несообразительность. Но ему и так было обидно, что опростоволосился с отпечатками, хотя они были совсем ни к чему, и больше не хотелось попадать впросак.
— Да зачем все это нам? Такие домыслы?
— Затем, что эта Илясова могла последней видеть Федякину. Илясова, или тот, кто эту газету принес! Пятна на ней жирные, либо колбаса была завернута, либо еще что… Записки ведь нет, Игорь Николаевич, а женщины в таких ситуациях обычно бывают расположены записки оставлять.
Ощутив резкость своего тона, Талгатов подошел к Родионову, сказал примирительно:
— Я же понимаю, Игорь Николаевич, что денек был у вас хлопотный, но ведь лучше все обстоятельства до конца доводить… Давайте так, а? Отдохните немного, а после, к вечерку, — ко мне. Вокзальная, семь, чайку попьем, обсудим то да се не торопясь… Давайте?
Ну нет, больше он его не упросит!
— Вечером я занят, — сухо отрезал Родионов. — Так что принять приглашение не могу.
— Видимо, свидание? — язвительно поинтересовался Талгатов.
— Именно оно. Может у меня быть личная жизнь?
— Может. Смотрите только, чтобы она у вас безличной не стала!
Талгатов еле заметно кивнул и пошел из комнаты, вздернув подбородок и молодцевато выпрямившись, а Родионову почему–то стало жалко его и хотелось вернуть, но он не сделал этого. Простучали по коридору, по лестнице шаги, смолкли…
Родионов взял с тумбочки газетный лоскут, прочел еще раз: «7–3–35, Илясова». И пожал плечами.
Со стены на него, доверчиво улыбаясь, глядела пухленькая девица с челкой над светлыми глазами.
Умываясь из рукомойника под деревом, Тина чувствовала, как наблюдает за ней в окно отчим, и старалась не дать понять, что чувствует это.
Когда шла к себе через проходную, его комнату, Малюгин закрылся газетой.
Она перебрала нехитрый запас кофточек, выбрала цветастую, с короткими рукавами, быстро пришила крючок к юбке. Уже оделась и у зеркала конструировала прическу, а отчим коротко стукнул в дверь, вошел и остановился за спиной. В ней все поджалось, одеревенело, по обыкновению…
— Гляжу — прихорашиваешься? — сверху он видел ровную линию ее пробора.
— Прихорашиваюсь.
— Наладилась куда или гостей ждешь?
— Гостей жду.
— Нет, это хорошо, только вот с посудой у нас… Может, к соседке сбегать?
— Я одного гостя жду.
В углу глаза дрогнула и пульсирующе забилась какая–то жилка, Тина едва не прижала ее рукой.
— А–а–а… Это кого бы? Уж не пижона того, милицейского?
— Его.
— Ага! Тогда, может, мне погулять пойти? — миролюбиво предложил Малюгин.
Она посмотрела на него в зеркале. Отчим улыбался, и в какой раз вызвало удивление, что у него такие ровные, крепкие и белые зубы.
— Ну, зачем вам себя утруждать… На крайний случай у меня эта комната есть.
— Это так. Только я все же пройдусь. А то все дома и дома.
Когда он вышел, Тина глубоко перевела дыхание, оглядела себя и, бросив гребень, отошла от зеркала. Надела старенький сарафан, в котором ее впервые увидел Родионов, вышла на террасу и села на ступеньки, заплетая косу.
У сотрудника НТО на запястье виднелся след сведенной татуировки, толстые короткие пальцы поросли рыжеватыми волосками. Но все, что брали эти пальцы, они брали бережно и аккуратно.
— …Таким образом, на ее рюмке отпечаток сохранился, а на другой нет. Аналогичная картинка с вилкой — видите смазь? — она вытерта, а это вилка гостьи, гостя, уж кто там с ней был, не знаю, это вам устанавливать… И на ноже то же самое.
Сотрудник потер усталые глаза, шумно отодвинувшись вместе со стулом, достал из ящика стола «Беломор». И, прикурив, затянулся несколько раз подряд.
— Ограничиваю себя, дошел до семи штук в день и каждую жду не дождусь! — пояснил, посмеиваясь над собой. — Так что этот, эта, гость или гостья, намудрили явно, потому что такие действия не могут подозрений не вызвать…
— Да и способ самоубийства необычный, не находите?
Родионову, по определенной причине, собственный вопрос казался звучащим фальшиво, хотя сейчас он искренне находил странным предполагать, что при самоубийстве можно воспользоваться шприцем.
— Отчего же? — удивился со вкусом куривший собеседник. — Тут разные любопытные склонности проявляются иногда… Некоторые очень часто задумываются о том, как будут выглядеть перед теми, кто их обнаружит после смерти. Шприц не уродует, как, скажем, петля, как падение с высоты или колеса поезда. Правда, состав введен редкостный, его не вдруг достанешь… Но ведь для себя и постараться можно.
— И все–таки тот, кто с ней ужинал, тщательно протер все, к чему прикасался, вот что важно, — задумчиво резюмировал Родионов.
— Именно так. Вы, сделайте одолжение, оповестите меня, если найдете поступившего таким образом и сочтете нужным ближе познакомиться… Мне будет интересно взглянуть. Следы, отпечатки и прочее — это одно, а въявь адресата увидеть — совсем другое.
— Обязательно сообщу вам, — уверил Родионов. — Спасибо большое!
— Не на чем… На то направлены.
Оставшись один, «алхимик» из НТО загасил окурок, выдвинул ящик стола, встряхнул пачку с двумя оставшимися папиросами и опять задвинул ящик.
— Обещают мно–огие, — напомнил себе ворчливо. — Но помнят о сем далеко не все, вот оно как! Ну, что же тут у нас еще на сегодня?
В шесть Родионов не пришел.
Его не было и в половине седьмого и в семь, а в начале восьмого, когда перебрались во двор на вечернюю прохладу соседи, Тина ушла в дом.
Ее комната не имела лица, и, уж во всяком случае, по ней нельзя было составить представления о хозяйке. Почти все осталось так, как было при жизни матери, и лишь угол у окна — стол, книжная полка над столом и рядом тумбочка с магнитофоном, были от нее, от Тины.
— Вот так, — сказала она, щелкнув по носу сидевшего рядом с магнитофоном медведя. — Не очень–то к вам и стремятся… А вы небось ждали? Ждали, ждали, не притворяйтесь. И еще как ждали!
За окном синел вечер.
Ее взгляд скользнул по странному складу на подоконнике: высились одна на другой коробки конфет, рядом строем стояли духи. Духи в коробках, просто флаконы, туалетные наборы… Поглядев на эти богатства, Тина нажала клавишу магнитофона.
— Работа есть работа,
Работа есть всегда…
пропел и замолк остановленный Окуджава.
— А я никак не мог мотив вспомнить, — сказал в дверях Родионов. — Здравствуйте. Постучал — молчание, а дверь открыта… Потом вот, слышу, знакомое. Извините, что так опоздал… Очень получилось скверно.
— Ничего, ничего, — она смотрела странно, на ощупь включила лампу на столе, встала и молча продолжала смотреть.
Родионов несмело подошел ближе:
— Сердитесь?
Она покачала головой.
— Нет, я собирался ровно в шесть, а потом вышло так… Ох какая у вас выставка! Парфюмерно–кондитерский отдел можно открыть.
— Подарки, — быстро сказала Тина. — Это все подарки — на день рождения друзья подарили.
— Вкусы у ваших друзей довольно схожие! — заметил он. — Значит, праздник уже прошел? Жаль.
И бегло оглядел комнату:
— «Соната». Ничего себе магнитофон?
— Ничего. По лотерее выиграла, представьте…
— По лотерее? — Его мысли сразу направились в привычное русло. — Да, лотерея… Надежды, билеты и прочее.
Продолжая стоять, Тина предложила:
— Вы садитесь… Устали, наверное.
— Устал, — думая все о том же, признался Родионов. — Тина, а вы Федякину хорошо знали?
— Раиску? А как же… Ну, впрочем, не подруги мы никакие…, Ио видела часто, раза два в гостях у нее была. Светка, соседка наша, с собой приглашала… Она и отчим с ней дружат. А что? Господи…
— Соседка тоже торгует?
— Ревизор она. В командировке сейчас. Но почему… Почему вы так сказали: «знали»? Она… арестована?
— Федякина умерла, — не отводя взгляда, ответил Родионов. — Покончила с собой сегодня ночью.
Тина опустилась на стул, по–бабьи взявшись за щеки. Прикрыла глаза, а открыв, сказала с упрямой силой:
— Это из–за чего же? — И сразу потерялась. — Это… Это вы ее, она — из–за вас?.. Нет?
Родионов покачал головой:
— У меня она проходила как… Как потерпевшая, что ли…
— Ой, вы меня разыгрываете! — с надеждой подалась вперед девушка. — Ведь разыгрываете, верно? Райка и вдруг такое… Да она локоть ушибет — охов не оберешься! Раз простудилась, так разговоров было, как о туберкулезе… Вы не думайте, она вот сидела по глупости, а теперь говорит: «Лишь бы на молочишко хватало, а так — копейки не возьму, будет, поняла, что к чему!» Не–ет, что и случись, так она бы лучше куда угодно, на двадцать лет, но такое — никогда…
Говорила быстро и даже пыталась улыбнуться, но Родионов, отвернувшись, молчал, и она погасла.
Теперь долго молчали оба, и неловкая холодность этого молчания могла стать конечной в их отношениях.
Тогда Тина встала и положила руки ему на плечи.
— Но ведь вы… Вы здесь не виноваты? Я знаю, что нет.
— Спасибо. Только теперь я начинаю думать, что и сам виноват. Медлил. И еще собой любовался! А напрасно.
Не снимая рук, она откинулась, критически разглядывая его:
— Ну отчего же так и напрасно? Вполне представительный мужчина. Даже очень, я бы сказала, да боюсь…
Разрыв между стуком в дверь и появлением Малюгина был так короток, что Тина не успела отстраниться. И, обозлившись, что вздрогнула и что пыталась успеть, еще теснее придвинулась к Родионову.
— Извините. Вечер добрый… Ты собираешься гостя чаем поить? А то я другой раз грею.
Родионов перевел глаза с отчима на девушку, опять посмотрел на Малюгина:
— Спасибо. Но уже поздно и мне — пора. Мне действительно очень надо идти, Тина…
— Хорошо, — кивнув, отстранилась она. — Надо — значит, надо. Я провожу.
— Так вы заходите, — не сразу освободил дорогу Малюгин. — Рады будем, а как же… Надо же вместе хоть чайку попить.
— Вы–то вроде уже хватили… чайку, — фыркнула Тина.
— А ты, девушка, не груби! Грубость, она не для тебя… Знаешь, в чем сила женщины? — поднял палец отчим. — В ее слабости, во как.
— А мужчины — в чем? — агрессивно спросила она.
— Так в силе, — ответствовал Малюгин и выставил ладони, защищаясь. — И точно, я вам доложу, — сообщил он уже Родионову и отступил, давая пройти.
У калитки они оказались скрытыми от взглядов с террасы, и Родионов торопливо взял и держал ее руки.
— Встретимся завтра, да? Вы сможете?
— Я–то смогу… Только лучше — в городе.
— Принято. Чтобы опять вдруг накладки не вышло, позвоните мне днем, хорошо? Двадцать пять — девяносто три, запомните…
— Запомнила.
Она сказала, зажмурившись, приподняла лицо, но было темно, и поэтому он не заметил этого движения. И уже очень торопился.
Выпустил ее руки, пошел, убыстряя шаги, оглянулся, махнул рукой и почти побежал.
А она стояла и слушала, как удалялся и стихал частый стук каблуков.
Родионов помнил, что Алена Скворцова, за которой ухаживал еще до армии, жила на Вокзальной, в доме одиннадцать, недалеко от музыкального училища… Поэтому, едва показался старый дом с колоннами по фронтону, он вгляделся в нумерацию и тут же сказал таксисту:
— Стоп! Приехали.
Из машины выскочил, сильно хлопнув дверью, а водитель сразу вылетел следом и даже задохнулся от негодования:
— Э! Стой… Ты куда?
— Ну что такое? — нетерпеливо приостановился Родионов.
— Уже в коммунизме живешь? Деньги–то платить надо?
— Ох, простите… Вот. Извините, тороплюсь я.
Горело лишь одно окно из четырех, выходящих на эту сторону, звонок оказался на удивление басовитым., и он, может быть, не решился бы позвонить еще, но за дверью раздались шаркающие шаги. Потом замок щелкнул, показалось сумрачное лицо Талгатова и сразу расправилось в улыбке, едва он увидел Родионова.
— Заходите, — пригласил шепотом. — Вот сюда, на кухню… Нежданно дочка с зятем приехали, сами к друзьям ускакали, а я едва внучку уложил. Так что придется на кухне, извините.
— Это вы меня извините. Но знаете…
— Тут можно уже не шептаться. Я сейчас чаю согрею… Вот сюда садитесь. А может быть, покрепче чего–нибудь? Поужинать? — по–домашнему суетился Талгатов.
— Нет, нет, спасибо… Чаю, хорошо! Я в НТО был, Абид Рахимович… Отпечатки остались только на тех вещах, которыми Федякина пользовалась. А на других — стерты.
— Вот и смотрите, — нимало не удивился Талгатов. — Значит, тот, кто с ней пил, точно знал, что ей посуду мыть не придется.
— Но на шприце тоже следы ее пальцев, а стертостей нет.
— Там уже могли быть перчатки. Преступник нынче грамотный, он и кино смотрит, и книжки читает. Только этот шприц мне все равно не нравится.
— Мне тоже, — согласился Родионов.
— И я сразу внимание обратил, что он под левой рукой лежит! Надо выяснить, была ли она левшой, а если нет, то этак себе укола не сделаешь. Тем более выпив.
Чайник, видимо, был теплым, потому что зафырчал быстро. А пока Талгатов заваривал чай, Родионов постарался пережить очередную свою промашку: под какой рукой лежал шприц, он не обратил внимания… Теперь казалось, что и трагическую смерть продавщицы можно было предотвратить, если бы вместо ликования по поводу того, что оказался правым в начальных своих предположениях, сразу взял бы ее под арест. А то нате какой молодец: показал завидную проницательность в первом же своем деле.
Так сидел и казнился. А Талгатов деликатно помалкивал, разливая чай, ждал, пока Родионов сам начнет дальнейший разговор.
— Вы были правы, что надо найти Илясову, — не глядя на него, сказал Родионов. — И вообще вы были правы, а я упрямился как… как…
— Да не о том ты, перестань. — Хозяин достал с полки чистую консервную баночку с аккуратно загнутыми краями, поставил на стол: — Кури, если хочешь, я окно открою.
— Спасибо, закурю.
— Скажи, Игорь Николаевич… Ты не подумывал о Тихомолове?
— О Тихомолове? — отложил сигарету Родионов….
— Да, да, о нем! Уж если проверять, то обстоятельно… Чего ради он с ней к тебе приходил, раз он — товаровед? Это не его дело. Дальше… Впрочем, дальше можно сделать так: ты займись завтра Илясовой, а я о Тихомолове справки наведу, остались у меня кой–какие связи.
— Мне еще надо этого Якова найти, который парней на палатку навел.
— Сначала — Илясову. Наведайся на почтамт, там о подписках все известно. И хорошо бы кого в помощь себе пристроить из толковых. Надо это дело раскрутить, пока горячо.
— Я с Гундаревым поговорю.
— Гундарев как раз сгодится, — одобрил Талгатов. — Мал кочеток, да крепок. А за упущения себя не казни, Игорь Николаевич! Сейчас тебе уверенность нужна, а уж я чем смогу, как говорят… Давай горячего налью, и варенье бери. Это я сам варил, из собственных слив… Умора!
Отзывчивость Гундарева сыграла с ним очередную шутку: он был завален поручениями Катина. Тем не менее уверил Родионова, что найдет время и для него, потому что Катин теперь беспрепятственно выделял машину по просьбе шустрого инспектора.
Эта машина и ждала их возле почтамта, пока пожилой, дотошный службист исследовал реестры с подпиской.
— Да, один адрес совпадает, — объявил, снимая очки и растирая пальцами переносицу. — Вот: Илясова Э.Ка, улица Подгорная, дом семь, корпус три, квартира тридцать пять. Еще одна Илясова выписывает тоже «Комсомольскую правду», а «Литературную газету» получает Илясов, живущий на проспекте Ленина. Но они, по–видимому, вас не интересуют.
— Совершенно точно, они — нет, — уверил Гундарев.
— Спасибо большое! — обрадованно пожал руку почтового работника Родионов.
— Не за что, — скромно отозвался тот. — Обязанность моя, так сказать…
Пока ехали, Гундарев что–то безмятежно напевал себе под нос, а Родионов был сосредоточен.
— Мы дома за два выйдем, — предупредил он шофера, едва машина свернула на Подгорную. — Это какой дом?
— Три, — перестав напевать, присмотрелся Гундарев.
— Еще немного… Стой! Здесь и ждите. Идем, Павел Семенович.
Но в квартиру Родионов постучался одни — Гундарев остался на лавочке возле подъезда.
Открыла молодая женщина с помятым после сна, быстроглазым лицом. Запахнула на груди халатик, поправив приблизительную прическу, спросила:
— Вам кого?
— Вас, если вы Илясова Э.Ка. Здравствуйте.
— Это я. А в чем дело? — Цепочку с двери она не снимала.
— Я с почтамта, из отдела доставки… Вы получаете «Комсомольскую правду», и позавчера почтальон случайно оставил в ней чужое письмо. А письмо заказное, и могут быть неприятности, — искательно улыбнулся Родионов.
— Позавчера? — пожала она плечами. — Не помню… Да и видела ли я ее? Нет, не помню… Но письма уж точно не видела.
Родионов спешно формулировал следующий вопрос.
— Может, брат знает, — вдруг сказала Илясова, сжалившись. — Кажется, он ее и брал тогда утром…
— А… Он дома?
— На работе, — разочаровала женщина. — Вечером придет., если не задержится… Теперь молодые люди рано не возвращаются.
— Понимаете, это, в общем, моя вина с письмом… Вы не скажете, где его сейчас найти?
— Где вы его в разъездах найдете? Шофер он… Съездите на комбинат, на домостроительном он работает… Только навряд ли.
— Илясов Яков? — Родионов уже начал спускаться.
— Откуда вы взяли? Сергей он… Яков!
Дверь квартиры хлопнула, когда Родионов был уже этажом ниже.
Сергей Илясов с привычным презрением подождал, пока, сопя и отдуваясь, вылезет из машины его «хозяин», выслушал напутствие и указание, когда снова подать машину, и поехал к гаражу.
Загонять машину не хотелось, но пекло изрядно, и, помедлив, он все же въехал в прохладный сумрак, пристроив «козла» между автобусом и стоявшим над ямой «рафиком».
Когда вылез, увидел механика Агамова и рядом с ним незнакомого парня.
— Тут ждут тебя, — буркнул Агамов, спешно уходя, и этот его уход насторожил, хотя сам парень поначалу не вызвал опасений.
— Вот он я! — в ход пошла широкая улыбка–обаяшка. — Чем служить?
Родионов уже увидел настороженность в неулыбающихся глазах, заметил до этого взгляд–прыжок вслед Агамову. Но, главное, он сразу увидел мушку под глазом.
— Илясов… Яков? Вам привет от Раисы.
— Оши–иблись, — шире улыбнуться было бы трудно. — Сергей я… Однофамилец мой во–он ходит, — кивнул он вправо, и, когда Родионов на мгновение отвел глаза, последовал стремительный бросок к близким воротам гаража.
— Спокойно, юноша, — негромко предложил Гундарев. Он стоял перед воротами на самой границе света и тени, солнечный луч из–за его плеча бликовал на вороненом дуле пистолета. — Ваш поезд уже ушел.
В кабинете было сизо от дыма, выходя в окно, он слоился пластами.
Родионов докладывал:
— …Илясов уже совершил ошибку, он только рассмеялся, когда я пообещал очную ставку с Федякиной. Он знает, что этого не может быть…
— Ну, допустим, — проворчал Бакрадзе. — Нет, ты давай, давай, это я как бы про себя.
— Теперь главное, — перевел дыхание Родионов. — Я прошу разрешения на задержание Тихомолова…
Если тишина может усиливаться, то она усилилась. Ненадолго.
— Нет, это поразительно, до чего способный у нас появился работник! — восхитился Катин. — Из такой ерунды и во–он какое дело… Ах, молодец. Этак о нас громкая слава пойти может!
— А кто против славы? — удивился Бакрадзе. — Я совсем не против. Та–ак… Ну а Тихомолов сюда каким же боком?
— Помимо его странной участливости в деле Федякиной удалось установить и такое… — Родионов с тнхим торжеством оглядел собравшихся. — Три с половиной года назад Тихомолов работал на ткацкой фабрике и уволился полтора месяца спустя после крупной кражи из сейфа накануне зарплаты…
— Есть у нас такая висячка, мы еще тогда кассиршу отрабатывали, — тихо сказали в углу, и Катин покосился туда.
— …Затем он работал в системе пищеблока и уволился год назад, после аналогичного ограбления.
— Это дело, к сожалению, тоже висит! — прицокнул языком Бакрадзе. — Правда, товарищ майор?
Катин шумно засопел, наливаясь краской.
— Должен сказать, — тоже потупился Родионов, — что я мало чего смог бы добиться, если бы не советы и помощь Абида Рахимовича Талгатова…
Он хотел еще продолжить, но Бакрадзе шлепнул ладонью по столу:
— Значит, насколько я понимаю, вы вошли в контакт с человеком у нас ныне не работающим, с пенсионером?
— Да.
— Я же говорю — у него вообще методы работы странные, — встрепенулся Катин.
— Подождите! — пресек Бакрадзе, — продолжая: — И Талгатов так же настроен по поводу Тихомолова?
— Да.
— Тогда вот что, Родионов… — Бакрадзе встал и, обойдя стол, подошел к нему: — Тогда бери–ка ты карты в руки и шуруй. Надо помочь будет — говори чем. Мне говори! Если ты до этих дел докопаешься… В общем — действуй. Только помни: что кому дано, с того и спрос… Все, товарищи!
Талгатов зашел в бывший свой кабинет, когда Родионов сидел, прижав к уху телефонную трубку. Так с трубкой и встал, здороваясь.
— Не Тихомолову? — спросил Абид Рахимович, садясь.
— Ему, — шепотом подтвердил Родионов. — Второй раз звоню. И опять никого…
— Не лучше бы съездить за ним?
— Не хотел так официально. Он ведь пока…
И тут же Родионов прервался и закивал — трубку в торге подняли. — Товарищ Тихомолов? Здравствуйте, Родионов опять беспокоит… Да, все знаю, именно поэтому хочу попросить вас подъехать. Сейчас, если можно… Да нет, формальности кое–какие. Да… Да. Хорошо, жду.
Повесив трубку, серьезно посмотрел на Талгатова и вздохнул:
— Ну, завертелось… Сейчас Илясова приведут.
— Он уже в коридоре. Я просил конвойного не вводить, извините… Хотел сначала повидать вас одного.
— Разумеется. Вот, — Родионов полез в стол, — вот перчатки… Нашли под сиденьем машины.
— Ну–ка, ну–ка, — полюбопытствовал Талгатов. — Почти новые.
Он задумчиво вертел перчатки в руках, разглядывая. Вид у него стал отрешенный, и Родионов, — уже зная его, понимал, что старый профессионал встретился с новой мыслью.
— Пусть пока у меня побудут, — полуутвердительно спросил Талгатов и сунул перчатки в карман. — Что ж, давайте начнем. Магнитофон подготовили?
— Да, в порядке. Илясова! — крикнул Родионов.
И ввели Илясова.
Он держался независимо, войдя, остановился в позе весьма непринужденной, светлые, нагловатовые глаза с легкой насмешкой оглядели Родионова, но на Талгатова взглянули настороженно.
— Садитесь, Илясов, — предложил Родионов, закуривая. — И давайте прямо к делу… Итак, вы утверждаете, что незнакомы с Раисой Федякиной?
— Так, конечно, утверждаю.
— А Коробова и Дзасохова знаете, так?
— Это они со стройки, что ли? Раза два поддавали вместе…
— Но ведь это именно вы кинули им мысль потревожить продуктовую палатку… Значит, вы знали палатку и не могли не видеть продавщицу. Что скажете?
— Палатку видел, когда к ним на работу шел. А что до мысли, так ничего не кидал, а просто пошутил по пьянке… И нечего им зря меня марать!
Все звучало довольно логично, и все же, знай Илясов, что последует дальше, он бы держался иначе.
— На очную ставку с Федякиной согласны?
— Валяйте, — Илясов ухмыльнулся. — Интересно будет послушать, что она плетет.
Родионов достал из стола обрывок «Комсомолки», развернул и разгладил его.
— Газета ваша? Можете взять, посмотреть…
Илясов молчал. Лицо его почти не изменилось, но он молчал.
— Вспоминаете, где ее оставили? У Федякиной дома вы ее оставили, Илясов. И еще я вам помогу не врать дальше: одна из соседок видела в окно, когда вы шли к ней в гости, и довольно точно вас описала…
Илясов все еще молчал. Сейчас он, как шахматист, молниеносно просчитывал варианты ответов, версий и доказательств. Легкая бледность проступила у него на лице, лишь на скулах краснели пятна, выдававшие возбуждение… Он перебирал, взвешивал, отбрасывал и снова перебирал.
— Что же, Илясов, тогда придется…
— Был я у Раисы, — быстро сказал Илясов. — Знаком с ней, верно, и был у нее.
— Так, хорошо, — одобрил Родионов. — Когда были? Что делали?
— Позавчера. С неделю, как познакомились… Ну, — он криво усмехнулся, — поладили… А позавчера она пригласила, а я зашел. Посидели, выпили… В общем все было как положено, сами же не маленькие, понимаете, что как бывает!
— И что же вы — ушли, остались?
— Ушел, конечно.
— Почему — конечно? — быстро спросил Родионов.
— А чего же мне было там оставаться? — заглаживая промах, горячился Илясов. — Наше дело такое, раз–два и домой.
— Ну, положим, не сразу домой, — усомнился Родионов. — Еще надо было свою рюмку протереть, вилку, ножик, словом все, чего касались…
— Это зачем же?
— Чтобы следов не оставить, естественно. Но это вы сделали уже после того, как убедились, что Федякина мертва.
— У–у, что вы мне мажете, — протянул Илясов, морща складки на переносице. — Хорошее дельце!
— Видите, вы даже не удивились, что вашей подруги нет в живых!
Илясов покусал губу. И не нашелся.
— Все там будем, — угрюмо пробурчал он.
— Однако то ли в спешке, то ли спьяну, но кое–что вы не учли. Вот здесь, — Родионов положил руку на папку, — здесь факты, утверждающие, что Раиса Федякина не была левшой. И здесь же заключение экспертизы, гласящее, что укол в правую руку не мог быть сделан левой, даже владей она ею, как правой… Не под тем углом вошла игла, понимаете?
Илясов отреагировать не успел.
— И еще одно, — сказал Талгатов. Забывший о его присутствии Илясов вздрогнул при звуках этого голоса. — Тут еще кое–что, посмотрите…
Поворачивался Илясов всем телом, медленно. В руках у Талгатова были перчатки.
— Многое учли, — продолжал Талгатов. — Многое… Только дырочку на шве проглядели. А по краям разрыва налипло всякое… Думаю, что экспертизе не составит труда определить, что случилось, когда вы стол прибирали.
— Врете! — крикнул Илясов и перешел на шепот: — Врете… Нет там ничего!
— Как же нет? Вот, — растянул и показал отверстие на перчатке Талгатов. — На безымянном.
Разом ссутулившись, Илясов перевел взгляд на Родионова, обратно на Талгатова, снова на Родионова… Потом на вошедшего Гундарева. Тот сказал что–то на ухо Родионову, выслушал такой же тихий ответ, кивнул и вышел.
— Тихомолова доставили, — намеренно громко бросил Талгатову Родионов.
Илясов привстал и снова сел, глядя на дверь.
— Я… — вымученно улыбнулся он. — Я ее… из ревности, значит… — Тут же лицо его окаменело в решимости. — Но больше за мной ни–че–го, слышите? Ни–че–го! Уж как хотят… Теперь мне бояться нечего, теперь пусть меня боятся…
Он впал в нервный транс, и Родионов обеспокоенно посмотрел на Талгатова. Глазами показав на дверь, тот произнес беззвучно шевеля губами:
— Ти–хо–мо–лова…
Родионов подошел к двери, открыл:
— Прошу вас.
— Здравствуйте…
Осекшись, Тихомолов некоторое время не мог оторвать взора от лица Илясова. Затем с трудом отвел глаза, но Илясов, вскочив, забормотал сбивчиво:
— Глядишь? Грозишь? Не–ет, раз меня на вышку тянут, мне и черт не страшен! И…ым не… ашен и… ет… уда… очет!
Последние его слова было невозможно разобрать за отчаянным вскриком Тихомолова:
— Что это? Он сумасшедший… Сумасшедший! Уберите его!
В комнату влетел Гундарев, следом вбежал конвойный милиционер. Тихомолов отступил от двери. А Илясов смолк, тяжело дыша.
— Уведите его, — решительно показал на Илясова Талгатов. — А вы, — обратился к Тихомолову, — вы тоже подождите за дверью.
— Пожалуйста… Но я… Я не понимаю, что происходит!
— Сейчас объяснимся. Гундарев, заберите пока гражданина Тихомолова к себе… Идите.
А когда они остались вдвоем, Талгатов вплотную подошел к слегка ошеломленному Родионову.
— Ах как везет тебе, как везет! — сказал с горестным и завистливым восхищением. — Надо же, до чего заманчиво все складывается…
— Да, — растерянно улыбнулся Родионов. — Только как я опять эту дырку на перчатке проглядел?
— Проглядеть проглядел, но сейчас не в том суть, — отмахнулся Талгатов.
— Как не в том?
— Так. Есть нечто более важное, понимаешь? — Талгатов взял Родионова за лацканы пиджака, и теперь тот поглядывал на него с некоторым опасением. — Ты слышал, что Илясов говорил?
— Ну, бормотал он там что–то, что не боится…
— Бормотал! Он говорил, а не бормотал, это Тихомолов так орал, что не слышно было… Чтобы слышно не было, понимаешь?! Вот в чем дело… Ну–ка, промотай ленту назад.
Родионов нажал клавишу магнитофона, снова щелкнул.
— Теперь на другую скорость… Дай я сам! Слушай.
— «…не–ет, раз меня на вышку тянут, — густо и медленно раздалось с хрипением на фоне отдалившегося вопля Тихомолова, — мне и черт не страшен и арым не трашен и усть идет уда очет…»
— Ну? — лицо Талгатова было почти молодым и азартным: — Понял? «Мне и черт не страшен, и Карым не страшен и пусть идет куда хочет!» А–а, ничего ты пока не поймешь! Звони скорее Бакрадзе, чтобы для нас время нашел… Звони!
Выбежав из проходной, Тина бросилась к автоматной будке напротив, закрыв дверь, опустила монету. После двух наборов аппарат издевательски крякнул и выдал гудок. Со второй монетой хитрый агрегат поступил также.
Выйдя из будки, она беспомощно осмотрелась и в отчаянии топнула ногой: поблизости других автоматов не было. Стрелки часов двигались к шести, и тогда она опять побежала к проходной, дернула ручку двери, ведущей в помещение вахтера.
В небольшой комнатке, сидя прямо на полу, пил чай красивый старик с белой бородкой, и, видимо оберегая покой гостя, вахтер накинулся особенно рьяно:
— Ты зачем? Что надо? Сюда разве есть ход?
— Можно от вас позвонить? Ну, пожалуйста…
— Служебный это, нельзя! Автомат есть.
— Не работает он…
— В другой иди!
— Да опаздываю же я! А бежать далеко, и монеты кончились. Разрешите, очень вас прошу!
Вахтер уже надул щеки для гневной тирады, но старик дернул его за полу кителя и укоризненно покачал головой.
— Звони, пожалуйста, — разрешил вахтер.
Старик улыбнулся Тине и кивнул.
— Спасибо вам, — схватилась она за трубку. — Спасибо… большое… пребольшое… Родионова будьте добры!
Все смотрели на него, и, прикрыв трубку ладонью и отвернувшись к стене, Родионов говорил едва слышно.
— …Никак не могу ранние… Нет, лучше не там. Да. Когда? Хорошо, понял. Пока.
Положив трубку, виновато огляделся, и Бакрадзе подмигнул неожиданно:
— А жизнь идет своим чередом, да? Это хорошо! Но вернемся к нашей печке… — и склонился над бумагами перед собой. — Что же мы имеем кроме неприятностей? Вот что: фамилия — Барыбин, имени тут почему–то два — Анатолий и Борис, — будем считать Борис Владимирович; по одним данным — тысяча девятьсот двадцать первого, по другим — двадцать пятого года рождения, место рождения не указано… Впервые осужден в тысяча девятьсот сорок третьем году. Затем — кража, налеты. Приговорен к полному сроку, совершил побег… Новые и очень дерзкие дела, все перечислять не стану! Опять судимость… Освобождается по амнистии от тысяча девятьсот пятьдесят третьего, поскольку актируют как больного, а в пятьдесят четвертом снова получает срок. И вот пожалуйста: в пятьдесят шестом году получает срок. И вскоре его останки обнаружены в тундре. Вроде бы все! Есть, правда, еще документик… Вот он: некто Зайцев в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году показал, будто случайно встретил Барыбина. Затем от показаний отказался. Фотографий Карыма нет. Теперь — все.
Бакрадзе поднял голову и посмотрел на Родионова.
— Вот такой он, Карым… Барыбин то есть.
— Роскошная биография, — согласился Родионов. — И вы думаете…
— Нет, брат, это уж ты думай, — предложил Бадкрадзе. — Тебе — думать и рассуждать, а мне — выводы делать, поскольку я — много опытней. Хотя скажу сразу, что уже имею соображения по поводу некоторых повисших по нашему ведомству дел… Ну, ждем вас, Родионов!
Тот нашел глазами Талгатова, затем оглядел остальных.
— Вы допросили Тихомолова, Павел Семенович?
— Да, — отозвался Гундарев. — Возмущался задержанием, знакомство с Илясовым отрицает. Грозит, что будет жаловаться.
— Понятно…
— Что же — понятно? — нетерпеливо поинтересовался Бакрадзе.
Родионов достал и отложил сигарету.
— Илясов тоже теперь отрицает знакомство с Тихомоловым. Начисто! Убить — убил, из ревности, а кто такой Карым — в первый раз слышит… Не произносил этакого, ошибаемся мы, показалось нам!
— Он и будет отрицать, чего ему терять? — вздохнул Катин.
— В ближайшее время — будет… Тихомолов тоже не пойдет на откровенный разговор, а улик против него пока нет. Если Карым существует, то, узнав об аресте своих сподвижников, времени терять не станет, постарается исчезнуть. Мне кажется, — Родионов опять посмотрел на Талгатова, — что завтра придется извиниться перед Тихомоловым и отпустить его. Но затем еще и еще перепроверить! И кроме того, — параллельно работать с Илясовым, другого пути не вижу.
Все молчали, салютуя друг другу клубами дыма. Катин откашлялся:
— Не знаю, поможет ли тебе это, Родионов, но есть данные, что днями некто приобрел несколько крупно выигравших лотерейных билетов. Данные у меня… Нет ли тут связи с билетами, похищенными из палатки? Пораскинь, подумай.
— А что, найдем мы ту кассиршу с ткацкой фабрики? — ни к кому не обращаясь, спросил Бакрадзе. — Тогда можно поднять дело той кражи и заново сопоставить кое–что.
— Не найдем, — подал голос Талгатов. — Ее машина сбила в прошлом году… В больнице скончалась. Похоже, что они убрали ее.
— Илясов опять заговорит, такое у меня впечатление, — сказал следователь по особо важным делам Будницкий. — Все обдумает и может дать дополнительные показания.
— Возможно. Только не сразу, в этом Родионов прав, — откликнулся Катин. — А время — золото.
Снова дымом повисло молчание.
Десяток людей, собравшихся в этой комнате, знали больше, больше умели и рассчитывали быстрее, чем Илясов. И, если бы мысли, сменяясь, щелкали, как костяшки счетов, здесь бы стоял неумолчный треск.
— Тогда Родионов прав, предлагая отпустить задержанного, — вздохнул Бакрадзе. — Как ты считаешь, Абид Рахимович?
Теперь все смотрели на Талгатова. А он вместо ответа обратился к Родионову, и тот испытал прилив гордости.
— Завтра суббота… Может быть, Тихомолова сегодня отпустить, Игорь Николаевич?
— Не думаю. Пусть ночь поразмыслит, опасений наберется, авось оттого потом какую промашку допустит… Я убежден, что он в этом деле далеко не посторонний.
Талгатов кивнул, соглашаясь. Бакрадзе тоже цокнул утвердительно, перед тем как сказать:
— На том и порешили. А если вдруг дойдет дело до расширенной операции, то людей у нас негусто… Надо будет взять из райотделов кого половчее. Держите меня непрерывно в курсе дела… Ну, как говорится, вперед и выше!
Пока добежал до остановки и, запыхавшись, обозрел сквер, на часах уже было девять с минутами.
Тины нигде не было видно.
Неужели ушла из–за трехминутного опоздания? Родионов не мог понять, на кого больше досадует, на себя или на нее, хотя это он опоздал уже второй раз.
Тина вышла из автоматной будки под деревьями, и Родионов не сразу узнал ее, привыкнув лишь к рабочему и домашнему виду.
— Слишком уж кавалеры наседали, — кивнула девушка на двух явно разочарованных появлением Родионова юношей. — Делала вид, что звоню… И вообще не знала, куда время деть.
— Занят я был. Очень.
Родионов сказал это просто, не извиняясь, не оправдываясь, и поэтому она особенно поняла, что да, был занят, и занят очень. И взяла его под руку:
— Куда же мы теперь? Пройдемся…
— Есть я хочу до чертиков, просто сил нет… Знаете, пойдем–ка и мы посидим где–нибудь. Принято?
— В это время во всех заведениях не питаются, а ищут… счастья. И веселья. Куда бы нам пойти? — Тина смешно приложила палец к носу, решая. — Давайте–ка на вокзал… Там тоже не без музыки и танцев, но кормят лучше.
— Смотрите, а вы оказывается, знаток злачных мест.
— Знаток — слишком сильно сказано, но ведь не все вечера я дома сидела, до того как вы появились.
Сначала эта откровенность резанула, потом он нашел в ней доверие и простоту, а пока это все осаживалось, шли молча. С другой стороны, совсем не в молчанку играть летел он опрометью, боясь опоздать… И что, в конце концов, за трагедия? Ну, девчонка как девчонка, ветер в голове, долго ни с кем не встречался, вот и накрутил себя чуть не до влюбленности! Чушь это все, и надо быть проще, раз сама она дает тому запев.
Но, покосившись, увидел рядом такое строгое и печальное лицо, что даже слегка защемило внутри.
— Вот и пришли почти, — сказала, останавливаясь, Тина. — Не раздумали?
— Совсем нет… Прогулкой сыт не будешь. Идемте–идемте, еще перед дверями настоимся.
Но с этим как раз обошлось. Уже с порога их встретила разноголосица кудреватых молодцов из ансамбля, в котором каждый стремился петь как можно выше и лиричнее. Стол нашли сразу, официантка подбшла быстро и не очень огорчилась, приняв заказ с одной бутылкой сухого вина. Зато принесла все сразу: и вино, и закуски, и горячее.
Родионов и впрямь проголодался изрядно: потягивая вино, Тина, улыбаясь, следила, как шустро он расправлялся со своей порцией. Почувствовав ее взгляд, он поднял глаза и спросил:
— Чему это вы?
— Так… Вот еще есть один нетронутый шницель. И — вам не кажется, что вы меня спаиваете? Я пью, а вы только закусываете…
— Я вообще не пью, — отложил вилку Родионов и взялся за свой фужер. — Никогда. Но сейчас чуть–чуть выпью… За вас.
— О, какие жертвы… Спасибо. Вам надо выпить, а то вон вы какой озабоченный. Все думаете и думаете о чем–то.
— Что поделаешь, раз думается. Но вы правы, надо и отойти… Расскажите что–нибудь про себя.
— Ну что же я вам расскажу? Как я живу — видели, где работаю — тоже… Так все и идет.
— Ваш отчим, мне кажется, не слишком рад нашему знакомству. Я не ошибся?
Тина задумчиво накрутила на палец прядь волос у виска:
— Рад не рад, во–первых, это не имеет значения, а во–вторых… Вот я его с десяти лет знаю, а не видела, чтобы он радовался или злился. Очень уравновешенный человек. Маме, наверное, трудно с ним было… Она от гриппа умерла, мама моя. Глупо, правда?
Родионов промолчал. Она опять нравилась ему все больше и больше, и в то же время он видел в ней нечто закрытое, спрятанное ото всех и от него тоже. Или просто казалось ему?
— У меня ведь тоже никого нет. Только брат. Мы с ним и с бабушкой остались, а мать с отцом и сестрой в район, на свадьбу отправились. На такси… Попался навстречу пьяный шофер на самосвале, и остались мы втроем. Потом бабушка умерла… Что–то невеселый у нас разговор пошел.
— Так ведь про жизнь, — отозвалась Тина.
— Ну, это вы бросьте! Что за настроение в ваши годы…
Она рассмеялась:
— Фу, какой сразу стал солидный — «в ваши годы!». Терпеть не могу солидных. И слово–то какое — «солидный»!
Потом без всякого перехода спросила:
— А вам стрелять приходилось? Ну, когда ловили каких–нибудь бандитиков… Или я про служебную тайну спрашиваю?
— И не про тайну и не приходилось. Это больше в книгах пишут про погони, выстрелы, схватки… В действительности все попроще. И посложнее.
— Ну и не надо, а то опять о чем–нибудь грустном заговорим… Давайте лучше уйдем отсюда. Душно тут и громко очень… И чтобы дорогой не торопиться.
А дорогой разговор не вязался.
То ли приучила работа, то ли вообще был таков по складу, но Родионов умел разговаривать только, когда видел лицо собеседника, и совсем не мог вести легких, необязательных бесед.
Тина тоже оживала, если только касались чего–то близкого ей, и один раз удивила ответом… Он спросил, случается ли мечтать. И о чем тогда думается.
— Теперь уже нет… Не помню, во всяком случае, когда в последний раз было. А раньше хотела, чтобы был рядом хороший человек, стоял дом у тихой воды, лес, огород и корову по утрам доить обязательно…
На ее улицу так молча и вошли.
Остановившись возле калитки, гадали, о чем думает каждый, потом Тина спросила:
— А завтра…..увидимся?
— Работаю я завтра.
— Суббота ведь, — удивилась она. — Выходной.
— У нас выходные другие…
— Понимаю. Только я все равно весь день буду дома. И буду ждать. Когда сможете — зайдете. Хорошо?
Он кивнул.
Вздохнув, Тина приподнялась на носках, осторожно поцеловала его и вошла в палисадник.
Она не остановилась, не оглянулась, пока он медленно шел вдоль забора, следя за белым пятном кофточки. Скрылась.
Оглянулась Тина лишь на ступенях террасы.
Родионова уже не было видно, но на другой стороне улицы бесшумно промелькнули две тени. И оттого, что промелькнули они неслышно и скоро, у нее тревожно сжалось сердце.
Бегать она умела, но на выбоинке у калитки слетела туфля, тогда сбросила вторую, выскочила на улицу и, чуть пробежав еще, крикнула:
— Игорь!
Он уже спускался к перекрестку, услышал и, обернувшись, увидел перед собой человека с поднятой рукой…
Машинально нырнул под эту руку, ушел от удара и так же машинально встретил ударом вынырнувшего сбоку второго нападавшего. Тот сел, и, снова чувствуя опасность, уже понимая, что опоздал, Родионов все же попытался отскочить, не успел и после тупого толчка в голову полетел в темную тишину, звенящую криком «И–го–о–орь!».
…Лицо Тины с неподвижными огромными глазами было рядом, но держала его не она, а кто–то очень сильный, грубо встряхивающий за плечи.
Его прислонили к стене, и все в нем совместилось, перестало дрожать.
— Счастлив ваш бог, что я домой запоздал, — слова Малюгина доносились еще как бы издалека. — Ребята крепкие, понесли бы за милую душу.
Тина молча, безостановочно гладила руку Родионова.
— Где… они?
— Может, еще бегут, а может, и так пошли, — засмеялся Малюгин. — Я ее крик услыхал — и к дому. На горку поднялся, гляжу — возитесь… Как, обошлось?
Родионов осторожно ощупал шишку с ссадиной правее затылка.
— Да заживет.
— Ну и ладно… Твои, видать, ухажеры подстерегли? Девушка отчаянно замотала головой, губы ее прыгали.
— Не ночевать же здесь, — проворчал Малюгин. — Ишь, даже обувки потеряла, как торопилась… Иди домой, провожу я его.
Тина снова затрясла головой, и, взяв Родионова под руку, Малюгин потянул его к перекрестку.
— Не надо… Я сам.
— Чего сам! Уж посадим от греха… Вон какая–то катит, тормозни ее, Тинка!
Она метнулась на проезжую часть, в свете фар вытянулась с поднятой рукой, раздался взвизг тормозов. Невидный за светом водитель такси распахнул дверцу, закричал возмущенно:
— Кто же так останавливает, дура? Самой жить надоело, так людей пожалей!
— Вот мы как раз и жалеем, не ори, — отозвался Малюгин. — Тут человек повредился, доставь его к месту, а он твои переживания учтет по–хорошему… Садитесь, — подтолкнул он Родионова. — Базарить некогда.
Из всех работников горотдела наиболее начальственный вид был у Катина. Ему и поручили с извинениями освободить Тихомолова. Тихомолов принял все достойно, ответив, что понимает специфику службы органов, распрощался вежливо.
А теперь, не торопясь, шел по улице, с сумрачным удовольствием наблюдая субботнюю сутолоку. На углу подле универмага пристроился возле короткой очереди к шашлычнику, раздумал и, выпив газированной воды, направился далее.
И на площади у сквера зашел в парикмахерскую.
Одно кресло пустовало, во втором полулежал клиент, вокруг ходила веснушчатая девица с ножницами… Он хотел уйти, но из–за занавески вышел еще один мастер, что–то дожевывая на ходу.
Дожевал, проглотил и сделал приглашающий жест рукою:
— Прошу садиться. Что мы желаем?
— Мы желаем побриться. И затем — компресс.
Тихомолов опустился в кресло, устроился поудобнее и закрыл глаза.
Родионова все не покидало ощущение совершенного промаха, и наконец, не выдержав, он сказал Талгатову:
— А если потеряем из виду Тихомолова? Чем дольше думаю, тем больше уверяюсь, что он много значит в этом деле.
— Уверенность без доказательств — ничего не значит, — хмуро отреагировал Талгатов. — И потом, как это — потеряем?
— А так: исчезнет он из города, и ищи его потом.
— Не исчезнет. Перед ним так извинялись, что он уже все на свете забыл! — рассмеялся Гундарев. — Я думал, Катин вот–вот на колени встанет!.. А может, никакого Карыма не существует? Может, зря мы о нем думаем?
— Все может быть, кроме того, чего быть не может, — задумчиво отозвался Родионов.
И на этом глубокомысленном замечании их беседа пока закончилась.
Но Карым существовал.
Как раз в это время он прошел мимо нужного дома на окраине, резко развернулся, прошагал обратно и юркнул в калиточку.
Миновав тесный дворик, вошел в тамбур неказистого домика и оттуда попал в маленькую, скудно обставленную комнатку. Усевшись на табурет, взял со стола «Огонек», полистав, отбросил, нагнувшись, глянул в оконце…
Из соседней комнаты высунулась молодая женщина с дочерна насурмленными бровями, сразу скрылась, и почти тут же, выйдя из глубины домика, сел напротив гостя неприметный внешне человечек в теплом халате и шлепанцах.
— Неси припасы. Понадобились, — коротко предложил Карым.
Человечек прикрыл глаза, покачался и, просидев так с минуту, вышел, откуда пришел.
Вернулся он скоро, с дешевым, под кожу, чемоданчиком, поставил его на стол.
Вынув из чемоданчика пистолет, Карым пристроил его под пиджаком, опустил в карман обойму.
— Уже жарко? — спросил хозяин, показав сплошное золото во рту.
— Еще не очень. Но завтра все равно уйдем.
— Во–о–от… — опять прикрыл глаза хозяин. Стало видно, что он очень не молод, но это казалось до тех пор, пока не блеснули маленькие глазки. — А почему не теперь?
— Дела есть. — Карым посмотрел на него с ироническим прищуром. — Что, Фатек, неохота с места взлетать? Гузка тяжелая стала…
— У меня новая жена, молодая, я только жить начал… Большие дети — чужие совсем, я еще сына хотел. Теперь опять один буду, — очень равнодушно поведал человечек в халате.
— Так оставайся, — зевнул Карым. — Разводи курятник.
— Ты оставишь! — сверкнула золотая улыбка напротив.
Помолчали.
— Хвоста не приделали еще? — поинтересовался хозяин негромко.
— Не заметил пока.
— Домой не ходи.
— Учишь? — с интересом взглянул на него Карым, и хозяин потупился. — Мне там делать нечего… Что надо — вынесут. Я тебя завтра в девять жду. На базаре, где всегда.
— Ладно. Кто еще будет?
— Ты да я, да мы с тобой. Грей жену напоследок, пошел я…
Уйдя от Фатека, Карым сменил три автобуса на двух маршрутных линиях, когда шел парком — выбирал окраинные и пустые аллеи.
Из парка выбрался через пролом в ограде, пересек широко обозримый пустырь с лоскутами обобранных огородов, через неглубокую балочку снова вышел к жилым массивам.
И, решив еще раз поменять автобусы, встал на остановке.
В присутствии Талгатова Катин не брюзжал и не поучал, побаивался по старой памяти.
— И я не с пустыми руками: помнишь, про данные говорил? Вот список выигравших лотерейных билетов… Видишь, около десяти. Холодильники, два мотоцикла, ковры. Скупившего условно окрестили «золотым», золота во рту много… Устанавливают его, обещали сегодня сообщить. Ты что кривишься, перебрал вчера? А прикидывался, что не пьешь!
Талгатов тоже заметил бледность Родионова.
— Плохо себя чувствуешь? — спросил, когда Катин вышел. — Или волнуешься?
— Вчера какие–то чудаки привязались, — неловко улыбнулся Родионов. — Один по голове съездил… Чепуха, пройдет.
— Чудаки, говоришь? — озабоченно нахмурился Талгатов. — Не нравятся мне эти чудаки.
— И я от них не в восторге, — уверил Родионов.
Катин вошел, хмыкая в задумчивости, и вдруг сказал:
— Кстати, есть еще кое–что любопытное: с этим «золотым» видели мужчину, по словесному портрету очень похожего на Тихомолова. И между прочим, не один раз видели! И еще: я, по распоряжению Бакрадзе, фотографию Илясова тихомоловским соседям предъявил… Так двое узнали, говорят, что захаживал в их дом этот симпатичный молодой человек.
— Ну что ж! — оживился Талгатов. — Это нас сдвинет с мертвой точки… Теперь, правда, и я считаю, что у Тихомолова есть основания лечь на дно, укрыться от нас. Что же предпримем, как вы считаете?
Родионов молчал. Он не то чтобы уже не верил в успешный исход задуманного предприятия, но ясно понимал, насколько все осложнилось, запуталось, стало проблематичным. И, все прикинув, решился:
— Надо двоих на квартиру Тихомолова послать… Еще раз допросить Илясова. И обязательно найти человека, скупавшего лотерейные билеты, — это может подвести нас к цели с другой стороны…
— Пожалуй, — согласился Талгатов. — Только к нему на квартиру давай уж сами заедем. А после займемся Илясовым. Поехали!
Как ни слаба была надежда, что Тихомолов окажется дома, его отсутствие в квартире подействовало на всех угнетающе.
Пока решали, кого там оставить, пока выбрались из лабиринта закоулков — уже начали сгущаться быстрые осенние сумерки.
Так же сумрачны были лица едущих в машине, притих даже неунывающий Гундарев. Талгатов сидел впереди, и Родионов видел его шею, иссеченную глубокими морщинами.
Свернув, машина неожиданно оказалась на знакомом перекрестке. Родионов удивился, вгляделся еще и тронул водителя за плечо:
— Сверни–ка направо…
Талгатов повертел головой, спросил, оборачиваясь:
— Это куда же?
— Я на минутку… Вот здесь остановите!
Вылезая, старался не встретиться глазами с товарищами, а после калитки побежал, торопясь.
Входная дверь, ведущая с террасы в квартиру, была распахнута, он вошел не стуча и сразу увидел спешащую навстречу Тину.
— Вы? А я и ждать перестала, чуть не заснула с книгой… Как себя чувствуете? Ой, не причесана я, Садитесь, я сейчас!
— Тина, — остановил он. — Я сразу уйду. Она погасла.
— Дела, да? — Обида и огорчение на ее лице сразу сменились тревогой. — Что с вами? Просто лица нет… Голова болит?
— Голова нормально. А дела плохие. Очень!
— Ну–у, — ласково улыбнулась она. — Это обойдется, не мучайте себя…
— Надеюсь, — ему вдруг очень не захотелось уходить. — Только зло берет: ведь ходит сейчас где–то этот гад, а из–за него столько людей маются!
— По долгу службы маются, — лукаво напомнила девушка.
— По долгу, — согласился он. — Ну, надо идти. Просто и не знаю, когда мы теперь встретимся. Я зайду. Как только…
— Своего воришку поймаете, — докончила она понимающе.
— Воришку? Он не воришка, Тихомолов–то, — задумчиво проговорил Родионов. — Он хуже.
— Как вы сказали: Тихомолов? Валерий Кузьмич?
Этот странный шепот развернул его от двери.
— Да, — Родионов удивленно смотрел на нее. — Вы его знаете?
У него было такое лицо, что Тина, сгорбившись, отошла к окну.
Оттуда, из–за кустов, длинно просигналила машина.
— Вот как врать–то нехорошо, — не то всхлипнула, не то усмехнулась она, не оборачиваясь. — Соврала всего один раз и так неудачно… Это все его подношения, — обвела она рукой коробки и флаконы на подоконнике. — Знаки внимания!
Родионов молчал, и она повернулась к нему. Теперь у обоих были одинаково холодные, бесстрастные лица.
— Что он способен… на всякое, в это я верю. Больше вроде ничем помочь не могу. Адрес разве… Ну что вы так смотрите? Была, была я у него в гостях! Пожалуйста, адрес…
— Я знаю, не надо.
— …Чехова, шесть, — договорила Тина. Родионов нагнулся к самому ее лицу:
— Как? Что вы сказали?
— Чехова, шесть, квартира, кажется, двадцать, — отстранилась она. — А, да, он хвастался еще, что жильем богат. Две квартиры у него… Не знали?
Выбегая, Родионов задел плечом шкафчик в проходной комнате, жалобно зазвенело в нем стеклянное.
На улице за заборчиком взревел и стих, удаляясь, мотор.
Опускаясь на стул у окна, Тина нажала клавишу магнитофона.
— «…Хватило б только пота, на все мои года,
Расплата за ошибки, ведь это тоже труд!
Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют».
Замок охотно и мягко щелкнул, впуская хозяина.
Где–то перед приходом сюда Валерий Кузьмич Тихомолов успел обзавестись светлым костюмом и легкой шляпой в дырочку, но зато потерял усики.
Он зажег свет в передней, набросил шляпу на рог вешалки из головы косули и, пройдя в кухню, открыл холодильник. Минеральную воду пил из горлышка, с жадным постаныванием.
Все главное хранилось в кабинете.
Оставив дверь открытой, Тихомолов прошел к письменному столу, включил настольную лампу и, выдвинув средний ящик, выгреб бумаги. Затем приподнял тонкое верхнее дно, извлек и рассовал нужное по карманам. Можно было уходить.
— Ничего не забыл? — спросили насмешливо. Карым сидел в углу справа, за дверью, зубы его белели в знакомой усмешке.
Задохнувшись, Тихомолов отвел руку от кармана.
— Фф–у, ну и шутишь… Давно тут?
— Давненько. Оголодать успел.
— Так это я сейчас…
— Погоди. После. Разговор есть.
— Есть, точно… Выпьешь?
— Ну, разве портвешку самую малость. Перешли в комнату.
Зная слабость Карыма, Тихомолов поставил на крытый тяжелой скатертью большой стол бутылку марочного портвейна, лущеный миндаль.
Теперь сидели напротив.
Подняли высокие бокалы, переглянулись и молча выпили.
— Как ушел? — спросил Карым.
— Сами пустили. Хвост привязали и пустили с присказками. За мальчика держали!
— А ты, значит, был таков? Молодец. Ты вообще у нас большой молодец, Валерий Кузьмич.
Нет, вроде бы Карым говорил искренне, без подковырки… Хозяин квартиры отошел от мгновенно накатившего страха и налил снова.
— Ну что же, — спросил понимающе. — За дорогу?
— Дорога наша длинная.
Выпили.
— А с Валентиной как же? — еще глядя в хрусталь бокала, спросил Тихомолов.
— Еще не знаю… Да все равно она не про тебя теперь.
— Чего же это так сразу и не про меня? Где–то устроимся… Или для себя бережешь? — нехорошо улыбнулся Тихомолов.
— Дурак ты, — беззлобно отозвался Карым. — Обмануть ты умеешь, это так, а понять… У нее своя жизнь началась. И не надо бы ее портить, ох, не надо бы… И так без счастья живет, а девка — золотая, — он задумчиво повторил, глядя в стол: — Золотая. — И вскинул глаза. — А вот ты жил паскудой и паскудой кончишь. Придется тебе помереть!
Тихомолов увидел в его глазах страшное и побелел.
— Ты… Ты что?
— А ты как думал? — подался вперед Карым. — Ты как думал, гнида, Карыма обмануть и потом ногами ходить? Я вроде не пойму ничего… Не дрожи, шкура! Ты, значит, наши общие билеты у Фатека взял, сделал вид, что спрятал их у Райки, а ее уговорил показать, будто она их в палатке оставила, так? Хи–те–ер… Главное, чтоб я услыхал, будто они в палатке пропали, а какие билеты, это мы с тобой знаем. Дай–ка их сюда…
Карым не шелохнулся, но внимательно следил, из какого кармана Тихомолов их начнет доставать.
Тот достал конверт из внутреннего кармана пиджака, протянул через стол. Рука с конвертом дрожала.
— Брось сюда, из руки не возьму.
Холодные пальцы выронили конверт на скатерть, потом Тихомолов осторожно убрал руку.
— И Райку загубил… Зачем? Боялся, что про билеты мне скажет?
— Родионов… Мусор этот на нее вышел.
— Родионов, — повторил Карым. — Видно, судьба им с Валюхой… Ты ведь и не знаешь, что он с ней ходит.
— Это ж они под тебя! — крикнул Тихомолов.
— Не–ет, я бы понял. И ее знаю. Увидит его — светится вся, — печально вспомнил Карым. — Вчера его у нас из зубов вынула… Я же и в спасители попал, — он резко оборвал невеселый смешок. — Райку — кто? Иляс?
Тихомолов кивнул и разъяснил подобострастно:
— Он у них сначала колоться начал… При мне тебя назвал, так я криком ему рот зажал.
— Зажал! Ты же нас всех жадностью и заложил через палатку эту… Умен Валькин опер, ох, умен, хоть и молод! А ты — сука. Прощай.
Стрелял он, не меняя позы, под столом.
Дважды дернувшись, Тихомолов, кренясь, сползал со стула, стекленея глазами.
Больше не взглянув на него, Карым пошел из комнаты, хлопнула дверь в прихожей.
Когда уже отошел от дома, сзади в конце улицы засветились фары.
Прыгнув за дерево на газон, он осторожно выглянул…
Машина остановилась, от нее к дому спешили трое.
За окном серел рассвет.
Сержант Комраков вынул кипятильник из большой кружки, захрустел оберткой пачки.
— Чай обратно дочерна заваривать?
— Да, покрепче, — попросил Родионов. — И ложись ты вон к Гундареву… Он маленький, и тебе места хватит.
— Скажете тоже! — обиделся Комраков. — Что же я, спать сюда прислан?
Гундарев с открытым ртом спал на диване, спрятав руки под мышками.
Талгатов загасил сигарету.
— И закурил из–за тебя, и накурился так, даже язык шершавый стал… А мне нельзя!
Стакан был горячий, не беря его руками, Родионов нагнулся, осторожно отхлебнул, все равно обжег губы и скривился:
— Ч–черт…
— Черт не черт, и как хочешь, конечно, а вызывать ее все равно придется, — глядя на него с сожалением, сказал Талгатов.
— Может, прямо сейчас?
— Я бы и сейчас не постеснялся, а ты сам смотри… Можешь передоверить кому–либо, не волки, не обидят зря.
— Не за что ее обижать, — поднял тяжелый взгляд Родионов. — А надо будет — сам опрошу.
— Так надо же, надо! — страдальчески вскрикнул Талгатов. — Эх, доверчив ты, Игорь Николаевич.
— Дело не в доверчивости, а в том, что не такой ока человек…
— А какой она человек? — раздался жесткий вопрос. — Что мы, и ты в том числе, о ней знаем? Вспомни, болтливая твоя голова… Сказал ей о Федякиной — Фе–дякиной нет. Илясов с ней на одном комбинате состоит… Возле чьего дома на тебя напали? А? И теперь с Тихомоловым этим… Адрес — пожалуйста, а хозяина уже теплым застали! А вдруг она знала, что мы его живым не увидим? Э–эх, что же ты мне раньше ничего не говорил!
Родионов раскрыл рот, но так ничего и не сказал. Только рукой махнул.
— Не маши! — сурово нахмурился Талгатов, вставая. — На службе ты, а не я… Поступай как знаешь. Но если завтра и ее не окажется — ответишь по всей строгости.
Возле двери он обернулся:
— Я возьму машину на полчаса? Только домой и обратно: рубашку переодену и своим скажусь…
— Возьмите, конечно.
Родионов подошел к окну, лбом прислонился к стеклу, замер.
— Чай еще будете? — жалобно спросил Комраков. Чтобы не заснуть, он стоял спиной к стене, но его все равно качало.
— Да, покрепче, пожалуйста, — попросил Родионов.
Внизу удалялись два красных огонька, это уехал Талгатов.
— Уточните дом, — попросил Родионов. Гундарев взял микрофон.
— «Волга», я — «Двина», уточняю адрес, прием.
— «Двина», я — «Волга», — ответил искаженный голос Катина. — Седьмой тупик, три… Обращаю ваше внимание, что, согласно сведениям, объект может быть особо опасен. Как поняли? Прием.
— «Волга», вас поняли хорошо. Седьмой — три… Конец.
Когда вошли в тесный дворик, Комраков быстро зашептал:
— Я вперед пойду, можно? Ну, пожалуйста!
«Это он испытать себя рвется…» — подумал Родионов.
А вслух ответил:
— Налево к окнам. Живо!
Затем подождал, пока Гундарев зайдет за дом, войдя в тамбур, постучал в дверь.
Как ни вслушивался, почти ничего не услышал, только звук отодвигаемого засова… И отпрянул.
Открыла старуха в длинной, до пят, рубахе.
— Алимов Фатек здесь живет?
— Нету… Хозяин дома нету, хозяйка тоже далеко к родным ехал… Я живу.
— Разрешите войти, мы из милиции.
От проходной толпа рабочих растекалась неравными потоками.
— Барышева! — окликнул бригадир. — В обед зайди в дежурку.
— А обедать когда?
— Успеешь… Вам сегодня все равно загорать, машин опять не будет.
— Ладно, зайду.
Возле поворота к ее яблоку сзади набежала и с разгона повисла на плечах Зойка Малышева.
— Ты что, непутевая? Сломаешь…
— Ой, Тинка! До чего работать неохота, верно?
— Не знаю… Все равно.
— А я так еле встала. Уже без пяти было, даже не завтракала. У тебя, наверное, пожевать найдется? Вон сумка какая.
— Отчим просил захватить зачем–то… Сказал — зайдет. Тоже вроде тебя стал — сегодня ночевать не явился… Тебе сейчас бутерброд дать? Только они сухие, с субботы лежат, так прямо и сунула.
— Чего на дороге? Пошли к тебе, — предложила Малышева и рассмеялась. — А зачем ему дома ночевать? Он у тебя еще ухажер будь–будь, хотя и инвалид войны!
— У тебя одни ухажеры на уме.
— У самой, скажешь, нет… Я не про тебя именно, да знаю: пусть девчонка и задумчивая, и научную из себя строит или идейную, а все про то же, про личное мечтает… Когда ее необыкновенный появится!
Барышева промолчала, они подошли к блоку, поднялись по лесенке и перешли в кабину крана.
Окинув взглядом рабочее место, Тина увидела тонкий слой пыли, покрывающий приборный щиток и рычаги, взяв тряпку, принялась наводить порядок.
— Кормить–то будешь? — Обиделась Зойка. — Давай хоть черствые.
— Сама в сумке возьми. В газету завернуты.
Подружка торопливо схватила сумку, расстегнула застежку «молнию», дурачась, вытряхнула из сумки газетный пакетик. Следом выполз объемистый сверток в белой бумаге. Подхватывая его, Малышева уронила на пол и ахнула.
Тина обернулась, услышав ее восклицание, взглянула на пол кабины…
Из надорванной обертки высыпались и лежали на грязном полу аккуратные пачки денег.
— Ох и ну! Это все ваши, да? — изумилась Зойка и, посмотрев на белое лицо Тины, закричала испуганно: — Да что это с тобой, что?
Тина беззвучно шевелила губами.
— Двадцать пять — девяносто три… Двадцать пять — девяносто три… Родионова попроси, — расслышала наконец Малышева. — Запомнила?
— Чего — запомнила? Какого Родионова?
— Двадцать пять — девяносто три, Родионов. Беги скорее звонить, скажешь, пусть едет сюда… Пусть скорее едет сюда!
— Сама… Сама ты что же? — пятясь к выходу из кабины, бормотала Зойка.
— Беги же ты, дура! Я… Беги, Зоечка, скажи, чтобы сразу торопился, что прийти за ними должны!
Обычно майор Катин изъяснялся прямолинейно и категорично, а когда спорил, происходила странная метаморфоза: он начинал говорить с деликатными оборотами.
— При всем уважении, никак не соглашусь с вами, Абид Рахимович, извините, но не соглашусь! Наша работа требует жесткости, разные экивоки тут вредны, я случись ошибиться, так извиниться никогда не поздно. А Родионов многое на веру берет, хотя хватка у него есть, это я признаю и доволен, что он у нас появился…
— Жесткость и жестокость — разные понятия. Он старается уяснить, с кем имеет дело, и уважение оказать, поскольку до суда задержанный невиновен, как известно, — напомнил Талгатов. — Душевная мягкость не минус, плохо то, что Родионов способен думать, будто и другие все, как один, ею должны быть непременно наделены…
Зазвонил телефон, и майор поднял трубку.
— Катин слушает. Кого? Нет его, милая девушка… Что? Какой комбинат, я не понимаю… Зачем, приехать? Ах, Тина просила! А она подумала, что он, может быть, занят и времени у него нет?..
Сидевший у рации Талгатов насторожился и привстал.
— Подождите, откуда это, с домостроительного?
— Ну, не знаю… Если увижу — передам! Все! Тут, между прочим, работают!
Катин повесил трубку.
— Это Родионова, да? С домостроительного звонили? Да скажите же! — взволновался Талгатов.
— Оттуда, оттуда… Представьте — с утра пораньше на рандеву приглашают! Срочно причем, какие–то деньги отдать, не понял я ничего… Да что вы так всполошились?
— Туда немедля надо поехать! Готовьте группу к выезду, я с Родионовым свяжусь…
И Талгатов подсел к рации.
— «Двина» слушает, — ответил шофер в оперативной машине.
— Я — «Волга». Родионова срочно к аппарату, прием.
— Вас понял, Родионова на связь, сейчас вызову. Конец.
Родионов, Комраков и Гундарев заканчивали обыск. Посреди комнаты сидели понятые, с кровати у стены безучастно смотрела старуха.
— Товарищ Родионов! — позвал от дверей вбежавший шофер. — Вас к рации, срочно… «Волга» требует.
Два человека, высокий и маленький, проникли на территорию домостроительного комбината через один из многочисленных проломов в дощатом заборе.
Тина увидела их сверху, когда оба подошли совсем близко. Малюгин помахал ей и что–то сказал маленькому своему спутнику. Потом начал взбираться по лесенке.
Она все время неотрывно следила за ним: вот он добрался до конца поручней, ступил на ферму и стал подходить…
Кран загудел мотором, отполз и стал.
— Куда ты?
Напряженно улыбаясь, Малюгин сделал еще три шага, и кран отодвинулся снова. Их разделяло всего несколько метров, и он ясно увидел лицо девушки. И все понял.
— Слушай… — у него перехватило горло. — Брось сумку и больше ты меня не увидишь.
Она молча смотрела на него.
Кривясь, Малюгин сунул руку под пиджак, а кран слегка дернулся вперед и опять замер.
Ей достаточно было нажать рычаг, и опорная тележка крана сбросила бы его вниз, где на всем пространстве цеха громоздились бетонные блоки.
Малюгин отдернул руку, хотел что–то сказать, но снизу донесся резкий свист. Это свистел Фатек.
Осторожно переступив на узкой полосе фермы, Малюгин посмотрел на Фатека, затем туда, куда тот указывал…
От проходной, впереди шлейфа из белой пыли, мчалась машина.
Обнажив зубы в невеселой усмешке, Малюгин глянул через плечо на белевшее за стеклом будки крана и быстро шагнул к лесенке.
…Родионов издалека увидел длинную фигуру, торопливо спускавшуюся от застывшего крана, крикнул водителю:
— Стой!
И выскочил.
Гундарев выскочил следом и бежал рядом, Комраков слегка приотстал.
Посмотрев, где он, Родионов заметил бегущих от отдела кадров людей, впереди которых неслась девчонка в комбинезоне.
— Комраков, задержи их! — крикнул, убыстряя бег.
Гундарев уже обогнал его и вдруг запнулся, подломившись в коленях, укусил воздух и упал.
Впереди, между блоками, мелькнула чья–то голова, оттуда дважды щелкнуло, нежный посвист обласкал слух.
Прыгнув вправо–влево, Родионов пригнулся и броском оказался под защитой шероховатой стенки с оконным проемом. Передвинув предохранитель, осторожно разогнулся…
…И Фатек разогнулся, высматривая его.
Они прицелились одновременно, но из двоих кто–то всегда стреляет раньше… После выстрела Фатек мотнул пробитой головой и исчез, как будто его сдернули за ноги.
Сверху все наблюдалось до тошнотворности отчетливо. Тина видела, что Малюгин уже пропетлял между блоками половину длинного цеха, а Родионов еще только добежал до его начала и остановился в растерянности.
Она еще раз внимательно осмотрела все находившееся внизу.
За цехом тянулся не очень большой противопожарный бассейн, дальше, метрах в пятнадцати от него, высился дощатый, в прорехах, забор.
Тина положила руки на рычаги, и кран дернулся.
Услышав над собой гудение, Родионов поднял лицо: с двигавшегося крана спускался на тросах массивный крюк. Он понял, для чего его опускают. Малюгин тоже понял, оглянувшись в очередной раз. Ну что же, быть его падчерице без кавалера… На нее он не злился. Даже сам не смог бы объяснить, почему. А до забора оставалось совсем немного.
Стоя на крюке, держась одной рукой за трос, Родионов плыл над бетонными конструкциями. Он увидел, как человек внизу, впереди, обернулся и поднял руку с пистолетом.
Одна пуля звонко шмякнулась в крюк под ногами, он тоже выстрелил раз и другой, а крюк начал опускаться, и в это время горячо обожгло плечо. Сейчас Тина несла его между блоками, скрывая от пуль, но близился конец цеха, и кран замер.
Спрыгнув, Родионов опять потерял из виду человека впереди. Теперь между ними было три глыбы бетона на расстоянии метров в двадцать. За какой скрылся преследуемый, он не заметил,
А Малюгин только–только увидел водоем, и ему предстояло либо обежать, либо переплыть его. Он решил, что успеет сделать то или другое, если не промахнется отсюда, из–за последнего укрытия.
Тина видела, как Родионов, решившись, выбежал на открытое место и бросился вперед, к блоку. Но не к левому, а правее!
— Игорь! Игорь, налево! — прошептала в отчаянии. Она крикнула так, что услышали оба, и, приостановившись, Родионов невольно оглянулся.
Это мгновение и поймал Малюгин: преследователь стоял почти спиной, и промахнуться было трудно. Он прищурился, двумя руками поднял оружие, осторожно, чтобы не дернулся ствол, начал нажимать курок… и, со стоном изогнувшись, выронил пистолет.
Катин стрелял едва не на ходу, выскочив из машины, на спуске дорожки к водоему. Его, растерявшегося or удачи, оттолкнул в сторону инспектор Гладышев, за инспектором торопился Талгатов.
Увидев своих и по направлению их движения определив, где преследуемый, Родионов взял влево и тоже спешил наперерез.
А Малюгин — Карым полз. Вместе с ним ползли Боря Длинный, Боря Нахал, Чалый, Курлюк — все его удачливые варианты из прошлого, помогая превозмочь и эту рвущую тело боль, и эти оставшиеся метры.
И помогли–таки!
Когда его преследователи соединились и вместе бежали к нему, почти добежали, думали, что взяли и уже почти брали — он приподнялся на руках, в последний раз оскалил на них очень белые зубы на изодранном о камни лице и тяжело ушел в зацветшую воду бассейна.
— Ты же ранен! — испуганно сказал Талгатов. — Давай в машину скорее.
Родионов сразу ощутил пульсирующую резь в плече, мокрое тепло, сползающее по ребрам.
— Сейчас… Подождите…
— Что — сейчас? — крикнул Катин начальственно. — Все. Без тебя выловим. Иди в машину, я тебе приказываю, наконец!
— Сейчас, сейчас… — уже отходя, пообещал Родионов.
Со всех сторон сбегались рабочие, расступились уважительно и испуганно, пропуская его.
Талгатов придержал рванувшегося следом Катина, попросил:
— Дай папиросу, мочи нет, как курить хочется…
Родионов, неровно шагая между блоками, поднимался туда, где под арочной крышей цеха застыл кран.
Назад: 11. ВЛАДИМИР ТУЛЯК
Дальше: АЛЕКСАНДР БЕЛЯЕВ НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ
