Когда началась Великая Отечественная война, Филиппу Каретину шел шестой год. Отец ушел на фронт. Федора Митрофановна осталась с пятью детьми. Настало и в их поселке черное время. Однажды на рассвете над головами мирных жителей засвистели немецкие снаряды. В доме Каретиных все проснулись от сильных взрывов. Где-то забившись в угол, плакала от испуга маленькая Нина. Филипп прильнул лбом к холодному стеклу и долго смотрел, что делается за окном. Небо на краю поселка обагрилось в красный цвет. Немцы жгли хаты. На улице бегали, суетились черные от дыма, и копоти люди. С воем и визгом проносились над поселком Средний с черными крестами на крыльях вражеские самолеты. Строчили пулеметы.

Немцы заняли поселок.

Однажды Филипп сидел на пороге своей хаты. Долговязый фашист, увидев рослого мальчишку, подошел к нему и ударил его прикладом. Напуганный шестилетний мальчик забежал домой и спрятался под печку. Там до конца войны и было его любимое убежище. Филипп наравне со старшими старался облегчить труд матери. Он выходил из своего укрытия и шел в лес за дровами.

Фашисты у белорусов забирали все: продовольствие, скот, одежду. Очистили фрицы и их кладовую. Когда Филипп узнал о том, что у них из питания ничего не осталось, он украдкой от родителей рано утром, босиком, в одной рубашонке и штанишках, побежал в колхозный сад за яблоками. Принес, высыпал перед всеми на пол и сказал:

— Ешьте, а у меня сильно ноги замерзли, пока рвал их.

И полез на печку греться…

Филипп видел из окна своей хаты, как фашистские варвары расстреливали односельчан, кто не выполнял их прихотей, не отдавал скот и продовольствие для отправки в Германию. Всюду на улицах поселка были большие красные пятна крови. Мальчик на всю жизнь еще тогда запомнил эту запекшуюся на земле его родной улицы людскую кровь односельчан. Увидел и запомнил. А повзрослев, понял значение и смысл событий, которым сам был свидетелем в детстве.

Филипп завидовал брату Георгию и тем односельчанам, кто, как и он, еще долго после войны носили военные гимнастерки, в которых освобождали Европу от немецко-фашистских захватчиков. Он, как и тысячи его сверстников в то время, играл в войну, брал «пленных», ходил в разведку и штурмовал «безымянные высоты». Это были первые в его жизни уроки мужества и отваги, где он учился постоять за себя и товарищей.

Семи лет Филиппа приняли в Бирюлевскую начальную школу, где работал опытный педагог Сурус Иван Иосифович.

Взрослел мальчик. Менялись увлечения, расширялись интересы. В юности Каретина большое место занимал спорт. Допоздна с мальчишками он на улице в дорожной пыли гонял тряпичный мяч. Потом садился за учебники. Читал художественную литературу. Читал не отрываясь. Вдумчиво, познавая взрослый мир.

Продолжал образование он уже в Горовской средней школе Краснопольского района. В те школьные годы зародилось у него горячее желание учиться музыке. На слух подбирал мелодии и залихватски играл на гармошке. А когда в школе задали домой написать сочинение о своей будущей профессии, Филипп, на удивление всем одноклассникам, написал:

Неожиданно тяжело заболел отец. Это был страшный удар, внезапно обрушившийся на многодетную семью Каретиных. В 1944 году, когда советские войска изгнали фашистов из Белоруссии, тяжелобольного Герасима привез с фронта провожатый. А в 1947 году отца не стало. Не пришлось Герасиму Каретину увидеть младшего сына взрослым. Последнее время Герасим не спал по ночам, тяжело вздыхал, надрывно до хрипоты кашлял. Умер так же, как и жил, — спокойно, никому ни на что не жалуясь. Никого не обидев, не оскорбив.

Филипп рос и учился без отца под присмотром старших братьев Георгия и Алексея, и еще старшей сестры Федосьи.

Не раз осенние ветры шумели над поселком Средний и будили в памяти Филиппа Каретина образ отца-труженика, который по первому призыву: «Родина-мать в опасности!», обманув врачебную комиссию, больной ушел добровольцем на фронт и воевал до тех пор, пока не изгнали фашистов из России. И до конца дней своих сожалел, что так рано свалила его болезнь, что не дошел он до Берлина.

…Далеко убегает в поле тропинка, шуршит под босыми ногами взрыхленная земля да похрустывает сухой прошлогодний валежник.

Широкими взрослыми шагами ступает рядом с братом Филипп. С наслаждением вдыхает свежий воздух. Шумит колосьями поле. Ветер порывисто, сурово наклоняет их до самой земли и расходится волнами далеко, далеко за горизонтом. К земле Каретин привык с пеленок. Здесь, на этом поле, еще в конце прошлого века гнул спину на помещика его дед — Яков Каретин. Добрую половину жизни уже на освобожденной от угнетателей земле работал его отец — Герасим, братья — Георгий, Алексей, сестры — Федосья и Нина. Не только солнечными веснушками и широко расставленными глазами, но и всей своей статью, сдержанной силой напоминает еще совсем юный Филипп отца — потомственного хлебороба. Внешне высок, спортивен, юн, а держится с чувством собственного достоинства. По-мальчишески откровенен.

Старший брат у Филиппа крепкий, сажень в плечах. Часто, особенно в сырую погоду, он туго сжимал зубы и тогда курил цигарки одну за другой. Филипп привык к этому. Он знает: у брата рана еще с войны.

Летом Георгий просыпался с первой зарей, шел на сенокос и брал с собой Филиппа. Проведя большим пальцем по лезвию косы, он, бывало, подмигнет ему и скажет:

— Ну что, взялись!?

Трудно успевать Филиппу. Но раз взялся за гуж — не говори, что не дюж. Сам в помощники напросился.

— Я, — уверял он, — двухпудовую гирю пять раз выжимаю, а коса, что коса?.. Пустяк!..

Висит над головой палящее солнце, высоко в небе парит жаворонок, и ватные облака плывут и плывут себе в дальние дали.

Вот тебе и коса. Руки онемели, не повинуются. А брату хоть бы что, знай машет себе.

«Все равно не сдамся… Не сдамся… Не сдамся…» — бодрится он.

— Да ты, я вижу, настоящий богатырь! — » хлопает его по плечу Георгий.

Не заметили косцы за работой, как над горизонтом взошел бледный месяц, а небо стало густо покрываться звездами. И уже пала роса. Филипп увидел, как она засверкала на крышах, отражая в своих капиллярах звездный свет. Стих ветер. Лишь время от времени, словно пробудившись от вечерней дремы, шевелился на деревьях лист.

Дома брат, раздевшись до пояса, умывался у колодца, зачерпывая старым солдатским котелком из ведра холодную колодезную воду. Вода струйками стекала по спине, по волосатой груди Георгия, обезображенной множественными глубокими рубцами.

Он смешно мотал головой, убирая со лба прилипшие волосы, и блаженно отфыркивался.

— Что это? — указывая на шрамы, спрашивал Филипп.

— Это?.. Это война, братик, война! — коротко объяснил Георгий.

— В тебя стреляли фашисты? — неотступно расспрашивал его Филипп, и, поджав губы, он заглянул брату в глаза, убеждаясь в правдоподобности его слов.

Георгий вздрогнул. Он пристально посмотрел на любопытного брата и в глубине его темных зрачков уловил твердую потаенную мысль. Он ждал ответа.

Видимо, неожиданный вопрос Филиппа встревожил Георгия, глубоко задел за живое. Он редко вспоминал прошлое. А когда в памяти восстанавливалось былое, сердце охватывала тревога. То вдруг вспыхивало в памяти пережитое на дорогах войны, то будто ножом полоснет в самое сердце письмо фронтового друга, или перед взором заполыхают зарницы, опалявшие поля сражений, где ты пролил кровь…

«Как рассказать тебе, братишка, о памяти, которая будит по ночам, выводит на старые фронтовые тропы и, доведя до голой гранитной стены, обретает колючую ясность, повторяя каждое мгновение страшного часа, проведенного рядом со смертью? Раньше ты почему-то таких вопросов не задавал, — подумал Георгий и тут же удовлетворенно отметил: — Взрослеет брат, взрослеет…»

— Да, Филипп, стреляли… Едри их корень!..

И тут Филипп понял, насколько же отвратительно это страшное слово — война, если даже его исключительно скромный и сдержанный всегда и во всем брат не смог подобрать к нему более подходящего слова.

— Вот, видишь, дыра… от вражеской пули, — говорит Георгий Филиппу, показывая ему пробоину в верхней части старого солдатского котелка. — Железо, как видишь, не выдержало, а мы выстояли… Ну идем, мать небось заждалась. Время ужинать…

Когда Филипп пластом свалился на койку, Георгий с восхищением сказал матери:

— Ну, мать, братика ты вырастила! С характером. От своего не отступит. Жаль, отец не дожил, порадовался бы…

Кому из нас не хотелось поскорей стать взрослым? Помню, торопили время. Куда-то спешили. Не терпелось: «Скорее бы закончить седьмой класс. Скорее бы получить паспорт, взять свидетельство об образовании, и айда…»

Спешил и Филипп Каретин.

Кем быть?… В сущности такого вопроса для него не существовало. С детства любил читать детективные романы, книги о пограничниках, о работе милиции. Собирал все, что было связано с этой профессией. В его коллекции были погоны, пуговицы от кителя и милицейский свисток. Но еще маленьким он решил стать конюхом, чтобы потом попроситься служить в кавалерию. Лошади ему по-прежнему снились по ночам. Все свободное время он проводил на колхозной конюшне.

Трудно было большой семье Каретиных в первые послевоенные годы, и Филипп, окончив начальную школу, стал работать почтальоном, чтобы хоть чем-нибудь помочь семье. Дома все делал по хозяйству, а вечерами садился за стол с младшей сестрой Ниной и помогал ей делать уроки.

Быть военным Филипп не мечтал, но к службе в армии готовился. У него, мальчишки довоенного времени, с войной было связано многое. Он еще хорошо сам помнил войну и ее жестокости.

Подрастал, мужал и набирался сил сын хлебороба. Наконец пришло и его время надеть на свои плечи солдатскую гимнастерку. И снова вспомнились слова отца, когда он говорил:

«Я горд, что был солдатом, что вместе со всеми советскими людьми защищал Родину…

Утром 20 октября 1959 года Каретин приехал в Ржевский горотдел милиции за получением паспорта, но прежде решил зайти в райком комсомола и встать на комсомольский учет. Разговор там с ним был долгим и обстоятельным, а в заключение секретарь сказала:

— Теперь думай, Филипп, ты ведь солдат, а служба в милиции та же передовая, только невидимого фронта. Милиционер — это профессия. Работа, требующая особых, деловых качеств. Так что вам есть над чем подумать.

Это Каретин хорошо понимал. Знал он и то, что случайно подвернувшемуся человеку работу в милиции не предложат.

Филипп отличался от многих своих сверстников особой целеустремленностью, цепкой хваткой. В какую бы он обстановку не попадал, с какими бы людьми не встречался, ко всему подходил со своей, особой, присущей только ему меркой. Он никогда не удовлетворялся беглым знакомством с человеком. Он мог терпеливо выслушать несколько собеседников, чтобы сделать один и правильный вывод. Это у него с армии.

Служба в армии и в милиции — между ними для Каретина — это миг между прошлым и будущим. Это перекресток дорог, на котором он оказался и за которым снова — путь. И все же нелегко было сразу решиться. Требовалось время подумать, посоветоваться с женой и ее родителями, с друзьями.

От жены и ее родителей о разговоре в райкоме комсомола он не скрывал. Все предоставил на их суд и совесть. Он заранее знал: работа в милиции не мед. Умолчал только об одном разговоре со старым работником, знакомым старшиной милиции.

— Приходи, — сказал он, — без работы не будешь, рано на службу уйдешь и поздно прибудешь. Одним словом, работы и заботы прибавится, зарплата — убавится.

Филипп жену заранее предупредил:

— Если решусь, легкой жизни не жди…

А через несколько дней Каретин снова пришел в райком комсомола. В кабинете его встретила все та же молоденькая девушка-секретарь. Теперь, обращаясь уже как к старому знакомому, глядя на его огромный рост, сказала:

— А эта работа вам подойдет. Вы такой сильный!..

— Ну, если так, тогда согласен, — улыбаясь, ответил он.

Тут же Филиппу Каретину была вручена комсомольская путевка на работу в милицию.

Седьмое ноября 1959 года для Каретина было особенно торжественным. В тот день он давал клятву: на верность народу.

Когда назвали его фамилию, разрубая четким шагом воздух, он вышел из строя, из рук начальника отдела майора Зорина принял текст присяги и, повернувшись лицом к строю, стал читать:

Сухие, строгие слова. Тем, кому довелось знакомиться с ними, чеканными уставными фразами, хорошо понятно взволнованное чувство приподнятости над чередой серых будней, бесконечных житейских проблем, мелочных неурядиц. Разве не кажется в такие минуты, что ты готов преодолеть непреодолимое? И разве только кажется? Ведь ты поступаешь согласно своим убеждениям, когда произносишь простые, но полные глубокого смысла слова:

В тот момент Каретин меньше всего думал о смысле этих слов. Они уже были просто смыслом его жизни.

С гордостью Каретин рассматривал себя в зеркале. На нем была новенькая форма. На плечах малиновые погоны. И вдруг Филипп делает для себя открытие: синяя шинель придает его лицу серьезность. Он стал как будто постарше, посолиднее. Так на улицах Ржева появился новый милиционер. Первое время Каретин частенько «спотыкался». Бывший сотрудник милиции, товарищ Филиппа, Александр Бычков рассказывал:

«Смышленый, энергичный, с отличными рекомендациями, из армии пришел он к нам в милицию. Ну, думаю, этот быстро войдет в строй. Конечно, промахов у него было немало. Это естественно. У меня первое время было еще больше. Его поправляли, учили. Всякий раз он понимал, соглашался. Точно такую же ошибку не повторит».

С завистью смотрел Каретин, как милиционеры — ветераны после развода, получив оружие, уходили в наряд нести патрульную службу по охране общественного порядка на улицах. Ему же, новичку, не прошедшему курсы первоначальной подготовки милиционера, приходилось изучать приказы и наставления. Это было интересно, но ему хотелось настоящего дела. Не терпелось пойти на выполнение очень важной операции, связанной с опасностью и риском. Как-то на разводе начальник уголовного розыска Павлов сказал:

— Сегодня для выполнения особо важного оперативного задания мне нужно два человека.

Когда он говорил, то Филипп даже привстал со стула, боясь остаться незамеченным при его и до того огромном росте. Казалось, что у него остановилось дыхание… Капитан сделал небольшую паузу, его взгляд остановился на широкоплечем милиционере, отделяя каждый слог в отдельности, произнес:

— Сержант милиции Ка-ре-тин!

Через час Каретин и Морозов сидели в засаде. Пост Морозова находился за углом соседнего здания. Все было продумано так, что куда бы преступник не кинулся бежать — все равно попал бы в руки сотрудников милиции. Чтобы подоспела помощь с соседнего поста, нужно было две минуты продержаться в схватке с преступником. Филипп завернул за угол к Морозову. Увидев, что его товарищ держит в руках пистолет, а на лице не осталось и следа от страха, подумал: «Молодец, поборол в себе это мерзкое чувство…

Преступник в ту ночь был взят и обезоружен без единого выстрела и шума.

Дежурства Филиппа Каретина проходили относительно спокойно, видимо, хулиганы боялись крепкого, статного милиционера с погонами сержанта. А жители микрорайона, где дежурил новый милиционер, полюбили его за спокойную рассудительность, непримиримость к нарушителям общественного порядка.

Каретин и сам не терпел хулиганов и пьяниц. И он, пока еще не всегда умело и юридически правильно, но всегда терпеливо разъяснял во дворах ребятам, что такое — хорошо и что такое — плохо. К хулиганам был непримирим, он их брал культурно под руки и, поглядывая сверху вниз, спокойно доставлял в отделение милиции.

Детишки за высокий рост в шутку называли его «дядя Степа — милиционер».

Закончив школу рабочей молодежи, Каретин твердо заявил:

— Поступаю учиться в школу милиции. Хочу работать в уголовном розыске. Буду офицером.

Занимался самозабвенно. Время было строго рассчитано. Филипп мог час, другой и третий, не отрываясь, штурмовать учебники. Даже в воскресные дни, когда товарищи уходили отдыхать с семьями за город, куда настойчиво его звала Мария, — он даже ей в этом отказывал. Уж больно жаль было ему терять драгоценное время. А сколько он успевал «перевернуть» литературы!

Мечтал об учебе в специальной школе милиции. Его рапорт с рекомендациями и характеристикой был направлен в областное управление внутренних дел. Это был первый шаг к осуществлению мечты.

Филипп ожидал вызова. Но так и не получил. Не успел получить…

Июль подходил к концу. Погода стояла на удивление теплой, и народный суд стал все чаще и чаще планировать выездные заседания. Много еще у Филиппа Каретина было дежурств, оперативных выездов, но одна из поездок в сельский клуб, где проходил выездной суд над преступником Марковым, оказалась для него последней. Это было в его жизни очередное испытание. Нет, не очередное, а главное, ибо к нему готовил он себя долгие годы. Но кто мог подумать, что ему суждено было погибнуть.

В разгар суда в помещение вошел брат преступника Марков. Он был пьян и зол. Каретин еще не успел подумать: каким образом тот оказался здесь, как Марков выхватил из сапога финский нож и занес его над головой стоявшего на охране милиционера Александра Бычкова.

Решение пришло молниеносно: «Отбить плечом Бычкова и принять удар на себя». Стремительным прыжком и движением плеча Каретин оттолкнул в сторону ничего не подозревавшего Александра, однако полностью предотвратить беду не успел. Сверкнувшее лезвие ножа легко скользнуло по плечу Бычкова. Потеряв равновесие, применить прием самбо Филипп не успел. Второй такой же удар пришелся в него. Схватив нападающего, Филипп прижал его к своей сильной груди, в которую вонзилось холодное, стальное лезвие ножа. Удержав преступника, Каретин не дал ему возможности вновь совершить нападение на товарища. Но сам… Подлый удар бандита пришелся ему прямо в горячее комсомольское сердце. Каретин не упал сразу, у него еще хватило силы занести над убийцей свой железный кулак и нанести удар в челюсть. Филипп выхватил из кобуры пистолет, но взвести затвор сил уже у него не хватило. Все качнулось, медленно поплыло, а потом стремительно понеслось словно в хороводе. Грудь его обагрилась кровью. Он чувствовал, как подхватили его обессилевшее тело теплые руки. Боясь выдохнуть, Филипп видел оцепеневший от происшедшего суд, зажавшего на плече рану Александра Бычкова…

Люди, находившиеся в зале, осторожно вынесли любимого милиционера на воздух. Он еще был какие-то короткие минуты жив. Перед глазами его в недосягаемой бездне поплыли облака, тропинка, убегающая в марево, и плывущая по ней к нему навстречу в белой горошком косынке его Мария. Филипп понял: видит он это в последний раз…