Книга: Люди долга и отваги. Книга первая
Назад: Олег Тагунов ТАКАЯ РАБОТА
Дальше: Владимир Гойтан ВОЗВРАЩЕНИЕ

Анатолий Безуглов
Я — ИЗ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА

О том, что доярка Галина Федоровна Чарухина завтра, во вторник, едет в город, на селе знали почти все. Может быть, потому, что покидала она свой колхоз редко. Очень редко. Последний раз — лет пять назад. Не любила Чарухина городской суеты и очередей. Но на этот раз без них не обойтись: через неделю — свадьба. Выходила замуж Оленька — ее любимая внучка. Вот и захотелось Галине Федоровне поехать в город и купить свадебных подарков — получше да подороже. Правда, кое-кто из соседей советовал бабушке не морочить себе голову, а сделать подарок деньгами — мол, сейчас это модно. Но Галина Федоровна про такую моду и слушать не хотела — некрасивая это мода, да и памяти никакой не останется. Другое дело — золотой перстенек или столовый сервиз, да и сапожки модные, что с блестящими цепочками, Оле давно хотелось поносить.
Узнав о предстоящей поездке Чарухиной, к ней стали подходить товарки по ферме, соседки, а то и просто знакомые. Одна просила гостинец передать сыну-студенту, другая — вручить письмо самому главному в облисполкоме, а третьи дали деньги на покупки. Чтобы не сбиться, не перепутать, Галина Федоровна вечером на листочке записала — кто сколько дал денег и на что. А когда она подсчитала общую сумму — прямо ахнула. Без сотни получилось три тысячи рублей! Да своих полторы тысячи. Такой суммы Чарухина отродясь и в руках не держала. Оттого, наверное, ей даже страшновато стало — не потерять бы в дороге. А ночью, когда долго не могла уснуть, пришла мысль — вернуть деньги от греха подальше, но тут же вскоре она решила этого не делать, ибо знала, что люди понять ее не поймут, а уж обидятся наверняка.
Утром Чарухина встала рано — как вставала всю жизнь, до коров. А может быть, даже чуток раньше, хотя собраться ей было всего ничего. Она еще с вечера все приготовила. Свои полторы тысячи она завернула в косынку и перевязала крест-накрест шпагатом. А для чужих денег она достала кошелек мужа, умершего лет десять назад от ран, что получил на войне. Кошелек был почти новенький и, как показалось Галине Федоровне, удобный для данного случая. В нем было шесть отделений — как раз по отделению для каждой пачки денег, что дали ей на покупки… Словно предчувствуя беду, она тяжело вздохнула и все деньги сложила в новую коричневую сумку с молнией, что подарил ей в прошлом году колхоз к Восьмому марта. Сверху положила платок, а потом газету. Так, на всякий случай…
Перед тем, как отправиться на автобусную остановку, Галина Федоровна еще раз проверила содержимое коричневой сумки — все на месте. Надела плащ. По старому обычаю, перед дорогой с полминуты посидела на табуретке, а потом встала, заперла на замок дверь и пошла.
Автобус пришел без опоздания. Устроившись на свободное место, Галина Федоровна бросила взгляд на свое подворье — не забыла ли что-нибудь сделать по дому? Как будто нет… Автобус тронулся…
Шесть часов пути, почти триста километров дороги, прежде Чарухиной казались долгими и утомительными, а на этот раз время прошло как-то незаметно. Может быть, потому, что в автобусе ехали студенты — по всему видно, возвращались из какой-то дальней деревни. Стройотрядовцы. Народ веселый. С гитарой. Песни, смешные истории, шутки никому не давали скучать. Да и шофер удачный — ни одной задержки в пути. Короче, ровно в два часа дня кондуктор объявила: «Конечная! Приехали!».
Тут же, на автобусной станции, была и столовая. Чарухина быстренько перекусила и, не теряя времени, направилась к центральному универмагу. Но, не доходя метров сто, на другой стороне улицы она увидела магазин «Радио» и вспомнила о наказе самой молодой доярки Зои Крутских, что просила ее купить во что бы то ни стало магнитофон. Да и дала на это четыреста рублей. Перешла улицу, зашла в магазин и уже в дверях услышала музыку, какую часто у них в клубе играют. «Значит, есть магнитофон», — подумала Чарухина. И не ошиблась. Правда, пришлось постоять в очереди минут сорок. Но зато на душе было приятно: во-первых, уважила приветливой и работящей Зойке, а, во-вторых, для начала ее торговых операций было совсем не плохо. Если все так быстро пойдет, — смотришь, она к вечеру скупится, переночует у племянницы, а завтра прямо с утра поедет домой — нечего зря время тратить, на ферме людей и так не хватает. Еле удалось отпроситься на три дня. А если она вернется через два — вот уж бригадир обрадуется…
В хорошем настроении Галина Федоровна вошла в большой, но всегда тесный, многолюдный и шумный центральный универмаг. Прямо перед ней большими буквами было написано «Женская обувь». У прилавка стояли всего человек пять-шесть, не больше, следовательно, ничего дефицитного. А сапоги с блестящими цепочками пользовались явно повышенным спросом, и если бы они появились в магазине, то наверняка бы выстроилась длинная-предлинная очередь-змея. А раз ее нет, значит… Но чтобы совесть была чиста, Чарухина подошла к молоденькой продавщице и спросила насчет сапог с цепочками… Та в ответ засмеялась:
— Да ты что, бабуся, с луны свалилась?
— Причем тут луна? — обиделась Галина Федоровна. — Из «Сосновки» я. Слыхала?
— «Березовку» знаю, а вот «Сосновку» — не имею чести.
В это время в разговор вмешалась полная женщина — покупательница, что стояла у прилавка и рассматривала домашние тапочки с меховой отделкой:
— Простите, гражданка, обратилась покупательница к Чарухиной, — если я не ошиблась, вы из «Сосновки»?
— А откуда же мне быть? — удивилась Галина Федоровна. — Только сегодня оттудова. Вот приехала внучке на свадьбу гостинцев купить…
— Извините, — перебила полная женщина, — у вас председателем колхоза Николай Васильевич… Николай Васильевич… — женщина, потирая лоб, стала вспоминать фамилию, но та никак не приходила на память.
— Верно, Николай Васильевич…
— Головко! — вспомнила женщина. — Он?
— Он. А вы откудова его знаете? Или из наших мест будете? — в свою очередь поинтересовалась Чарухина.
— У меня племяшка второй год у вас в колхозе трудится. После культпросветучилища направили туда. Да вы его наверняка знаете, он хорошо на аккордеоне играет…
— Дима Мухин? Клубом заведует?
— Точно, он, — обрадовалась полная женщина. — А я его родная тетя. Виолетта Семеновна меня зовут. Надо же, такая встреча! Даже не представляете, как я рада… — засуетилась, закудахтала Виолетта Семеновна, по всему видно, действительно довольная тем, что повстречала односельчанку своего племянника, который жил у нее, пока учился клубному делу.
Виолетта Семеновна еще раз поинтересовалась, по какому случаю приехала в город доярка, а когда услышала про сапоги и внучку, то тут же вспомнила про соседку, что живет на одной лестничной площадке, в квартире напротив, и про то, что у той соседки есть дочь-студентка, которой отец привез сверхмодные сапоги из Москвы, да они ей оказались малы. Носила в сапожную мастерскую, а там растягивать их наотрез отказались…
— Какой номер обуви у вашей внучки?
— Тридцать шестой…
— Прекрасно! — воскликнула Виолетта Семеновна, — а у соседской девчонки не то тридцать седьмой, не то тридцать восьмой… Если они не продали, я их уговорю уступить вам. Обязательно уговорю… Не будем терять время. Здесь совсем рядом, три остановки…
Чарухина не успела опомниться, как очутилась в троллейбусе вместе с Виолеттой Семеновной Загребельной. По совету Виолетты Семеновны Чарухина стала проталкиваться вперед, а сама Виолетта Семеновна достала из сумочки мелочь и направилась к кассе. Бросила деньги, а вот оторвать билетики оказалось не так-то просто: что-то где-то заело, и билетная лента не тянулась. Молодой человек, что опустил свою монету вслед за Виолеттой Семеновной, пытался отрегулировать несложный механизм, но у него ничего не получалось. Тогда за исправление взялся пассажир постарше. Зачем-то открыл крышку, потом закрыл. Потянул, и лента подалась. Он оторвал себе билет, затем той, что помогала, и лишь после этого оторвал два билетика Виолетте Семеновне. Услышав микрофонный голос водителя, Виолетта Семеновна поняла, что им пора выходить, но через переднюю площадку она уже не успеет, а если выходить через заднюю, то она не сумеет дать знать своей новой знакомой. И поэтому решила выйти на следующей остановке, а потом немного вернуться назад…
Загребельная так и поступила, потеряв на этом всего две-три минуты, не большее Зато поднявшись на лифте на пятый этаж, они не стали заходить к Виолетте Семеновне, а сразу позвонили в квартиру напротив, на дверях которой значилось «Грацианский О. О.».
К счастью, соседка оказалась дома. И сапоги — тоже. Красивые, нарядные. Югославские. Да и размер тридцать шестой!
Галина Федоровна на миг представила свою Олю в этих сапожках, и у нее закружилась голова от счастья. Вот уж внучка будет рада. Зацелует бабушку…
— Нравится? — спросила сияющая Виолетта Семеновна.
— Очень даже, — ответила Чарухина и тут же спросила у той, кому они принадлежали. — И сколько такие будут стоить?
— Сто двадцать пять рублей, — ответила несколько смущенно Грацианская Ирина Андреевна, а потом, словно оправдываясь, добавила. — Понимаете, чек не сохранился, но Олег Орестович заплатил именно такую сумму… Поверьте, мой муж ответственный работник, и мы не позволим брать лишнего… Может быть, для вас дорого…
— Что вы, что вы, — заторопилась Чарухина, боясь, что Грацианская передумает. — Это совсем не дорого для такой внучки и по такому случаю. Знаете, у нас через неделю свадьба.
— Поздравляю вас! — протянула руку Ирина Андреевна.
— Спасибо, спасибо, — ответила Галина Федоровна. — Значит, сапоги я беру. Нет ли у вас веревочки завязать коробку? — спросила она хозяйку. — А я вам сейчас деньги…

 

Пока Ирина Андреевна ходила за ленточкой, Галина Федоровна взяла свою сумку и поставила на журнальный столик, который находился тут же в холле, расстегнула молнию и полезла за своими деньгами, что были завернуты в ситцевом платочке… Но что за черт: платочек развязался, и шпагат не помог — значит, деньги рассыпались по сумке… Она стала искать их на ощупь рукой… Одной… Потом второй… Потом вытащила обе руки, взяла сумку за края, и, раскрыв ее вширь, поднесла к окну, хотя в комнате и без того было достаточно света, но, увы, ни одной бумажки на дне сумки не было видно… «Не могли же мои деньги оказаться в кошельке вместе с чужими…» — промелькнуло в голове Галины Федоровны, и она тут же выхватила из сумки черный кошелек. Но еще до того, как его раскрыть, она почувствовала, что он из туго набитого, толстого, упругого, стал тонким и тощим… Развернула — он был пуст… Совершенно пуст.
— Как же так? Где они? — прошептала Галина Федоровна и начала медленно опускаться на колени. Виолетта Семеновна, едва успев, подхватила падающую и растерянно спросила:
— Что случилось? Вам плохо? Сердце?
Галина Федоровна ничего не ответила. На ее лбу показались капельки пота. Пальцы рук дрожали. Задыхаясь, она жадно хватала воздух бледными губами.
— Срочно валидол, — скомандовала Виолетта Семеновна соседке, которая держала в руках какую-то веревочку и не могла понять, что происходит. А когда услышала о валидоле, бросилась в другую комнату, где хранилась аптечка, и уже через считанные секунды запихивала таблетку сквозь стиснутые желтые зубы Чарухиной…
Прошло две-три минуты, и Галина Федоровна открыла глаза, попросила воды. Сделав несколько глотков, она увидела рядом лежащий бумажник и потянулась к нему… Виолетта Семеновна предупредительно подала его хозяйке и спросила:
— Скажите, что случилось?
— Деньги, деньги пропали… — заплакала старуха.
— Деньги? Какие деньги? — решила уточнить Виолетта Семеновна.
— Вы хотите сказать, что в нашем доме исчезли ваши деньги? — насторожилась Ирина Андреевна, глядя на плачущую. — Да и как они могли пропасть?
— Не знаю как, а пропали. Все до копейки, — продолжала плакать Галина Федоровна.
— И много? — спросила Виолетта Семеновна.
— Четыре тысячи…
— Сколько? — воскликнула удивленно и испуганно Грацианская. — Тут что-то не то. Или это плод вашей фантазии, или просто…
— Я хорошо помню, я считала… Они лежали здесь, в сумке, — показала Чарухина. — А теперь там ни рубля… Куда они могли деться? Куда?
— Слушайте, — зло бросила Грацианская. — Я ничего не знаю… И знать не хочу… Или вы просто какая-то авантюристка… Хотите шантажировать нас… Не получится. Мой муж в горисполкоме работает, нас знают… И никаких сапог я не намерена вам продавать, — Ирина Андреевна потянулась за коробкой, но взять ее не успела. Виолетта Семеновна решительно отстранила руку Грацианской.
— Вот это ты уже зря… Сапоги ее, — показала она на Чарухину, — а деньги получишь сейчас. — Пойдемте ко мне, Галина Федоровна. — Она одной рукой поддерживала Чарухину, а в другой несла коробку с сапогами.

 

Расплатившись с Грацианской, Виолетта Семеновна долго еще сидела с Чарухиной, стараясь понять, как и где могли пропасть деньги, и, по возможности, успокоить попавшую в беду. Ни того, ни другого ей не удавалось сделать. Правда, она высказала предположение, что Галина Федоровна могла уронить деньги в радиомагазине, где покупала магнитофон, но та твердила свое: хорошо помню, что, взяв из кошелька три сотни, она его снова положила в сумку, а что касается своих денег, что были завязаны в платочек, то она их даже не вынимала…
— Значит, украли, — заключила Виолетта Семеновна. Но и с этим Галина Федоровна не могла согласиться, ибо сумка была застегнута на молнию. Это, во-первых, а во-вторых, разве жулик стал бы развязывать платочек, шпагат и вынимать деньги из кошелька? Конечно, нет. Ну а вот куда они девались, — сказать она тоже не могла.
Виолетта Семеновна на всякий случай позвонила в городской стол находок, потом в милицию по телефону 02. Дежурный выслушал, задал несколько уточняющих вопросов, а затем посоветовал потерпевшей лично зайти в дежурную часть городского управления внутренних дел. Назвал адрес. Услышав это предложение, Галина Федоровна наотрез ей отказала.
— В милицию? Не пойду. На кого заявлять? Если бы украли — другое дело. А то и в самом деле скажут — старуха с ума спятила, на людей наговаривает… Вон, слыхала, как Ирина Александровна обиделась, хотя я ей дурного слова не сказала. И в уме не держала на нее. Нет, нет, в милицию не пойду. Ты мне лучше расскажи, как отсюда к племяннице добираться надо…
Виолетта Семеновна решила, что в таком состоянии старуху оставлять одну не следует. Выйдя на улицу, она остановила такси, и они вместе поехали на квартиру, где жила племянница Галины Федоровны Надя Сачкова. Увидев тетю, Надя обрадовалась, но, взглянув на ее заплаканные глаза, почувствовала что-то неладное. Но при посторонней расспрашивать постеснялась.
Виолетта Семеновна протянула коробку с сапогами.
— Это ваши. А деньги потом. Или через племянника передадите, или вот по этому адресу почтой… Когда будут… — Виолетта Семеновна протянула ей бумажку, — там и мой телефон. Если что, звоните…
Когда дверь захлопнулась и на лестнице послышался торопливый стук каблуков, Надя обрушилась на тетю с вопросами… И Галина Федоровна рассказала непонятную ей историю, начиная со вчерашнего вечера. Вновь догадки, различные версии — благо по телевидению часто показывают разного рода детективы и многие считают, что смогли бы раскрывать криминальные истории не хуже столичных знатоков…

 

Именно тогда Надя высказала довольно убедительное предположение, что Виолетта Семеновна и Грацианская — просто две матерые аферистки, которые заманили деревенскую женщину в ловко расставленные сети и с помощью гипноза или другой чертовщины усыпили ее и взяли деньги… Правда, не совсем понятно, зачем Виолетта Семеновна настояла на покупке сапог для внучки Чарухиной, отдав свои деньги, и с какой целью оставила адрес и телефон? А впрочем, сказала Надя, мошенница могла это сделать просто для маскировки своих преступных замыслов…
Галине Федоровне не хотелось верить, что эта так, но доводы племянницы и вспомнившиеся рассказы о проделках городских жуликов заставляли взглянуть на случившееся совсем иначе, чем еще час назад…
Ночь была долгой и мучительной. О сне не могло быть и речи. Мысли и воспоминания набегали одни на другие.
…И зачем она, старая, поехала в город, лучше бы деньгами подарила, как советовали…
…Похоронка на сына пришла в сорок втором…
…Если бы Семен жил, она бы сейчас не работала, а жила бы на его иждивении.
…Дочка у нее ничего, а вот муж попался пьянь, хотя бы у внучки все было хорошо…
…А что она скажет Зинаиде Крохиной, которая дала ей полторы тысячи на перстень для дочки? А Клавдии Афанасьевне, что просила купить больному мужу новое пальто… Неужели не поверят? Ну, если и поверят — им от того не легче. Деньги у них не шальные, трудовые.
…Да и сама она, Чарухина, живет на пенсию, а на ферму пошла, чтобы собрать, внучку поддержать… Полторы тысячи — это почти два года работы…
…Когда дочку выдавали замуж, всего-то приданого было: одеяло да две пуховые подушки. Но то было в сорок седьмом году… А сейчас, хотелось все сделать по-людски, и надо же такому случиться.
…Неужели и в самом деле Виолетта Семеновна жульница, а про племянника все придумала?.. Но как же так? Глаза-то у нее добрые. Вон она как посмотрела на соседку, когда та хотела сапоги взять назад…
…Что же делать? Господи, помоги! Я прошу тебя, помоги вернуть мне деньги… Если не все, то хотя бы те, что дали мне… А внучка? Внучка хорошая, она поймет меня и простит… Господи, помоги…
Но чуда не произошло. Когда утром племянница позвонила, по просьбе тети, в стол находок, там сухо ответили:
— Деньги не поступали. — А потом женский голос добавил: — Не помню, чтобы такую сумму нам когда-нибудь приносили… А впрочем, звоните… — В телефонной трубке послышались частые гудки.
— Тетя Галя, — заявила решительно Надя. — Сегодня я работаю во вторую смену. Время есть. Так что сейчас позавтракаем и сразу пойдем в милицию. Все там расскажем. У меня лично большое подозрение на этих двух… Конечно, в милиции могут быть и другие версии, но если бы я была следователем, то начала бы с них…
Чарухина решила на сей раз поступить так, как советует ей племянница: она как-никак лет десять в городе живет, техникум окончила, даже в газете о ней писали… Не то что она, Чарухина, в лесу родилась, а пенькам богу молилась. Всю жизнь в колхозе то с поросятами, то с коровами… Вот если корма коровам не привезут или молоко вовремя не вывезут, она знает, куда и к кому обращаться… А тут, в городе, — попробуй разберись. Вон ей Виолетта Семеновна куда как понравилась, а племянница усомнилась в ней…
В дежурной части городского управления внутренних дел Чарухину и Надю принял подполковник милиции Митрофанов Лев Николаевич. Выслушав Галину Федоровну, подполковник недоуменно пожал плечами:
— Даже не знаю, что и посоветовать, — сказал он. — Если деньги утеряны — милиция тут ни при чем. Конечно, сочувствовать мы вам сочувствуем, а вот помочь, увы, вряд ли сумеем, мамаша. Если бы вы сказали, что у вас украли или иным преступным путем…
— А как же не преступным, если эти женщины сговорились, — вмешалась Надя, немного подумала и добавила, — может быть…
— А что, в этом резон какой-то есть. Вы, часом, не юрист? — улыбнулся подполковник.
— Нет, я мастер на текстильной фабрике да еще в дружине состою, насмотрелась на всяких…
— И то верно, — соглашался дежурный. — Надо проверить. А вам, — обратился он к Чарухиной, — придется написать заявление.
— Уже написано, еще дома, — Надя достала из сумочки бумагу и положила на стол подполковнику. — Здесь все подробно, даже адрес и телефон одной из них…
Пробежав быстро глазами заявление, дежурный пообещал сейчас же передать его товарищам из уголовного розыска, которые самым внимательным образом проверят подозрительных дамочек, и добавил, что если понадобится, они встретятся с Галиной Федоровной дополнительно.

 

Если бы Николай Шанин, по кличке Циркач, узнал, что уголовный розыск проверяет роль, которую сыграли Виолетта Семеновна и Ирина Андреевна в исчезновении денег, — он долго и заразительно смеялся бы над незадачливостью «тихарей», как он и другие воры величали сотрудников уголовного розыска.
Николай Шанин был абсолютно уверен, что если бы можно было ходить на рыбалку в одиночку, его бы никогда не повязали, ибо он — ас своего дела. Но вот за последние пять лет его дважды брали по вине тех, кто стоял на пропали и передавал «бабки». На этот раз, кажется, напарник попался надежный. Работает чисто. Да и внешность у него — лучше не придумаешь, ведь недаром у него кличка такая — Доцент, хотя родилась она скорее всего от его фамилии — Доценко. Не исключено, что учитывался при этом и образовательный ценз Виктора Доценко: он как никак два курса пединститута кончил, а с третьего отчислили за пьянку в общежитии. До последнего времени Виктор промышлял по раздевалкам: они его не только кормили, но и поили. Правда, не всегда в ресторане, а хотелось пожить красиво, но все не получалось. Наконец, повезло — судьба свела его с Циркачом, человеком опытным и веселым. Циркач любил девочек. И они его: знали, что Коля не обидит, меньше сотни «на гостинцы» они не уносили. Расходы на выпивку, закуску — не в счет…
Прежде чем отправиться на первую рыбалку с новым напарником, Циркач дня два водил его по сберкассам, магазинам, катал в автобусах и троллейбусах — все рассказывал, показывал… Одним словом, натаскивал.
Убедившись в способностях ученика, Шанин три дня назад предложил Доценту самостоятельно на рынке выбрать лоха — то бишь жертву, а потом в автобусе извлечь из кармана его пиджака лопатник, и сам стал на пропаль. Операция прошла успешно, но улов разочаровал Циркача. В кошельке было каких-то два червонца и пачка не нужных им документов, в том числе и паспорт. Поделив бабки поровну, — таков жесткий закон карманников, как говорил еще раньше Шанин, а все остальное, не имеющее для них интереса и представляющее ценность для «конторы», бросили в урну позади газетного киоска. Надо было обмыть крещение. Виктор предложил шефу отправиться в ближайший ресторан, обещая пригласить двух очаровательных «телочек», которые наверняка ему понравятся. Но Циркач на этот раз был огорчен легкомысленностью своего нового напарника и поэтому на полном серьезе прочитал Доценту еще одну лекцию о технике безопасности в их деле, суть которой сводилась к следующим неписаным законам: во-первых, они вдвоем должны как можно меньше появляться на глазах ментов, и не только их. И тогда, в случае завала, легче говорить: «не знаю», «не знаком», «вместе оказались случайно». Во-вторых, после улова в публичных местах не гулять, не шиковать, не привлекать к себе внимания. И, наконец, перед выходом на рыбалку — ни грамма спиртного! А назавтра им предстояло поработать серьезно — Циркач должен доказать, что два последних года, проведенных в колонии, никак не повлияли на нюх, глаза и руки аса… Конечно, Коля Циркач был абсолютно уверен в себе, но все же чуточку волновался — ведь как никак еще месяц назад его длинные чуткие пальцы «по приказу хозяина» вынуждены были шуровать топором в лесу, хотя на свободе он тяжелее кошелька ничего не поднимал этими руками… Там, в зоне, когда другие книги умные читали, он, Циркач, тренировал пальцы… А чтобы убедиться, что все «в норме», он рискнул спортивного интереса ради обчистить раз или два карманы других заключенных. Нет, нет, не ради корысти, а так, чтобы в форме быть… Для самоутверждения…
О своих небольших переживаниях Шанин, естественно, не должен был делиться с Доцентом. Перед тем, как расстаться, Циркач назначил ему место и время встречи на завтра и попросил его надеть другой пиджак, чистую рубашку, обязательно галстук и захватить с собой хозяйственную сумку. Последнюю — для маскировки. На этом они в понедельник разошлись по домам, чтобы встретиться завтра ровно в двенадцать ноль-ноль у входа в ювелирный магазин.
Когда во вторник Шанин подходил к месту делового свидания, Доцент уже был на месте. Наглаженный, свежий, представительный — все, как надо.
Зашли в магазин, но буквально через две-три минуты Циркач направился к выходу. Доцент за ним, удивляясь, как быстро тот нашел свою жертву, на воровском жаргоне — лоха. Но кто он, Доценко определить не мог. Более того, подойдя к автобусной остановке, Циркач пропустил одну машину, вторую и только на третью они сели последними, убедившись по привычке, что за ними нет хвоста.
Проехав две остановки, Циркач вышел. За ним в недоумении Доцент. И только тут Виктор узнал причину странного поведения шефа: оказывается, в ювелирном Николаю не понравился один «колхозник», который показался ему тихарем, а скорее всего и был сотрудником уголовного розыска. Чтобы разойтись с ним, Циркач и проделал заячью петлю.
Теперь они решили заглянуть в радиомагазин. Вначале подошли к отделу, где продают батарейки для приемников. Узнав, что «Элемент-373» стоит 17 копеек, Циркач направился к кассе и пристроился за пожилой женщиной с коричневой сумкой в руках…
Получив свою батарейку, Циркач положил ее в карман и теперь уже не спускал глаз с этой женщины. Но держался от нее на расстоянии, стараясь не попадаться ей на глаза. Чарухина — в универмаг, Циркач — за ней, она — в обувной отдел, они — рядом… А когда Галина Федоровна на выход пошла не одна, а вместе с полной женщиной, — Циркач от злости стал про себя матом ругаться. Положение осложнялось. Надо было решать — пасти ее дальше или бросать. Циркач решил не отступать — уж больно заманчивой была коричневая сумка.
Женщины — в троллейбус, воры — за ними. Когда одна из них, та, что с сумкой, стала проталкиваться вперед, а другая задержалась возле кассы, Циркач понял, что теперь «дело в шляпе», а точнее — в технике, которой он владел безукоризненно… На следующей остановке воры вышли и тут же сели в такси, приказав шоферу везти их за город на садовый участок, где стоял домик матери Шанина, от которого у сына были ключи.
Доцент на ощупь чувствовал, что сегодня куш достался им приличный, не то, что вчера, но, несмотря на это, оказавшаяся при подсчете сумма явно превосходила даже его ожидания. Четыре тысячи сто десять рублей. По две с лишним тысячи каждому. При этом Доцент не понял, то ли в шутку, то ли всерьез Циркач проверил — не припрятал ли напарник сотню-другую. Но кроме вчерашней десятки, в карманах Доценко ничего не было. Но обнаруженный червонец, лежавший от вчерашней «рыбалки», дал повод прочитать своему новому другу очередную нотацию о том, что свежий улов не рекомендуется носить в карманах: а вдруг лох переписал номера дензнаков, запомнил купюры и тому подобное. Если нужны деньги на расходы, надо брать из резерва, а эти — свеженькие пусть подождут в укромном месте своего дня или, в крайнем случае, «переплавить» их на другие купюры…
— Да, конечно, шеф, — сиял от радости Доцент, все еще не веря такой быстрой и легкой удаче. — Понимаю. Точно, — соглашался со всем Доценко.
Следуя строго законам конспирации, Циркач взял у Доцента хозяйственную сумку, насыпал из ведра в нее яблок и вернул сумку обратно:
— А теперь езжай на хату, вези гостинцы на этой же «тачке» — кивнул он на ожидавшую машину с шашечками на боках. — Сегодня можешь повеселиться от души с обещанными «телочками». Завтра тоже. А потом сутки на отдых. И не вздумай в этот день пить. А в пятницу сгоняем по маршруту. Поработаем с недельку хорошенько, а потом рванем на море. Покупаемся, позагораем, как все порядочные люди… — похлопал по плечу своего счастливого напарника Циркач. У него было прекрасное настроение. Он понимал, что его авторитет в глазах Доцента теперь был недосягаемо высок. Ходки к хозяину — ходками, а свое дело он знает туго. Не зря Циркачом прозвали…
Когда такси скрылось за поворотом, Шанин поднял руку, остановил черную «Волгу» и, сунув шоферу четвертной, попросил его отвезти в район новостроек, где жила Зинка Рудановская с маленькой Шурочкой-дочкой. Познакомился он с Зинкой две недели назад, в баре. В тот же вечер она пригласила его к себе домой. Шурочка в то время находилась в детском саду — она там на шестидневке. Но потом, в воскресенье, он увидел эту славную девочку, ходил с ней в кино и даже купил ей эскимо на палочке, за что Шурочка поцеловала его в щеку и спросила:
— А можно я вас буду называть папа Коля?
Тут не сразу и ответишь белокурой девочке, которой так хотелось иметь папу… А она продолжала:
— И вы теперь будете приходить за мной в «Колобок». Правда?
— Буду, конечно, буду, — ответил Шанин и взял девочку на руки. Глядя на нее, он почувствовал, как где-то там, в глубине души, что-то вздрогнуло, защемило. И он впервые в жизни подумал о семье, своих детях… «А что если и в самом деле Зинке сделать предложение?» — пронеслось в голове и тут же споткнулось о вопрос: «А если она узнает, что я вор?»
Но Рудановская не интересовалась ни его профессией, ни его заработками… О семейной жизни на будущее разговора тоже не заводила. Она просто радовалась, когда он приходил, жил у нее день, а то и два, или забегал на несколько минут, оставляя на хранение свои свертки, сумки, дипломаты… И что подкупало его — это порядочность Зинки, которая никогда не заглядывала в эти свертки и сумки, не проверяла их содержимого, в чем он убеждался не раз. И еще у нее одна замечательная черта — не интересовалась, чем занимается Шанин и откуда у него деньги.
Вот и на этот раз Зинка встретила Шанина широкой улыбкой и нежными объятиями.
Хорошо было бы сейчас взять ее и махнуть в ресторан, отвести там душу, но Шанин оставался верен себе — осторожность и еще раз осторожность.
Не считая, он достал пачку денег и сунул их в руки Зинке, что означало — сбегай за коньяком, закусоном и не мелочись.
Конечно, сегодня он мог бы позволить себе погулять широко, с друзьями, но он всегда помнил о недремлющих ментах. И потому не раз говорил Доценту: чем шире компания — тем больше шансов завалиться. А ему, Циркачу, в свои двадцать пять лет ох как не хотелось иметь третью ходку. То ли дело свобода: хочу — гуляю. И Шанин гулял. Всю ночь. Уснул только под утро. Когда проснулся — день подходил к концу. Зинки не было — значит, сегодня работает во вторую смену. Ушла, не успев убрать со стола.
Шанин умылся. Принял холодный душ, но головная боль не проходила. Попробовал перекусить — не хотелось. Подошел к зеркалу: жеваная физиономия, щетина на щеках и помятая рубашка раздражали его. Скорее на улицу, на воздух! Пройтись бы немного, подышать… Но в таком виде? Нет, не годится, обратишь на себя внимание.
Схватив такси, Шанин поехал домой. Надо было привести себя в порядок. И отдохнуть…
Итак, остаток среды и весь четверг Циркач отдыхал. Что же касается младшего инспектора уголовного розыска городского управления внутренних дел старшего сержанта Владимира Николаевича Коваленко, или просто Володи, как его называли друзья по службе, то он в тот день, в среду, казалось, тоже имел право на отдых — его с утра принимали кандидатом в члены партии. Точнее, после того, как за его прием на собрании первичной партийной организации проголосовали единогласно, прошло уже две недели, а теперь это решение полагалось утверждать на заседании бюро районного комитета партии. Ожидая приглашения в просторной комнате райкома, Владимир волновался как перед экзаменами на аттестат зрелости. Может быть, даже сильнее. А когда пригласили в зал заседаний, и он увидел там своего секретаря парткома, на душе стало спокойнее. После того как были доложены анкетные данные, рекомендации и другие документы, кто-то из членов бюро райкома заметил:
— Не молод?
— Молод, — ответил секретарь парткома, — всего двадцать три года ему. Но скажу: не зелен он. Армию отслужил, да и у нас в управлении уже больше двух лет. Зарекомендовал себя. Даже знаком «Отличник милиции» награжден.
— За что же, если не секрет? — поинтересовался первый секретарь.
— Гроза карманников. Только в прошлом месяце семь жуликов задержал…
— Неужели у нас в районе столько карманников? Не перевелись еще? — удивился член бюро, работавший директором крупнейшего в области завода.
— Наша группа действует на территории всего города, — ответил Коваленко и добавил: — А карманники, к сожалению, еще не перевелись. Без работы сидеть не приходится. Боремся…
— И правильно делаете, — поддержал первый секретарь райкома. — И вам, товарищ Коваленко, теперь как коммунисту нужно показывать пример в этой борьбе. Никакой пощады всяким жуликам и тунеядцам! Когда кончится кандидатский стаж, и будем решать о приеме вас в члены партии, вот тогда и вспомним сегодняшний разговор. Хорошо?
— Хорошо, товарищ секретарь. Постараюсь оправдать доверие…
Об этой беседе в райкоме Володя Коваленко рассказал друзьям, которые сердечно, от души поздравляли его с важным событием в жизни.
Но кандидат в члены партии Владимир Коваленко понимал, что одно дело пообещать, а другое — выполнить. Он и прежде не любил бросать слова на ветер, а теперь тем более — звание кандидата партии обязывало его ко многому…
Коваленко не привык к своему новому, отутюженному костюму, надетому по случаю такого торжества, и чувствовал себя в нем как-то неуютно. Хотел пойти домой, переодеться, но в это время его вызвали к майору Кузякину Юрию Петровичу, который возглавлял группу, призванную ловить и обезвреживать карманных воров. Кроме майора в нее входило еще пять инспекторов уголовного розыска, в том числе и старший сержант Коваленко.
Но в кабинете начальника группы присутствовало не пять инспекторов, а шесть. Шестой — Бородин Григорий Тимофеевич по документам числился бывшим инспектором этой группы. По тем же документам старший лейтенант Бородин вот уже полтора года находится на заслуженном отдыхе, значился пенсионером. Но, вопреки бумажкам, все это время он исправно, как и прежде, являлся на службу. Вначале над ним шутили, уговаривали «жить спокойно», «ковыряться на участке», но потом поняли: их усилия тщетны. Григорий Тимофеевич просто не представлял себе иную жизнь без службы в уголовном розыске, которому отдал тридцать пять лет из шестидесяти. А если отнять четыре года фронтовых, то получалось, что другой жизни он не знал и не желал знать, даже слышать о ней не хотел. Коммунист с августа сорок первого, один из старейших коммунистов во всем городском управлении. И когда Григорий Тимофеевич дал старшему сержанту Коваленко рекомендацию в партию, Володя не скрывал своей радости и гордости. Выступая на общем собрании коммунистов, Бородин подробно рассказал о том, как они с комсомольцем Коваленко много раз вместе участвовали в операциях и как молодой сотрудник честно выполняет свой служебный долг, какой он добрый, отзывчивый… «С таким можно идти не только на карманника, но даже на фашиста!» — заключил свое выступление Григорий Тимофеевич под общий одобрительный гул собрания.

 

Старший лейтенант многому научил Коваленко. Но тот все равно и сейчас, когда возникали сомнения или требовался мудрый совет, — шел к дяде Грише, как его за глаза любили называть сослуживцы, старался быть рядом.
Вот и теперь в кабинете начальника они тоже сидели рядышком.
Майор Кузякин, только что вернулся с совещания у генерала и, как говорится, по свежим следам решил проинформировать своих подчиненных об общей оперативной обстановке в городе и о задачах, которые стояли перед их группой.
Кузякин был всегда краток и терпеть не мог ни длинных совещаний, ни длинных выступлений.
— Вопросы есть? — спросил начальник.
— Разрешите, товарищ майор, — поднялся Бородин. — Вот вы упомянули о колхознице, у которой из сумки исчезли тысячи.
— Был такой факт. Вчера, — подтвердил майор. — Но как доложил полковник Соболев, подозрения Чарухиной, а точнее, ее племянницы, были напрасными. Обе женщины оказались порядочными гражданками. Так что… — развел руками майор, — ни к милиции вообще, ни к нашей группе в частности, это заявление, видимо, не имеет отношения… У нас достаточно реальных фактов, которыми предстоит заниматься…
— А куда же все-таки деньги делись? — спросил сержант Житарь.
— Может быть, потеряла, — неопределенно пожал плечами майор.
— А может быть, у нее украли, — в тон начальнику сказал Бородин. — Тогда как прикажете поступать?
— Так я же вам говорил: никаких признаков кражи — в сумке нашли и кошелек, и тот платочек, в котором были деньги…
— И я про то, — продолжил Бородин. — Вспомните дело Циркача и тогда поймете, Юрий Петрович, куда я гну.
— Циркача? Какого Циркача? Напомни, Григорий Тимофеевич, когда это было?
— Два года назад. Неужели забыл? — удивился Бородин.
— Два, говоришь? — поднялся со своего места майор. — Тогда забыл не я, а вы, товарищ старший лейтенант. Когда вы циркачей ловили, я курс науки проходил в Москве, — подмигнул начальник.
— И то правда, — почесал затылок Григорий Тимофеевич. — Значит, и в самом деле на пенсию пора.
— Ты не о том, Григорий Тимофеевич. Лучше расскажи, в связи с чем про Циркача какого-то вспомнил, — обратился на полном серьезе начальник.
— А как же не вспомнить, — отозвался Бородин. — Стали поступать одно за другим заявления — и устные, и письменные о пропажах не совсем обычных. Понимаете, деньги пропадают, а кошельки и бумажники остаются на месте. Вот и стали голову ломать, да ничего придумать не могли. И вот однажды смотрю, стоят возле троллейбусной остановки трое, по сторонам поглядывают. Пропустили всех в вагон, как положено, а потом сами — прыг. Я с помощниками хотел за ними, но было поздно: дверь перед самым носом захлопнулась. Что делать? Не сговариваясь, мы пристроились сзади троллейбуса и доехали так до следующей остановки. Заходим в вагон. Смотрю, а один из них уже чистит карман. Точнее, очистил. Тот, что стоял на пропале, к выходу направляется. Мой помощник за ним, а я ворюгу хватаю. Он, естественно, возмущается, комедию ломает. Я поворачиваюсь к мужику и говорю ему: «У вас украли деньги». Он шнырь рукой в боковой карман, достает свой бумажник и улыбается: «Все, мол, в порядке, на месте». У меня мурашки по коже, думаю: «влип», взгреют теперь меня за нарушение соцзаконности. Неужели, показалось? А в это время тот мужик открывает бумажник, и я вижу, как он в лице меняется: деньги тю-тю. Он тогда как заорет на весь трамвай. «Ворюга проклятый!» — и с кулаками на него. Пришлось защищать от самосуда.
— А деньги? — уточнил майор.
Деньги изъяли у того, что стоял на передаче. Не успел выбросить. Потерпевший опознал их. А когда стали следствие вести, вот тогда-то и познакомились с этим жуликом поближе. Доказали, что он десятка полтора карманных краж успел в нашем городе совершить. И всюду один почерк: деньги возьмет, а кошелек на место положит.
— Это зачем же? — не выдержал Коваленко.
— Неужели не догадался? — удивился Бородин. — Хитрый был, подлец, вот и придумал: оставлять кошельки, чтобы те, у кого украл, не могли понять, когда и куда исчезли деньги. Я думаю, что многие из них и в милицию не обращались, полагая, что деньги просто где-то потеряли. А если и приходил кто в милицию, то и наш брат из угрозыска не спешил верить такому заявлению. Думали, мало ли из каких соображений человек говорит о пропаже денег. Может, сам в карты или на бегах их продул, а теперь морочит другим голову… Когда же задержали этого Циркача, стали работать с ним, следствие вести, вот тут-то и узнали фокусы этого Циркача.
— И давно он овладел этим методом? — поинтересовался майор.
— После первой судимости. Вот почему мы не сразу на него и вышли. А теперь, когда вы заговорили про ту женщину, я сразу вспомнил Циркача и его фокусы.
— Тимофеевич, — улыбнулся майор, — ты уже извини меня за темноту, но ей-богу понять не могу — он что, и в самом деле в цирке работал?
— Да нет, фамилия у него Шанин, если не ошибаюсь, а блатные ему такую кличку дали за его «мастерство» с кошельком. А может, еще за какие заслуги, не знаю.
— Что же, — обратился Юрий Петрович ко всей группе, — я думаю, в том, о чем рассказал Григорий Тимофеевич, есть информация не только для размышления, но и для проверки. Кому поручим это дело?
Все повернулись в сторону Бородина, но тот завертел головой.
— Мне не годится. Шанин меня затылком и то узнает. Надо свежему поручить, а я чем смогу — помогу, разговора нет, — сказал Григорий Тимофеевич и остановил свой взгляд на соседе справа.
— Тогда так и будем считать: задание выполняют Бородин и Коваленко. В помощь подберете дружинников.
— Слушаюсь, товарищ майор! — встал и отчеканил Коваленко.
— Ну вот и хорошо, — поторопился майор, давая рукой знак Бородину, чтобы тот не вставал. — Приступайте. Заявление потерпевшей и материалы проверки можете взять у Соболева. Будут успехи или трудности — проинформируйте!
Совещание закончилось. Григорий Тимофеевич и Коваленко отправились сразу за проверочным материалом. Оттуда — в паспортный отдел. Выяснилось, что среди проживающих в городе Шанин не значится.
Через час у них на руках был адрес матери Шанина и две его фотографии.
Взяв одну фотографию, Бородин пошел побеседовать с участковым инспектором, соседями Шанина и кое с кем еще.
Владимир Коваленко узнал по телефону, что Чарухина в городе, условился поговорить с ней на квартире племянницы.
Когда Бородин и Коваленко встретились вновь, чтобы обменяться информацией, то старший сержант развел руками, что означало — ничего нового. Чарухина никого не подозревает, никого не запомнила, фотография Шанина ни о чем ей не говорила.
Григорий Тимофеевич же прямо светился — ему повезло. Хотя Шанин и получил по приговору три года, но увы, его уже видели в городе с месяц назад. Освобожден условно досрочно или по другим основаниям, но на свободе.
— А почему не прописан? — удивился Коваленко.
— А почему он обязан прописываться обязательно в нашем городе? — вопросом на вопрос ответил Бородин. — Главное, что видели последний раз дня два назад. Так что не исключено…
— Значит, будем искать? — вопросительно посмотрел на Бородина старший сержант.
— Будем, — ответил тот, а потом, как-то по-молодецки подмигнув, добавил. — Только разных людей.
— Не понимаю, — пожал плечами Коваленко.
— Тем хуже для тебя. Тут и понимать нечего: ты с дружинниками катаешься и ищешь за «работой» Циркача, а моя задача — поискать тех, кого уже обчистил Шанин, установить его напарников и подруг. Уяснил? А если повезет, и похищенное найти, вернуть по назначению.
— А если ваш Циркач завязал?
— Порадуемся вместе с ним.
— Хорошо бы, — согласился Коваленко. — А как вы, Григорий Тимофеевич, собираетесь искать тех, кого он обчистил? Ведь мы же и так знаем все поступившие к нам заявления…
— Верно. А если кошелек на месте, о чем думает жертва? Мол, потерял. И обращается он в таком случае куда? В стол находок… Вот туда я и хочу направить свои стопы, узнать, кто, что и при каких обстоятельствах потерял… В общем, если гора не идет к Магомету, то…
— В переводе на русский это означает: если потерпевший не идет в милицию, милиция ищет и потерпевшего, — засмеялся Коваленко. — Только горы на этот раз у нас с вами будут разные, Григорий Тимофеевич.
— Зато цель одна. Ты свою «гору» по фотографии сумеешь опознать?
— Постараюсь.
— И еще: учти, раньше Циркач предпочитал «работать» в троллейбусах и автобусах. В центре города, где людей побольше.
Договорившись о способах связи между собой и о встрече вечером, Бородин и Коваленко разошлись.
Наскоро перекусив в буфете, старший сержант вместе с двумя дружинниками отправился «кататься». Учитывая, что помощниками были студенты — Олег и Роберт, Коваленко решил, что его «парадный» костюм, в котором он красовался с утра, не нарушит их общего ансамбля. Для завершения рисунка он взял черный дипломат и «Литературную газету». Роберту предложил лежавший у него в столе детектив, а у Олега на плече висел маленький радиоприемник. В этом составе они встречались всего два-три раза, но понимали друг друга, как говорится, с полуслова.
Всю вторую половину вторника, до вечера, тройка колесила по улицам города. Но, увы, безуспешно. Правда, в автобусе они задержали подростка, который залез в карман сидящего соседа. Пришлось Олегу вместе с задержанным пацаном отправиться в инспекцию по делам несовершеннолетних. Коваленко и Роберт, сменив маршрут, продолжали кататься… Когда часовая стрелка приблизилась к десяти, они расстались. Роберт пошел к себе в общежитие, а Коваленко — на встречу с Григорием Тимофеевичем.
Володя мог бы и не рассказывать о результатах поиска, они читались на его отчаянно-безнадежном лице. Зато Бородину опять повезло. Он установил напарника Шанина и даже раздобыл в пединституте фотографию Доцента. Узнал и его домашний адрес. Что же касается тех, кто терял свои деньги или другие ценности при странных обстоятельствах, то и здесь были пусть небольшие, но успехи. Инженер, у которого из бумажника куда-то исчезло на полторы тысячи рублей чеков, с коими он ходил в магазин «Березка», среди пяти фотографий опознал в Доценте того «симпатичного молодого человека», ехавшего в троллейбусе рядом с ним в тот злосчастный день. Другой потерпевший, хотя не опознавал ни Циркача, ни Доцента, да и опознать не мог — он на фронте полностью потерял зрение, но в беседе с Бородиным сказал, что, анализируя случившееся, он все больше и больше приходит в выводу, что деньги не потеряны, а кем-то похищены в дороге…
И несмотря на то что Григорию Тимофеевичу удалось повидаться лишь с немногими из числа тех, кто за последний месяц обращался в стол находок, имелись все основания полагать: на счету Циркача и Доцента Чарухина была не первой жертвой…
— Что будем делать завтра? — спросил Коваленко.
— То, что не успели сделать сегодня. Ты — искать Шанина и Доценко. Только советую поменять помощников и… костюм. В этом у тебя нерабочее состояние и угловатость в движении. Мне так кажется… А я продолжу поиск тех, кто мог стать жертвой карманников. И с Зиной Рудановской хочется познакомиться поближе, хотя это сделать будет нелегко.
За два года работы в угрозыске Коваленко не раз убеждался в сложности той обстановки, в которой приходилось действовать. И только тот, кто не знал специфики их службы, мог представлять себе ее легкой. Поэтому и ему, Владимиру Коваленко, и другим, входящим в группу майора Кузякина, было обидно, когда на больших совещаниях у генерала или в его приказах чаще отмечались те, кто задержал «особо опасных», «вооруженную группу» и тому подобных преступников, а вот о них почему-то ни спецдонесений в Москву, ни представлений к правительственным наградам почти не пишут. Не жалуют их и писатели, фильмов тоже о них не снимают. В общем, считают эти дела мелочью, семечками… А между тем один карманный вор сколько горя людям принесет. Да и поймать его порой труднее, чем убийцу…
Но тут же Владимир вспомнил свой знак «Отличник милиции». Значит, и их начальство не забывает. А с каким вниманием отнеслись к нему на бюро райкома партии! Он не только запомнил слова, но и ту интонацию, с которой произнес первый секретарь: «…вам товарищ Коваленко, теперь как коммунисту нужно показывать пример в этой борьбе…» Об этом не раз думал и сам Владимир еще раньше, когда родилась мысль о вступлении в партию. Да, нужно. Но как? Хорошо токарю, слесарю, или другому рабочему — он выточил лучше, сделал больше деталей, — сразу видно, что старается, умеет. Там почти все от него зависит… Как доказать ему, младшему инспектору уголовного розыска? А если учесть, что всю среду и весь четверг Коваленко и его новые помощники прокатались вхолостую, то нетрудно представить, с каким настроением он докладывал вечером Григорию Тимофеевичу. Узнав от Бородина, что им точно установлен адрес Зины, которой, по полученным сведениям, попадает часть «улова» Циркача, Коваленко предложил:
— А может быть, сделать обыск и у Шанина, и у Доценко, и у этой самой Зины?
Смелая идея старшего сержанта не вызвала ожидаемого восторга у Бородина.
— Во-первых, нет гарантий, что наворованные деньги они хранят дома. Во-вторых, если даже хранят, — как доказать, что это именно те, что лежали у Чарухиной?
— А если найдем чеки, о которых вы говорили?
— А если не найдем? Тогда поминай как звали Циркача. Подастся в другой город… Нет, Володя, карманника надо брать с поличным.
— А я разве против? Да вот не получается, видно, почуял…
— А может быть, уже на Черном море? Хвастался, что загорать туда махнет… Завтра постараюсь уточнить…
Где и как уточнял Григорий Тимофеевич, Коваленко не знал.
Ему же пришлось в пятницу опять с новыми помощниками из заводской народной дружины снова и снова садиться в автобус или троллейбус, выходить, а дождавшись следующего, садиться… Делать вид усталого, после смены, почти спящего, а самому внимательно изучать каждого вошедшего в салон… Час катались, два… четыре… Владимиру Коваленко в эти дни казалось, что на свете два самых несчастных человека: он и Чарухина. Сегодня рано утром он забежал к ней, хотел успокоить, сказать, что они ищут вора и обязательно найдут, но оказалось, что еще в среду утром она уехала к себе в колхоз.
— А как чувствует себя Галина Федоровна? — поинтересовался Коваленко у племянницы.
— Как? Плачет все, успокоиться не может от обиды. Два года работала, собирала внучке на свадьбу. В такие-то лета попробуй коров подоить. А она доит… И сколько еще придется потрудиться, чтобы расплатиться с теми, кто давал ей деньги на покупки. Шутка ли, три тысячи. Да и сейчас как в глаза им смотреть. Вот и плачет старуха…
Вспомнив этот разговор, Коваленко представил убитую горем Чарухину. И оттого он еще сильнее злился на себя, на свое бессилие. Ему так хотелось помочь Галине Федоровне — скорее найти воров, вернуть деньги… Правда, они их наверняка уже прогуляли. Но суд заставит их работать. Вынесет решение возместить ущерб… «Суд, — усмехнулся про себя Коваленко, — кого судить, если еще никто не пойман, ничего не доказано, да и будут ли пойманы?»
Они снова вышли из троллейбуса. Пересели в автобус. Конец рабочего дня. В салоне автобуса пассажиров стало побольше, что одновременно помогало жуликам и мешало тем, кто вышел их ловить… Дружинники, теряя надежду на успех, стали скисать на глазах… Лида Лазарева начала вспоминать английские слова к предстоящему семинару, а Саша Волобуев откровенно клевал носом — как следует не отоспался после ночной смены…
Да и на душе Коваленко было не сладко. Еще час на колесах… Снова новый маршрут автобуса. Снова люди, входящие в автобус и выходящие…
И вдруг… на остановке знакомое по фотографии лицо. Неужели он? Или показалось? Коваленко хотел на вошедшего обратить внимание Саши Волобуева, но не решался, — чего доброго, тот после дремоты сразу не поймет, что к чему, и своим резким взглядом насторожит Циркача или его напарника… Но где он? Что-то его не видно. Неужели, не сел? Как быть?
Закрылись двери автобуса. Водитель объявил следующую остановку…
Коваленко взглянул на того, кто вошел последним. Им был элегантный молодой человек. В руке дипломат. Модный вельветовый костюм. И большие дымчатые очки, которые явно мешают разглядеть его черты лица, а главное — есть или нет шрама над правой бровью. А у Доценко есть. Но вот он подходит к билетной кассе, бросает гривенник, отрывает билеты. Да, два билета… Значит, их двое… И еще на руке Коваленко отчетливо видит наколку — буква «В»… О ней говорил Григорий Тимофеевич.
Если это Доцент, то где Циркач? Коваленко уже дал знать Саше, тот Лиде, а сам лихорадочно ищет глазами главного. Его не видно. «А что если Доцент едет один. Просто так, домой, к товарищу или еще куда-нибудь, — пронеслось в голове старшего сержанта. — В этом случае наша радость преждевременна…» Молодой человек в вельветовом костюме прошел к середине салона. Остановился. Чуть впереди мужчины в черном кожаном пиджаке и синем берете. У того рост средний, шатен, а вот лица не видно. Коваленко начинает соображать: как будто через заднюю дверь тот, что в кожаном пиджаке, сейчас не входил. До этой остановки ни одного в коже не было… Следовательно, он вошел через переднюю площадку… Может быть, это и есть Циркач? Но как узнать? Не станешь же заходить вперед и рассматривать человека…
Следуя команде старшего, Саша Волобуев прошел вперед и остановился рядом с Доцентом, а точнее — по его левую руку. Лида оставалась на месте, сзади Коваленко. Тот же продолжал стоять в проходе, наблюдая за вельветовым и кожаным пиджаками. И за женщиной — яркой блондинкой, стоящей рядом с ними. Что у нее в руках — не видно. Так проехали одну остановку, другую… На третьей вошла шумная компания молодых людей — человек семь-восемь… В вагоне стало совсем тесно. А тут еще водитель резко затормозил перед светофором… Все качнулись вперед, потом назад…
Коваленко смотрит, не отрывая глаз… Вот едва заметно дрогнуло правое плечо того, кто в кожаном пиджаке. Приподнялось его плечо и застыло…
Коваленко, сделав энергичное движение корпусом, продвинулся вперед, но целлофановая сумка мешала разглядеть манипуляции, проделываемые Циркачом. Но что он уже побывал в кармане или сумочке стоявшей рядом блондинки, у Коваленко сомнений не было.
Когда кожаное плечо стало опускаться, а Доцент, несколько выпрямившись, едва сделал полшага вперед, Коваленко громко и решительно бросил:
— Держите воров!
Услышав команду, Александр Волобуев, в одно мгновение обернувшись, схватил за руки Доцента. Коваленко уже держал Циркача. Кстати, когда тот обернулся и возмущенно произнес:
— Безобразие! Как вы смеете!? — инспектор его сразу узнал.
— Я — из уголовного розыска. Прошу следовать вперед, — приказал Коваленко и стал продвигаться вперед, а до его ушей доносилось:
— Не имеете права. Я студент… Как вы могли подумать, — кричал Доцент, поглядывая по сторонам и желая найти сочувствующих… И они, кажется, уже нашлись.
— А может быть, и в самом деле студент? — послышался чей-то хриплый мужской голос.
Не молчали и другие.
— А кто украл? У кого?
— Позвать милицию!..
Не обращая внимания на возгласы, Лида подошла к той самой женщине, у которой, по предположению Коваленко, похитили деньги. Она стояла спокойно, не ведая, что весь сыр-бор разгорелся из-за нее.
— Гражданка, посмотрите, все ли у вас цело? — обратилась Лида, но, увидев недоумевающее лицо, добавила. — Проверьте в карманах, сумочку…
И только после этих слов женщина, поняв суть происшедшего, стала дрожащими руками открывать свою сумочку, а когда открыла, то тут же бросилась на Циркача:
— Отдай мои облигации! Украл! Отдай!
— Какие облигации и на какую сумму? — спросил Коваленко, стараясь своим телом преградить путь рукам потерпевшей, которыми она так хотела вцепиться в Циркача.
— На две с половиной тысячи. Трехпроцентный заем. Только сейчас взяла в сберкассе…
В это время автобус подошел к остановке. Водитель открыл переднюю дверь. Волобуев вывел Доцента, Коваленко — Циркача, а Лида вышла с потерпевшей и двумя свидетелями. Здесь, на остановке, в окружении толпы любопытных, Волобуев ощупал карманы Доцента. В правом лежала пачка облигаций трехпроцентного займа… Увидев их, потерпевшая вновь бросилась, но теперь уже на Доцента…
Понимая, что автобусная остановка — явно неподходящее место для обысков, осмотров и составления протоколов, Коваленко лихорадочно думал: как лучше поступить. Но в это самое время бог весть откуда появился инспектор ГАИ и, сразу догадавшись, в чем дело, предложил свои услуги — рядом стоял «рафик».
Через десять минут старший сержант Коваленко докладывал дежурному городского управления о задержании карманных воров.
А еще через пять приступил к исполнению своих обязанностей следователь…
Назад: Олег Тагунов ТАКАЯ РАБОТА
Дальше: Владимир Гойтан ВОЗВРАЩЕНИЕ