Кабинет у капитана Климашова небольшой, да и тот на двоих. Два стола, два железных сейфа, несколько стульев и одно большое окно. Здесь и работают два инспектора уголовного розыска: один — старший, другой — просто инспектор. Капитан Климашов — старший.

— Сергей Михайлович. Почему вы пошли работать именно в уголовный розыск?

— Я, можно сказать, случайно. Случайно и закономерно… Знаете, у каждого это бывает по-своему. Давно это было…

Климашов долго смотрит в окно, как будто видит там что-то из этого своего «давно». Потом вынимает из ящика стола пачку сигарет «Наша марка», не торопясь аккуратно открывает ее, длинную сигарету с фильтром зачем-то вставляет в небольшой костяной мундштук, неторопливо прикуривает.

— Давно это было, но могу рассказать, — повторяет он. Военную службу проходил я на дважды Краснознаменном Балтийском флоте. В гвардейской части. Гвардейские ленточки носил. Был механиком-электриком на торпедных катерах. Пришло время — уволили в запас. Вернулся домой, к матери в Харьковскую область. Город там есть такой, наверно, слышали, Изюм. Приехал домой, помог матери, но дома пробыл недолго, хотелось мне работать на большом заводе. И поехал я в город Краматорск Донецкой области. Поступил на Новокраматорский машиностроительный завод слесарем-инструментальщиком, это было в пятьдесят восьмом году. Неплохим слесарем я был уже на флоте. На торпедных катерах надо, знаете, все уметь, особенно механику. Так что скоро получил пятый разряд. Выбрали меня заместителем секретаря комсомольской организации цеха. Цех у нас там был большой, не меньше иного завода. Играл в футбол, поступил на подготовительные курсы в техникум, вступил в дружину цеха. Дружины тогда еще только начинали создаваться. Первым, сами понимаете, всегда трудней. У нас ведь тогда не было ни навыков, ни опыта. И для хулиганов все это тоже было очень непривычно. Не милиция, а обыкновенные рабочие парни осмеливаются им указывать, задерживают, отводят в пикет. Первые рейды дружин, первые патрули нисколько не напугали «королей» танцплощадок и «атаманов» улиц. Они были удивлены и рассержены. «Как же так, Васька, мол, в одном цехе работаем, корешом всегда считался, а теперь патрулирует, своих хватает… Продал, такой-сякой!..»

Да… Они тогда были абсолютно уверены, что все это временно. Побить дружинников разок, другой — и перестанут они лезть не в свое дело. И били. Но мы тоже были упрямые. И потом у нас еще была идея. Понимаете, когда нас впервые собрали и сказали, что мы, комсомольцы, должны поставить на место хулиганов, пьяниц и дебоширов, что это позор, когда хулиганы командуют на улице, а молодежь стоит в стороне, для нас это прозвучало как дело первостепенной важности, как возможность проявить свою твердость, свое мужество, как наш долг, наконец!

По вечерам мы дежурили в пикете. Не каждый день, конечно. Дружина нашего цеха дежурила один раз в неделю, по субботам. Только тогда еще была шестидневная рабочая неделя, и по субботам мы работали… Бежишь, бывало, в субботу побыстрей домой, умоешься, переоденешься, причем надеваешь, как говорится, выходную форму, и опять бегом в пикет… А в пикете собирается вся наша группа: парни, девчата, лейтенант милиции и с ним два сержанта и, конечно же, парторг нашего цеха Хромченко — невысокий такой, худощавый. Руки и лицо у него в шрамах — это он в танке горел. Он во время войны замполитом в танковой бригаде был. Сколько уж лет прошло, а запомнились мне эти вечера на всю жизнь. Понимаете, там какая-то особая атмосфера создавалась, я бы сказал, торжественная и в то же время напряженная… Как перед боем, наверное. А комиссар — это мы парторга называли комиссаром — рассказывал нам о танковых атаках, прорывах, о фронтовой службе, в которой, как он любил говорить, — вся сила солдата. Мы ходили на танцы, выводили оттуда подвыпивших, нарушавших порядок, патрулировали по улицам. Иногда нам доставалось. Но и мы давали сдачи. Так что постепенно отношения, так сказать, налаживались, хотя синяков на этой почве появилось немало, да и удары ножом иногда тоже бывали.

Ходил я тогда еще в морской форме, и сам потанцевать был не прочь. И лет мне было тогда немногим больше двадцати. Во время одного из дежурств на танцплощадке познакомился с девушкой хорошей. Нина ее звали. Студентка. Дружили мы. Вместе на танцы ходили, в кино, по городу гуляли. Однажды в субботу проводил я Нину домой. Постояли у подъезда. Хотел я подняться с ней до самой квартиры, она на третьем этаже жила. Но она не разрешила. «Сама, — говорит, — добегу, не надо меня больше провожать».

Не надо так не надо, попрощались, пошел домой. Общежитие наше далековато было, так что добрался туда только часов в двенадцать. Товарищи уже спали. Я тоже лег спать. А в полвторого приехала за мной оперативная машина из милиции. Вахтер мне потом рассказывал: входят два милиционера и спрашивают, в какой комнате Климашов живет. Он им говорит, что напрасно они на меня плохое думают, а они: «Не твое, отец, дело. Ты лучше скажи, когда он домой пришел, спокойным был или возбужденным, трезвым или пьяным?» Он опять о том, что я хороший… А они: «Сами знаем, что хороший, но нужен он нам сейчас очень, и побыстрей, так что показывай, где живет». Разбудили они меня. С одним я был немного знаком, в райотделе он нас, дружинников, несколько раз инструктировал. Спрашиваю, в чем дело. «Некогда, — говорит, — одевайся быстро, поедем, по дороге поговорим». Надо так надо, одеваюсь, но никак не пойму, в чем дело. Скорей всего, думаю, дружину срочно собирают. Наверно, какое-нибудь опасное преступление произошло и наша помощь нужна. Поехали. В машине опять спрашиваю, в чем дело, а они почему-то разговор в другую сторону уводят: где сегодня вечером был да с кем был, когда вернулся, кого встретил, когда возвращался. Отвечаю, а сам беспокоиться начинаю. Зачем они мне допрос устраивают? Я уже в то время разбирался, когда просто разговор, а когда под видом разговора допрос настоящий идет. Машина остановилась. Попросили меня выйти. Смотрю: больница. Ничего не понимаю. Если дружинников собирают, привезли бы в отделение, если на меня что-то плохое подумали, тоже в отделение привезли бы. А здесь — больница. Идем в больницу. Подошел оперативник к дежурному, тот нас, видимо, уже ждал, потому что сразу протянул халаты. Накинули мы эти халаты и идем за дежурным. Вводит он нас в палату, гляжу: Нина лежит. Лицо бледное, белое, как полотно, смотреть страшно. Все это так неожиданно было, что слова вымолвить не мог. Стою, смотрю на нее и с места сойти не могу. «Два ножевых ранения в спину», — говорит оперативник.

И эти слова как-будто разбудили меня. Медленно подошел к постели, опустился на колени. «Как же это так? — спрашиваю. — Кто тебя?..» Она только и сказала: «Те, что тебя встречали…» — и сознание потеряла. Ну, врач нас тут быстренько из палаты вытолкнул. И сразу же меня оперативники трясти начали: о ком это она, откуда ты их знаешь, где живут?.. Тон у них сразу изменился, и тут только я понял, что это же они на меня думали, что я мог Нину ножом ударить. Но я даже нисколько тогда не обиделся. Только злость меня охватила страшная. «Знаю, — говорю, — где живут, поехали».

И помчала нас машина по ночному городу. Едем, молчим. Я просто говорить не могу, а они это видят, тоже молчат. Откуда я знал этого, который ножом? Мы с ним еще весной познакомились, в мае это, кажется, было. Я тогда тоже Нину домой проводил и шел к себе в общежитие. Только от ее дома отошел, догоняют меня двое. Один плотный, среднего роста, лет двадцати, другой — поменьше, щуплый. Догоняют они меня и одновременно подходят с двух сторон, так что я оказываюсь между ними. Тот, который поменьше, сквозь зубы цедит: «Послушай, матрос, ты, наверно, с ножом ходишь?» И сразу оба ко мне в карманы полезли, один с одной стороны, второй — с другой. Не понимаю, чего они ко мне пристали. Я ведь парнем крепким был и довольно легко с ними двумя мог бы справиться. Очевидно, думали, что я испугаюсь. Но я тогда испугался не особенно. Вырвался, ударил того, который побольше. Второго не успел. Убежали они. Вперед по улице побежали. Я гнаться за ними не стал, но теперь уже иду осторожно, по сторонам посматриваю. Кто знает, могут они меня подстеречь уже не вдвоем, а, скажем, вчетвером или впятером… Квартала два прошел, слышу впереди где-то возня, вскрикнул кто-то. Подхожу ближе, присмотрелся: трое парней возле девушки стоят. Двое из них те, с которыми я встречался, третий — новенький. Прикидываю: с тремя управиться тяжело будет, но девчонку выручать надо. Побежал я к ним, а сам думаю, что завтра на работу приду с хорошим синяком под глазом. На большее, чем хороший синяк, я почему-то в то время не рассчитывал.

Увидели они меня, мои старые знакомые, сразу в сторону и бегом за угол технического училища, там как раз проходной двор был. Третий парень с девушкой остался стоять. Я, конечно, понял, в чем дело. Что же ты, говорю я ему, такой здоровый, не мог с двумя балбесами справиться! А он: «Растерялся я… А ты когда побежал, я подумал, что ты тоже из их компании». Парнем он оказался неплохим. Мы с ним потом подружились. Он тоже на флоте служил. Зовут Саша. Но здесь растерялся или, попросту говоря, струсил. А они успели у девушки часы сорвать.

Ладно… Стоим, думаем, как быть дальше. Решили в милицию не заявлять, а сами с этим делом разобраться. Знаете, такое кастовое пижонство: если два матроса решили разобраться с какими-то хулиганами, так неужели они этого не сделают без помощи милиции? Решили так: район не особенно большой, и если как следует поискать, хоть одного из них да встретим. А тогда, как говорится, и выясним отношения.

С тех пор мы с Сашей, как только у нас свободное время бывало, прогуливались непременно в этом районе. И что вы думаете, встретили. Буквально на том самом месте, где они у девчонки часы сорвали. Одного встретили, того, который побольше. Он как раз выходил из дверей технического училища, за угол которого они тогда забежали. Вышел он из дверей, идет по улице, а мы так это аккуратно к нему подходим: «Здравствуйте, мол, не забыли ли вы нас? Ведь мы с вами где-то встречались…» Он, конечно, делает вид, что не узнает и вообще не понимает, в чем дело. Берем под руки, ведем туда, где народу поменьше и популярно объясняем, какими неприятностями грозит ему вся эта история.

При таком разговоре он сориентировался довольно быстро, вспомнил все, начал прощения просить. Так обычно всегда поступает хулиган, когда встречает человека, который сильней его: бьет себя в грудь, клянется, что это случайно, что он не знал, какой ты хороший парень. Противная вообще картина… Короче, пообещал он через неделю возместить стоимость часов. Они эти часы уже продали и деньги пропили. Мы проводили его до общежития, посмотрели, где он живет. Через неделю, как и было условлено, принесли они с напарником деньги, стоимость часов. Предупредили мы их на прощание: если когда-нибудь увидим за подобным занятием, плохо будет. На том и кончилась эта история. И все же пришлось мне с ними встретиться еще один раз. Были мы с Ниной на танцплощадке. Вдруг она показывает мне издали одного парня и говорит, что тот постоянно пристает к ней. Смотрю — тот самый. Говорю Нине, что знаю его. И коротко рассказываю эту историю. Потом подошел к парню, предупредил, чтобы он Нину не трогал. Он залебезил. Не знал, мол, что она с тобой, и тому подобное. Короче, обещал близко не подходить… Так вот, я сразу про них вспомнил. Кто-то из них ножом ударил. Не было у нас с Ниной других общих знакомых из таких вот. И поехали мы на этой оперативной машине прямо в общежитие, где жила эта пара. Стучим в дверь. Не открывают. Стучим крепче, настойчивей. Все равно не открывают. Я, по правде сказать, уже начинаю сомневаться. Может быть, они здесь уже и не живут. Тут выходит сосед. Спрашиваем, дома ли парни. Говорит, что дома. А они все не открывают. Тогда сосед говорит, что его ключ подходит и к этой комнате. Взяли ключ. Вошли. Зажгли свет. Спят оба, ни один не шелохнулся. Возле одного пиджак на стуле, весь в крови. На тумбочке нож. Тоже в крови. Одним словом, бросился я на этого старшего, и стал его бить, еле меня оперативники от него оторвали. А второй все спит, ничего не слышит. Пьяными оба были. Забрали мы их, привезли в райотдел. Они не запирались, сразу во всем признались…

Климашов тянется за сигаретой, осторожно разминает ее крепкими большими пальцами. А глаза у него прищуриваются и становятся злыми. Холодными и злыми. Он зажигает спичку и несколько мгновений смотрит на огонек, как бы размышляя: прикуривать или не прикуривать. Потом неторопливо прикуривает.

— А девушка та, Нина, ночью умерла.

И он опять молчит несколько минут. Потому что после такой фразы ни один человек не сможет так просто продолжить разговор. Надо на какое-то время остановиться, чтобы увидеть человека, о котором только что говорил. Увидеть его живым и этим отдать ему дань уважения… Мне показалось, что капитан, видит в эти минуты не только девушку, но и людей, которые убили ее. Они тоже запомнились ему на всю жизнь…

— Так вот все это и произошло, — продолжил капитан свой рассказ. — А через два дня, это после того как ее похоронили, пошел я в комитет комсомола и попросил направление, комсомольскую путевку на работу в милицию.

Дали мне направление. Пришел в горотдел. Начальник отдела кадров, пожилой, усатый человек, долго со мной разговаривал. Суть разговора сводилась к тому, что зачислить они меня могут. Но больше всего милиции нужны сейчас люди с высшим образованием. И если я хочу по-настоящему приносить пользу своей работой, если я хочу по-настоящему бороться с преступностью, а он не сомневается в этом моем желании, то надо мне учиться, и лучше всего поступить в юридический институт. Короче говоря, убедил он меня. Мы тут же взяли справочник и остановились почему-то на Саратовском юридическом институте. Там, в Краматорске, прошел комиссию и поехал в Саратов. А в дороге совершенно случайно разговорился я со старшим лейтенантом милиции, который ехал со мной в одном вагоне. Может быть, это и не случайно было, ведь ехал я учиться на работника милиции, и каждый человек в милицейской форме был мне близок. У него я и остановился в Саратове. Когда оказалось, что в юридический я уже опоздал, он посоветовал мне сходить в управление, попросить, чтобы направили на учебу в школу милиции.

Пошел. И здесь тоже начальник отдела кадров, майор, часа четыре со мной разговаривал. Мне что-то не приходилось людей более заботливых и отзывчивых встречать, чем работники отдела кадров в милиции. Выбирали мы с ним, выбирали и решили, что лучше всего подходит Саратовская школа милиции. И был я шестьсот пятьдесят первым, а принимали тогда всего человек двести. Взяли документы и велели ехать домой, ждать вызова.

Поехал я на завод. Уволился. Потом к матери. Мать сказала: «Смотри, сынок, тебе жить. Ведь работу выбираешь на всю жизнь. Если так решил — поступай».

Четвертого сентября получил вызов. Приехал в Саратов. Экзамены сдал нормально. Прошел дополнительную комиссию, собеседование, одним словом — зачислили. В шестьдесят первом закончил. Послали работать в райотдел. Здесь назначили участковым. Другой должности не было. Сказали мне: такая-то улица проходит так, а такая-то так. Здесь вот и здесь имеются проходные дворы. За Ивановым, Петровым и Сидоровым присматривать надо. Вот тебе месяц, ходи знакомься, спрашивай всех кого хочешь и в какое хочешь время. А потом тебя спрашивать будем. И спрашивать с тебя тоже будем. И пошел я знакомиться…

В шестьдесят шестом году перевели в уголовный розыск. Вот так это получилось у меня…