Глава вторая
Сидел на ступеньках школы Корнеев, он перестал плакать, и глаза у него были сухие и жесткие.
…А Филин только что закончил рыбачить. Он шел по лесной тропинке к даче, поодаль Вова нес затейливый спиннинг и сеточку с рыбой.
Тишина. Покой. Душевное спокойствие.
…В кооперативном кафе «Маргарита» за столом, заставленным закусками и выпивкой, гуляли Серый, две роскошные девицы и крепкий парень в кожаной куртке. Он потянулся к бутылке, и на руке стала отчетливо видна татуировка — три звездочки, как на погонах у старшего лейтенанта.
…В Софийском аэропорту Роман Гольдин брал билет до Москвы. Он сунул руку в карман брюк, достал толстую пачку долларов.
— Первый класс, — сказал он на плохом английском.
…А Козлов умывался у реки, у них там уже утро начиналось. И впереди у него был тяжелый день. Работа была впереди. Настоящая. Мужская.
…В Вене у дверей комнаты, в которой лежал Сергей Третьяков, сидел полицейский. Он внимательно поглядывал на пробегавших мимо людей в белых халатах. На редких посетителей.
Второй полицейский в штатском сидел в конце коридора, рядом со столом дежурной сестры.
Самолет авиакомпании «Балкан» приземлился в Шереметьеве-2.
Роман Гольдин, помахивая сумкой, поблагодарил стюардессу и вошел в гофрированный переход.
Пятнадцать лет он не видел пограничников в зеленых фуражках, пятнадцать лет не ступал на землю этой страны.
По переходу шел не тот Роман Гольдин, который спешно покидал родную Москву.
Сюда прилетел преуспевающий бизнесмен, одетый дорого и элегантно.
Он заполнил декларацию и получил чемодан.
Прошел таможню.
Опытным взглядом сразу определил крутежников, скупающих на корню технику и заграничные вещи. Огляделся по сторонам и увидел высокого парня в кожаной куртке, внимательно разглядывающего его.
Роман сразу же направился к нему, куртка эта была униформой московских деловых.
— Вы Гольдин? — спросил Серый.
— Да.
— Давайте ваши вещи.
…Сергей Третьяков открыл глаза, мучительно, поэтапно сознание возвращалось к нему.
Сначала он увидел белый потолок, потом кусок занавешенного окна.
Он попытался приподняться, но острая боль пронзила все его тело.
Над ним склонилась молодая девушка.
Она что-то говорила ему, мягко укладывала опять.
И Сергей вновь провалился в полузабытье.
Эрик Крюгер вошел в вестибюль отеля «Цур Штадхалле».
По раннему времени маленький холл был пуст и безукоризненно чист.
Отель был старый, построенный в добрые довоенные времена. Новый владелец сохранил старовенский стиль: сияла бронза, темное дерево мебели и стойки портье. Все говорило о незыблемости доброго, надежного стиля.
— Господину угодно снять номер, — за стойкой поднялся щеголеватый молодой человек в форменной синей куртке с вышитыми золотом ключами на воротнике.
Он был элегантен даже в этой униформе. Элегантен и красив, как киноактер из фильмов пятидесятых годов.
Только руки портили его. Широкие, короткопалые, с крупным перстнем на мизинце правой руки.
Крюгер подошел, усмехнулся и достал значок.
— Вы поняли, Мейснер, зачем я пришел?
— Нет, господин комиссар, — портье говорил спокойно, без тени тревоги.
— Жаль, а я думал, мы найдем общий язык.
Крюгер зашел за стойку конторы.
— Сюда нельзя, господин комиссар.
— А ты вызови полицию, сынок. — Крюгер втолкнул портье в маленькую комнату. — Ну? — спросил он, плотно закрывая дверь. — Что ты скажешь мне о русском из тридцать седьмого номера?
— А что я должен говорить?
Крюгер схватил Мейснера за отвороты куртки, рванул на себя. Тонкое сукно угрожающе затрещало.
— Значит, тебе нечего сказать мне?
— Но…
— Тогда я отвезу тебя в полицайпрезидиум, там у нас разговаривают все.
Крюгер оттолкнул Мейснера, и тот с шумом грохнулся на стул.
— Сколько людей к нему приходило?
— Трое.
— Ты запомнил их?
— Только двоих.
— Этого достаточно. Опиши их мне.
Штиммель любил поесть. Причем предпочитал китайскую кухню. Раз в неделю он устраивал себе праздник и приезжал в китайский ресторан рядом с Пратером.
Он взял два блюда из утки, пельмени, четыре блюда из креветок и, конечно, китайское пиво.
Китаец-официант принес длинную бутылку с красными иероглифами, откупорил, налил в фарфоровую кружку.
Штиммель начал пить, зажмурившись от удовольствия.
Когда он открыл глаза, то с удивлением увидел, что напротив сидит крепкий мужчина в шелковом пиджаке под твид.
— Приятного аппетита, господин Штиммель, — усмехнулся незнакомец.
— Спасибо, конечно…
Человек полез в карман и достал полицейский значок.
— Я очень сожалею, господин Штиммель, но вынужден прервать ваш обед. Я старший инспектор криминальной полиции Крюгер.
— Я не понимаю…
— Вы совладелец смешанной фирмы «Антик»?
— Не совсем, не совсем, — Штиммель схватил салфетку, положил ее, потом подвинул тарелку.
— Вы не нервничайте, а отвечайте мне.
— Это допрос? Тогда я приглашу адвоката.
— Пока только беседа. Пока, — Крюгер сделал акцент на последнем слове.
— Я не совладелец, а представитель фирмы в Вене.
— Прекрасно. Господина Третьякова пригласили вы?
— Да. У нас много общих дел.
— А где он?
— Сам удивляюсь, господин Крюгер. Я уезжал в Зальцбург на три дня. Приехал и не могу дозвониться до него.
— И вас это не удивляет?
— Господин инспектор, — Штиммель засмеялся, — Сергей Третьяков молодой человек. Он впервые вырвался из-за железного занавеса, а в нашем городе столько соблазнов.
— Логично. А вы знали убитого в Москве господина Мауэра?
— Конечно. Он был моим другом. Это потеря для нашего дела. Огромная потеря.
— А как вы думаете, кто его мог убить?
— Господин Крюгер, — Штиммель всплеснул руками, — откуда же мне знать? Вы читаете газеты?
— Иногда.
— Там много пишут о русской преступности. Москва сейчас — это Чикаго двадцатых годов.
— А вас не интересует, господин Штиммель, почему я спрашиваю о Третьякове?
— Конечно. Конечно. Неужели он попал в полицию?
— Нет. Он попал в госпиталь. На него напали. У него сотрясение мозга, сломаны ребра и огнестрельная рана.
— Не может быть! — Штиммель вскочил.
— Как видите, может. Кстати, в каком отеле вы останавливались в Зальцбурге?
Штиммель помолчал, с лица его словно стерли доброжелательное выражение. Каменным оно стало, жестким.
— Я обязан отвечать на этот вопрос?
— В ваших интересах — лучше ответить.
— Вы так печетесь о моих интересах, господин Крюгер?
— Нет, я ищу смысл происходящего. Хотите, поделюсь с вами некоторыми соображениями?
— Зачем?
— Чтобы вы поняли сложность вашего положения.
— Вы подозреваете меня?
Крюгер достал сигарету, закурил. Помолчал немного, разглядывая Штиммеля. Нет, это был уже не тот добрый и веселый любитель китайского пива. Перед полицейским сидел холодноглазый человек, знающий, как надо себя вести в подобной ситуации.
— Господин Штиммель, насколько известно нам, у вас уже дважды были неприятности с полицией. В Бонне в 1980 году и в Швеции в 1989-м. Там вас, кажется, приговорили к году тюрьмы за контрабанду.
— Это не имеет отношения к нашему разговору, — твердо сказал Штиммель.
Он полез в карман, достал деньги, положил их на стол.
— Если у вас есть право задержать меня, я готов. А если нет, то прощайте, господин Крюгер.
— Зачем же так. — Крюгер достал из кармана зеленый листок. — Завтра в одиннадцать я жду вас в криминальной полиции с вашим адвокатом.
— Я буду.
Штиммель поднялся и пошел к выходу.
— Господин Штиммель, — крикнул ему вслед Крюгер, — вы не спрашиваете, где ваш партнер Третьяков?
— Я думаю, моя секретарша знает, где он, — ответил, не оборачиваясь, Штиммель.
Он вышел на улицу. Постоял немного. Огляделся.
Вроде все чисто. Видимо, Крюгер действительно пришел просто поговорить.
Хвост он заметил за две улицы до конторы. За ним шел незаметно серого цвета «фольксваген».
Чтобы провериться, Штиммель свернул в узкую улочку, потом в другую.
«Фольксваген» словно прилип к нему.
Тогда он остановил свой «ягуар» у мужского магазина, вошел туда. Выбирая галстуки, он вскользь поглядел в окно.
«Фольксваген» ждал его.
Штиммель выбрал два галстука, заплатил и спросил у управляющего:
— Простите, вы не разрешите воспользоваться вашим туалетом?
— О, конечно, — управляющий загадочно улыбнулся, словно на время став обладателем тайны клиента. Он тихо прошептал на ухо Штиммелю: — По коридору, в самый конец.
Штиммель вошел в туалет, запер дверь и распахнул окно. Оно выходило в проходной двор.
С ловкостью, которую нельзя было определить в его грузном теле, он вскочил на подоконник и мягко спрыгнул во двор.
Подворотня вывела его на соседнюю улицу. И тут ему повезло, у дома стоял «пежо-карсервис».
Он остановил машину на окраине Вены у кладбища. Купил цветы, вошел в ворота. Оглядевшись, положил букет на первую попавшуюся могилу и быстро зашагал по аллее.
Он шел мимо крестов, памятников, оград, часовен. Наконец, свернув на тропинку, он добрался до калитки, открыл ее и очутился на узенькой улочке.
Арка дома. Уютный дворик, и Штиммель вышел в заброшенный парк. Здесь он позволил себе расслабиться. Присел на скамейку и закурил.
Парк был пуст. Только пели птицы да солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотную листву дубов.
Штиммель пошел по аллее. Медленно, словно экономя силы для броска.
Вот он, крохотный, заросший тиной пруд. А на берегу бело-розовое здание пансиона «Черта».
Штиммель вошел, звякнул звонок.
Навстречу ему поднялся крепкий мужчина в табачного цвета рубашке и джинсах.
— Привет, Шандор.
— Привет, — мужчина усмехнулся, — если ты пришел сюда, значит…
— Правильно.
— Вещи и документы в твоей комнате.
— Мне нужна венгерская виза.
— Считай, что она у тебя есть. Какой паспорт возьмешь?
— На фамилию Гербер.
Роман Гольдин и Филин ужинали. Они сидели на терраске, обвитой плющом, за круглым, уставленным закусками столом.
— Давай.
Филин налил Гольдину водки, настоянной на почках смородины.
— Смотри, почти совсем зеленая, — усмехнулся Гольдин, поднимая рюмку.
— Одно здоровье, а не напиток, — сказал Филин, но себе почему-то налил марочного портвейна «Черные глаза».
— А ты почему не пьешь, раз здоровье?
— А я, — Филин медленно, со вкусом выцедил портвейн, — а я к этой гадости привык. В свое время, Рома, когда ты еще в пеленки писал, я уже был вор-законник. Знаешь, в нашем мире тоже иерархия была, как в КПСС. В общем, мелочь всякая и паханы. Они вроде секретарей. Пахан во всем должен был от мелочи отличаться, так что на мельнице, иначе это катраном зовется, или просто на хазе в загул подлинно делового по манере можно было отличить. Он, может, дома водку в три горла жрал, а на людях — дорогие напитки, еда дорогая, ну, конечно, одежда и часики. «Лонжин» рыжие и баба чтоб как на картинке.
— Так когда это было, — засмеялся Гольдин, — тогда еще ходили кожаные рубли и деревянные полтинники.
— Давно, Рома, ой как давно. Но порядок был.
— Значит, и ты, Николай Федорович, против демократии.
— Я за твердую руку. Порядок в стране, значит, и в законе порядок.
— Николай Федорович, — Гольдин опрокинул рюмку, одобрительно крякнул: — Хорошо. Я к чему говорю-то, — сказал он, прожевывая кусок рыбы, — разве такие масштабы тогда были? Нет. Сейчас мы крутим миллионными делами. Кстати.
Гольдин встал, взял кейс, скромно стоящий в уголке. Рукой раздвинул посуду на столе, положил кейс, открыл крышку и повернул его к Филину. В чемодане плотно лежали пачки долларов.
— Твоя доля. Восемьдесят тысяч, мелкими, как ты и просил.
Филин несколько минут разглядывал деньги, потом погладил их.
— Это подачки, Рома, подачки. Мне нужна настоящая сумма.
— Будет настоящее дело, будет и сумма. Пока мы работаем по мелочи. Золото, камни, которые ты переправляешь нам, реализуются медленно. Слишком медленно.
— А что же ты хочешь?
— Наркотики.
— Ого, — присвистнул Филин.
— Вы ничего не понимаете. Сейчас идет война с латиноамериканскими картелями, ввоз наркоты резко сократился. А в СССР есть все главное — сырье.
— Ты хочешь, чтоб мы его тебе отправляли?
— Чтобы стать богатым, нужно отправлять готовый продукт. Кстати, у тебя же есть люди в таможне?
— Конечно.
— Сведи меня с ними.
— Рома, ты что, фрайера нашел? Я дам тебе все свои связи, а ты сунешь мне еще один кейс и выгонишь меня из дела?
Гольдин захохотал, налил рюмку водки.
— Кстати, у меня в Вене произошел конфликт с Сережкой Третьяковым.
— Что значит конфликт?
— Ну подстрелили его немножко.
— Немножко, — зло сказал Филин, — немножко беременная, как говорят наши шалашовки. Где он?
— В госпитале.
— Я знаю Третьякова, он будет молчать.
— Дай Бог. Но скоро он вернется в Москву…
— Я тебя понял, мы его уберем.
— Кстати, — засмеялся Гольдин, — а что ты говорил насчет шалашовок? Угости.
— Вова! — крикнул Филин.
На пороге появился молчаливый Вова.
— Где Марина и Лена?
— Ждут.
— Зови.
Через несколько минут на террасу поднялись две прелестные молодые женщины.
— Угощайся, — Филин встал и пошел в дом.
— Нет, подполковник, — высокий крепкий человек встал из-за стола, — еще раз нет. Нет среди наших такого клиента. Конечно, я понимаю, наши афганцы не мед и сахар. Кое-кто и с блатной шпаной связался. Но человека, о котором вы говорите, мы не знаем.
Корнеев сидел в Ассоциации воинов-афганцев.
Кабинет зампредседателя больше напоминал ленкомнату воинской части, по стенам были развешаны плакаты, фотографии, карты.
— Мы не любим милицию, — твердо сказал зампред.
— Я ее сам не очень люблю, — сказал мрачно Корнеев.
— Но тем не менее мы сделаем все, чтобы помочь вам, тем более у Саши-вертолетчика татуировка больно заметная.
— Да, три офицерские звездочки на правой руке.
— Послушайте, подполковник, — зампред сел рядом с Корнеевым на диван. — У нас в училище парень был, Алеша Комаров, так его за дела всякие выпустили младшим лейтенантом. Он тогда себе, по пьянке, звездочку на плече наколол.
— А ведь это мысль, Сергей Сергеевич, ей-Богу мысль. Может, наш Саша просто в училище был военном.
— Запросите. Вертолетчиков не так много школ готовит.
Кафтанов курил и, казалось, совсем не слушал Корнеева. Он листал дело, что-то выписывая в блокнот.
— Значит, так, Игорь, — Кафтанов встал, подошел к окну. — Пока ничего нет, так я понимаю.
— Это с какой стороны смотреть, — мрачно ответил Корнеев.
— А с любой. Машина «ягуар» угнана у некоей Сомовой Натальи Борисовны. Авто это она пригнала из Польши, где приобрела его за валюту.
— Наталья Борисовна Сомова, по установочным данным, пять лет занималась проституцией, а теперь стала фотомоделью.
— Ты наши данные в суд не понесешь, не то время.
Кафтанов опять сел за стол.
— Убитый мною Григорьев Олег Тимофеевич по нашей картотеке проходит как рэкетир.
— Это опять агентурные данные.
— Мы сейчас отрабатываем связи Сомовой и Григорьева.
— Что-нибудь есть?
— Пока немного. Знаем только, что Григорьев был в Кунцевской группировке, потом ушел работать на солидного хозяина. Сомову несколько раз видели с ним. Думаю, что машину Наталья Борисовна приобрела…
— Думай не думай, — перебил его Кафтанов, — приобрела, и все. Начинай работать с ней. Что по Саше-вертолетчику с Патриарших прудов?
— Афганцы такого не знают. Я запросил горвоенкомат.
— В показаниях Козлова есть одна любопытная деталь: «Вертолет поднялся как-то странно и пошел над деревьями, все время заваливаясь…» Видимо, пилот был неопытным. Следовательно, запрашивай все летные училища, военные и ГВФ, отрабатывай всех исключенных москвичей.
— А если он не москвич?
— В показаниях Акимова целый абзац их разговора о Москве. Москвич он.
— Хорошо, я отработаю эту версию.
— Теперь внимательно слушай меня, Игорь. Есть СП «Антик». Сначала убивают австрийца Мауэра, потом покушаются на жизнь вице-президента Сергея Третьякова. Он лежит в госпитале в Вене. Теперь еще некто Лебре, наемный убийца. По всем данным, этот человек к нам въехал, а обратно не выехал. Все погранпосты дали данные. Нет такого человека. Значит, или он выехал по другому паспорту, или он здесь.
Кафтанов поднял трубку.
— Леонид Петрович, зайди ко мне.
Через несколько минут в кабинет вошел начальник отдела Управления БХСС Смирнов.
— Ну, я начну сразу, — сказал он, поздоровавшись и садясь за стол. — Мы еще раз проверили СП «Антик» и ничего интересного не нашли. Есть мелкие нарушения, такие же, как и у всех. Но больше ничего. Вице-президент Сергей Третьяков человек, который не позволяет нарушать никаких нормативных актов. Правда, получает большие деньги, но все законно.
— Чем же они промышляют?
— Согласно уставу делают точную копию антикварной мебели, дворцовых убранств, ковки, решеток. Сначала поставляли небольшими партиями в стране и за рубежом, потом начали получать солидные заказы от двух европейских и одной американской кинокомпаний. Они американцам дважды для съемок фильмов о России поставляли первый раз мебель, гобелены, картины, находившиеся у семьи Романовых. Второй заказ все то же самое, но времен Елизаветы Петровны, но а сейчас у них грандиозный контракт. Некто Вольфер — продюсер — начинает подготовку фильма о декабристах. Натуральные съемки в СССР, а все павильоны в Голливуде. Заказ миллионный.
— Они отправляют свою продукцию поездом?
— По-всякому. В основном контейнерами в Европу, но я связался с таможней. Никаких нарушений. Руководство СП само зовет таможенников, просит помочь.
— Любопытно, — Кафтанов закурил, — так почему же происходят трагедии с руководством СП?
— Думаю, хорошо отлаженное дело, большие валютные барыши мафия, как ее любят называть журналисты, прибирает фирму к рукам.
— Кто там сейчас на хозяйстве? — спросил Кафтанов.
— Коммерческий директор Лузгин Сергей Семенович.
— Вот ты к нему и сходи, Игорь, с бумагами, пришедшими из Вены. Мол, так и так, были ли у Третьякова враги.
— Понял.
…Химическая лаборатория института растениеводства спряталась в зарослях Тимирязевского парка.
Роман Гольдин шел по заросшим аллеям, мимо редких покосившихся скамеек, мимо развалин сооружения бывшего когда-то летним павильоном.
Пусто в парке. Солнце, пробивающееся сквозь кроны деревьев, да гомонящие птицы.
Гольдин шел и думал о том, что, если вложить сюда деньги, можно было бы сделать второй Конни-Айленд.
Дорога к лаборатории угадывалась заранее. Прямо на траве валялись битые реторты, ящики от химикатов, кучи какого-то порошка.
Лаборатория маленькая, одноэтажная. Длинный кирпичный домик постройки начала века.
Покосившееся крыльцо, наполовину разбитая вывеска.
Роман рванул обитую мешковиной дверь и вошел в прохладный коридор.
Пусто, только где-то за дверью пела София Ротару.
У дверей с табличкой «Заведующий лабораторией» Роман остановился и постучал.
Ему никто не ответил, и он приоткрыл дверь.
В маленьком кабинете за столом сидел человек и сосредоточенно чинил зажигалку.
Занятие это настолько поглотило его, что он даже не обратил внимания на вошедшего.
— Дима, — позвал Роман.
Человек за столом поднял голову, потом засмеялся.
— Роман! Да как ты меня нашел?
Они обнялись.
— Ну ты даешь, — с долей зависти сказал Дима, оглядывая заграничную красоту Гольдина, — во всем дорогом.
— Жизнь такая, мистер Новиков. Бизнес требует упаковки. А ты что-то сдал.
— На двести семьдесят не разбежишься.
Гольдин оглядел его внимательно, как старшина новобранца. Да, этот человек знал лучшие времена. Об этом говорил и заношенный блайзер, и рубашка от Диора, и много раз чиненные туфли «Хоретс».
— Дела идут неважно, Дима? — Роман сел у стола, смахнул детали зажигалки.
— Ты что? — ахнул Новиков.
— На, — Гольдин положил на стол коробочку, — золотой «Ронсон».
Потом из внутреннего кармана пиджака он достал длинный плоский футляр.
— А это на руку надень. «Омега». Пора становиться солидным человеком.
Роман огляделся.
— Скромно. Ты докторскую защитил?
— Нет, — Дима достал пачку «Столичных».
Теперь Роман открыл кейс и положил перед товарищем два блока «Данхилла».
— Круто, — засмеялся Дима.
— Так что с докторской?
— Ничего. После того, ты помнишь, меня поперли из института, чуть под следствие не угодил. Академик отмазал, не хотел, чтобы институт склоняли. Вот здесь и придуриваюсь.
— А мы тогда неплохо империалы поделали, неплохо.
— Это тебе неплохо. Ты в Америку свалил, а я здесь припухаю.
— Вот я приехал, Дима, помочь тебе.
— Материально? — усмехнулся Новиков.
— Если хочешь, то материально. Я тебе еще кожаную куртку привез, вечером отдам. А пока на тебе аванс.
Из кейса появились четыре пачки.
— Здесь три тысячи деревянными и пятьсот гринов.
— За что аванс, Рома? — Новиков быстро рассовал деньги по карманам.
И Гольдин понял, что разговор получится, уж больно у старого друга тряслись руки, когда он хватал деньги.
— Опять туфтовые десятки лить и джоржики?
Новиков закурил «Данхилл», блаженно закрыв глаза, сделал первую затяжку.
— Да, Дима, довел тебя совок. А ты же в членкоры метил. Надеждой института был.
— Рома, ну стал бы я доктором, потом членкором. Пахал бы да зарабатывал аж целых рублей восемьсот. Мне там надо жить.
— Правильно, Дима, я тебе контракт привез.
— Какой?
— От одной солидной фирмы, подпишешь и через год можешь ехать.
— А почему через год?
— А кому ты там нужен, нищий эмигрант?
— Так контракт…
— Его заработать нужно. Ты здесь делаешь то, что нужно нам. Налаживаешь производство. Потом я тебя вызываю в гости, и все.
— А приглашение?
— На.
Роман достал из кармана зеленый квиток.
Новиков взял его. Долго читал. Лицо его изменилось, стало мягче и спокойнее.
Он уже видел перспективу, внутренне прощаясь с этим сырым, полутемным кабинетом, замусоренным парком, с квартирой своей в проезде МХАТа, со старой, требующей ремонта квартирой.
Этот зеленый листок был пропуском в другую жизнь, о которой так долго мечтал Дима Новиков.
— Что я должен делать, Рома?
— Ты, кажется, защищался по употреблению наркотиков в фармакологии?
— Да.
— Насколько я помню, ты даже разработал новый вид наркотика.
— Было такое.
— Дима, ты сегодня же подаешь заявление об уходе и переходишь работать в малое предприятие «Фармаколог».
— Что я должен делать?
— Этот новый наркотик.
— Но его на кухне не сваришь. Нужна лаборатория.
— Она есть. Сколько тебе надо времени, чтобы наладить полностью технологию производства?
— Дней двадцать при наличии сырья.
— Условия, — Гольдин хлопнул по столу. — Три тысячи советскими, не облагаемых налогом, и две тысячи долларов. После начала массового производства премия сто тысяч.
— Кем?
— Конечно.
— Когда начинать?
— Сегодня.
— Для начала производства пластикового наркотика необходимо обычное сырье для шырева.
— Сколько?
— Минимум центнер.
— Будет.
СП «Антик» располагалось в самом центре, на улице Москвина. В бельэтаже. Дом был известный, здесь когда-то жил Есенин.
Игорь вошел в подъезд, поднялся на один марш и увидел двери, больше напоминающие генерала в парадном мундире. Так блистало и сияло это сооружение.
При входе сидел милиционер. Самый обыкновенный, с сержантскими погонами и резиновой дубинкой.
Он взглянул на удостоверение Игоря и записал данные в книгу.
— По договору?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Сколько платят?
— За дежурство раз в пять дней по полтиннику за день.
— Неплохо.
— Очень даже.
— Где Лузгин сидит?
— В конце коридора направо.
У кабинета Лузгина сидела шикарная секретарша. Она мазнула по удостоверению зелеными, ведьмовскими глазами и сказала не очень дружелюбно:
— Повадились.
— Сергей Семенович у себя?
— Сейчас доложу.
Она скрылась за дверью с надписью на русском и английском, извещавшей, что именно здесь находится коммерческий директор господин С. Лузгин.
Секретарша появилась, когда уже Корнееву надоело разглядывать телефаксы, календари, замысловатую аппаратуру.
— Прошу, — она любезно улыбнулась.
Лузгин ждал его не за столом. Он сидел на кожаном диване, рядом с которым примостился столик с напитками и сигаретами.
— Прошу, Игорь Дмитриевич, — он широким жестом показал на кресло.
Корнеев сел, взял из круглой банки сигарету. Лузгин щелкнул зажигалкой.
— Чем могу?
— Мне хотелось бы поговорить о вашем вице-президенте Третьякове. Вы, надеюсь, знаете, что с ним случилось.
— Конечно, конечно.
Лузгин налил виски.
Был он любезен, элегантен, мил.
— Прошу.
— На службе.
— Тогда кофе.
— С удовольствием.
— Так что вас интересовало, Игорь Дмитриевич?
— Меня очень беспокоят печальные, я бы даже сказал трагические, обстоятельства, в которые попадают ваши руководители.
— Вы имеете в виду смерть господина Мауэра? — Лузгин плеснул себе в стакан немного виски.
— Не только, нас очень волнует покушение на жизнь Сергея Третьякова.
— Ну это вы зря. — Лузгин засмеялся. — Что касается Мауэра, действительно история темная. А с Сергеем все иначе.
— Вы располагаете фактами?
— Да нет, — Лузгин закурил, — Третьяков… Я вообще не знаю, как он попал в нашу фирму. Вы знаете, кто он?
«Сейчас поливать начнет», — с удовольствием подумал Игорь. Он, идя сюда, практически точно знал, как будет развиваться разговор.
— О таких, как Третьяков, мы в детстве говорили не блатной, а голодный. Помните?
— Нет, Сергей Семенович, в разное время наше детство было-то. — Игорь удобнее устроился в кресле. — Мы пацаны-то послевоенные.
— Конечно, я чуть постарше. — Лузгин печально улыбнулся.
— Вы родились 13 мая 1933 года.
На секунду лицо Лузгина закаменело, глаза стали холодными и настороженными.
Но только на секунду.
— МУР есть МУР, как говорил незабвенный Сафрон Ложкин из фильма «Дело пестрых». Так вот о Третьякове. Знаете, когда его назначили вице-президентом, я был, поверите, весьма изумлен. Человек без коммерческого опыта, без солидных связей, а главное с полууголовным прошлым.
— Что вы, Сергей Семенович, подразумеваете под словом «полууголовным»?
— Я это так понимаю. Уголовник — это тот, кто сидит, а полууголовник — это тот, кто пока не сел.
— Любопытная градация. Так поговорим о полууголовном прошлом Третьякова.
— Он принадлежит к той категории людей, которую принято называть пеной. Они везде при чем-то и ни при чем. Мелкие делишки, спекуляция, фарцовка. В общем, все вместе. Ну о Третьякове я знаю, что он вместе с одним из помощников Гришина доставал «Волги» и через УПДК иномарки по письмам для грузин, армян — в общем, черных. Бизнес был крепкий. Но я не об этом. А сколько скандальных историй с ним связано! То в бане подерется, то в солидной компании жену уведет…
— У кого же он жену-то уводил?
— У замминистра Внешней торговли.
— Так ему и надо, замминистру, будет знать, куда с женой ходить, — засмеялся Корнеев.
— А бесконечные драки в ресторанах!
— Значит, вы считаете, — Игорь насмешливо посмотрел на Лузгина, — что Третьяков человек в вашем деле лишний?
— Как раз нет. У него оказался огромный организаторский талант. Но характер — это судьба. Наш австрийский представитель, господин Штиммель, дал нам понять, что Третьяков ввязался в ночном клубе в драку из-за бабы.
— А с кем, он не говорил?
— Намекнул, что с людьми, которых лучше обходить стороной.
— Ну что же, — Корнеев встал, — спасибо, вы мне прояснили кое-что. Правда, хочу заметить, австрийская полиция сообщила нам совсем другое, нежели ваш венский представитель, кстати, она разыскивает этого господина, как его фамилия?
— Штиммеля?
— Вот-вот.
— Это недоразумение, он солидный коммерсант.
— А вы его знали по работе в Разноэкспорте?
И снова у Лузгина закаменело лицо.
— Впрочем, это к делу не относится. Желаю здравствовать.
И уже у дверей Игорь повернулся и спросил:
— Кстати, таможенную чистку вашей продукции проводите вы?
Не дожидаясь ответа, Корнеев скрылся за дверью.
Когда он спустился вниз и вышел на улицу, к подъезду «Антика» подкатил «мерседес» последней модели и из него вылез Мусатов. Тот самый зампред Совмина, с которым безуспешно пытался бороться Кафтанов.
Говорили, что Мусатов ушел на пенсию. Нет, видимо, еще крутит дела «крестный отец» времен застоя.
Мусатов даже остановился, увидев Корнеева. Они постояли так, глядя друг на друга.
— Дурдом, — громко сказал Игорь и пошел в сторону Петровки.
…Ночью вода пруда стала совсем черной, и лебеди, устало плывущие к деревянному домику, казались белоснежными.
Легкий ветерок раскачивал в воде отражения фонарей.
Гольдин сидел на крайней лавке у павильона и ждал Филина. Он курил, поглядывая на воду, лебедей, и ждал.
Трое парней лет по семнадцати, одетых с кооперативной небрежностью, остановились у соседней лавки, огляделись, оценили обстановку.
— Сколько времени? — спросил один из них.
Роман взглянул на часы.
— Без трех два.
— А закурить у тебя есть? — спросил второй.
— Есть, — Гольдин достал пачку «Мальборо» и спрятал в карман, — есть, но тебе не дам. Запомни, лучше воровать, чем побираться.
— Ну тогда, дядя, снимай шмотки, — третий достал из кармана самодельный нож-лисичку.
— Прямо сейчас или подождать? — насмешливо спросил Гольдин.
— Ну, — один из троицы надвинулся на Гольдина и упал как подкошенный. Оставшихся двоих схватили за волосы и поволокли по аллее крепкие парни в кожаных куртках.
И тут появился Филин.
— Что у тебя, Рома?
— Ничего, Коля, не поладил с местным активом.
Один из троицы продолжал валяться на земле.
— Серый, — скомандовал Филин, — убери эту сволочь.
— Распустилась молодежь, — Гольдин зевнул, — куда только милиция смотрит.
— Ты меня за этим позвал? — поинтересовался Филин.
— На лебедей ночью нет желания посмотреть?
— Почему же, давай посмотрим.
Они подошли к павильону, спустились по ступенькам к пруду.
— Ну? — спросил Филин.
— Нужно сырье.
— Какое?
— Опиум-сырец.
— Много?
— Центнер.
— Да…
— Что, сложно?
— Не просто.
— А людей найти и оборудовать производство легко?
— Я разве, Рома, что говорю. Надо лететь в Ташкент.
— Так лети.
— Что-то там не так, Корнеев, — Кафтанов достал из сейфа бумагу.
— Где, товарищ полковник?
— В «Антике» этом. Ты себя корректно вел?
— Я же доложил.
— Так вот, пришел депутатский запрос от нашего давнего знакомца народного депутата Громова Бориса Павловича. Почему московская милиция вмешивается в дела и не дает работать замечательному СП «Антик». Кроме того, мне твой друг звонил из МВД СССР полковник Кривенцов, грозил тебе, мол, действуешь недопустимыми методами.
— Андрей Петрович, я забыл доложить, я из гадюшника этого выходил и Мусатова встретил.
— Да ну! Нашего сановного пенсионера?
— Так точно. Он на «мерседесе» подкатил.
— Вот оно что. Опять вся бригада собралась: Громов, Мусатов, Кривенцов. Значит, мы правильно действуем. Правильно. Как у тебя дела?
— Логунов отрабатывает училища и военкоматы. Ковалев отрабатывает связи Сомовой, я сам хочу заняться Натальей Борисовной.
— Погоди. Видимо, и я тряхну стариной, раз уж Мусатов выплыл. А тебе другая дорога. В Вену полетишь. Третьяков пришел в себя, хочет дать показания представителю нашего уголовного розыска. Скажу сразу, командировку эту пробить было нелегко. Слишком много желающих скатать за границу объявилось. Но сделали. Летишь сегодня.
— Во сколько?
— Получи паспорт, валюту. Самолет твой в шестнадцать часов.
В Ташкенте было жарко. Казалось, что раскаленное солнцем небо опустилось прямо на мостовые.
Филин, Сергей и Саша-Летчик сидели в садике за низким столом перед белым двухэтажным особняком, рядом с бассейном, в который втекал искусно сделанный ручеек.
Хозяин, армянин Арташез Аванесов, угощал московских гостей.
На пестрой скатерти стояли кувшины шербета со льдом, блюда с фруктами и зеленью, сациви, лобио, куски осетрины.
Богатый был стол, а в глубине сада двое суетились около казана с пловом и шампурами с шашлыком.
— Хорошо у тебя, Арташез, дорогой, — Филин отхлебнул ледяного шербета.
— Нормально, Коля, живем как все. Скромно, тихо. При нашем деле главное спокойствие. Говори скорей, какое у тебя дело?
— Скажи, Арташез, я тебе помог?
— Век не забуду, падло буду, Коля.
— Твои люди с моей помощью наперстки в Москве держат. Без меня их бы чечены уделали нараз. И я с тебя доли не прошу. Так?
— Коля, зачем ты это говоришь, я твой должник. Помню, знаю. Что надо, скажи только.
— Опий-сырец.
Арташез задумался.
— Много? — спросил он после небольшой паузы.
— Центнер.
— Так.
— Это что, много для тебя? — усмехнулся Филин.
— Да нет, Коля, нет. Смогу достать через месяц.
— Долго, мне он срочно нужен.
— Конечно, опий есть, но его взять нужно.
— Как взять?
— А очень просто. Он у Батыра.
— Это у какого?
— Ты не знаешь. Он новенький, из бывших фрайеров. Но силу набрал, мешает мне, как может.
— Ну что ж. Давай научим. Где товар?
— Есть одно место, под городом. Поселочек небольшой. Там они его в чайхане прячут.
— Зови своих бойцов, пусть с моими все осмотрят, а потом я план разработаю. Плов-то где?
Филин засмеялся довольно. Похлопал Арташеза по спине.
— Голова ты, Паук, ох голова.
Никогда в жизни Игорь Корнеев не видел такой больницы. Разве только в кино.
Он шел с Крюгером по белоснежному коридору. И Корнеев изумлялся чистоте, людям в необыкновенно свежих халатах, больным, больше похожим на отдыхающих.
У двери палаты, в которой находился Третьяков, сидел полицейский. Увидев Крюгера, он встал, четко козырнул.
Крюгер толкнул дверь, и они вошли в палату, больше напоминающую гостиничный номер.
На кровати сидел человек в голубой пижаме.
— Здравствуйте, Третьяков, — сказал Корнеев.
— Здравствуйте, вы из консульства?
— Нет, я из Москвы, из МУРа, подполковник Корнеев.
Третьяков молча смотрел на Игоря.
— Понятно, — Корнеев усмехнулся, — что делать, нарушил правила, специально для вас.
Он достал удостоверение. Сергей внимательно прочитал его.
— Я готов дать показания.
— Давайте сначала просто поговорим, а потом уж перейдем к официальной части.
— Давайте.
Корнеев достал диктофон.
— Не возражаете?
— Нет. Хорошая штука. Неужели такая техника в МУРе?
— Да нет. Я его у австрийских коллег одолжил. Начнем.
Корнеев нажал на кнопку.
— Вопрос первый. Кто на вас напал?
— Ко мне в гостиницу пришел Роман Гольдин. Когда-то он жил в Столешниковом, потом свалил в Америку. Чем он там занимался, я не знаю.
— А чем он занимался, когда жил в Столешникове?
— Точно ничего сказать не могу, но говорили — валюта, кидки, золотишко.
— А почему у вас возник инцидент?
— Гольдин сказал, что наша фирма давно уже служит ширмой для переправки за границу золота и ценных металлов.
— Вы знали об этом?
— Нет.
— А покойный Мауэр?
— Уверен, что нет.
— Как вы отправляли продукцию?
— Обычно. Готовили, потом проходили таможенную очистку.
— Вы занимались таможней?
— Нет, я отвечал за производство. Все остальное делал Лузгин.
— Но отправка довольно сложная вещь.
— У нас есть несколько консультантов, крупных в прошлом работников. Они нам и помогают.
— Один из них Михаил Кириллович Мусатов?
— Да, у него огромные связи, он же бывший зампред Совмина.
— Скажите, Сергей, у Гольдина есть связи в Москве?
— Точно не знаю, но думаю, что он связан с Лузгиным.
— Почему вы так думаете?
— А он мне сказал открытым текстом, что передавал валюту Лузгину и якобы там была моя доля.
— Значит, он шел к вам как к подельнику?
— Конечно.
— А когда узнал, что вы ничего не получили и, более того, не хотите иметь с ним дело, он решил вас убрать?
— Видимо, так.
— Вы понимаете, что они люди серьезные?
— Конечно.
— Видимо, или здесь, или в Москве они постараются это сделать.
Корнеев встал, вышел в коридор. В креслах сидели Крюгер, переводчик и полицейский.
— Спросите у врача, коллега, можно ли мне забрать его в Москву?
— Хорошо, — переводчик встал.
А Корнеев опять зашел в палату:
— Сергей, мы летим в Москву, я сейчас займусь формальностями, а вы пока напишите мне все, что хотели рассказать именно нам.
— На чье имя писать?
— На имя начальника МУРа генерала Кафтанова А. П.
Тем же вечером Корнеев, переводчик и Крюгер сидели в пивной неподалеку от полицайпрезидиума. Народу было немного, финская водка «Абсолют» крепкая, закуска вкусная.
— Передай капитану Чугунову из Сочи, что он очень хороший парень, — Крюгер поднял первую рюмку.
Переводчик перевел.
— Передам, — Корнеев выпил и сделал глоток пива.
В пивной было тихо, только откуда-то из угла доносилась мягкая музыка.
И Игорю стало обидно, что нет в Москве такого прекрасного места, где можно посидеть с друзьями, выпить, поговорить.
— Ты, Игорь, — сказал Крюгер, — берешь его как наживку?
— Вроде того, — усмехнулся Корнеев.
— Помни, что Штиммель и Гольдин мои.
— А зачем они мне, — Корнеев налил рюмки, — бери их. А если хочешь, у нас в Москве этого добра навалом. Поехали.
— Поехали, — засмеялся Крюгер, — первый раз работаю с русскими.
— Думаю, — сказал Игорь, — это не последний.
Странный это был поселок. Уже не Ташкент, но еще не загородный район. И автобус сюда ходил городской. Здесь была его конечная остановка.
Над дувалами, домами из белой глины, арыками, кипарисами висела жара. Она казалась вполне ощутимой, протяни ладонь — и вырвешь кусок.
Филин вылез из автобуса, но узнать его трудновато было. Был он с усами, в темных очках, в затейливой каскетке с американским орлом, в рубашке с кучей наклеек, в небесно-голубых итальянских брюках.
Не узнать было Филина. Не узнать.
Он не спеша обошел чайхану. Внимательно оглядел двор. Сарай ему приглянулся кирпичный, с узкими зарешеченными окнами-бойницами, дверь железная.
Два здоровых кобеля у сарая.
Филин подошел к фасаду. На террасе сидели несколько человек. В воздухе повис шашлычный чад.
Филин, помахивая кейсом, поднялся на террасу.
Буфетчик из-за стойки внимательно смотрел на него. Он сразу увидел и итальянские брюки, и невесомую рубашку, и дорогой «Ролекс» на руке, и татуировку увидел.
Филин сел за низенький стол, неудобно устроив ноги, огляделся.
В углу двое, видимо, шоферы, ели лагман. В центре трое пожилых, степенных людей пили чай.
Филин снял шляпу, начал обмахиваться ею.
Буфетчик вышел из-за стойки, подошел к нему.
— Здравствуйте, уважаемый.
— Добрый день. Жарко у вас, — улыбнулся Филин.
— Не здешний? — Буфетчик внимательно разглядывал его.
— Из Ростова.
— Хороший город. Манты, лагман, шашлык?
— Манты и шашлык. А шампанского нет холодного?
— Для хорошего гостя найдем.
— Тогда, значит, и шампанское.
Буфетчик ушел, у входа в подсобку оглянулся еще раз.
Через несколько минут он принес запотевшую бутылку и большую пиалу мантов.
— Шашлык жарят, уважаемый.
— Шампанского со мной, — Филин гостеприимно повел рукой.
— Спасибо, дорогой, в жару только чай помогает.
— Это кому как, — Филин залпом выпил фужер.
Когда он доедал шашлык, буфетчик вновь подошел к нему.
— Скажи, уважаемый, ты «Волгу» не продаешь?
— Нет, — Филин достал деньги, не спрашивая счета, положил на стол сотню. — Не продаю, дорогой, у нас в Ростове поднимаешь руку, три машины остановятся.
— Сравнил, чужая машина и своя, — буфетчик махнул рукой.
— Скажи, дорогой, где у тебя туалет?
— Местные домой бегут.
— До Ростова, боюсь, не добегу.
Буфетчик захохотал, хлопнул его по ладони.
— Молодец… До Ростова… — повторил он и опять засмеялся. — Пошли.
За буфетом была дверь в подсобку. Кухня, чулан, винные ящики у стены. Опять дверь. Двор.
— Иди, уважаемый, — буфетчик показал на деревянный домик в углу.
Филин пошел к нему и увидел еще один сарай. Деревянный, убогий, из которого человек в грязном фартуке нес продукты.
Войдя в сортир, Филин еще раз внимательно оглядел двор. Ворота крепкие. Тяжелые засовы, по гребню забора колючка.
— Зона, — усмехнулся Филин и вышел во двор.
И опять во дворе Арташеза накрыт стол. Звенит рукодельный арык, падает вода в озерцо-бассейн. На ковре у низенького стола полулежал Филин. Нет на лице усов, да и татуировка с руки смыта. Снял он дурацкую фирменную рубашку, брюки итальянские.
На нем шелковая безрукавка, тонкой песочной чесучи брюки и, конечно, лакированные белые мокасины с дырочками. Ничего покупного, все сработано на заказ, строго по размеру, последними представителями вымирающего клана закройщиков и сапожников-модельеров.
— Арташез, — Филин разбавил портвейн ледяным боржоми. — «Волга» нужна.
— Какая, дорогой?
— Для фрайеров, двухцветная, с затемненными стеклами, молдингами никелированными, с колпаками затейливыми.
— Будет.
— Номера одесские нужны.
— Будут.
— Форму торгового флота для ребят.
— Сделаем. Что еще?
— Пока ничего. Думаю, людей надо готовить к завтрашнему вечеру.
— Скажи, — Арташез налил себе шампанского, — неужели придумал?
— Пока первый вариант.
— Когда начинаем?
— Завтра к закрытию.
В сад вошел один из людей Арташеза.
— Повар и его помощник уходят в восемь.
Веселая компания поднялась в чайхану. Серый и Саша-Летчик в летней песочной форме моряков загранплавания.
Очень хорошо смотрелись Серый и Саша в песочных с короткими рукавами рубашках с черными погонами и золотом нашивок на них.
Буфетчик уже закрывал чайхану. Он уносил в подсобку пиалы, пачки чая с витрины, посуду.
Серый подошел к нему и улыбнулся.
— Добрый вечер.
— Здравствуй, дорогой.
Буфетчик внимательно оглядел двух моряков, «Волгу».
— Издалека?
— Из Одессы, в отпуск. Продай, дорогой, ящик шампанского. Надо к друзьям на помолвку по-людски приехать.
— Нельзя, дорогой, нельзя, — огорченно развел руками буфетчик, — знаешь, торгинспектор, милиционер, каждый ко мне лезет.
— Ты пойми, друг, нам без… Никаких денег не пожалеем. Буфетчик внимательно оглядел двух морячков. Все заметил: и серебряные браслеты на правой руке, и часы дорогие, и мокасины.
Зажиточные ребята. Да и машина у них…
— Только для тебя, дорогой, — буфетчик вздохнул. — Мне этот ящик в тысячу обходится.
Серый спокойно опустил руку в карман, вынул пачку денег. И тут буфетчик увидел доллары.
— Сорок долларов дашь?
— Тридцать, — твердо ответил Серый и отсчитал три десятки.
— Давай, — буфетчик взял деньги, сунул в карман рубашки. — Пошли.
— Дима, — позвал Сашу-Летчика Серый.
Они вошли в подсобку. И сразу же из дверей кухни выглянул здоровенный узбек, жующий на ходу.
Буфетчик что-то сказал ему. Тот улыбнулся и скрылся. Буфетчик достал ключи, открыл кладовку.
— Помоги, дорогой, — он потянулся за ящиком.
И тут Серый выпустил ему в лицо струю газа из баллончика.
Буфетчик взмахнул руками, икнул и начал медленно оседать.
Серый и Летчик подхватили его, связали руки, ноги, заклеили ему рот пластырем и положили на пол в кладовке.
Прежде чем уйти, Серый вытащил из кармана три зеленые десятки.
— Зови, — скомандовал он.
Саша открыл дверь, и в подсобку вошли четверо. Двое с автоматами, у двух других были обрезы.
— Начнем, — Серый осторожно заглянул на кухню.
Два здоровых охранника-узбека жадно ели шашлык. Они опомниться не успели, как их окружили вооруженные люди.
Их связали, заклеили рты и тоже отволокли в кладовку.
Двери ее Серый запер сам, а ключ выбросил в окно.
Залаял, захрипел на улице кобель. И вдруг взвизгнул и затих.
Вспыхнул автоген. Голубое пламя резануло по двери.
Через несколько минут «рафик» и две «Волги» неслись в сторону Ташкента.
Сергей Третьяков вышел из машины на улице Москвина. Он не стал заезжать во двор, оставил машину напротив кафе.
По утреннему времени улица была тиха и пустынна. Только с Петровки и Пушкинской доносился автомобильный скрежет.
Сергей постоял немного, глядя как солнце обновило старые, когда-то элегантные дома. В театре Кирша, ныне женском МХАТе, так и не кончили ремонт, но все равно здание это красного кирпича украшало улицу.
Вот он и в Москве. В центре. Здесь каждую улицу он исходил, оттопал по ней.
Сергей усмехнулся, закурил и пошел в «контору».
Во дворе стоял «мерседес» Лузгина, шофер читал «Советскую Россию».
Сергей вошел в подъезд, поднялся по лестнице, набрал код на двери.
Навстречу ему поднялся милиционер, поднес руку к козырьку.
— С приездом.
— Спасибо, — Сергей пожал руку постовому и прошел к своему кабинету.
Достал ключ, открыл дверь.
В кабинете было душно. Видимо, окна не открывались все эти тридцать дней.
Третьяков распахнул окно и сел за стол.
Взял папку бумаг. Она была пуста.
Он нажал кнопку селектора.
— Вера, для меня что-нибудь есть?
Селектор молчал.
— Вы меня слышите, Вера?
— Слышу, — придушенно ответила секретарша.
— Тогда несите бумаги.
— Хорошо.
Третьяков открыл ящик стола. Он был пуст.
Тогда он подошел к сейфу, вставил ключ, распахнул металлическую дверцу.
На полке лежали три пачки денег, коробка с часами.
Стояли две бутылки французского коньяка. В общем, все, что не относилось к работе.
Ни одной бумажки, ни одного чистого бланка.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Лузгин.
— С приездом, тезка.
— Привет. А где мои бумаги?
— А они тебе больше не нужны, — Лузгин сел в кресло.
— Не понял?
— Решением правления ты уволен.
— Чья это инициатива?
— Моя.
— Твоя, — усмехнулся Третьяков. — С каких пор коммерческий директор увольняет вице-президента?
— Тебя долго не было, Сергей, — Лузгин достал сигарету, прикурил, затянулся, помолчал. — Теперь президент фирмы я.
— Ну, тогда понятно.
— Ты можешь зайти в бухгалтерию и получить расчет. Правда, у тебя, наверное, есть медицинский…
— Я не буду кусошничать из-за нескольких сотен, Лузгин.
— Вот и ладушки.
— Нет, не ладушки, — Сергей подошел к Лузгину, наклонился к нему. — Ты знаешь, кого я встретил в Вене?
— Твои встречи, твои трудности.
— Гольдина.
Лузгин прищурился, усмехнулся:
— Ну и что?
— А то, что он сказал, что передавал тебе для меня зелень.
— Ну и что?
— Где грины?
— А разве в Вене ты не понял, что ты не в деле?
— Меня не чешут ваши дела. Мне нужна зелень.
— Она всем нужна, — Лузгин встал.
Третьяков схватил его за рубашку, подтянул к себе, а потом ударил спиной о стену.
— Ты… — Лузгин словно подавился.
— Слушай меня, падло, я уйду. Прямо сегодня, но пять тысяч зеленых ты пришлешь мне домой. Понял?
— Пусти…
Третьяков локтем надавил ему на шею.
Лузгин захрипел.
— Помни, деньги завтра, иначе к тебе придут люди.
Он оттолкнул Лузгина, и тот с грохотом, потащив за собой стул, отлетел к дверям.
— Ты, приблатненный, — Лузгин поправил рубашку, — меня пугать решил? — Он достал сигарету, закурил. — Меня пугать, — повторил Лузгин, — ты думаешь, на тебя нет управы? Ошибаешься. У меня методы другие, но кровью ты похаркаешь.
Он вышел, саданув дверью.
Третьяков открыл кейс и начал складывать в него свои пожитки.
…Другая теперь была машина у Бориса Павловича Громова. Не было радиотелефона, да и номера не те были. И форма на нем другая была. Хоть и генеральская, но прокуратуры.
Теперь уже не вытягивались в струнку гаишники на перекрестках, не передавали с поста на пост, что едет Борис Громов.
Другое время. Совсем другое.
У ресторана «Архангельское» водитель повернул направо. Вот и дача Михаила Кирилловича Мусатова.
То же, что и раньше, только нет у ворот охраны.
Но сторож все-таки есть. Он и распахнул ворота услужливо, пропуская черную «Волгу».
Михаил Кириллович, нестареющий, бодрый, несмотря на все катаклизмы и передряги.
— Ну, здравствуй, Боря. Здравствуй.
Михаил Кириллович обнял Громова.
— Молодец. Генерал.
— Государственный советник юстиции, — усмехнулся Громов.
— Раз погоны и лампасы есть — генерал. Пошли. Пошли.
Он вел Громова к беседке в глубине многогектарного участка.
— А я смотрю, Михаил Кириллович, — Громов хитро прищурился, — павильончик-то на берегу выстроили. А в восемьдесят втором опасались разговоров.
— Так тогда пост мой к скромности располагал. А теперь дачу эту я выкупил. Сейчас, брат, начальство наше частную собственность приветствует. Пенсионер я. Вот и строю потихоньку для внуков.
Они вошли в беседку. А там уже и стол накрыт был.
Богатый по нынешним временам. С закуской и выпивкой заграничной.
Правда, не было, как раньше, официантки.
— Садись, Боря, садись. Что пить-то будешь?
— Я, Михаил Кириллович, консерватор. Водочку.
Мусатов налил ему водки, себе плеснул немного джину, разбавил «тоником», бросил лед.
— Уже не могу водку-то. Возраст. Ну давай.
Они чокнулись и выпили.
Мусатов бросил в рот орешек. Громов подцепил вилкой кусок лососины.
— Что ты, Боря, старика обижаешь?
— Вы о чем, Михаил Кириллович?
— А о том. Раньше я подумать не успею, а ты уже здесь. А теперь?
Строго спросил Мусатов. Резко.
— Так то раньше. В другой жизни, дорогой Михаил Кириллович.
Громов налил себе опять, осмотрел стол в поисках закуски приятной.
А что смотреть-то. Любую бери. Что хочешь. Сплошная «Красная книга» продуктовая.
— В другой, говоришь, — Мусатов усмехнулся, — в другой. Ты запомни, Громов. Нет у нас другой жизни, она для нас такая же, как и была.
— Ой ли, — засмеялся Громов и выпил.
— Ты, Борис, никак демократом стал?
— Господь с вами, Михаил Кириллович, — засмеялся Громов. — Я как был, так и остался верным ленинцем.
— Тогда слушай меня. Когда в восемьдесят третьем Андропов вас шерстить стал, кто тебя в Академию МВД пристроил?
— Вы.
— А кто тебе помог диссертацию слепить да защитить ее?
— Ну зачем вы это спрашиваете, Михаил Кириллович?
— А кто тебя в народный контроль перевел?
— Ну вы, вы!
— Ты голос-то попридержи. Закусывай лучше. Когда Горбачев народный контроль разогнал, кто тебя в прокуратуру Союза определил? Молчишь? Ответить тебе нечего.
— Да и я вам за это отслужил. Помните, как я изъял документы у Кафтанова?
— Это какие же?
— А вы, Михаил Кириллович, целку из себя не стройте. Не надо. Если бы те документы в ход пошли, вы бы на этой даче не сидели.
— Небось фотокопии снял? — зло спросил Мусатов.
— Зачем же так, — криво усмехнулся Громов, — я же не урка Желтухин, который на вас давил. Да помню я все. И благодарен. И за погоны эти, и за значок.
Он ткнул пальцем во флажок с надписью «Народный депутат СССР».
— Значит, помнишь? А про квартиру новую помнишь? А про дачу? А про то, что твой сынок на «тоёте» ездит, а жена на «Москвиче» новом?
Громов засопел зло.
— А что сынок твой из Штатов не вылезает и оклад имеет тысячу, помнишь?
— Да…
— Погоди, а то, что твоя Мила экспертом в «Антике» и платят ей валютой часть зарплаты? Это как, народный депутат?
— Михаил Кириллович, да что ж это за разборка-то? Чем провинился я перед вами?
— Слушай меня, — Мусатов снова плеснул себе джину. — Дружки твои бывшие под «Антик» копают.
— Так я уже запрос депутатский послал.
— А они на него положили, на твой запрос. Ты знаешь, что за деньги вложены в эту фирму?
— Неужели…
— Именно. Я не просто там консультант, я хранитель денег тех. Меня туда Старая площадь послала.
— Так Кафтанов…
— С ним вопрос решим. На повышение пойдет, в сторону. А Корнеев?
— С ним-то проще.
— Проще, да не очень. Вы его уже один раз в тюрьму засадили. Нет, здесь тоже нужно по-другому.
— Так что вам нужно, Михаил Кириллович?
— Мне, — Мусатов засмеялся, — мне ничего. У меня все есть. Все! Нам нужно.
— Кому это?
— А ты не понимаешь? Ишь, школьник, пионер нашелся. Ленинец. Ты думаешь, это вы, депутаты народные, здесь правите? Или демократические говоруны? Нет, Боря. Мы правим. Сначала мы шута Брежнева держали. Хлопали ему, звезды вешали, книги издавали. Потом Андропова, полупокойника, поставили, потом Черненко.
— Так сейчас Горбачев.
— А власть у твоего Горбачева есть? То-то. Нет ее и не будет. У нас власть. Ну посадили дурака Чурбанова, а рашидовское дело прикрыли. Всех в партии восстановили. А Алиев? А Гришин? Понял наконец. Мы по-прежнему решаем вопросы. А придет день, и съезд ваш разгоним, и президента сменим.
— Что я должен сделать?
— Какая-то сволочь застрелила президента «Антика» Мауэра.
— А вы не знаете кто?
— Вот честно говорю, не знаю, он нам очень полезным был. Безвредный совсем человек.
— Мои-то действия, как я понимаю, у Петровки это дело забрать, а потом? — Громов снова выпил.
— Вот узнаю Бориса Громова. На, — Мусатов вынул из кармана футляр.
— Что это?
— Да хотел тебе на день рождения преподнести, да ты уехал.
Громов раскрыл футляр. Дорогая золотая «Омега» лежала на темном бархате.
— Михаил Кириллович…
— Бери, бери. Сын прислал. Да куда мне-то. Я вон еще с заводом ношу. Привык.
Громов поглядел, засмеялся:
— К таким не грех привыкнуть.
— Ты понял, Борис, что делать надо?
— Конечно.
— Ну, давай разгонную.
Громов уехал, а Мусатов поднялся к себе в кабинет.
На столе стояли два телефона. Один обычный, второй с гербом Советского Союза.
Мусатов поднял трубку обычного. Набрал номер.
— Немедленно ко мне.
Скомандовал он сухо и положил трубку.
Лузгин примчался на дачу через сорок минут.
Мусатов ждал его на террасе. На этот раз он был одет в строгий официальный костюм.
— Разрешите, Михаил Кириллович?
Лузгин поднялся на террасу.
Мусатов сидел в кресле. Он даже не предложил Лузгину сесть.
— Слушай меня, Лузгин. Я знать не знаю, что у тебя там за уголовное дело. Ты понимаешь, на чьи деньги живешь?
Лузгин молча кивнул.
— Мы тебя сделали президентом. Но мы тебя и выгнать можем, и в остроге сгноить.
— За что?
— За дела твои мерзкие.
— Бог с вами, Михаил Кириллович, — Лузгин прижал руки к груди. — Я же весь открыт. Весь как на ладони.
— На ладони… Смотря у кого. Ты меня, Лузгин, понял? А теперь иди.
Лузгин был уже на ступеньках, когда Мусатов крикнул:
— Просьбу мою помнишь?
Лузгин взбежал на террасу.
— Так точно, Михаил Кириллович. Нашел человека, с которым сведут вашего сына.
— Человек-то солидный?
— Крупный фирмач.
— Сначала давай о нем справки наведем. Ну езжай и помни.
От Архангельского до дачи Филина на машине полчаса. Лузгин ехал не торопясь. Он думал о разговоре с Мусатовым. Нехороший был разговор. Ох не хороший.
А они опять вместе ужинали, Филин и Рома Гольдин.
На этот раз насухую, без вина и девок.
Лузгин застал их пьющими чай. Прямо некая дачная идиллия. Самовар на столе. Сахар колотый. Пряники. Варенье. Сушки.
— Ну вот, — Филин с хрустом раскусил сушку, — все в сборе. Значит, давайте начнем, подельники.
Лузгин поморщился.
— А ты, Сережа, морду-то не криви. Подельники для нас самое что ни на есть верное определение.
— А чего начнем, Коля? — лениво спросил Гольдин.
— Сейчас узнаешь. Привез? — обратился к Лузгину Филин.
— Как обещал, — он раскрыл кейс, вынул синий служебный паспорт, протянул Филину. — Выехать можете в любой день в течение четырех месяцев.
— Раз принес, значит, я свое слово сдержу. Рваный! Принеси-ка телефон.
— А у тебя здесь и телефон есть, — ахнул Гольдин, — не знал. Не знал.
— А вам, подельнички, ничего этого и знать не надо.
Филин достал из кармана старую, затрепанную записную книжку, полистал, набрал номер.
— Игорь Дмитриевич?.. Привет… Узнали… Вот же как славно… Да дело у меня к вам… Какое?.. Пошептаться надо… Давайте завтра… Когда?.. В двадцать вас устроит?.. Отлично… У театра «Эстрады»… На трамвайчике речном проедемся, там и поговорим… Ну спасибо… Спасибо… Всех благ.
Филин положил трубку.
— С Корнеевым говорил, который тебя достает. Понял, Лузгин?
— А зачем тебе загранпаспорт, Коля? — спросил Гольдин.
— А я, Рома, хочу старость тихо дожить на Брайтон Бич, среди дружков своих.
— Так ты в Америку едешь? — Гольдин вскочил.
— Да, Рома, в Америку. И хочу бабки подбить. Я из блатных, из старых законников. Поэтому действовал исходя из наших воровских правил.
Гольдин усмехнулся, насмешливо посмотрел на Филина, хотел что-то сказать. Но тот не дал ему.
— Ты, Рома, на меня так не смотри. Это нынче масти перетусовались, но я как жил, так и живу по своим законам. Начнем, помолясь. Я вас не искал. Вы меня нашли. Вам нужно было золото приисковое. Я вам его достал.
— Мы с вами за это рассчитались и деревянными и валютой, — сказал Лузгин.
— Правильно, Сережа, правильно. Только запомни, мой дорогой бизнесмен. Нет деревянных денег. Деньги, они всегда деньги. И чем их больше, тем лучше…
— Мало тебе, Коля? — перебил его Гольдин.
— Нет. Все путем. За это вы со мной рассчитались.
— Слава богу, — Лузгин забарабанил пальцами по столу.
— Но в деле вашем осечка вышла, и Мауэр о ваших комбинациях догадываться стал. Тогда вы чистодела из Штатов позвали. Лебре. Да какой он Лебре, когда всегда был Борькой Лейбовичем с Малой Дмитровки. Но мы его встретили, все организовали и как советского туриста в Прагу отправили.
— Ты к чему говоришь все это? — Гольдин вскочил.
— Тихо, Рома, — не повышая голоса, сказал Филин. — Тихо. Здесь тебе не Штаты. Здесь Москва. И хозяин здесь я.
Предупреждение и угроза послышались в голосе Филина.
— Теперь запомните, подельники, я не убивал, ничего не видел. Я на даче сидел. Так что заявлять на меня бессмысленно. А если моих людей возьмут, они скажут, на кого работали. Вы у меня вот где, — Филин сжал кулак.
На минуту на террасе повисла тишина.
— Ты, Коля, пугаешь нас? — также тихо спросил Гольдин.
— А зачем мне вас пугать? — засмеялся Филин. — Я бабки подбиваю. Теперь что касается последнего дела. Рома, я знаю, сколько на доллары стоит центнер сырца. Так вот, времени у меня нет. Давай половину, и разошлись красиво.
— У меня здесь нет таких денег, Коля. Давай я их тебе в Америке отдам.
— Рома, друг ты мой, в Штатах я у тебя копейки не получу. Товар нужен? Значит, достанешь. Срок три дня.
Когда они выехали с дачного поселка, Гольдин попросил остановить машину.
— Давай покурим.
— Я же не курю, — удивился Лузгин.
— Тогда со мной за компанию воздухом подыши. Теперь ты понял, — Гольдин щелкнул зажигалкой. Огонек на секунду вырвал из темноты его лицо. — Ты понял, — продолжал Гольдин, — что значит с уголовниками связываться.
— Отдай ему деньги, Роман.
— Полмиллиона?
— Да.
— Да это все, что у меня есть. А потом, они в Манхаттане, а я здесь.
— Я могу достать такую сумму.
— Ты сумасшедший, Сергей. Ей-Богу, сумасшедший.
— Но ведь миллионное дело может сорваться.
— Да, если мы отправим товар в Штаты, то заработаем десять миллионов минимально.
— Так в чем же…
— А в том, — перебил Лузгина Гольдин, — что этот урка на нас как хомут теперь висеть будет.
— Так что ты предлагаешь?
— Есть мысль. Поехали в Москву, у первого телефона-автомата остановишься.
Серый приехал на Патриаршие пруды не один. Спрятался за табачный киоск Саша-Летчик.
Черт его знает, что этому Гольдину нужно. А вдвоем они спокойно отобьются.
Хоть и поздновато было, а народу у прудов многовато.
Тепло. Пенсионеры еще не закончили своей прогулки, собачники, молодые пару скамеек облепили, ревели рок магнитофоны.
Жила Москва. И страшновато, и не сытно, и тревожно. Но люди шли вечером к воде, к деревьям, как и прежде.
Гольдина Серый заметил сразу же. Роман торопливо шел по аллее.
Поздоровались. Помолчали.
— Где бы поговорить? — сказал Гольдин.
— Есть дело? — поинтересовался Серый. Он сразу заметил, что не в себе немного этот человек из-за океана.
— Если его так назвать можно. Просто хочу тебе посоветовать, как не попасть в тюрьму.
— Куда? — усмехнулся Серый.
— Не далеко отсюда, десять минут езды, в Бутырку или чуть подальше, в Лефортово.
— Шутите, Роман Борисович, — голос Серого чуть сел.
— А ты заметил, что я никогда не шучу?
Серый молча кивнул.
— Тогда пошли с этого праздника жизни. Я бы сам с тобой на лебедей полюбовался. Но время. Нет его у тебя.
— Здесь рядом кооперативное кафе «Московские зори»…
— В Козихинском? Так там не поговорить, народу много.
— На улице столики. Их после семи не обслуживают, а в кафе сейчас своя тусовка.
— Пошли.
Они прошли мимо кафе «У Маргариты». Там начиналась ночная тусовка. В основном молодые люди и девки, о профессии которых спрашивать было не надо.
Увидев Серого, все замолчали, как солдаты при виде генерала.
Замолчали и расступились почтительно. Дорогу освобождая.
Это пока были рекруты рэкета, новобранцы фарцовки, ученики разбойников.
— До чего же эта перестройка Москву испохабила, — с горечью сказал Гольдин. — Ну просто сил нет.
— Не нравится? — усмехнулся Серый.
— Не нравится. Раньше как было — мухи отдельно, котлеты отдельно.
— Да нет, они в мастях разбираются.
— Я не о мастях, о людях, которые здесь живут.
«Московские зори» уже погасили огни.
Они поднялись по ступенькам, прошли чуть направо и сели на вкопанные в землю пни.
— Ишь вкопали, чтобы не унесли, — закрутил головой Гольдин.
— Так что, Роман Борисович, — Серый закурил.
Огонек зажигалки вырвал из темноты его прищуренные, настороженные глаза.
— Слушай меня и ответь. Ты знаешь, где товар?
— А зачем вам?
— Я же не спрашиваю где?
— Логично. Знаю.
— Ты можешь его перепрятать сегодня ночью?
— Если нужно.
— Не то слово.
— А что такое?
— Завтра Филин нас ментам сдает.
— Нет, — Серый засмеялся, — ну, слава Богу, а то вы меня, Роман Борисович, напугали. Давайте я вас отвезу, а то в вашем прикиде по Москве ночной шастать опасно.
— Значит, не веришь. А ты знаешь, что через три дня он в Америку улетает, у него уже паспорт со всеми визами.
— Ну и что?
— А то, что паспорт этот он сегодня получил и выпустят его только при условии, если он нас сдаст.
— Роман Борисович, вы уж меня простите, может, в Нью-Йорке вы и авторитет, а в Москве вы вроде тех, что у кафе были. Не вам Филина судить, с ним можно только на толковище говорить. Он же самый крупный авторитет.
— Серый, я, конечно, так глубоко в московскую блатную жизнь не погружался, но тем не менее вы на меня работаете, а не я на вас.
— Это как сказать.
— А как хочешь, так и говори.
— Роман Борисович, — Серый бросил сигарету, и она, словно звездочка, упала в темноту кустов. — Зачем вы чернуху несете на Филина? Ведь он узнает, вы в Москве-реке свой покой найдете.
— Лопушок ты, Серый, хотя, видать, в законниках ходишь. Или еще звание это почетное не получил?
— А я туда и не лезу. На зоне у меня авторитет есть. Две ходки за спиной…
— Через три дня он улетает…
— Роман Борисович, он же через мою знакомую бабу билеты берет, мне проверить — раз плюнуть.
— Плюнь.
— Не понял.
— Проверь.
Серый встал, споткнулся о какую-то корягу, выматерился сквозь зубы и выскочил из темного закутка.
Гольдин пошел за ним.
Серый перебежал улицу и подошел к автомату.
Гольдин сел на каменный парапет. Кому звонит Серый? А вдруг Филину, то все пропало. Нехорошо стало Роме Гольдину, он на секунду представил, как повезут его сейчас обратно на дачу и как будут с ним разбираться эти два убийцы.
Серый поговорил, повесил трубку. Постоял. И медленно пошел к Гольдину.
— Ну что? — насмешливо спросил Роман.
— Пока правда.
— Так вот, слушай меня, завтра в двенадцать подъезжай к театру «Эстрады» и все увидишь сам. Только товар перепрячь.
— Хорошо. А потом что?
— Потом с человеком одним разберешься и в дело со мной пойдешь.
Машину Филина Серый увидел сразу. Она остановилась на углу Берсеньевской набережной. Филин вышел и медленно зашагал к будочке касс речного трамвая. А там его ждал тот самый мент, который на детской площадке кончил Лешу-Разлуку.
— Сука, — простонал Серый, — козел порченый.
А те двое поздоровались, как старые друзья, и пошли к дебаркадеру.
Корнеев и Филин поднялись на прогулочный катер.
По раннему времени народу было немного, всего человек десять, а на корме совсем никого не было.
Они уселись на последнюю скамейку.
Филин раскинулся свободно, положил руки на края, глаза зажмурил.
— Денек-то какой, Игорь Дмитриевич.
— Неплохой денек.
— Давай пивка выпьем.
— А где его взять-то?
Филин подмигнул, раскрыл молнию на сумке, достал несколько банок пива.
— Богато живут нынче блатные. Немецкое?
— Да нет. Австрийское, но хорошее очень.
А мимо плыла Москва. Уставшая от летней жары, она словно отдыхала этим прохладным солнечным утром. И хотя было начало августа, но осень чувствовалась, она как спасение приходила в город, измученный щедрым летом.
— Игорь Дмитриевич, — Филин бросил банку за борт, — ты помнишь, как дружки твои ментовские тебе взятку слепили и в Бутырку кинули?
Корнеев молчал.
— Молчишь, вспоминать не хочешь. А припомнить-то надо. Они тебя специально в восьмую камеру бросили. Там же беспредельщики парились. Знаешь, зачем бросили?
Корнеев молча кивнул.
— А бросили они тебя для того, — Филин открыл еще одну банку, сделал большой глоток, — чтобы они тебя избили да петухом сделали. Знаешь, сколько разговоров бы пошло? Как же, опущенный мент.
— Зачем ты мне это говоришь, Николай Степанович?
— Напомнить хочу. Когда я узнал, кого в эту камеру бросили, сказал кому надо, и меня туда перевели. Помнишь, каким я тебя застал? Еще чуть-чуть — и быть бы тебе петушком.
— Зачем ты мне это говоришь? — зло повторил Корнеев.
— А чтоб ты понял, Игорь Дмитриевич…
— Что я должен понять? — Игорь с ненавистью посмотрел на Филина.
— А вот что. Таких, как ты, честных ментов, в Москве по пальцам пересчитать можно. Ты что думаешь, с пистолетиком своим ты выстоишь против законников, деловых новых, против друзей своих продавшихся, против депутатов прикормленных? Молчишь, значит, понимаешь мою правду. Сейчас наше время настало, а пройдет лет пять, мы и начальников милиции и правительство назначать будем…
— И ты, Филин, станешь наконец премьер-министром.
— Смеешься. Тебе плакать нужно, а не смеяться, Игорь Дмитриевич.
— Так уж и плакать.
Игорь повернулся и посмотрел назад.
Уходил за корму Нескучный сад, в утренней тишине и зелени.
Пустой он был. Не то что раньше. Что делать, боятся нынче люди гулять в парках.
— Не понимаю я нашего разговора, Николай Степанович, не понимаю. Ты, видимо, решил меня просветить о криминогенной обстановке в Москве.
Филин засмеялся.
— Зачем же? Я тебя не учу и взятку, как видишь, не предлагаю. Тюрьму я вспомнил, чтобы ты мне тоже услугу оказал.
— Какую?
— Встреча наша с тобой, Игорь Дмитриевич, последняя, видать…
— Никак помирать собрался?
— Нет, Филин, говорят, птица живучая. Устал я. Подаюсь в теплые края. Старость коротать в тишине. От всех дел отхожу.
— Так какая же просьба, Николай Степанович?
— Я тут, Игорь Дмитриевич, — Филин встал, подошел к перилам, — в одном журнале вычитал, как раньше в Англии бультерьеров выращивали. Не знаете?
— Да нет.
— Щенка подросшего натравливали на быка, а когда он челюстями своими захватывал сердечного, то собачке голову отрубали.
— Зачем? — удивился Игорь.
— Проверяли замок челюстей. Если разжимались зубы, то весь помет под нож.
— Значит, я бультерьер?
— Вроде того, Игорь Дмитриевич, вроде того.
— А кто же бык? — Игорь со злостью сдавил пустую банку из-под пива.
— Не хочу, Игорь Дмитриевич, чтобы ты голову потерял. Не хочу. Поэтому оставь «Антик» в покое.
— Вот ты к чему, Филин, — зло выдохнул Корнеев.
— Да, дело у вас забрали. Но я тебя знаю много лет, ты, как тот бультерьер, не отступишься. Так вот отступись, и мы в расчете.
А речной трамвай совершил свой круг и вновь подходил к Берсеньевской набережной. Филин встал.
— Пойду я, Игорь Дмитриевич. Прощай. А ты на следующей сойди. Помни просьбу мою. Такие люди, как ты, должны платить долги.
Трамвай мягко ударился о кранцы, матрос забросил на кнехт канат.
Корнеев глядел, как Филин шел по трапу. Сошел на берег.
А на трамвай садилась орава пацанов и девочек, и растрепанная женщина никак не могла выстроить их в затылок.
Игорь смотрел вслед Филину и думал о том, что этот долг ему он, видимо, никогда не заплатит.
Филин солидно поднялся на набережную. Поднял руку.
И вдруг от дома два сорвались со стоянки красные «Жигули».
Они наискось пересекли проезжую часть и на всем ходу вбили Филина в гранит парапета.
Игорь бежал к выходу, расталкивая детей, слыша за спиной бранные слова.
Корабль уже начал отходить, и он, прыгнув, преодолел полоску воды и упал на самый край причала.
А на набережной уже толпа собралась, и Игорь еле протиснулся к Филину. Вернее, к тому, что раньше было Филином.
Кафтанов отхлебнул кофе из стакана, потом встал, подошел к холодильнику, вынул из него два бублика.
— Боитесь, что протухнут? — попытался пошутить Игорь.
— Хлеб в холодильнике всегда свежим остается, — серьезно ответил Кафтанов. — Ну давай пей кофе и дальше рассказывай.
— А что рассказывать? Убийца развернул машину, въехал во двор дома два, потом под арку у девятого подъезда, там завернул за угол. Бросил машину и ушел спокойно проходными дворами. Отработали жилмассив. Его видели четверо. Высокий, в черной кожаной куртке. Двое видели его в лицо. Мы сделали фоторобот. — Игорь положил на стол снимки. — Мне кажется, что это один из тех, с кем я встречался в гараже.
— Кажется или точно?
— Точно.
— Они убрали Филина, который, по твоим словам, собрался на покой. Значит, появился кто-то, чье влияние значительно больше. Что думаешь делать?
— Андрей Петрович, они придут к Третьякову, ну а Логунов установил, что владелица «ягуара», Смирнова Наталья Борисовна, почти ежедневно посещает валютный бар «Интуриста». А кроме того, у нас ее адрес есть.
— Значит, так, Корнеев, — Кафтанов встал. — Ты к Третьякову, а Логунов пусть эту даму сюда привезет.
— А ты крутой парень, — Гольдин внимательно, словно впервые увидел, поглядел на Серого.
Серый сидел за столом на кухне в квартире Саши-Летчика и пил кофе.
Он поставил чашку, поднял глаза на Романа.
И Гольдину нехорошо стало от этого взгляда.
— Теперь ты возьмешь все наши московские дела, — Гольдин встал, подошел к окну.
Армянский переулок был полупустым. Солнце высвечивало старые дома, и они в свете этом опять стали нарядными, словно их отремонтировали.
— Но есть еще одно дело.
— Какое? — спросил Серый.
— Третьяков.
— Я его сегодня кончу.
— Мне с тобой? — Саша-Летчик встал.
— Нет, — Гольдин положил ему руку на плечо, — ты отвезешь товар на дачу. Завтра утром. Сегодня из дома не выходить.
— Один не управлюсь.
— В десять утра к тебе подъедет машина, в ней будут люди. Ты шеф. Поэтому и спрос с тебя. Делаем первую партию, и вы с Серым уходите в Польшу. Паспорта моя забота. Там наши люди переправят вас в Германию, а потом ко мне в Штаты.
Хорошая квартира была у Третьякова, красивая и немаленькая. Две большие комнаты.
А главное — в самом центре. У метро «Кировская», в доме страхового общества «Россия».
По-барски жил Сергей Третьяков. Квартира большая, хорошая. Потолки с лепниной. А по коридору и прихожей на велосипеде можно ездить.
Ну и, конечно, обстановка, техника всякая.
Опера и омоновцы, жители московских коммуналок и общежитий, только завистливо крутили головами.
Квартира была блокирована по всем правилам. Сидели на улице, в садике молодые ребята и девушки пели под гитару хорошие старые песни, на чердачной площадке устроились омоновцы, да в квартире три опера и два крепких паренька.
А время шло. Стемнело уже. Фильм по телевизору кончился. Тихо в квартире. Тихо и сонно.
Вдруг около полуночи зазвонил телефон.
— Да, — Третьяков поднял трубку.
— Паша? — спросил незнакомый голос.
— Нет. Вы не туда попали.
Сергей положил трубку.
И сразу же Корнеев схватил рацию.
— Седьмой, как там?
— Спокойно.
— Приготовьтесь.
— Пятый, приготовьтесь.
Прошло несколько минут, и запищала рация.
— Третий, я седьмой. В подъезд вошли двое.
И сразу лифт загудел.
— Начали, — скомандовал Корнеев.
Стали по обе стороны дверей омоновцы. Опера прижались к стене в коридоре.
Хлопнула дверца лифта. Шаги послышались.
И пауза наступила. Минута. Вторая… Пятая.
И наконец звонок.
Третьяков подошел к двери.
— Кто?
— От Лузгина. Договоренное привез.
Третьяков распахнул дверь, и в квартиру ввалился здоровый парень с пистолетом в руке.
— К стенке, сука, — рявкнул он.
Один из омоновцев ударил его ногой в лицо, второй выбил пистолет, и рухнул лоб на пол.
Корнеев выскочил на лестницу.
На площадке стоял Серый с пистолетом в руке.
Кольцом отсекали его от лифта и лестницы бойцы ОМОНа.
— Бросай оружие, — сказал Корнеев, — бросай.
Серый улыбнулся странно как-то и отрицательно замотал головой. Он пятился к огромному старинному окну.
— Бросай и стой на месте. Без парашюта здесь не прыгнешь, — повторил Корнеев.
Серый прижался спиной к окну. Продолжая улыбаться, странно оглядел омоновцев в бронежилетах, автоматчиков, стоявших на лестнице.
Потом вздохнул глубоко.
Поднял руку с пистолетом к голове.
— Нет, — Корнеев прыгнул к нему.
Выстрел отбросил Серого к окну, и он, проламывая стекла, полетел вниз.
— Наталья Борисовна, — Кафтанов налил Логиновой кофе. — Мы все про вашу машину знаем, а главное — хочу вас обрадовать, она найдена и находится у нас.
— Так вы меня на Петровку порадовать пригласили, — грустно улыбнулась Логинова.
Красивой она была. В возрасте около тридцати. Одета, конечно.
— Нам нужно узнать вот что. Хилковский машину вам пригнал?
— Я за нее заплатила зеленым другом.
— Долларами, что ли?
— Да.
— Эта часть вашей жизни меня не касается. Кто у вас машину угнал?
— А ее не угоняли.
— Не понял.
— Ее отняли.
— Кто?
— Сволочь одна, Сашка Манцев, мы когда-то с ним в школе учились. Потом он в летное училище подался. Там натворил что-то. Его на пять лет посадили.
— У него есть татуировка?
— Да. Три звездочки на правой руке.
— Вы знаете, где он живет?
— Да. Армянский, шесть, квартира восемь.
— Вы так смело говорите. Не боитесь? — спросил Кафтанов.
— Устала я бояться. Сначала он с бригадой девочек у «Интуриста» грабил. Не долю, как другие, а почти все отбирал. Избивал нас страшно. Потом, когда я с этим делом завязала, сниматься стала для журналов, он опять возник. Сволочь. Насильник…
— Успокойтесь.
— Да я спокойна. Он ко мне пришел, ключи забрал и угнал машину. Сказал, пикнешь, пришью.
Саша-Летчик спустился, вышел на улицу ровно в восемь.
У подъезда уже стоял большой армейский фургон.
— Ты Летчик? — спросил парень в пятнистой военной форме.
— Ну.
— Куда ехать?
Саша обошел машину, заглянул в кузов. Там сидели еще двое.
— Поехали, — он сел в кабину.
Через полчаса машина въехала в Козихинский переулок, свернула под арку напротив кафе «Московские зори» и остановилась у подъезда. Саша позвонил в дверь на первом этаже. Ему открыл заспанный лохматый парень в очках.
— Забираешь?
— Да.
Летчик вынул из кармана пачку денег, протянул хозяину.
Машину загрузили быстро.
Через час они уже были в Салтыковке. Остановили машину у дачи, обнесенной высоким забором. Охранник в пятнистой форме открыл ворота, и машина скрылась.
За столом у Кафтанова сидели оперативники и командир ОМОНа.
— Итак, мы взяли объект на выходе из квартиры, — докладывал старший группы наружного наблюдения. — Он встретился с человеком, одетым в «афганку», поздоровался, и они уехали на машине, военном крытом грузовике, номер «МАН 37-16». Машина принадлежит СП «Антик». В Козихинском переулке остановились у дома четыре, взяли груз, десять брезентовых мешков. Потом проследовали в Салтыковку. Там машина въехала на территорию дачи, ранее принадлежавшей арестованному зам министра торговли Кузину, нынче приобретенную все тем же «Антиком». За дачей ведется усиленное наблюдение.
— Понятно. Спасибо. — Кафтанов помолчал. — Что у тебя, Корнеев?
— Груз они брали из мастерской фотохудожника Елесеева. Он за тысячу согласился, чтобы они полежали у него. Что в мешках было, он не знал. Но специфический запах позволил экспертам определить, что прятали там опий-сырец.
— Дачу блокировать, — Кафтанов встал. — Я сам буду руководить операцией.
Дача больше на крепость походила. Ворота стальные, забор с колючей проволокой по гребню, прожектора на всех четырех углах.
ОМОН и оперативники плотно обложили ее, никто не мог незамеченным уйти.
Ждали темноты.
— Штурмовать придется, — сказал Корнеев.
— Ничего, — Кафтанов еще раз в бинокль осмотрел дачу, — станет темно, мы свет врубим.
Время тянулось долго и измерялось теперь количеством выкуренных сигарет.
Ближе к вечеру, когда сумерки начали спускаться на лес, приехал «мерседес» Лузгина, а чуть попозже наемная «вольво».
Наконец совсем темно стало. Зажглись огни на даче, вспыхнули прожекторы.
И тогда Кафтанов скомандовал в рацию:
— Свет.
Погасли прожекторы, и все погрузилось во тьму.
— Начали, — спокойно, даже слишком, сказал Кафтанов.
Бесшумно бросились к забору бойцы ОМОН.
Секунда, и крюки «кошек» впились в гребень забора.
Еще несколько минут — и запищала рация. Старший сообщал, что группа захвата на территории.
— Действуй, — приказал Кафтанов и, повернувшись к Корнееву, — пошли, Игорь.
Они еще не успели дойти до ворот, как те распахнулись. Взревели моторы машин, и две «Волги» и два микроавтобуса ворвались на территорию.
— Мы с тобой, Корнеев, — начальник МУРа сунул рацию в карман, — к шапочному разбору успели.
Хлопнул одинокий выстрел. Потом кто-то закричал истошно.
На огромном участке кроме дома еще одно строение было. Двухэтажное, фабричного типа.
Мимо молодцов в пятнистой форме, мимо машин они прошли в дом.
В холле на полу лежали двое с закрученными за спину руками, наручники намертво сковали запястья.
Стеклянная разбитая дверь. Гостиная с камином, в котором догорали дрова.
У стены с поднятыми руками стояли Гольдин, Лузгин, Новиков, Штиммель и Саша-Летчик.
Они с ужасом глядели на стволы автоматов, на омоновцев в бронежилетах, на оперативников с пистолетами.
— Ну вот и все, — сказал Кафтанов, — давай, Корнеев, ознакомь их с постановлением прокурора и начинай обыск.
До чего же долго он не был дома. И комната его в старой коммуналке показалась ему самой уютной и тихой.
Шумело за окном вечернее Замоскворечье. Знакомая зеленая земля его детства.
Игорь снял пиджак, скинул наплечные ремни с кобурой и пошел на кухню ставить чайник.
Потом он бросил в стакан две ложки растворимого кофе, достал из пакета купленные у метро чебуреки и включил телевизор.
И с синего экрана вошел в комнату Борис Павлович Громов, в полном сиянии прокурорского мундира.
— …Перестаньте, — обаятельно улыбнулся он невидимому собеседнику. — У нас же все перепутано. В магазине обсчитали — мафия. Кооператив на варенку цены поднял — организованная преступность.
— Значит, вы отрицаете существование этих преступных структур? — спросила бойкая дама-корреспондент.
— Почему же, то, что сегодня случилось с нашей экономикой, породило целый ряд новых форм преступности. Уголовники сейчас пытаются втереться в новые экономические структуры. Вот вам пример. Прокуратура пресекла попытку группы темных дельцов, — кстати, там был полный набор: и наши, и эмигранты, и даже иностранные подданные — использовать честную фирму СП «Антик» в своих темных целях.
— Вы закрыли фирму? — ехидно спросил корреспондент.
— Зачем же, мы защитили ее. Она работает, приносит, кстати, неплохой валютный доход.
— Так что же сегодня волнует вас как народного депутата и одного из руководителей прокуратуры?
Лицо Громова стало серьезным, даже трагическим стало. Он вздохнул тяжело.
Игорь от ненависти хлопнул стаканом о стол.
— Межнациональные конфликты. Это и есть основа оргпреступности.
— Так что же делать? — ахнула корреспондентка.
— Центр всегда, все семьдесят три года советской власти, помогал своим республикам. И сейчас мы отправляем в Карабах лучших оперативников МУРа. Возглавит их опытнейший генерал. Я знаю, что вы хотите сказать, — предупредил вопрос Громов. — Да, в Москве тяжелая оперативная обстановка, но нам, если хотите, интернациональ…
Игорь встал и выключил телевизор. Не мог он спокойно видеть этого человека.
Зазвонил телефон.
— Да.
— Корнеев, — голос Кафтанова был сухо злым, — ты сволочь эту по телевизору наблюдал?
— Частично.
— Ты знаешь, кто опытный генерал?
— Нет.
— Это я, А лучшие оперативники: ты, Логунов, Смирнов, Бакин, в общем десять человек. Так что готовься в дорогу.
Генерал повесил трубку.
Игорь подошел к окну.
Зеленели знакомые дворы.
Мальчики с криками гоняли мяч на мостовой.
Город плавно входил в вечер.
Игорь закурил. Затянулся два раза глубоко, потом ткнул сигарету в подоконник. И сказал тихо:
— Дурдом.
