Книга: Делай деньги!
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5

Глава 4

Темное кольцо – Неправильный подбородок – «Работа на всю жизнь – это ненадолго» – Первые распоряжения – Занимательная журналистика – Все на благо города – Миля в чужих сапогах – Шикарное общество

 

Человек… делал вещи. Он был невоспетым творцом, потому что вещи, которые он делал, никогда не были подписаны его именем. Нет, обычно они были подписаны именами покойников, которые были мастерами своих ремесел. Он, в свою очередь, был мастером другого ремесла. Это было ремесло подражания.
– Деньги принес?
– Да. – Человек в коричневом одеянии кивнул на флегматичного тролля, стоящего рядом.
– И зачем ты это привел? Терпеть их не могу.
– Пятьсот долларов – тяжелая ноша, господин Морпет. И высокая цена за изделие, которое, к слову, даже не серебряное, – сказал юноша, которого звали Досихпор.
– Так ведь в том и вся соль, да? – ответил старик. – Я-то понимаю, что дело ты затеял нечистое. Еще раз повторяю, стиксий – ценнее золота. Просто он не блестит… ну, это если ты не напортачишь. Даже не думай, я все, что достал, мог бы и Гильдии Убийц продать. Уж черное у этих ребят в почете. С руками бы оторвали.
– Все в рамках закона. Буква V никому не принадлежит. Мы это уже обсуждали. Показывай.
Старик смерил Досихпора взглядом, открыл ящик стола и достал небольшую шкатулку. Он подправил отражатели и потом сказал:
– Хорошо, открывай.
Юноша приподнял крышку и увидел его, черное, как ночь, с литерой V, высеченной более глубокой, резкой тенью. Он глубоко вдохнул, потянулся к кольцу и в ужасе выронил его.
– Оно горячее!
Мастер подражаний фыркнул:
– Ясное дело. Это же стиксий, не что-нибудь. Он поглощает свет. Если б дело было при свете дня, ты бы уже визжал и дул на пальцы. Когда на улице солнце, не вынимай его из шкатулки, понял? Или на перчатку носи, если пофрантить любишь.
– Оно идеально!
– Ага. – Старик выхватил кольцо, и Досихпор стал проваливаться в свой персональный ад. – Совсем как настоящее, да? – прорычал подражатель. – И нечего тут удивляться. Думаешь, я не понимал, что делал? Я и настоящее кольцо видел пару раз, а этим самого лорда Витинари можно провести. Многое придется стереть из моей памяти.
– Не понимаю, о чем ты! – упирался Досихпор.
– Значит, и впрямь дурак.
– Я же сказал тебе, буква V никому не принадлежит!
– Так и скажешь его светлости? То-то же. В общем, будешь должен мне еще полтыщи. Я тут собрался выходить на покой, и такого бонуса мне как раз надолго хватит.
– Мы же договаривались!
– И сейчас договоримся, – сказал Морпет. – На этот раз ты платишь за мою короткую память.
Мастер подражаний ликовал. Юноша был недоволен и неуверен.
– Это же для кого-то бесценно, – намекнул Морпет.
– Хорошо, еще пятьсот, чтоб тебя.
– Да нет, уже тысяча, – сказал старик. – Разумеешь? Слишком быстро согласился. Не поторговался. Кому-то дозарезу нужна моя поделка, да? Полторы тысячи на все про все. Ты во всем городе не найдешь мастера, который управлялся бы со стиксием лучше меня. А если я услышу от тебя что-то помимо «да», станет две. Будь по-моему.
Повисла долгая пауза, и Досихпор сказал:
– Да. Но остальное мне придется принести позже.
– Пожалуйста, господин. Буду ждать. Ну вот, совсем не сложно. Ничего личного, просто бизнес.
Кольцо отправилось обратно в шкатулку, шкатулка – обратно в стол. По сигналу от юноши тролль сбросил мешки и, выполнив дело, удалился в ночь.
Досихпор резко обернулся, и правая рука подражателя скрылась под столом. Он расслабился, когда юноша спросил:
– Ты будешь здесь, да?
– Я? Я всегда здесь. Выход сам найдешь.
– Ты будешь здесь?
– Да, я же только что сказал.
В темноте душного коридора юноша с колотящимся сердцем открыл дверь. Через порог ступила фигура в черном. Лица не было видно за маской, но юноша прошептал:
– Шкатулка в левом верхнем ящике. Справа какое-то оружие. Деньги оставь себе. Только не… делай ему больно, ладно?
– Что? Я здесь не за этим! – прошипела мрачная фигура.
– Знаю, но… ничего лишнего, хорошо?
И с этим Досихпор закрыл за собой дверь.
Лил дождь. Юноша отошел и встал на крыльце дома напротив. Было плохо слышно за шумом дождя и воды в канавах, но ему показалось, что за всем этим он расслышал слабый звук удара. Но ему могло показаться, потому что он не слышал ни скрипа дверей, ни шагов убийцы, и у него чуть душа в пятки не ушла со страху, когда фигура нависла над ним, вложила ему в руку шкатулку и скрылась за пеленой дождя.
На улицу вытек аромат мяты. Тщательно заметая за собой следы, убийца оставил мятную бомбочку.
«Ах ты, старый дурак! – мысленно воскликнул Досихпор в душевной агонии. – Почему ты просто не взял деньги и не заткнулся? Ты не оставил мне выбора! Он не мог рисковать, чтобы ты проболтался!»
Подступила тошнота. Он не думал, что так все выйдет! Он не хотел никому смерти! И тут его вырвало.
Это было неделю назад. С тех пор ничего не изменилось к лучшему.

 

У лорда Витинари была черная карета.
У других людей тоже бывают черные кареты.
Следовательно, не все обладатели черных карет – лорды Витинари.
Важное философское наблюдение, которое Мокриц, к вящему сожалению, забыл принять во внимание в пылу спешки.
Пыла теперь как не бывало. Космо Шик был холоден, или по меньшей мере изо всех сил старался так выглядеть. Одет он был, разумеется, в черное, как и все люди, желающие показать, насколько они богаты, но окончательно его выдавала борода.
Теоретически это была эспаньолка, почти как у лорда Витинари. Тонкие полоски черной щетины спускались по обеим щекам, такой же тонкой дугой загибались под носом и сходились черным треугольником под самой губой, придавая Космо вид, который ему самому наверняка казался угрожающе-элегантным. И в самом деле, на Витинари оно так и смотрелось. На лице у Космо элегантная стриженая растительность уныло топорщилась на синюшной челюсти, блестящей мелкими капельками пота, и в целом создавалось впечатление, что у него на подбородке была мошонка.
Какому-то цирюльнику приходилось иметь дело с этой бородой, с каждым ее волоском, что ни день, и его работу вряд ли облегчало то, что Космо изрядно располнел с тех пор, как создал себе этот имидж. В жизни беспечных молодых людей бывают моменты, когда кубики становятся шариками, но у Космо они превратились в бадью жира.
Но стоило посмотреть ему в глаза – и эффект сразу менялся. В них читалось скучающее выражение человека, который уже видел вас трупом…
Впрочем, как показалось Мокрицу, это не были глаза убийцы. Такие люди скорее всего покупают смерть, когда возникает такая необходимость. Да, на пухлых пальцах красовались демонстративно громоздкие перстни с выемками для ядов, но вряд ли настоящему профессионалу нужно столько ядов, не так ли? Настоящие убийцы не занимаются саморекламой. Но что за элегантная черная перчатка на другой руке? Это мода Гильдии Убийц. Выходит, он обучался в школе при Гильдии. Большинство детей из высшего общества получают там образование, хотя и не все изучают Черную Программу. Он, наверное, приносил записку от мамы, освобождающую его от уроков с холодным оружием.
Шалопая трясло от страха или, возможно, от бешенства. У Мокрица на коленях он рычал, как леопард.
– О, песик моей мачехи, – сказал Космо, когда карета тронулась с места. – Как мило. Не буду ходить вокруг да около. Я дам тебе за него десять тысяч долларов, господин фон Липвиг. – Рукой, на которой не было перчатки, он протянул Мокрицу листок бумаги. – Долговая расписка. В этом городе ее примут везде.
Каждое слово Космо походило на вздох, как будто разговор причинял ему физическую боль.
Мокриц прочел:
Прошу выплатить сумму в Десять тысяч долларов Мокрицу фон Липвигу.
И размашисто подписано Космо Шиком поперек однопенсовой марки.
Подписано поперек марки… Кто это придумал? Но в городе так делали все чаще и чаще, и если спросить кого угодно – зачем, – они бы ответили: «Этак оно сразу законно». Это обходилось дешевле услуг законника и поэтому всех устраивало.
Десять тысяч долларов смотрели с расписки прямо на него.
«Как он смеет предлагать мне взятку?» – подумал Мокриц. По правде говоря, это была его вторая мысль, мысль будущего обладателя золотистой цепочки. Первая мысль, за которую отвечал прежний Мокриц, была такой: «Как он смеет предлагать мне такую маленькую взятку?»
– Нет, – ответил он. – К тому же я получу намного больше, если присмотрю за ним несколько месяцев!
– Возможно, зато мое предложение не такое рискованное.
– Ты так думаешь?
Космо улыбнулся.
– Будет тебе, господин фон Липвиг. Мы люди бывалые…
– …ты да я, что ли? – подхватил Мокриц. – Как же это предсказуемо. И потом, тебе стоило предложить мне намного больше.
В этот момент что-то произошло в области лба Космо. Брови начали кривиться, как у Шалопая, когда тот был чем-то озадачен. Они поизвивались так, пока Космо не заметил выражение лица Мокрица и не пришлепнул брови ладонью, сверкнув взглядом, чтобы было понятно, что под страхом неминуемой смерти собеседнику следует воздержаться от комментариев.
Космо прочистил горло.
– За то, что могу получить даром? У нас есть все шансы доказать, что наша мачеха была в помешательстве, когда составляла это завещание.
– Мне она показалась разумной, как никто, – сказал Мокриц.
– Это с двумя-то заряженными арбалетами на столе?
– А, вижу, к чему ты клонишь. Согласен, будь она в своем уме, поставила бы на входе пару троллей с дубинками.
Космо смерил его долгим оценивающим взглядом, ну или, во всяком случае, как ему самому показалось, но Мокрицу была хорошо известна эта тактика. Адресат такого взгляда должен почувствовать, что его мысленно взвешивают, прикидывая, куда лучше бить, хотя он мог с той же легкостью означать и: «Посижу и посмотрю на него, пока не придумаю, что с ним делать дальше». Космо мог быть беспощадным человеком, но дураком он не был. Человек в золотом костюме бросается в глаза, и наверняка кто-то обратил внимание, в какую карету он сел.
– Боюсь, моя мачеха навлекла на тебя море неприятностей, – сказал Космо.
– К неприятностям мне не привыкать, – ответил Мокриц.
– Да ну? Расскажешь поподробнее? – Вопрос прозвучал резко и внезапно.
Ах. Прошлое. Не лучшая тема для разговоров. Мокриц предпочитал ее избегать.
– О тебе так мало известно, господин фон Липвиг, – продолжал Космо. – Родился в Убервальде, стал нашим почтмейстером. А в промежутке…
– Остался в живых.
– Завидное достижение, – сказал Космо. Он постучал по стенке кареты, и экипаж замедлил ход. – Надеюсь, так и останется. А пока что позволь дать тебе хотя бы это…
Он разорвал расписку пополам и бросил Мокрицу на колени ту часть, на которой красноречиво отсутствовали и марка, и подпись.
– Это еще зачем? – не понял Мокриц и подобрал листок, другой рукой пытаясь удержать беснующегося Шалопая.
– О, просто знак моих честных намерений, – ответил Космо, когда карета остановилась. – Однажды у тебя может возникнуть желание попросить у меня вторую часть. И пойми меня правильно, господин фон Липвиг, я предпочитаю не решать дела сложным путем.
– И не стоит из-за меня изменять своим привычкам, умоляю, – сказал Мокриц, распахивая дверцу. Снаружи кишела повозками, людьми и, увы, возможными свидетелями Саторская площадь.
Брови Космо снова сделали то же движение. Космо шлепнул по ним и сказал:
– Ты не понял, господин фон Липвиг. Это был сложный путь. Прощай. Мое почтение твоей даме.
Мокриц развернулся на мостовой, но дверца была уже захлопнута, и карета уезжала прочь.
– Что ж ты не добавил, что тебе известно, в какой школе учатся мои дети? – прокричал он ей вслед.
И что дальше? Вот бесовщина, угораздило его все-таки влипнуть!
Дворец был совсем близко и манил его к себе. Витинари нужно было ответить на некоторые вопросы. Как он все это подстроил? Стража сказала, что госпожа Шик умерла своей смертью! Но Витинари был профессиональным наемным убийцей, не так ли? Самым настоящим, может даже со специализацией по ядам.
Широким шагом Мокриц миновал дворцовые ворота, но стражники остановили его у входа в само здание. Мокриц давно их знал. Устраиваясь на эту работу, они, наверное, проходили специальный тест. Если они неправильно отвечали на вопрос «Как тебя зовут?», то их нанимали. Иные тролли лучше соображали. Зато их нельзя было провести и нельзя было заговорить зубы. У них был список тех, кому можно войти сразу, и тех, кому нужно договориться о встрече. Если тебя не было ни в одном из списков, ты оставался за порогом.
Но их начальник, достаточно смышленый для того, чтобы читать крупный шрифт, узнал «главного почтмейстера» и «председателя Королевского банка» и велел одному из своих сгонять к Стукпостуку, нацарапав тому записку. К изумлению Мокрица, десять минут спустя его проводили в Продолговатый Кабинет.
Все места за длинным столом для переговоров в дальней части кабинета были заняты. Мокриц узнал глав нескольких гильдий, но многие из собравшихся были обычными горожанами, работягами, которые чувствовали себя неуютно в четырех стенах. На столе были разложены карты города. Он отвлекал этих людей от чего-то. Точнее, Витинари из-за него отвлекся от чего-то.
Патриций встал, как только Мокриц вошел, и подозвал его ближе.
– Дамы и господа, прошу меня извинить, но мне нужно переговорить с почтмейстером. Стукпостук, пробегитесь еще раз по цифрам, хорошо? Господин фон Липвиг, сюда, пожалуйста.
Мокрицу послышался приглушенный смех за спиной, а потом Витинари вывел его в художественную галерею, которую он сначала принял за коридор с высокими потолками. Патриций захлопнул за ними дверь. Щелчок замка показался Мокрицу оглушительным. Злость улетучивалась, уступая место оторопи. Все же Витинари был тираном. Если Мокрица никто и никогда больше не увидит, репутация патриция только закрепится.
– Поставь Шалопая на землю, – сказал Витинари. – Пусть побегает, это пойдет ему на пользу.
Мокриц опустил собаку, как будто отбросил щит. Теперь можно было рассмотреть, что за скульптуры стояли в галерее.
Лица, которые он принял за каменные, оказались восковыми. И Мокриц догадался, как и когда они были сделаны.
Это были посмертные слепки.
– Мои предшественники, – сказал Витинари, шагая вдоль рядов. – Неполное собрание, разумеется. Не всегда находили голову, и не всегда она была, скажем так, в пригодном состоянии.
Повисла тишина. Мокриц наивно нарушил ее:
– Странно, наверное, когда они на тебя смотрят каждый день свысока.
– Хм, ты так считаешь? Я бы сказал, это я смотрю на них свысока. Чудовищные по большей части люди, жадные, продажные, ленивые. Коварство может сослужить хорошую службу до поры до времени, а потом ты умираешь. Почти все они умерли богатыми, толстыми и испуганными. Город чах, пока они были у власти, и поднимался, когда они умирали. Но сейчас город живет, господин фон Липвиг. Мы прогрессируем. Это было бы невозможно, если бы городом правил человек, который убивает старушек, ты это понимаешь?
– Я не говорил…
– Я прекрасно знаю, чего ты не говорил. Ты очень громко воздержался от того, чтобы это сказать. – Витинари поднял бровь. – Я очень зол, господин фон Липвиг.
– Меня втянули в этот замес!
– Но не я, – отчеканил Витинари. – Уверяю тебя, если бы я, как ты выражаешься на вашем безобразном уличном наречии, «втянул тебя в этот замес», ты бы полностью оценил все оттенки значений слова «втянул» и как никто познал бы, что такое «замес».
– Вы понимаете, о чем я!
– Святые небеса, и это говорит настоящий Мокриц фон Липвиг? Или человек, который ждет не дождется золотистой цепочки? Тилли Шик знала, что умирает, и просто переписала завещание. И я поздравляю ее с этим. Сотрудники теперь отнесутся к тебе с большим пониманием. Она оказала тебе большую услугу.
– Услугу? В меня стреляли!
– Гильдия Убийц просто дала знать, что они за тобой следят.
– Два раза стреляли!
– Для выразительности, – предположил Витинари, усаживаясь в бархатное кресло.
– Но ведь у банкиров, по идее, должна быть скучная работа! Циферки, пенсии – работа на всю жизнь!
– «На всю жизнь» не всегда означает «надолго», – сказал Витинари с явным удовольствием.
– Вы не можете ничего с этим сделать?
– С Космо Шиком? С чего бы? Предложение купить собаку не противозаконно.
– Но вся их семейка… А как вы узнали? Я ничего вам не рассказывал!
Витинари только отмахнулся.
– Если знаешь человека, знаешь и его поступки. Я знаю Космо. В ситуации подобного толка он не станет применять силу, если дело можно решить деньгами. Он умеет располагать к себе, когда хочет того.
– Я слышал и об остальных. Очень желчная у них компания.
– Мне нечего на это ответить. Однако Тилли и здесь тебя выручила. Гильдия Убийц не примет второго заказа на тебя. Конфликт интересов, сам понимаешь. Думаю, теоретически они могли бы взять заказ на председателя, но сильно в этом сомневаюсь. Убийство комнатной собачки? Это ничье резюме не украсит.
– Я на подобное не подписывался!
– Нет, господин фон Липвиг, ты подписывался на смерть, – внезапно отрубил Витинари ледяным и смертельным, как падающая сосулька, голосом. – Ты подписался на законную смерть через повешение за твои преступления перед городом, перед общественными интересами, перед человеческой верой в людей. И ты был воскрешен, потому что городу это требовалось. Это ради города, господин фон Липвиг. Все ради города. Тебе, конечно, известно о моих планах?
– Об этом писали в «Правде». Подземный проект. Вы хотите построить под городом дороги, каналы и улицы. К нам в руки попал какой-то гномий механизм под названием Устройство. Гномы используют его для строительства водонепроницаемых туннелей. Гильдия Изобретателей очень воодушевлена.
– По твоему мрачному тону я делаю вывод, что ты – нет?
Мокриц пожал плечами. Механизмы никогда его особо не интересовали.
– Я вообще ничего об этом не думаю.
– Невероятно, – сказал Витинари озадаченно. – Ну, господин фон Липвиг, ты можешь хотя бы предположить, что́ нам потребуется для этого проекта в огромных количествах.
– Лопаты?
– Финансы, господин фон Липвиг. И они бы у нас были, если бы городская банковская система шла в ногу со временем. Я свято верю в твою способность… встряхнуть это дело.
Мокриц выбросил последнюю карту.
– Я нужен Почтамту… – начал он.
– В настоящий момент – уже нет, и у тебя все зудит от этой мысли, – ответил Витинари. – Рутина не для тебя. Посему я отправляю тебя в отпуск. Господин Грош побудет твоим заместителем, и, хотя он не обладает твоим… размахом, назовем это так, он справится с Почтамтом, я в нем не сомневаюсь.
Витинари встал, подчеркивая этим, что аудиенция подошла к концу.
– Город истекает кровью, господин фон Липвиг, и ты – тромб, который мне нужен. Иди и делай деньги. Выпусти на волю богатства Анк-Морпорка. Госпожа Шик доверила тебе банк. Управляй им как следует.
– Банк принадлежит собаке, если что.
– И какая у нее доверчивая мордочка, – сказал Витинари, направляя Мокрица к выходу. – Не стану далее тебя задерживать. И не забывай: все на благо города.
…Когда Мокриц подошел к банку, там проходил очередной марш протеста. В последнее время их становилось все больше и больше. Странное дело, но всем хотелось жить под деспотичным правлением тирана Витинари. Люди стекались в город, как будто улицы его были вымощены золотом.
Это было отнюдь не золото. Но наплыв приезжих оказывал несомненные последствия. Для начала падало жалованье.
Пикет был направлен против трудоустройства големов, которые безропотно выполняли самую грязную работу, трудились круглые сутки и были такими честными, что платили налоги. Но они не были людьми, и у них светились глаза, а люди относятся к таким вещам настороженно.
Господин Бент, похоже, поджидал за колонной. Мокриц едва успел переступить порог банка с Шалопаем, уютно устроившимся у него под мышкой, а старший кассир был уже тут как тут.
– Персонал крайне обеспокоен, сэр, – сказал он, направляя Мокрица к лестнице. – Я взял на себя смелость сообщить им, что вы выступите перед ними позднее.
Мокриц ловил на себе обеспокоенные взгляды. На глаза попадались и другие мелочи, потому что теперь он смотрел на все отчасти хозяйским взглядом. Да, банк был построен на совесть из дорогих материалов, но если приглядеться, становилось видно, какое все старое и запущенное. Банк напоминал собой ставший вдруг непомерно большим дом несчастной старой вдовы, которая давно не замечает пыли. Латунь потемнела, красный бархат залоснился и местами протерся, мраморный пол сверкал только кое-где…
– Что? – переспросил он. – Ах да. Хорошая мысль. Здесь можно провести уборку?
– Сэр?
– Ковры затоптаны, бархатные веревки размотаны, шторы видали лучшие столетия, а латунь надо хорошенько надраить. Банк должен выглядеть опрятно, господин Бент. Нищему можно дать денег, но разве ты дашь ему в долг?
Глаза Бента поползли на лоб.
– Таково мнение председателя, я правильно понимаю? – спросил он.
– Председателя? Ах да. Шалопай любит, чтобы все было чисто. Не так ли, Шалопай?
Шалопай перестал рычать на господина Бента, чтобы пару раз протявкать.
– Видишь? – сказал Мокриц. – В любой непонятной ситуации – причесывайся и чисти туфли. Народная мудрость. Займись этим, господин Бент.
– Я приложу все силы, сэр, – сказал Бент. – Между тем вас спрашивала молодая женщина. Она отказалась называть свое имя, но уверяла, что вы будете рады ее видеть. Я проводил ее в малый конференц-зал.
– Тебе не пришлось открывать форточку? – спросил Мокриц с надеждой.
– Нет, сэр.
Это исключало Дору Гаю. На смену этой мысли тут же пришла совершенно чудовищная:
– Это кто-то из Шиков?
– Нет, сэр. А Шало… господину председателю уже пора обедать, сэр. Он ест холодную курятину из-за проблем с пищеварением. Мне приказать подавать обед в малый зал?
– Будь так добр. И не мог бы ты мне тоже чего-нибудь сообразить?
– Сообразить, сэр? – Бент выглядел озадаченным. – В смысле решить задачу?
«Ах, он из этих», – догадался Мокриц.
– В смысле найти мне что-нибудь поесть, – перевел он.
– Разумеется, сэр. В апартаментах есть отдельная кухня с личным поваром. Госпожа Шик довольно долго жила здесь. Будет любопытно снова обзавестись распорядителем монетного двора.
– Распорядитель монетного двора, мне нравится, как это звучит, – сказал Мокриц. – А тебе, Шалопай?
Председатель, как по команде, залаял.
– Хм, и последнее, сэр, – сказал Бент. – Вы не могли бы это подписать? – Он указал на стопку бумаг.
– Что это? Надеюсь, это не акты заседаний? Я не занимаюсь актами.
– Это формальности, сэр. Вкратце, от вас требуется расписаться везде от лица господина председателя, и мне рекомендовали, чтобы лапа Шалопая появилась в полях, отмеченных галочками.
– Ему нужно все это читать? – спросил Мокриц.
– Нет, сэр.
– Тогда и я не буду. Это же банк. Ты провел мне экскурсию. Вряд ли у него не хватает колеса. Показывай, где ставить подпись.
– Вот здесь, сэр. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь…

 

Женщина в конференц-зале была бесспорно привлекательной, но поскольку работала она в «Правде», Мокриц не находил в себе сил называть ее дамой. Дамы не цитируют с дьявольской дословностью то, чего ты на самом деле не имел в виду, и не бьют наотмашь неожиданными вопросами. Хотя, если подумать, как раз это дамы делают регулярно, но ей за это платили.
Но нельзя было не признать, что с Сахариссой Резник не соскучишься.
– Сахарисса! Какой сюрприз, которого следовало ожидать! – воскликнул он, заходя в зал.
– Господин фон Липвиг! Рада тебя видеть! – сказала она. – Значит, ты теперь официальное собачье лицо?
В этом смысле не соскучишься. Как при жонглировании ножами. С ней постоянно приходилось ходить на цыпочках. Это держало в тонусе, совсем как физзарядка.
– Уже сочиняешь заголовки, Сахарисса? – спросил Мокриц. – Я всего лишь исполняю условия завещания госпожи Шик.
Он поставил Шалопая на полированный стол, и сам сел в кресло.
– Значит, теперь ты председатель банка?
– Нет, председатель банка – Шалопай, – поправил Мокриц. – Шалопай, гавкни милой барышне с бойким карандашом, только осторожно.
– Гав, – сказал Шалопай.
– Шалопай – председатель банка. – Сахарисса закатила глаза. – Ну конечно. И он твой начальник?
– Да. А я распорядитель монетного двора, кстати.
– Собака и ее хозяин, – проговорила Сахарисса. – Какая прелесть! Наверное, ты можешь читать его мысли благодаря особой у вас с ним мистической связи, соединяющей человека и собаку?
– Сахарисса, даже я не сказал бы лучше.
Они улыбнулись друг другу. Это был только первый раунд. Оба понимали, что только разминаются.
– Тогда, наверное, ты не согласишься с теми, кто считает это последней попыткой госпожи Шик уберечь банк от когтей ее родственников, о которых отзываются как о полных бездарях, которые не в состоянии управлять этим банком и могут только окончательно свести его в могилу? Или ты присоединишься к популярному мнению, что патриций всерьез вознамерился поставить непослушную банковскую систему города на ноги и видит в сложившейся ситуации прекрасную возможность для этого?
– Те, кто считает, те, кто отзывается… кто все эти загадочные люди? – спросил Мокриц, пытаясь повести бровью так же эффектно, как Витинари. – И откуда ты их столько знаешь?
Сахарисса вздохнула:
– И ты не скажешь, что Шалопай просто сподручная марионетка?
– Гав? – отозвалась собака на звук своей клички.
– Я нахожу этот вопрос оскорбительным! – заявил Мокриц. – Он тоже.
– Мокриц, с тобой стало скучно иметь дело. – Сахарисса закрыла блокнот. – Ты говоришь совсем как… банкир.
– Рад, что ты так думаешь.
«Не забываем: то, что блокнот закрыт, еще не значит, что можно расслабляться!»
– Где скачки на диких скакунах? Где вдохновенные речи? Где безумные мечты? – спросила Сахарисса.
– Ну, я велел навести чистоту в холле.
Глаза Сахариссы сузились:
– Уборку в холле? Кто ты такой и куда ты дел Мокрица фон Липвига?
– Да нет же, я серьезно. Нужно навести порядок у себя, прежде чем наводить порядок в экономике, – сказал Мокриц и почувствовал, как его мысли соблазнительно включили вторую скорость. – Я планирую избавиться от всего лишнего. Например, у нас целое хранилище забито совершенно бесполезным металлом. От него придется избавляться.
Сахарисса нахмурилась:
– Ты имеешь в виду золото?
Откуда взялась эта мысль? Теперь нельзя отпираться, иначе она возьмет тебя за горло. Гни свою линию! К тому же приятно видеть ее удивление.
– Да, – сказал он.
– Ты, наверное, шутишь!
Блокнот тут же раскрылся, и у Мокрица развязался язык. Мокриц уже не мог его остановить. Было бы неплохо, если бы он сначала с ним советовался.
Заглушая здравый смысл, он сказал:
– Я абсолютно серьезно! Я порекомендую лорду Витинари продать все золото гномам. Нам оно ни к чему. Это товар, и ничего больше.
– Но что может быть ценнее золота?
– Практически все. Ты, например. Золото – вещь тяжелая. Твой вес в золоте даст совсем немного золота. Разве ты не стоишь большего?
К радости Мокрица, Сахарисса на мгновение смутилась.
– Что ж, в некотором смысле…
– В единственном смысле, который имеет значение, – сказал Мокриц решительно. – В мире полно вещей, которые дороже золота. Но мы роем землю в поисках этой дряни, чтобы спрятать его потом в другую яму. Где тут смысл? Мы что, сороки? Все дело в блеске? Святые небеса, да в картошке ценности больше, чем в золоте!
– Это вряд ли.
– Если ты окажешься на необитаемом острове, что ты предпочтешь, мешок картошки или мешок золота?
– Да, но Анк-Морпорк – не необитаемый остров.
– Следовательно, золото имеет ценность только потому, что мы между собой так решили, верно? Это иллюзия. Но ценность картошки всегда будет равна картошке, где бы мы ни были. Капля масла, щепотка соли, и ты будешь сыт, где бы ты ни был. Зарой золото в землю – и будешь вечно бояться воров. Зарой картофель – и в сезон урожая у тебя будут дивиденды под тысячу процентов.
– Надеюсь, ты не собираешься перевести нас на картофельный стандарт? – съязвила Сахарисса.
Мокриц улыбнулся:
– Нет, этого не будет. Но через несколько дней я начну раздавать деньги. Деньги не любят покоя, знаешь ли. Они любят гулять и заводить новых друзей.
Краешком сознания, пытавшегося поспевать за языком, Мокриц подумал: «Жалко, что я не записываю. Не уверен, что смогу все это запомнить». Но разговоры предыдущего дня наталкивались друг на друга у него в памяти и творили музыку. Мокриц не был уверен, что нашел все ноты, но он уже мог напеть мотив. Оставалось только послушать себя еще немного, чтобы понять, о чем он говорит.
– Говоря «раздавать», ты имеешь в виду…
– Дарить. Отдавать. Честно.
– Как? Зачем?
– Всему свое время!
– Ты смеешься надо мной, Мокриц!
«Нет, я впал в ступор, потому что услышал самого себя, – подумал Мокриц. – Я пока ничего не понимаю, это просто отдельные мысли. Это…»
– Это как с необитаемыми островами, – сказал он. – Наш город – совсем не остров.
– И все?
Мокриц потер лоб:
– Госпожа Резник, госпожа Резник… этим утром я проснулся с единственной мыслью: разобраться с бумажной волокитой на почте, и еще у нас никак не клеится со специальным выпуском специальной двадцатипятипенсовой капустной марки. Помнишь, та, которая прорастает, если ее посадить? Как мне было успеть разработать новый финансовый проект к послеобеденному чаю?
– Да, но…
– Дай мне времени хотя бы до завтрака.
Она это записала. Потом спрятала блокнот в сумку.
– Это обещает быть интересным, – сказала Сахарисса, и Мокриц подумал: «Не доверяй ей даже тогда, когда блокнот уже спрятан. У нее хорошая память».
– Откровенно говоря, я считаю, что это мой шанс сделать что-то важное и значительное для города, заменившего мне родной дом, – сказал Мокриц своим честным голосом.
– Это твой честный голос, – заметила Сахарисса.
– Потому что я говорю честно, – ответил он.
– Но раз уж ты сам затронул эту тему, Мокриц, что ты делал по жизни до того, как жители Анк-Морпорка встретили тебя с распростертыми карманами?
– Оставался в живых, – ответил Мокриц. – В Убервальде разрушалась старая империя. В порядке вещей было свергать правительство дважды еще до завтрака. Я работал где придется, чтобы заработать на жизнь. Ты, наверное, хотела сказать «объятиями», – добавил он.
– И попав к нам, ты произвел такое впечатление на богов, что они показали тебе клад, чтобы ты мог восстановить Почтамт.
– Я отношусь к этому с большим смирением, – сказал Мокриц, пытаясь соответствовать.
– Ага, а божественное золото было все в старых монетах из равнинных городов…
– Знаешь, я и сам об этом иногда думаю долгими бессонными ночами, – сказал Мокриц. – И я пришел к выводу, что боги в своей мудрости решили, что дар должен быть легок в применении.
«Я так долго могу продолжать, – думал Мокриц, – а ты пытаешься играть в покер без карт. Подозревай все, что хочешь, но я вернул те деньги! Ну да, сначала я их украл, но то, что я их все же вернул, должно считаться, правда? С чистого листа, так? Ну, или с чуть заляпанного».
Дверь медленно приоткрылась, и в комнату протиснулась юная нервная особа с тарелкой холодного куриного мяса. Она поставила тарелку перед Шалопаем, и тот просиял.
– Извини, может, ты хочешь кофе? – спросил Мокриц, когда девушка направилась к выходу.
Сахарисса встала.
– Спасибо, не стоит. У меня сроки горят. Уверена, мы еще скоро побеседуем, господин фон Липвиг.
– Не сомневаюсь, госпожа Резник.
Она подошла к нему и тихо спросила:
– Ты знаешь эту девушку?
– Нет, я почти ни с кем еще не знаком.
– Так ты не знаешь, можно ли ей доверять?
– Доверять?
Сахарисса вздохнула:
– Это совсем на тебя не похоже, Мокриц. Она только что принесла еду самой ценной собаке в мире. Которую некоторые хотят видеть мертвой.
– С какой стати… – начал Мокриц. Они повернулись к Шалопаю, который уже вылизывал пустую тарелку, гоняя ее мордочкой по столу, и одобрительно причмокивал.
– Э… я не буду тебя провожать, ладно? – сказал Мокриц и бросился к скользящей тарелке.
– Если будешь сомневаться, сунь пальцы ему в горло! – сказала из дверей Сахарисса с каким-то неуместным, по мнению Мокрица, весельем.
Он подхватил собаку и выбежал за девушкой. Она вела в узкий и невыразительный коридор, который упирался в зеленую дверь. Оттуда доносились голоса.
Мокриц ворвался в дверь.
За ней оказалась опрятная маленькая кухня, и там его взгляду предстало зрелище. Девушка была приперта к столу, а бородатый мужчина в белой одежде размахивал огромным ножом. Увидев его, они удивились.
– Что здесь происходит? – закричал Мокриц.
– Э, э… ты только что ворвался и закричал? – сказала девушка. – Что-то не так? Я всегда подаю Шалопаю закуски примерно в это время.
– А я готовлю главное блюдо, – сказал бородач и опустил нож на блюдо с потрохами. – Куриные шейки, фаршированные потрошками, и его любимый ирисковый пудинг на десерт. А кто спрашивает?
– Я… его хозяин, – ответил Мокриц со всей надменностью, которую смог наскрести.
Повар снял белый колпак.
– Виноват, господин, ну конечно. Золотой костюм, все дела. Это Пегги, дочка моя, а я – Эймсбери.
Мокриц немного взял себя в руки.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я просто волновался, что кто-то может попытаться отравить Шалопая…
– Мы как раз об этом и говорили, – сказал Эймсбери. – Я подумал, что… Минуточку, ты же не меня имеешь в виду?
– Нет, нет, конечно же, нет! – ответил Мокриц человеку, державшему в руках нож.
– Ну, тогда ладно, – смягчился Эймсбери. – Ты здесь новенький, господин, откуда тебе знать. А вот Космо однажды ударил Шалопая!
– Этот кого угодно отравить может, – сказала Пегги.
– Но я каждый день хожу на рынок, господин, и лично покупаю еду для песика. Продукты хранятся в холодильной комнате внизу, и у меня у одного есть ключ.
Мокриц вздохнул свободнее.
– А не мог бы ты сообразить мне омлет, если нетрудно? – попросил он.
Повар занервничал.
– Это из яиц, да? – спросил он в панике. – Как-то никогда не приходилось их готовить, господин. Пес ест одно сырое яйцо с говяжьим тартаром по пятницам, и госпожа Шик выпивала по два сырых яйца с джином и апельсиновым соком каждое утро, вот и все мое знакомство с яйцами. У меня тут свиная голова маринуется, если тебе интересно. Есть языки, сердечки, мозги, баранья голова, превосходный подгрудок, печенка, селезенка, ушки, щечки, почки, мочки…
В детстве Мокрицу на стол подавали многое из этого перечня. Идеальная пища, если вы хотите научить своего ребенка бессовестному вранью, ловкости рук и искусству отвода глаз. Мокриц, разумеется, всегда прятал невнятные склизкие мясные кусочки под овощами, однажды соорудив картошку в двенадцать дюймов высотой.
Мокрица озарило.
– И часто ты готовил для госпожи Шик? – спросил он.
– Нет, господин. Она сидела на диете из джина, овощного супа, утреннего тоника и…
– …джина, – твердо закончила Пегги.
– Выходит, ты собачий повар?
– Я предпочитаю «псовый». Ты случайно не читал мою книгу? «Готовим с мозгами»? – спросил Эймсбери без особой надежды, и был прав.
– Необычный выбор специализации, – сказал Мокриц.
– Это позволяет мне… так оно безопаснее… короче, по правде сказать, господин, у меня аллергия. – Повар вздохнул. – Пегги, покажи ему.
Девушка кивнула и вытащила потрепанную карточку из кармашка.
– Пожалуйста, не произноси вслух. – Она протянула ему карточку.
Мокриц взглянул.
– А без этого в кулинарном деле никуда, – сокрушался Эймсбери.
Момент был не самый удачный, ох не самый. Но если у тебя не вызывает интерес человеческая натура, значит, нет в тебе души обманщика.
– У тебя аллергия на ч… на это? – спросил он, вовремя поправившись.
– Нет, господин. На слово. Я выношу само растение, могу даже съесть, но вот слово…
Мокриц снова посмотрел на карточку и грустно покачал головой.
– Так что пришлось мне поставить крест на ресторанном деле.
– Понимаю. А как тебе слово… «чёс»?
– Да, господин, вижу, к чему ты клонишь, я уже это проходил. Чёс ног, чист, но… никакого эффекта.
– Значит, только «чеснок»… ох, я не…
Эймсбери застыл с отрешенным выражением лица.
– О, боги, мне так жаль, честное слово, я не нарочно… – начал Мокриц.
– Знаю, – сказала Пегги устало. – Слово так и просится наружу, да? Он постоит так пятнадцать секунд, потом метнет нож прямо перед собой, секунды четыре поговорит на беглом щеботанском и придет в норму. Вот. – Она всучила Мокрицу миску с большим коричневым комком. – Ты иди, вот тебе ирисовый пудинг для Шалопая, а я спрячусь в кладовке. Я привыкшая. И омлет я тебе тоже сделаю. – Она вытолкнула Мокрица за дверь и закрыла за ним на замок.
Он поставил миску на пол, и внимание Шалопая было поглощено окончательно и бесповоротно.
Наблюдать за тем, как собака пытается прожевать кусок ириски, – воистину царское развлечение. Смешанное происхождение Шалопая наградило его поразительными жевательными способностями, которые не могли не приводить в восторг. Он радостно катался по полу, корча рожи, как резиновая горгулья в стиральной машинке.
Прошло несколько секунд, и Мокриц отчетливо услышал, как в дверь вонзился нож, и следом раздался крик: «Nom d’une bouilloire! Pourquoi est-ce que je suis hardiment ri sous cape à part les dieux?»
В дверь кабинета постучали. Не дожидаясь ответа, вошел господин Бент. Он нес большую круглую коробку.
– Ваши апартаменты готовы, распорядитель, – объявил он. – Точнее, апартаменты Шалопая.
– Апартаменты?
– Да. Председательские апартаменты.
– Ах вот оно что. Сон без отрыва от производства, так сказать?
– Совершенно верно. Господин Кривс был столь любезен и передал мне копию условий завещания. Председатель обязан по ночам спать в банке…
– Но меня абсолютно устраивает моя квартира на…
– Кхм. Таковы условия, сэр, – сказал Бент. – Вы можете спать на кровати, разумеется, – добавил он благодушно. – Шалопай будет спать в лотке для бумаг. Он в нем родился, если хотите знать.
– Мне придется торчать здесь взаперти каждую ночь?
Но когда Мокриц увидел апартаменты, перспектива перестала казаться ему такой мучительной. Ему пришлось открыть четыре разные двери, пока он не нашел спальню. Помимо нее там были столовая, гардеробная, ванная, отдельная уборная со смывом, гостевая спальня, приемная, а также небольшой личный кабинет. В хозяйской спальне стояла огромная дубовая кровать с узорчатым балдахином, и Мокриц влюбился в нее с первого взгляда. Он прилег, чтобы оценить ее по достоинству. Кровать была такой мягкой, как будто он лежал в большой теплой луже…
Мокриц подскочил как ужаленный.
– Госпожа Шик… – вымолвил он в панике.
– Она умерла за своим столом, распорядитель, – утешил его Бент и развязал веревочку на круглой коробке. – Мы поставили новое кресло. Похороны завтра. Кладбище Мелких богов, в полдень, родственников пускают только по приглашениям.
– Мелких богов? Не слишком ли непритязательно для Шик?
– Насколько мне известно, предки госпожи Шик похоронены именно там. Однажды в минуту откровения она поведала мне, что ни за какие коврижки не проведет с Шиками всю оставшуюся вечность, – послышался шелест бумаги, и Бент добавил: – Ваш головной убор, сэр.
– Какой еще убор?
– Форма распорядителя монетного двора. – Бент протянул ему шляпу.
Это был черный цилиндр. Некогда он был блестящим. Теперь он был вытертым. У старых бродяг встречались шляпы поновее.
Цилиндр мог выглядеть как стопка монет или корона с драгоценными инкрустациями, изображающими многовековую историю финансовых преступлений и денежного обращения, начиная с козявок, ракушек и коров и заканчивая золотом. Он мог бы сообщать что-то о магии денег. Он мог бы отлично смотреться.
Черный цилиндр. Никакой индивидуальности. Ноль.
– Господин Бент, можно ли послать кого-нибудь на Почтамт, чтобы доставили сюда мои вещи? – спросил Мокриц, мрачно разглядывая эту развалину.
– Конечно, распорядитель.
– Господина фон Липвига вполне достаточно, спасибо.
– Да, сэр. Конечно.
Мокриц уселся за огромный стол и любовно провел руками по потертой зеленой коже.
Витинари был прав, разрази его гром. Почтамт сделал его осмотрительным и осторожным. Закончились испытания, закончился задор.
Вдали послышались раскаты грома, и над предвечерним солнцем нависли иссиня-черные тучи. С равнин подступала долгая и сильная ночная гроза. Если верить «Правде», в последнее время дождливыми ночами уровень преступности поднимался. Причиной якобы было то, что вервольфу Стражи под дождем было сложнее идти по следу.
Немного погодя Пегги принесла Мокрицу омлет, в котором не было ни намека на слово «чеснок». А вскоре появилась и Глэдис со всем его гардеробом, который весь, включая дверцы, помещался у нее под мышкой. Эхо отскакивало от стен и потолка, когда она протопала по ковру и сбросила шкаф прямо посреди большой спальни.
Мокриц хотел пойти за ней, но она в ужасе подняла огромную ладонь.
– Нет, Господин Фон Липвиг! Сначала Я Выйду!
Она протиснулась мимо него в коридор.
– Как Неудобно Могло Получиться, – сказала она.
Мокриц подождал, не разовьет ли она эту мысль, и уточнил сам:
– А это почему?
– Мужчина Не Должен Находиться В Спальне Наедине С Незамужними Девицами, – сказала голем с непоколебимой твердостью.
– Э, сколько тебе лет, Глэдис? – спросил Мокриц осторожно.
– Одна Тысяча Пятьдесят Четыре, Господин Фон Липвиг.
– Ага, ясно. И ты сделана из глины. То есть все мы в каком-то роде сделаны из глины, но, будучи големом, ты, как бы это сказать… совсем сделана из глины…
– Да, Господин Фон Липвиг, Но Я Не Замужем.
Мокриц застонал.
– Глэдис, что наши девочки дали тебе почитать на этот раз? – спросил он.
– «Благоразумные Советы Для Юных Девиц» Леди Дейрдре Вагон, – ответила Глэдис. – Очень Познавательно. Там О Приличиях. – Она выудила тоненькую, низкопробного вида книжицу из бездонного кармана своего платья.
Мокриц вздохнул. Это была одна из тех старомодных книг о правилах хорошего тона, в которых рассказывалось про «десять вещей, которых не нужно делать с зонтиком».
– Понятно, – сказал он.
Он не знал, как это объяснить. Хуже того, он не знал, что собирается объяснять. Големы были… големами. Большие комья глины с вложенным в них огоньком жизни. Одежда? Зачем? Даже големы мужского пола на Почтамте были лишь слегка подкрашены синей и золотой краской, чтобы выглядеть по уставу… Стоп, теперь и он это подхватил! Нет у големов никакого мужского пола! Големы есть големы, и они тысячелетиями охотно оставались просто големами! А теперь они оказались в современном Анк-Морпорке, где были перемешаны всевозможные расы, люди и мысли, и удивительное дело, что они могли впитать из этой смеси.
Глэдис молча затопала по коридору, развернулась и неподвижно застыла. Огонь в ее глазах померк до тускло-красного. Вот и все. Она решила остаться.
У себя в лотке храпел Шалопай.
Мокриц достал половину расписки, которую оставил ему Космо.
«Необитаемый остров. Необитаемый остров. Да, лучше всего я соображаю в критический момент, но что именно я имел в виду?»
На необитаемом острове золото ничего не стоит. Еда помогает пережить времена без золота лучше, чем золото помогает во времена без еды. По большому счету, золото ничего не стоит даже на золотом руднике. Кирка – вот средство обращения на руднике.
Хм. Мокриц разглядывал бумажку. Что здесь есть, что позволяет ей стоить десять тысяч? Печать и подпись Космо, вот что. Все знают, что слово он сдержит. Уж в том, что касается денег, сдержит, мерзавец.
Банки пользуются этим постоянно, рассуждал Мокриц. Любой банк на Равнинах обналичит такой вексель, оставив себе комиссию, разумеется, потому что банки всегда обдерут тебя как липку. И все же это проще, чем таскать за собой мешки монет. Конечно, Мокрицу тоже придется его подписать, иначе это будет необеспеченный вексель.
Короче, если бы вместо имени там стоял пропуск, этим векселем мог бы воспользоваться любой желающий.
Необитаемый остров, необитаемый остров… На необитаемом острове мешок овощей стоит дороже золота, в городе золото стоит дороже овощей.
Получается какое-то уравнение. В чем ценность?
Он искал.
Она в самом городе. Город говорит: в обмен на золото ты можешь получить это и вон то. Город – фокусник, алхимик наоборот, он превращает бесполезное золото… во все остальное.
Сколько стоит Анк-Морпорк? Сложите все это вместе! Здания, улицы, людей, ремесла, музеи, гильдии, законы, библиотеки… Миллиарды? Нет. Никаких денег не хватит.
Город был одним сплошным золотым слитком. Что требуется, чтобы обеспечить валюту? Нужен только город. Город говорит, что доллар стоит доллар.
Это была иллюзия, но Мокрицу хорошо удавалось продавать иллюзии. И если всучить ее достаточному количеству человек, никто не рискнет снимать розовые очки.
На столе есть чернильная подушечка и два каучуковых штампа с изображениями городского герба и банковской печати. Но Мокриц видит золотой ореол даже вокруг таких простых предметов. Они чего-то стоят.
– Шалопай, – позвал Мокриц. Пес с выжидающим видом сел в лотке.
Мокриц засучил рукава и размял пальцы.
– Будем делать деньги, господин председатель? – спросил он.
Председатель выразил свое безусловное согласие одним «гав!».
«Предъявителю сего уплатить сумму размером в один доллар», – написал Мокриц на хрустящем банковском бланке.
Он проштамповал бланк обеими печатями и критически осмотрел результат. Чего-то недоставало. Людям нужна красивая картинка. Люди любят смотреть.
Недоставало… солидности, которую воплощал банк. Никто не станет устраивать банк в деревянной хижине.
Хм.
Ах да. Ведь все ради города, так? Внизу крупными витиеватыми буквами Мокриц приписал:
AD URBEM PERTINET
И, поразмыслив, буквами помельче:
Promitto fore ut possessori postulanti nummum unum solvem, an apte satisfaciam.
Подписал Мокриц фон Липвиг
по доверенности Председателя.
– Очень извиняюсь, господин председатель, – сказал он и подхватил собаку. Секундным делом было прижать переднюю лапу Шалопая к влажной подушечке и оставить аккуратный маленький отпечаток рядом со своей подписью.
Мокриц повторил процедуру еще с десяток раз, засунул пять готовых банкнот под пресс-папье, а оставшиеся новые деньги взял с собой, когда повел председателя на прогулку.

 

Космо Шик буравил взглядом свое отражение. Иногда перед зеркалом у него получалось все правильно три-четыре раза подряд, но потом – увы, увы – он пробовал это на людях, и те, кому не хватало ума промолчать, спрашивали: «Тебе что-то в глаз попало?»
Он даже изготовил на заказ прибор с механическим заводом, который методично подтягивал одну бровь. Он отравил инженера прямо на месте, когда пришел за товаром, и беседовал с ним в его вонючей тесной мастерской, пока яд не подействовал. Ему было около восьмидесяти, а Космо был очень осмотрителен, так что Стража даже не обратила внимания. Да и потом, в таком возрасте разве можно считать это убийством? Скорее одолжение. И ясное дело, он не мог рисковать, чтобы старик проболтался на радостях, когда Космо станет патрицием.
Задним числом он подумал, что нужно было подождать и убедиться, исправен ли тренажер. Он успел поставить себе огромный фингал, прежде чем решился подправить настройки.
Как у Витинари это получается? Космо не сомневался, что именно это обеспечило ему кресло патриция. Пара таинственных убийств тоже пошли на пользу, не без этого, но то, как Витинари поднимал бровь, помогало ему оставаться у власти.
Космо долгое время изучал Витинари. На банкетах это было просто. К тому же он собирал вырезки с Витинари из «Правды». В чем заключался секрет этого могущественного и неуязвимого человека? Как он мог его разгадать?
Но однажды Космо прочел в какой-то книге: «Если ты хочешь понять человека, пройди милю в его сапогах».
И тогда ему пришла в голову великолепная мысль…
Он блаженно вздохнул и стянул черную перчатку.
Само собой, он обучался в школе при Гильдии Убийц. Это было обычное пристанище для юношей определенного сословия и происхождения. Он выжил там и избрал своей специальностью яды, потому что слышал, что их изучал Витинари, но ему было скучно. Все в Гильдии стало таким прилизанным. Там так зациклились на своих нелепых представлениях о чести и элегантности, что, кажется, стали забывать, чем должны заниматься настоящие убийцы…
Перчатка соскользнула с руки, и – вот оно…
О да…
Досихпор справился блестяще.
Космо уставился на диковинную вещицу, подставляя руку под свет. Стиксий странно вел себя на свету: иногда он отсвечивал серебряным, иногда масляно-желтым, а иногда оставался бескомпромиссно-черным. И он был теплым, даже сейчас. А под прямыми солнечными лучами нагревался, как печка. Этот металл был предназначен для тех, кто живет в тени…
Кольцо Витинари. Печатка Витинари. Маленькая, но такая могущественная вещь. На нем совершенно отсутствовали украшения, если не считать картуша, внутри которого была высечена одна-единственная буква:
V
Оставалось только гадать, на какие меры пришлось пойти его секретарю, чтобы добыть его. Он сделал точную копию, «реверсивный дизайн», что бы это ни значило, по слепкам с восковых печатей, которые столь внушительно штемпелевал Витинари. Имели место взятки (крупные), и намеки на срочные встречи, и осторожные передачи, и внесенные в последний момент изменения, чтобы копия получилась идентичной…
И вот настоящее кольцо было у него на пальце. И оно крепко там сидело, надо сказать. С точки зрения Космо, у Витинари были слишком тонкие пальцы для мужчины, и натянуть кольцо на костяшку оказалось очень нелегко. Досихпор заикнулся о подгонке, по глупости своей не понимая, что это все испортило бы. Магия – а Витинари, уж конечно, обладал ею – вся вытечет. Кольцо перестанет быть совсем настоящим.
Да, на протяжении нескольких дней боль была адская, но сейчас он парил в чистом синем небе, не замечая ее.
Космо считал себя неглупым человеком. Он бы сразу догадался, если бы его секретарь попытался подсунуть ему какую-то обыкновенную подделку. Разряд, простреливший его руку, когда он надел кольцо – ладно, натянул кольцо, – не оставил сомнений в его подлинности. Космо сразу почувствовал, что начинает мыслить быстрее и острее.
Он провел указательным пальцем по глубоко врезанной литере и поднял взгляд на Стукпо… Досихпора.
– Ты чем-то обеспокоен, Досихпор? – спросил он благосклонно.
– Ваш палец так побелел, сэр, что почти посинел. Вам точно не больно?
– Нисколько. Я чувствую, что… все под контролем. В последнее время ты вечно… встревожен, Досихпор. Ты здоров?
– Я… в порядке, сэр, – ответил Досихпор.
– Ты должен понимать, что я отправил с тобой господина Кренберри из самых лучших побуждений, – сказал Космо. – Морпет проговорился бы рано или поздно, сколько бы ты ни заплатил.
– Но паренек из шляпной мастерской…
– Был в точно такой же ситуации. И это был честный поединок. Не так ли, господин Кренберри?
Лоснящаяся лысая голова господина Кренберри оторвалась от чтения.
– Да, господин. Он был вооружен.
– Но… – начал Досихпор.
– Да? – невозмутимо спросил Космо.
– Э… ничего, сэр. Вы правы, конечно.
Вооружен маленьким ножиком и пьян. Досихпор задумался, сколько у него было шансов против профессионального убийцы.
– Я прав, не так ли? – сказал Космо дружелюбно. – А ты безукоризненно справляешься со своими обязанностями. Как и Кренберри. Думаю, скоро у меня будет для вас еще одно задание. Теперь ступайте и можете поужинать.
Когда Досихпор открыл дверь, Кренберри бросил взгляд на Космо, который едва заметно покачал головой. К несчастью для Досихпора, у него было прекрасное периферийное зрение.
«Он все узнает, он все узнает, он все узнааеееттт!!! – мысленно стонал он, идя по коридору. – Это чертово кольцо, вот что это! И не моя вина, что у Витинари тонкие пальцы! Он бы почуял неладное, если бы кольцо пришлось впору! Почему он не разрешил мне подогнать его? Ха, да если бы я это сделал, он послал бы Кренберри избавиться от ювелира! Я знаю, он пошлет его и за мной, знаю!»
Досихпор боялся Кренберри. Он мало говорил и скромно одевался. А когда Космо не нуждался в его услугах, он целыми днями сидел и читал книги. Это огорчало Досихпора. Будь он безграмотным громилой, ситуация была бы, как ни парадоксально, лучше… понятнее. Еще у Кренберри, кажется, вовсе не росли волосы на теле, и в солнечную погоду блеск его затылка мог ослепить.
А все началось со лжи. Почему Космо поверил ему? Потому что был безумцем. Но, к сожалению, лишь периодически. Он был вроде как сумасшедшим на полставки. У него были эти… идеи про лорда Витинари.
Досихпор не сразу это заметил, он только удивлялся, почему Космо такое внимание обратил на его рост, когда он устраивался на службу. Потом Досихпор сказал, что служил во дворце, и был немедленно нанят.
Вот в чем заключалась его ложь, и ни в чем ином, хотя Досихпор предпочитал относиться к этому, как к неудачному сопряжению двух правд.
Досихпор действительно некоторое время работал при дворце, но Космо покуда не выяснил, что служил он в качестве садовника. А до того он действительно занимал мелкий секретарский пост в Гильдии Оружейников и поэтому смог с уверенностью сказать: «Я занимал мелкий секретарский пост и работал во дворце». Эту фразу лорд Витинари, как ему казалось, исследовал бы тщательнее, чем пришедший в восторг Космо. И вот теперь он был советником очень важного и умного человека и опирался на все слухи, которые только мог припомнить, а в минуты отчаяния и сочинить. И ему сходило это с рук. В повседневных делах Космо был находчив, беспощаден и хваток, но как только дело касалось Витинари, он становился доверчив, как дитя.
Досихпор замечал, что босс периодически называет его именем секретаря патриция, но он получал пятьдесят долларов в месяц и пансион, а за такие деньги он отзовется даже на Маргаритку. А если не на Маргаритку, то на Клайва уж точно.
А потом начался кошмар, и, как часто бывает в кошмарах, самые обыкновенные вещи стали обретать зловещее значение.
Космо потребовал достать старые сапоги Витинари.
Та еще задачка. Досихпор никогда не бывал в самом дворце, но той ночью он проник в дворцовые угодья, перебравшись через забор у старых садовых ворот, встретился со своим старым приятелем, который не спал, потому что следил за отоплением в теплице, пообщался с ним, а на следующую ночь получил пару старых, но приличных черных сапог восьмого размера и подсказку от чистильщика, что его светлость снашивал левый каблук чуть сильнее, чем правый.
Досихпор не видел никакой разницы между представленными сапогами, и никто прямым текстом не утверждал, что они принадлежали лично Витинари. Поношенную, но еще пригодную обувь обычно доносило волнами барской милости с верхних этажей до комнат обслуги, так что если это и не были сапоги самого патриция, то по меньшей мере они почти наверняка хоть раз да стояли в одной с ним комнате.
Досихпор заплатил за них десять долларов и целый вечер стаптывал левый каблук так, чтобы это стало заметно. Космо не моргнув глазом заплатил ему пятьдесят, но зажмурился, как только примерил сапоги.
– Если хочешь понять человека, пройди милю в его сапогах, – сказал он, ковыляя по кабинету. Какую пользу смогут принести ему сапоги, если они принадлежали просто кому-то из прислуги, Досихпор не знал, но полчаса спустя Космо потребовал таз холодной воды с успокаивающими травами, и больше сапог никто не видел.
Потом была черная шапочка. Единственная удача Досихпора в этой эпопее. Она даже была настоящей. Можно было уверенно предположить, что Витинари заказывал их у Болтера в Гостевых Рядах, и Досихпор сперва понаблюдал за мастерской, зашел, когда старшие партнеры отправились обедать, пообщался с бедным юношей, который управлялся с отпаривающими и растягивающими машинами в заднем помещении, и выяснил, что одну из шапочек как раз послали к ним на чистку. Досихпор ушел оттуда с нечищеным головным убором, сделав юношу далеко не таким бедным и дав ему указание постирать и вернуть во дворец новую шапочку.
Космо был окрылен и хотел знать все подробности.
На следующий день оказалось, что небедный юноша провел вечер в кабаке и погиб в пьяной драке где-то около полуночи, оставшись без денег и без дыхания. Комната Досихпора была рядом с комнатой Кренберри. Задним числом Досихпор вспомнил, что его сосед вернулся поздно той ночью.
И вот теперь – перстень. Досихпор сказал, что может сделать копию и использовать свои знакомства во дворце – очень затратные знакомства, – чтобы подменить ею настоящий перстень. Заплатили ему пять тысяч долларов.
Пять тысяч долларов!
Босс был вне себя от счастья. Вне себя и не в себе. Он получил поддельное кольцо, но клялся, что в нем течет дух Витинари. Может, так оно и было, потому что Кренберри тоже ввели в действие. Досихпор слишком поздно понял, что если однажды ты окажешься втянут в небольшое увлечение Космо, то рано или поздно умрешь.
Он добежал до своей комнаты, влетел в нее и запер за собой дверь. Прислонился к ней. Нужно было бежать, прямо сейчас. Его сбережений хватит на дальнюю дорогу. Но пока он собирался с мыслями, страх немного поутих.
Мысли твердили ему: успокойся, успокойся. Стража еще не стучалась в двери. Кренберри был профессионалом, а хозяин умел быть щедрым.
Тогда… что мешает ему провернуть последний фокус? Заработать настоящие деньги! Что бы такого ему «раздобыть», чтобы хозяин выложил еще пять тысяч?
Что-нибудь простое, но впечатляющее, вот что нужно, и когда он узнает правду – если вообще узнает, – Досихпор будет уже на другом конце континента, под новым именем, загорелый до неузнаваемости.
Да… есть одна вещь…

 

Солнце было жарким, и гномам было жарко. Они были горными гномами и чувствовали себя неуютно под открытым небом.
И зачем они были здесь? Король хотел знать, вдруг из ямы, которую копали големы для сумасшедшей курящей женщины, извлекут что-то ценное, но гномам было запрещено спускаться внутрь, потому что это нарушение границ владения. Так что они сидели в теньке и обливались потом, а сумасшедшая курящая женщина, которая дымила без остановки, примерно раз в день подходила и раскладывала перед ними на неотесанном походном столе всякие… штуки. У штук имелось между собой кое-что общее: они были скучны.
Здесь было нечего добывать, все это знали. Пустые пески и ил, сколько ни копай. Ни капли свежей воды. Те растения, которые здесь выживали, накапливали зимнюю дождевую воду в набухших, полых корнях или перебивались влагой морских туманов. Здесь не было ничего интересного, и то, что вынималось из глубокой, отвесной шахты, доказывало это и повергало в уныние.
Здесь находили останки древних кораблей, а временами – останки древних матросов. Нашлись две монеты, серебряная и золотая, которые оказались не такими скучными, и были правомерно конфискованы. Находились глиняные черепки, осколки статуи, которые собирали, как мозаику, кусок чугунного котла, якорь с несколькими звеньями цепи.
Гномам, сидящим в тени, было ясно, что сюда попадали только предметы, занесенные с моря. Но нельзя было забывать: в вопросах торговли и золота никогда не доверяй тому, кто смотрит поверх твоего шлема.
А еще тут были големы. Гномы ненавидели големов, потому что те передвигались бесшумно, несмотря на весь свой вес, и походили на троллей. Они постоянно прибывали и удалялись, невесть откуда тащили доски и спускались во мрак…
Однажды големы повалили из шахты, последовал долгий разговор, и курящая женщина направилась к наблюдателям. Они смотрели на нее нервно, как бойцы смотрят на приближение самоуверенного штатского, зная, что нельзя его убивать.
На ломаном гномьем женщина сообщила им, что туннель обвалился, и она уезжает. Все раскопанные ими предметы, сказала она, пусть подарят королю. И ушла, уводя с собой окаянных големов.
Это было на прошлой неделе. С тех пор туннель окончательно обрушился, и все занесло песком.
…Деньги сами заботились о себе. Они плыли по течению веков, погребенные среди бумаг, спрятанные за спинами законников, вычищенные, вложенные, изъятые, превращенные, отмытые, высушенные, выглаженные и отполированные, убереженные от вреда и налогов, а в первую очередь от самих Шиков. Они знали своих отпрысков – они ведь сами взрастили их, – поэтому к деньгам они приставляли охрану в виде попечителей, управляющих и контрактов, выдавая следующему поколению лишь строго отмеренное количество, достаточное для поддержания образа жизни, с которым ассоциировалась их фамилия, и оставляя излишки, чтобы потомки не отказали себе в удовольствии поучаствовать в семейной традиции и устроить между собой дрязги.
Они съезжались теперь, все ветви семейства, а нередко и отдельные члены семьи, со своими личными законниками и телохранителями, далеко не каждого удостаивая приветствием, чтобы ненароком не улыбнуться тому, с кем они в данный момент судились. Говорили, что в родственном смысле Шики ладили между собой, как кошки в мешке. Космо наблюдал за ними на похоронах, все они наблюдали друг за другом и, совсем как кошки, ожидали, кто нападет первым. Но тем не менее это было бы весьма достойное собрание, если бы придурковатый племянник, которому старая карга разрешила жить в подвале, не заявился в замызганном белом халате и желтой дождевой шляпе. Он не умолкал ни на минуту и совершенно испортил церемонию.
Но похороны закончились, и Шики приступили к своему обычному для такого повода занятию: они говорили о деньгах.
Шиков нельзя было усадить вокруг стола. Космо расставил небольшие столики таким образом, который, насколько ему было известно, отражал текущее положение альянсов и мелких братских междоусобиц, но родственники много раз пересаживались, ерзали и грозили судом, прежде чем наконец устроиться. За их спинами выстроились ряды бдительных законников, зарабатывавших по доллару каждые четыре секунды.
Космо вспомнил, что у Витинари из родственников была одна только тетушка. Вот повезло. Когда он станет Витинари, придется позаботиться о расправе.
– Дамы и господа, – сказал он, когда шипение и брань стихли. – Я счастлив видеть, что вы все собрались здесь сегодня…
– Ложь!
– Тебя в особенности, Пуччи, – сказал Космо, улыбаясь своей сестре. У Витинари не было и такой сестры, как Пуччи. Ни у кого не было, Космо мог побиться об заклад. Она была монстром в более или менее человечьем обличье.
– У тебя до сих пор что-то не так с бровями, между прочим, – сказала Пуччи. Она сидела одна за отдельным столом, ее голос звучал как пила, напоровшаяся на гвоздь, с добавочной ноткой противотуманной сирены, и ее всегда называли «первой красавицей», что лишний раз доказывало, сколько у Шиков денег. Раздели ее надвое, и хватило бы на двух красавиц, впрочем, не самых первых. Говорили, что отвергнутые ею мужчины от горя сигали с мостов, правда единственной, кто так говорил, была сама Пуччи.
– Уверен, все вы в курсе… – начал Космо.
– …что благодаря полной некомпетентности твоих родственников ты потерял наш банк!
Это послышалось из угла залы и вызвало хор всеобщего возмущения.
– Все мы здесь Шики, Жозефина, – сказал он строго. – Некоторые даже ими родились.
Это не сработало. А должно было. У Витинари бы сработало, Космо не сомневался. Но сейчас собравшиеся только рассердились. Несогласное ворчание стало громче.
– От некоторых из нас больше толку! – огрызнулась Жозефина. На ней было ожерелье из изумрудов, которые отбрасывали зеленоватый отсвет на ее лицо. Эффект впечатлял.
При всякой возможности Шики женились на дальних родственницах, но в каждом поколении, как правило, случалось несколько браков на стороне, чтобы избежать неприятностей вроде трехпалых отпрысков. Женщины находили красивых мужей, которые делали все, что им скажут, а мужчины находили жен, которые со сказочным успехом перенимали обидчивость и вспыльчивость ощипанной обезьяны – отличительные черты истинных Шиков.
Жозефина села на место с ядовитым удовольствием в глазах, когда ее слова были встречены одобрением, и вышла на бис:
– И что ты намерен предпринять по поводу этой непростительной ситуации? Ваша сторона поставила какого-то фигляра во главе нашего банка! Опять!
Пуччи развернулась в ее сторону:
– Как смеешь ты так отзываться об отце!
– И как смеешь ты так отзываться о Шалопае! – сказал Космо.
У Витинари бы такое сработало, он был в этом уверен. Витинари выставил бы Жозефину на посмешище и поднял свой авторитет среди присутствующих. У Витинари, который умел вздергивать бровь идеальной дугой, вышло бы именно так.
– Что? Что? О чем ты говоришь? – спросила Жозефина. – Не глупи, мальчик! Я говорю об этом вашем фон Липвиге! Он же почтальон, ради всего святого! Почему ты не предложил ему денег?
– Я предлагал, – ответил Космо и мысленно добавил: «Я припомню тебе это “мальчик”, кислая ты старая кошелка. Когда мои брови будут мне подчиняться, посмотрим, что ты тогда запоешь!»
– И?
– Он не заинтересован в деньгах.
– Чушь!
– А что там с шавкой? – послышался старый голос. – Что будет, если она, упаси боги, преставится?
– Банк перейдет к нам, тетя Бережена, – ответил Космо крошечной старушке в черных кружевах, чьи руки были заняты вышивкой.
– Вне зависимости от того, как она преставится? – уточнила Бережена Шик, усердно орудуя иголкой. – Животное всегда можно отравить.
С отчетливым свистящим звуком законник тети Бережены поднялся со своего места и заявил:
– Моя клиентка желает прояснить, что она подразумевала исключительно общедоступность смертоносных препаратов, и сказанное не должно рассматриваться как подстрекание к какому-либо противозаконному виду деятельности.
Отработав гонорар, он сел.
– Увы, Стража вцепится в нас, как в дешевые кольчуги на базаре, – сказал Космо.
– Стражники в нашем банке? Да просто указать им на дверь!
– Времена уже не те, тетушка. Теперь так нельзя делать.
– Когда твой прадед столкнул своего брата с балкона, Стража за пять шиллингов и пинту пива на нос сами от трупа избавились!
– Да, тетушка. Но сейчас патриций – лорд Витинари.
– И он позволит Страже шастать в нашем банке?
– Вне всякого сомнения, тетушка.
– Какой же он после этого джентльмен? – заметила тетя с грустью.
– Он допускает в Стражу вампиров и вервольфов, – вставила Тарантелла Шик. – Отвратительно, что им позволяют ходить по нашим улицам, как нормальным людям.
…и что-то щелкнуло в памяти Космо.
«Он почти как нормальный человек», – прозвучал голос его отца.
– Это твоя проблема, Космо Шик! – воскликнула Жозефина, не замечая того, что мишени сдвинулись. – Это все твой проклятый отец…
– Молчать, – спокойно перебил Космо. – Молчать. Эти изумруды, кстати, тебе не к лицу.
Это было неожиданно. Шики могли судиться, устраивать заговоры, злословить и клеветать, но нельзя же забывать о манерах.
В голове Космо раздался новый щелчок, и снова отцовский голос сказал: «И ведь как ловко он научился прятать свое истинное лицо, и чего ему это стоит. То, чем он был, уже не то, что он есть. Но ты имей в виду, на случай если он начнет чудить…»
– Мой отец восстановил банковское дело, – сказал Космо, все еще слыша звон отцовских слов в голове, когда Жозефина набрала воздуху в грудь для тирады. – И все вы ему позволили. Да, позволили. Вам было все равно, что он делал, лишь бы банк был открыт для вас и ваших махинаций, которые вы так тщательно скрываете и замалчиваете. Он перекупил акции всех мелких вкладчиков, и вы ничего не имели против, пока сами получали свои дивиденды. Прискорбно лишь, что он водился с дурной компанией…
– Хуже, что он водился с той певичкой! – сказала Жозефина.
– …чего не скажешь о его выборе последней супруги, – продолжал Космо. – Тилли была хитра, коварна, безжалостна и беспощадна. Моя проблема исключительно в том, что она в этом превзошла вас всех. Теперь же я попрошу вас всех удалиться. А я пойду и верну наш банк. Вы знаете, где выход.
Он встал, направился к двери, закрыл ее за собой и опрометью ринулся к себе в кабинет, где прислонился спиной к двери и принялся злорадствовать, для чего его лицо идеально подходило.
Старый добрый папаня! Конечно, этот разговор произошел, когда Космо было десять лет, он еще не обзавелся личным законником и не до конца понимал колючие и настороженные семейные отношения Шиков. Но отец знал, что говорит. Он не просто дал Космо совет, он вручил ему оружие, которое можно использовать против других. Зачем еще нужны родители?
Господин Бент! Он был… не просто господином Бентом. Он был порождением кошмарного сна. В тот момент откровение напугало маленького Космо, и впоследствии он думал засудить отца за бессонные ночи – все в лучших традициях Шиков, – но, хвала богам, передумал. В суде все вышло бы наружу, и он лишился бы этого чудесного подарка.
Так этот фон Липвиг решил, что он правит банком, да? Но нельзя управлять банком без Маволио Бента, и завтра к вечеру Бент будет уже у Космо в кармане. Хм, нет… Отложим ненадолго. Еще один день эпатажного сумасбродства фон Липвига доведет беднягу Бента до точки, когда даже особые навыки убеждения, которыми обладал Кренберри, вряд ли понадобятся. О да.
Космо подтолкнул бровь наверх. Он не сомневался, что у него уже начинает получаться. Он вел себя с ними точь-в-точь как Витинари, да? Да. О, выражения лиц родни, когда он велел Жозефине замолчать! От одного воспоминания дрожь бежала по позвоночнику.
Не правда ли, самое время? Да, хотя бы на минуточку. Он заслужил… Космо отпер ящик стола и нажал потайную кнопочку внутри. С другой стороны открылось потайное отделение. Оттуда Космо достал маленькую черную шапочку. Почти как новая. Досихпор был гений.
С великой серьезностью Космо водрузил шапочку на макушку.
Кто-то постучал к нему в кабинет. Непонятно зачем, потому что дверь тут же распахнулась.
– Снова запираешься у себя в комнате, братец? – спросила, торжествуя, Пуччи.
Космо подавил порыв сдернуть шапочку с головы, как будто его поймали за чем-то непристойным.
– Было не заперто, сама видишь, – ответил он. – А тебе запрещено приближаться ко мне ближе, чем на пятнадцать ярдов. У меня есть предписание.
– А тебе не разрешено находиться в двадцати ярдах от меня, так что ты первый его нарушил, – сказала Пуччи, придвигая стул. Она грузно оседлала его и сложила руки на спинке. Стул заскрипел.
– Но приближался-то не я.
– Ну, в широком смысле все равно, – сказала Пуччи. – Знаешь, у тебя это уже опасная одержимость.
Теперь Космо снял шапочку.
– Я просто пытаюсь забраться в его шкуру, – сказал он.
– Очень опасная.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу понять, как работает его мозг.
– А это? – спросила Пуччи, махнув рукой в сторону большой картины, висевшей напротив стола.
– Вильям Поутер, «Человек с собакой», портрет Витинари. Обрати внимание, как его глаза следят за каждым твоим движением.
– Это собачий нос следует за каждым моим движением! А у Витинари есть собака?
– Была. Вафля. Давно умерла. На территории дворца есть ее могилка. Он ходит туда один раз в неделю и кладет на могилку собачье лакомство.
– Это Витинари-то?
– Да.
– Витинари? Холодный, бессердечный, расчетливый тиран? – уточнила Пуччи.
– Да.
– Ты нагло врешь своей любимой сестренке, да?
– Можешь не верить.
Про себя Космо ликовал. Ему нравилось видеть на лице сестры это раздраженно-куриное выражение бешеного любопытства.
– Такая информация дорогого стоит, – сказала она.
– Верно. Тебе я рассказываю только потому, что она бесполезна, если не знать, куда именно он ходит, во сколько и по каким дням недели. Может статься, милая Пуччи, что моя, как ты выражаешься, одержимость найдет и практическое применение. Я наблюдаю, изучаю и учусь. И я полагаю, Мокрица фон Липвига и Витинари соединяет некая страшная тайна, которая может даже…
– Но ты влез и предложил ему взятку!
В пользу Пуччи говорило хотя бы то, что ей всегда можно было доверять секреты, поскольку она никогда не слушала. Пока собеседник говорил, она обдумывала, что сказать самой.
– Крошечную. И немного пригрозил. И сейчас он думает, что все обо мне знает, – сказал Космо, даже не пытаясь скрыть гордости. – А я не знаю о нем ничего, что вдвойне интересно. Почему он возник из ниоткуда и сразу же занял один из самых высоких постов в…
– А это что еще за чертовщина? – воскликнула Пуччи, чье непомерное любопытство сочеталось с объемом внимания, как у маленького котенка. Она показывала на небольшую диораму у окна.
– Это? А…
– Похоже на декоративную оконную клумбу. Это игрушечный городок? Зачем тебе это? Рассказывай немедленно!
Космо вздохнул. Он не то чтобы не любил свою сестру – только в рамках врожденного чувства неприязни, которое испытывали друг к другу все Шики, – но сложно было любить ее громкий, гнусавый, вечно раздраженный голос, тем более что Пуччи принимала за личное оскорбление то, что казалось ей непонятным с первого взгляда – иными словами, практически всё.
– Это попытка посредством масштабированных моделей создать вид, близкий к тому, что открывается из окна Продолговатого Кабинета лорда Витинари, – объяснил он. – Мне так лучше думается.
– С ума сойти. Какое собачье лакомство? – спросила Пуччи.
Информация достигала сознания Пуччи с разной скоростью. «Должно быть, потому, что у нее столько волос», – думал Космо.
– «Нямки Тракльмента», – ответил он. – Печенье в форме косточки, пять цветов в ассортименте. Но он никогда не оставляет желтые, потому что Вафля их не любил.
– Ты слышал, что Витинари называют вампиром? – спросила она, перескакивая с темы на тему.
– Ты в это веришь? – поинтересовался Космо.
– Потому что он высокий, худой и носит черное? Я думаю, для этого нужно кое-что еще!
– Еще он скрытный и расчетливый, – сказал Космо.
– Ты же в это не веришь, правда?
– Нет, но даже будь это правдой, разницы бы не было, не так ли? Впрочем, есть люди и с более… опасными секретами. Для них опасными, я имею в виду.
– Фон Липвиг?
– Вполне может быть.
У Пуччи загорелись глаза.
– Тебе что-то известно, да?
– Не совсем, но думаю, мне известно, где можно что-то узнать.
– Где?
– Ты правда хочешь знать?
– Конечно!
– Ну, а я не собираюсь тебе рассказывать, – ответил Космо с улыбкой. – Не позволяй мне тебя задерживать! – добавил он, когда Пуччи выбежала из кабинета.
Не позволяй мне тебя задерживать. Какую прекрасную фразу придумал Витинари. Звенящее двойное дно вызывало глубинную тревогу и в самых невинных умах. Патриций изобрел метод бескровной пытки, ничуть не уступающий дыбе.
Каков гений! Но Космо Шик, если забыть о бровях, уже наступал ему на пятки.
Придется исправлять просчеты жестокой природы. Загадочный фон Липвиг был ключом к Витинари, а ключ к фон Липвигу…
Пришла пора пообщаться с господином Бентом.
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5