Книга: Юрьев день
Назад: Глава 19
Дальше: Глава 21

Глава 20

Цесаревич говорил горячо, красноречиво и убедительно. Он отметил, что мы смогли достичь таких высот только потому, что опирались на плечи титанов. Начиная от Леонардо да Винчи, придумавшего принципиальную схему дельтаплана, и вплоть до Можайского, смогшего впервые в мире создать летающий образец аэроплана. Далее Ники заявил, что надеется дожить до того момента, когда российский летательный аппарат достигнет Луны. Это говорилось уже конкретно для Циолковского, хотя брат был не в курсе. Правда, сам Константин Эдуардович был глуховат и поэтому вряд ли мог расслышать хоть четверть того, что вещал Николай, но я заранее вручил ученому распечатку речи цесаревича. Хватит Циолковскому придумывать нелетающие дирижабли, этим и без него есть кому заняться. Пусть лучше побыстрее задумается об исследовании космического пространства реактивными приборами.
Присутствующий на импровизированном митинге Можайский стоял весь взволнованный, он не ожидал такого явного и публичного признания своих заслуг. Думаю, если бы Леонардо дожил до этого момента, он бы вообще прослезился от умиления. Хотя, конечно, речи Николая и собственно повод для митинга совпадали не так чтобы уж очень.
Ни самолет, ни любой из дельтапланов никуда не летели. Готовился лететь дирижабль, после завершения испытаний получивший имя «Мечта». Но отнюдь не на Луну и даже не за пределы Санкт-Петербургской губернии, а всего лишь в Питер, на Дворцовую площадь. Правда, с пассажиром, причем очень и очень непростым. Вон,
кстати, его карета уже въехала на летное поле.
— На этом, господа, позвольте закончить мою краткую речь, — заявил Николай и спрыгнул с ящика, заменившего ему трибуну.
Да, в этот ясный сентябрьский день Александр Третий все-таки решился подняться в небо. Не то чтобы у него взыграло шило в заднице, хотя, по-моему, этот мотив тоже имел место. Но все же главное состояло в том, что императору захотелось произвести впечатление на приехавшего в Россию Бисмарка. Кайзер Вильгельм Первый был уже слишком стар для того, чтобы куда-то ездить, а вот канцлер, хотя тоже весьма немолодой, все-таки решился. Слишком уж вдохновляющие перспективы появлялись в случае реального сближения России и Германии.
Николай подошел к уже натянувшему удерживающие его веревки дирижаблю, дождался, когда к нему подошел император, и по всем правилам отдал рапорт о готовности к полету.
— Вольно, капитан, — кивнул отец, — кто первый туда полезет?
— Я, ваше величество.
Цесаревич ловко, в один прием вспрыгнул в слегка покачивающуюся гондолу. Да уж, нашим воздухоплавателям здорово повезло, что в этот день практически не было ветра. При его скорости более четырех метров в секунду дирижабль, может быть, и смог бы с грехом пополам взлететь, но рассчитывать на безопасную посадку не приходилось.
Ники подал отцу руку, и тот неуклюже залез в гондолу, где ему пришлось пригнуться — высота потолка составляла метр восемьдесят.
Вообще говоря, поначалу я был вообще против такого полета. Потом меня убедили, что он необходим, но я настаивал, что капитаном нужно лететь мне. Просто потому, что нормальных пилотов, с которыми не очень страшно поднимать в небо самого императора, всего двое — Николай и я. Если полетит Николай, то в случае аварии страна сразу лишится и императора, и цесаревича. Вопрос о том, чтобы летел самый подготовленный состав, то есть мы с братом и Кованько, даже не поднимался — либо Николай, либо я должны были остаться на земле.
Император довольно мрачно выслушал мои доводы, а потом заявил:
— Сами же в один голос пели, что полеты практически безопасны.
— Именно что практически! — подтвердил я. — Мизерный, почти не отличающийся от нуля шанс катастрофы все-таки есть, мы, исходя из государственных интересов, должны его учитывать.
— Все я понимаю. Если бы этот твой шанс не был мизерным, никуда бы я не полетел. А теперь — Ники, оставь нас с Аликом одних. И не обижайся, так надо.
Когда брат вышел и закрыл за собой дверь, отец встал, прошелся по кабинету и, остановившись напротив меня, буркнул:
— Дирижабль поведет цесаревич. Да, я знаю, что он разбирается в этой вашей технике хуже тебя. Но все-таки разбирается, и лучше всех прочих. И, значит, учитывая тот самый шанс, про который ты говорил, я решил так. Если на трон сядет Ники, но без тебя под рукой — не получится из него хорошего царя. Ты без Ники — тоже, конечно, не подарок, но все-таки гораздо лучше. А самый хороший вариант — это Ники на троне и ты рядом. Так что молись, чтобы мы с небес не сверзились. И вообще вспоминай мои слова, когда задумаешь очередную авантюру. Брату про наш разговор говорить запрещаю. Все, зови его сюда, будем решать
остальные вопросы.
Вот так я остался на земле и сейчас наблюдал за стартом дирижабля. Минуты три он лежал брюхом гондолы на платформе, каковое положение принял сразу после восшествия на борт его величества, но Кованько уже перевел форсунку в предельный режим, и вскоре дирижабль натянул стартовые веревки. Синхронный рывок за концы — и воздушный корабль отправился в полет.
Сделал он это с небольшим креном на нос, но быстро выровнялся. Ага, сообразил я, отца пересадили с передней скамейки на заднюю. Для пассажиров и груза в гондоле было место длиной два с половиной метра и шириной метр двадцать — между спинками сидений капитана с рулевым и бортмеханика. И, значит, поначалу отец сел поближе к Ники, а сразу после отрыва его пересадили как можно дальше назад. То есть у дирижабля наконец-то появился до сего момента отсутствующий подвижный балласт, в роли которого выступал весьма весомый его величество.
Тут, конечно, будет уместным вопрос — да как же так? Ведь говорилось же, что дирижабль может поднять только экипаж!
Ну, во-первых, это смотря какой экипаж. Николай, хоть ему и оставалось пять месяцев до восемнадцати, по комплекции до среднего мужика не дотягивал. А рулевой вообще был выбран по принципу наименьшего веса в отряде, ведь от него требовалось только крутить штурвал по команде. Кроме того, речь шла о полете с полным запасом топлива, а сейчас в баке плескалось всего семьдесят литров керосина из двухсот возможных. То есть на Дворцовой площади придется
дозаправляться, чтобы не возвращаться на летное поле на последних каплях топлива.
Дирижабль, медленно набирая высоту, лег на курс, а я пошел к своему, если так можно выразиться, автомобилю. На самом деле это был даже не багги, а просто уродец. Сварная рама из двух стальных балок, скрепленных поперечинами, жесткая задняя подвеска, передняя — типа «дюбонне», как у четырехсотого «Москвича», двухскоростная коробка передач, а поверх всего этого — простейший кузов из местного материала, именуемого «арборит», хотя с моей точки зрения это была простая фанера. Устройство по хорошей дороге могло разгоняться до пятидесяти километров в час. Движок там стоял почти такой, как на дельтапланах, но показывать его на публике было нельзя. Дело в том, что он имел нормальное искровое зажигание, благодаря чему и терпимо заводился, и, главное, мог держать малые обороты.
Мне предстояло по земле доехать туда, куда отец с братом долетят по небу, то есть на Дворцовую площадь. В сопровождении только одного казака, потому как лошади от моего драндулета отставали. А тот, что ехал вместе со мной, был нужен не столько для охраны, столько для того, чтобы случае чего завести двигатель. У меня на это пока не хватало сил.
Я не собирался обгонять дирижабль, ибо дорога от Гатчины до Питера хоть и была неплохой, но все время гнать по ней на максимуме не получится. А в самом городе на улицах много народу, там вообще не разгонишься. Моей задачей было не встречать аэронавтов, а проверить дирижабль и подготовить его к обратному перелету.
Когда я прибыл на место, дирижабль уже висел на высоте метров пяти у причальной мачты, в роли которой выступала Александрийская колонна. Внизу, чуть в стороне от двух среднего размера бочек, перекуривала причальная команда, заранее прибывшая на место. От бочек в сторону Зимнего тянулась красная ковровая дорожка длиной метров двадцать, у конца которой отдыхал небольшой оркестр. Почетный караул, видимо, уже ушел.
— Ну как оно тут прошло? — поинтересовался я у поручика Загрядского.
— Идеально, ваше высочество! Причалили с первого раза, земли коснулись мягко, и вообще все было очень внушительно. Караул, музыка играет, немцы стоят с отвисшими челюстями, наши встречающие делают вид, что они такое по десять раз на дню видели. Не у всех, правда, хорошо получилось. Сейчас закачали в баки сто литров, пусть Александр Матвеевич жжет керосин.
Все правильно, тепловой дирижабль, в отличие от наполненного водородом или гелием, просто так висеть у причальной мачты не может. Ему надо непрерывно подогревать воздух. На земле оставлять готовый к полету аппарат нельзя, его может неплохо приложить о поверхность даже не очень сильным порывом ветра.
— Покричать, чтобы Александр Матвеевич снизился? — предложил поручик.
— Ну вот еще, пусть веревочную лестницу скинет.
Встреча с немецкой делегацией продолжалась часа четыре, нам даже пришлось еще подкачать керосина в бак дирижабля. И ветер, которого с утра вообще не было, начал потихоньку проявлять себя, налетая хоть и не очень сильными, но все таки порывами. Дирижабль болтался вокруг каменного столба, как флюгер, а по краям Дворцовой площади собирался народ. На саму площадь его не пускали. Я уже собирался идти в Зимний и говорить, что лететь надо сейчас, и если император не может, то пусть едет домой в карете или на поезде, но тут откуда-то выбежали гвардейцы и резво построились вокруг ковровой дорожки. Бочки причальная команда уже утащила и сейчас готовилась ловить концы, свисающие с гондолы. Так, вроде поймали. За каждый уцепилось по трое, и дирижабль удалось немного повернуть и опустить почти до самой земли. Ну, теперь только бы не случилось порыва ветра!
Ники это тоже понимал. Он что-то сказал отцу, продолжающему беседовать с Бисмарком на ходу. Император кивнул, пожал канцлеру руку и быстрым шагом двинулся к дирижаблю. Ники не отставал.
Блин, а вот и долгожданный порыв. Дирижабль утащил причальную команду метра на три вбок, но она героическим усилием вернула его на место. Так, Ники уже в гондоле, дирижабль удалось подтянуть почти до земли, и император наконец-то тоже шагнул внутрь. Тут налетел следующий порыв, но дверь быстро закрыли, команда отпустила концы, «Мечта», почти сразу набрав метров семь высоты, принялась раскручивать винты. Вовремя, потому как дирижабль задом несло как раз в сторону Зимнего. Но он был уже в воздухе и скоро начал слушаться рулей. Сделав полукруг над площадью, воздушный лайнер взял курс на Гатчину.
— Ну, Петрович, заводи, — предложил я своему охраннику. Тот вытащил из багажника заводную рукоятку типа «кривой стартер», сунул ее в отверстие за пассажирским местом (мотор располагался почти в центре драндулета, там, где у нормального авто задние сидения) и несколько раз с силой провернул. Движок чихнул и завелся. Я на первой скорости потихоньку подобрался к границе площади, но дальше ехать было некуда
— люди стояли довольно плотно. Однако на этот случай у меня имелся звуковой сигнал. Причем не электрический, а просто рычаг, управляющий заслонками на глушителях. Вот я за него и потянул, одновременно выжав сцепление и притопив педаль газа. Ох, как взревел мой драндулет! Кроме того, вокруг явственно завоняло спиртом, служащим топливом этому транспортному средству. Народ шарахнулся в стороны, и мы смогли проехать, после чего я отпустил рычаг сигнала — ни к чему ставить на уши полгорода.
В Залесское мы доехали почти без происшествий — только примерно на полпути спустило правое заднее колесо. Это было довольно частое явление — камеры на «Треугольнике» делали отвратные. Даже на велосипедах их приходилось заклеивать по два-три раза за лето, причем они начинали течь сами, без всяких случайно попавшихся на дороге гвоздей, а на автомобиле я вообще возил с собой аж три запаски. Одну из них мы быстро поставили, после чего продолжили путь.
К моменту, когда автомобиль вкатился на летное поле, дирижабль уже успели затолкать в ангар. Ники сидел перед входом и, судя по его виду, отходил от нервного напряжения во время полета.
— Ну, брат, даешь! — решил я его немного подбодрить. — Мне поначалу казалось, что при взлете ты не справишься с ветром, а у тебя вон как красиво получилось. Зрители вообще решили, что ты специально немного сдал назад, чтобы потом эффектно облететь колонну. И вообще, хватит переживать, лучше поехали в Гатчину. А я тебе по дороге порулить дам, если пообещаешь от казачьего конвоя не отрываться. Кстати, отцу от полета плохо не стало?
— Нет, наоборот, он даже как будто помолодел немного. Маман приехала его встречать, так он ее на руки поднял и закружил.
— Тьфу! — плюнул я. — Года после инфаркта не прошло, а он уже жену на руках носит. Ладно, придется с ним еще раз побеседовать. И побыстрее, а то он небось еще догадается выпить на радостях.
— После чего не прошло года? — не понял Николай.
— Это его болезнь так называется, — объяснил я, мысленно выругав себя за применение слова, относительно которого не знал, оно уже есть или его пока нет. Спросить, что ли, почему Николай не поехал с родителями? Да ну, все и так ясно. Ноги его небось после полета не держали, вот он и наплел что-нибудь вроде «мне, как капитану, необходимо лично проследить за послеполетным обслуживанием летательного аппарата».
Во дворец мы доехали за четверть часа, Ники за руль не рвался. По дороге он, кажется, немного пришел в себя, и я для усиления воспитательного воздействия захватил его с собой на встречу с отцом, но она не удалась. Дорогой папа уже успел принять за воротник, а в таком состоянии пытаться что-либо доказать ему бесполезно. Ну, Черевин, ну, гад!
Хотя, похоже, оно и к лучшему — во всяком случае, не так плохо. Я был не очень готов к лекции о вреде пьянства для людей с ишемической болезнью сердца. Просто потому, что и в этой, и в прошлой жизни сам почти не пил, а после инфаркта вообще перешел в режим абсолютной трезвости, и мне не было нужды специально изучать именно эти стороны профилактики — я же, в конце концов, не первый президент России. А тут еще Николай отчебучил такое, что у меня из головы на время вылетели мысли о вреде пьянства.
— Пошли погуляем, погода прекрасная, — предложил он сразу после ужина. И, как только мы оказались в парке, выдал:
— Я знаю, ты почти все можешь, если захочешь. Так вот, кроме тебя, мне за помощью в одном очень личном деле обратится не к кому.
— Не вопрос, помогу, — пожал плечами я, — а что стряслось-то? У тебя с Веркой Урусовой что-то пошло не так?
— Да при чем она тут? — скривился Николай. — Я о другом — можешь ли ты организовать передачу моего письма Маргарите таким образом, чтобы о самом письме не знал вообще никто, а прочитала его только сама Рита?
— Ну, насчет «вообще никто» ты загнул. Сам же про него будешь знать! И я тоже. Плюс как минимум тот человек, что твое письмо доставит. Насчет чтения — вот тут согласен. Если, разумеется, ты мне расскажешь, что там собираешься писать.
— Ну… ничего особенного… напишу, что помню о ней. Пытаюсь придумать, когда и как мы снова встретимся… Да неважно, дам я тебе это письмо прочитать перед отправкой!
— Доставить письмо можно, — вздохнул я, — но вот что тебе, дорогой
брат, следует знать.
После чего прочел ему краткую лекцию о гемофилии, отдельно уточнив, что, раз Вилли и Генрих здоровы, их мать Виктория скорее всего болезнь не разносит. И, наверное, ее дочери тоже. Но мало ли? Наследственность — дело темное.
Николай не стал возмущенно орать о высокой платоничности своих чувств и нежелании жениться, а спросил:
— У тебя есть предложения?
— Есть. Пиши своей Рите, со временем, если не передумаешь, женись на ней, я постараюсь сообразить, как нейтрализовать маман. Но коли сын родится гемофиликом — лично убедишь отца исключить его из цепочки престолонаследия! Или сам это сделаешь, если, не приведи господь, с отцом к тому времени что-нибудь случится.
Назад: Глава 19
Дальше: Глава 21