Реанимация располагалась на третьем этаже: вход на отделение – сразу возле грузового лифта. Кабина лифта, как обычно, стояла с распахнутыми створками. Пробираясь по ночной больнице, Шурик не уставал удивляться: персонал не спал, сестры и врачи нервно курили на лестницах, даже больные бродили по этажам и разносили слухи. Известно было, что дочь Плаксина увезли-таки из морга, но по требованию бабули оставили в той же больнице – до выхода из комы. Могли бы и в Военно-медицинскую академию, и даже в Москву самолетом, так ведь не нашли ничего лучше нищей душегубки. Что еще? Бабушке разрешили неотлучно находиться при внучке (попробовали бы не разрешить). Состояние у пациентки стабильно тяжелое…

В большом предбаннике перед реанимацией сидела охрана, двое в пиджаках. Они пропустили Шурика без звука, наверное, имели насчет него инструкции.

Кабинет заведующего был открыт, оттуда разносился по коридорчику знакомый голос. Бабушка Татьяны разговаривала по телефону. О том, что под дверью появился слушатель, она не догадывалась. Шурик застыл.

– …Ваши что, хотят новой войны?.. Да, все так серьезно, уважаемая Раиса Максимовна… Чернобаевы совсем, прости господи, оборзели, как вы любите выражаться… Дитя еще не родилось, но оно уже всем вам – что кость в горле… Дитя – не ваше шакалье дело. Мы же как-то терпим вашего супруга, не посягаем на его жизнь… При чем тут амбиции Романова? Перемирие на волоске, уважаемая Раиса Максимовна! Перемирие!.. Слава Богу, защищаться мы умеем, и на ваших волков у нас найдутся свои псы, о чем вы знаете. Еще одно такое покушение – и… Я драматизирую? Сначала Чернобаевы погубили мою Яну, хоть мы и не может этого доказать. А сегодня они пытались убить Танюшу, и на сей раз улики веские, смешно отрицать прямое участие вашей фаворитки… Вы правильно поняли, это ультиматум. Гонцы скачут. Да, эти тени – именно от них. Верьте глазам своим, уважаемая, и подумайте о последствиях… Добра вам.

Положила трубку. Шумно вздохнула и вдруг позвала:

– Зятек, родной! Пошто мнешься, не проходишь?

Оказывается, старушка была в курсе, кто здесь находится. Может, слышала, как замок на входе щелкнул, может, сквозь стену видит (ха-ха). При этом – разговаривала свободно. Доверяет, короче… Кому, интересно, звонила? Кому-то серьезному – с этакими разворотами… Она сидела за столом, устало подперев голову. Шурик встал на пороге комнаты:

– Здрассте.

– А звонила я в Москву, голуба моя, – молвила она, будто на вопрос отвечала. – Госпоже-руководнице, бесовке кремлевской. Эта знатница двигает своего мужика – только головы хрустят под ногами. Ну ниче, Григорий Васильевич его осадит, Бог даст… с нашей помощью, вестимо… хотя рано об этом думать-гадать. Пошли-ка лучше к Танюше…

Она вылезла из-за стола, взяла молодого человека под руку и повела за собой.

Татьяну Плаксину разместили в ординаторской, превратив помещение в палату интенсивной терапии. Навезли оборудование, которого в Волошинской отродясь не видали. Прикрепили к этой суперпалате отдельную, специальную, медсестру. Врачом-реаниматологом стал какой-то доцент из Первого медицинского. Но главной все равно оставалась бабушка пациентки.

Стараясь не натыкаться взглядом на восковое личико молодой жены, Шурик спросил напрямик:

– Вы ведьма?

Бабуля удивилась. Почему – ведьма? Как только ее, добрейшую Эмилию Аркадьевну, не клеймили, но чтобы так… Неправильно это и обидно. Таких, как она, исстари на деревне звали «бабками» – вот самое точное слово. Она ведь, бабка Мила, родом из деревни. Принять роды, подправить погоду, найти вора – все это она, естественно, умеет. Знает все травы. С первого взгляда определяет, что у человека внутри. И тому подобное: много чего может… Но! С нечистой силой не якшается, это совершенно исключено. Потому что любая селяница – ведунья, повитуха, бабка, – не разрушает, а созидает. Лечит. Если кто-то приходит с плохой просьбой – отговаривает. Никаких приворотов-отворотов, боже упаси! Найти человека, ребенка излечить – это да. Маленькие дети часто путают день с ночью, засыпают в пять утра – бабка поправит. А еще – подскажет людям, где и когда высаживать семена, где будет лучше расти. Какие цветы поставить на подоконник, какие убрать… Есть красивое растение, называется «мужегон», так вот, зятек, его Танюша никогда не заведет в вашей с нею квартире…

– Значит, вы – светлые, – констатировал Шурик. – А они – темные.

Мы – сельские, сказала бабка Мила. Зачем опошлять? Мы – от природы. Тогда как они – городские, они берут от нечистот человеческих, от всего того, что когда-то назвали цивилизацией и прогрессом. Нет деления на темных и светлых – навыдумывали бессмыслицу! Только на сельских и городских. На Божьих и бесовских. А нравственный компонент определяется применяемыми средствами… Городские ведь как? Покупают расположение слетевшихся бесов – кровью, жертвами, растаптыванием запретов, гадостями ухищренными. А то и врага призывают. Одно слово – нечистые. Тогда как селяницы добиваются результатов с Божьей опорой в сердце и с молитвою в душе. Конечно, и те и другие произносят заговоры, просят о помощи и получают ее, но адреса у просьб разные – вот в чем главное отличие… Ну и мелкие отличия есть, вроде того, что никакая сельчанка не станет занимается подобной деятельностью после заката. Оттого-то нынешней ночью Эмилия Аркадьевна была бессильна, ничего не могла сделать для родной внучки…

– А что, сельские маги – только женщины? – удивился Шурик.

Не только сельские, у городских – точно так же. Сила и власть – от ядра рода, а носитель ядра – всегда женщина. Например, бабка Мила носит в себе ядро Белозеровых. Страшная тяжесть, кто бы знал… Вот почему, когда Чернобаевы решили извести Белозеровых, они ударили по наследнице, по Яне. Яна – родная дочь бабки Милы, мать Татьяны. Жена Плаксина, если до сих пор непонятно. Она увлекалась альпинизмом: романтика, преодоление себя и все такое. Бабка Мила ее предупреждала, но при такой наследственности, да еще при таком муже – трудно быть домохозяйкой. Ее группу подловили на Джимаре – это гора на Кавказе. Ночью сошла «снежная доска» в непривычном месте и вчистую снесла их палатку – вместе со всеми людьми. Срываясь, эта штука летит, бывает, со сверхзвуковой скоростью: днем, ночью, в прекрасную морозную погоду, когда угодно. Так вот, лавину вызвали искусственно. Цепочкой следов отсекли «доску», пропустили в трещину веревку, подрезали пилящими движениями снег и взорвали консервную банку, начиненную десятью – двенадцатью граммами пороха. «Снежная доска» сорвалась, ну и… Осталась Татьяна одна-одинешенька. Когда Эмилия Аркадьевна уйдет, девочка ее заменит, бабка передаст силу. Но Танюша и так уже сильна – по-своему… За всеми партийными деятелями высокого ранга стоят такие женщины – жены, матери, тещи. Без их участия трудно взойти на вершину, будь то Джимара, Центральный комитет КПСС или Политбюро ЦК. Романов скоро уедет в Москву и прихватит Ивана с собой. Да, Ивана Плаксина. Перспективы ясны? Что бы там папа Татьяны ни говорил насчет временности союза его дочери с санитаром морга (понарошку, придумал же) – это, Шурик, на всю жизнь. Тебя она выбрала, сказала бабка Мила, не прощелкай клювом. Подрастет Таня, да и вытащит тебя из «товарищей» в господа. Можно по партийной линии, можно по советской, только выбирай…

От истинной картины мира, краешек которой показали Шурику, в голове плыло. Верил ли он во всю эту хрень? Уже, наверное, да. А куда было деваться? «Ты теперь в семье, – добавила бабуля. – Береги жену, внучок».

– А при чем здесь дитя? – вспомнил он.

– Ты с Танюшей поговорил? Она тебе сказала, что понесла?

– Ска… сказала.

– Презервативчик ведь порвался? Вот оно и случилось. Тело умирает позже мозга. Девочка моя уже уходила, но то, что ныне называют яйцеклеткой, некоторое время жило. У тебя сильное, цепкое семя, успело покрыть яйцеклетку. Ты думаешь, почему Танюша ожила? Умри она – умер бы и плод. Природа не могла позволить этому случиться, этот ребенок не мог погибнуть, а значит, должна была жить и его мать. Так что, внучок, ты и вправду спас девушку.

– Тогда почему она… ну Таня… почему в коме, если такая непростая?

– Да простая она, поэтому твой приятель и получил над ней малую власть, когда избивал ее, беременную, ногами. Забрал ту силу, которая помогла бы ей проснуться. И продолжает забирать, упырь поганый, пуповина-то крепкая. А получив власть над женой – получаешь власть и над мужем, который не защитил ее. То есть над тобой.

– И что мне делать?

– Муж – ты. Думай. Защищать молодуху – твоя обязанность, не в моем праве подсказывать. Только скорее думай.

– Закатов вырезал какой-то знак, – пожаловался Шурик. – Прямо у меня на груди. Во сне, правда…

– Конечно, во сне, не наяву же? – Бабка Мила вдруг расстегнула на зяте санитарский халат. – Во сне вы, мужчины, слабы. Зато наяву ты силен, не подкачаешь… Я взгляну, хорошо? – Она приподняла на нем футболку с надписью «Москва-80». Осмотрела мускулистую грудь – будто увидела там что-то особенное. – Пометили тебя, милый. Крепенько впечатали… Это «Зрачок зверя», один из знаков власти. Зверь пожирает твою душу. Возьми. – Она перевесила со своей шеи на шею Шурика кожаный шнурок, изломанный странными узлами. – Это науз, оберег. Бери-бери, петух уже пропел… Один хозяин, один господин, тварей тьма, Господь Бог един, шлем на челе, сталь в деснице, от глаза черного дай скрыться, крови волчьей напиться, огради и покров дай рабу Божию Александру, человеку ратному. Аминь…

В вырезе платья мелькала нательная рубаха с орнаментом по горловине: красно-черные солярные знаки, вышитые по белому. А под кожаным шнурком обнаружилась белая тесемка, тоненькая и совсем короткая. С серебряным крестиком.

– …Вот и до́бро. Не бойся, милый, «Зрачок» закрыт. Не помешало бы навязать тебе узлов еще и против пьянства, – добавила она со значением, – но это потом. Кстати, знаешь, откуда у выпивох взялось слово «завязать»? От таких наузов и взялось.

– А потом он мне приказал «иди и сделай», – пожаловался Шурик. – Я и пошел.

– Но не сделал же.

– Да что сделать-то!

– Убить свою жену, – буднично объяснила бабуля. – Тебя программируют, выражаясь современным языком. И пока не исполнишь приказ, не отпустят.

– Это мне точно не снится?

– Точно.

– А как проверить?

– Никак.