Глава 11

Ладью на Аркону провожали немногие. Все были заняты делами, вдруг навалившимися неимоверной горой: люди выгружали корабли, сваливая грузы прямо на землю, лишь бы до них не добралась морская вода. Конопатили по новой бочки, чуть поодаль, прямо на берегу устроили козлы, где распускали, непрестанно меняясь, стволы бронзовых сосен на доски. Горели костры, на которых грелась в больших котлах смола, вскрикивали предсмертно время от времени олени, которых торопливо забивали, и, выпотрошив и порезав на куски, укладывали мясо слоями, чередуя с солью, в большие туеса. Работали все не покладая рук, – весть о переселении восприняли с восторгом, благо те, кто ходил на разведку новых земель, уже успели поведать остальным настоящие чудеса. Да и новые места посмотреть хотелось – здесь уже окружающий пейзаж всем успел намозолить глаза.

Лодья скользнула к выходу из бухты, подняла паруса. В трюмах – провиант, вода, меха. Ещё немногое золото, что взяли по пути к Зелёной земле, да казна Лондиниума, вычищенная Гостомыслом. На берегу застыла фигурка гречанки Эпики, заливающейся слезами, – её любимый, проведя с ней всего лишь две ночи, вновь покидал девушку. Впрочем, долго стоять без дела ей не дали. Путята рявкнул, и она поспешила на кухню, помогать поварам. Те пекли хлеб из свежесмолотой муки. Анкана уже давно хлопотала там, вымазавшись по самую макушку. Иннуитка восприняла появление ещё одной женщины в лагере очень хорошо, обрадовавшись подруге, только жалела, что не может с ней разговаривать. Гречанка же, увидев переваливавшуюся, словно уточка, молодую женщину, была удивлена до глубины души и отнеслась к той как к ровне, без превосходства и надменности.

– Княже! Дозорные знак подают!

Брячислав взглянул туда, куда показывал гонец. Верно, к городку приближается одна лодочка иннуитов. Князь скрестил руки над головой, подавая разрешительный знак. Вскоре каяк скользнул внутрь бухты, из него вылез переговорщик, бывший и в первый раз. Несмело подошёл, заинтересованно разглядывая копошащихся воинов. Поклонился. Князь ответил. Чудинец сел прямо на песок, достал из-за пояса шкуру. Покопавшись в небольшой круглой сумочке, выудил уголёк. Брячислав заинтересованно смотрел. Старик начал рисовать. Несколькими штрихами изобразил нож. Чтобы увериться, что его поняли правильно, показал на пояс князя, где в чехле висел такой же. Потом появились фигурки в хорошо знакомых кухлянках.

– Рабов, что ли, предлагает? – произнёс кто-то, прошагавший мимо с длинным бревном на спине, бросив мельком взгляд на художества старика.

А тот, изобразив пять фигурок, показал на нож и сделал движение, словно берёт. Затем показал на рисунок, но на этот раз отталкивал от себя.

– И зачем нам лишние люди?

Старик, поняв по интонации, что князю его предложение не по нраву, заволновался, что-то заговорил торопливо. Потом быстро дорисовал ещё столько же. Десять… Брячислав хотел уже было уйти, как вспомнил об Анкане. Она вроде как уже что-то пыталась говорить? Повернулся к одному из отроков, стоящему неподалёку:

– Славову жёнку покличь.

Парнишка умчался. Вскоре та появилась, спеша к грозному владыке великанов. Поклонилась, как это делали остальные. Старик, увидев женщину, расцвёл, вновь забормотал на своём наречии. Ткнул в неё пальцем, потом в рисунок и опять указал на нож. Славянин сообразил:

– Он что, женщин предлагает на ножи менять?

Иннуитка кивнула. Потом, послушав немного, выразила мысль:

– Менять. Десять – один нож. Железный. Хочет. Много хочет.

Князь усмехнулся – ушлый народец! Девок у них сейчас переизбыток. Мужиков-то… того… Что такое железо – в деле видели. Сообразили, что раз чужаки-пришельцы – одни воины, ласки им хочется. Вот и желают одновременно и от лишних девок избавиться, и инструмент получить хороший. Насчёт оружия старик не заикался даже.

– Скажи ему – согласны мы. Пусть везёт. Но скоро. Мы через пять дён уходим отсюда. Они одни остаются.

Анкана кивнула, что поняла. Быстро произнесла фразу. Старик взволновался, переспросил, молодая женщина повторила. Тот снова забулькал, затараторил. Она перевела:

– Далеко. Мало привезут. Не успеют.

– Пусть везут сколько успеют. Коли будут на тебя похожи, всех заберём. – Улыбнулся ей, погладил своей ручищей по голове. Та расцвела – старший похвалил! – Лети, пичужка. – Ласково подтолкнул к кухне.

Она убежала. Старик быстро свернул свою шкурку, поклонился, заторопился к лодочке. В два взмаха выгнал её чуть ли не на середину бухты, затем налёг что было сил. Несколько мгновений – уже в море. Дозорные машут – уходит гость.

А что такого? Девчонки у них ладные. Гостомысл правильно сказал – из Арконы много девиц не привезут. Родовичи неведомо куда не отпустят. С поселенцами кто приедет – так либо замужние, либо дети ещё. Может, двадцать, может, тридцать будет невест. Вряд ли больше. А у него – двести с лишком человек! Блуда не будет, нет такого на славянской земле. Но тяжело холостякам на чужое счастье смотреть. Вон, Славова супруга когда по двору идёт, так все взгляды в неё утыкаются. Чего греха таить, и сам, бывало, завидовал юноше. Теперь вот Гостомысл… Гречанка хороша! На диво красива. Ладу младшего брата старший хорошо знал. Один из арконских купчин её папаша. На торжище у него пять лавок. Ткани, мёды, кузнечные поделки. Богатый купец. Только нутро у него гнилое. Нахватался у пришлых людей всякого. Воротил нос от братьев в сторону. Просил Гостомысл честь по чести в супруги красу Дубравушку. Да отказал отец. Сказал, мол, ты воин. Голову сложишь, а кто мне помогать в торговле будет? Да и дочку вдовой оставлять не хочу. Вот приходи через год, глянем, кто ты есть. Тогда и порешим, быть свадебке или нет… А весной братья в поход пошли… Эх, может, и повезёт, сможет взять за себя девку брат. Ну, коли не получится – один не останется… Сейчас главное – на новых землях устроиться. Перезимовать да город поставить. И ещё – сколько народу жрецы пришлют. Хорошо бы сотни две-три. Не менее. И умельцев бы – кузнецов, рудознатцев…

Блестя на солнышке свежепросмоленными бортами, ромейские каторги закачались на воде, и Брячислав удовлетворённо посмотрел на них. Узкие корабли. По морю на таких ходить – жизнью рисковать каждый миг. Хорошо, один из бывших пленников подсказал: связать оба корабля длинными брусьями. Словно два корпуса сделать. Кроме того, на тех брусьях можно палубу настелить да поставить там мачты большие, помещение для команды и пассажиров устроить. Видел тот человек такие корабли о двух корпусах в проклятом богами Константинополе-Царьграде. А в сами каторги грузы сложить да застелить досками наглухо. Палубу сделать. Пусть на скорую руку, зато вода внутрь попадать не будет. Потому и доски пилили, старались. И конопатили по новой, и смолили на совесть. Те, кого Гостомысл из рабства освободил, вроде добрые люди. Слушаются, как и дружинники. И работники умелые. Так что повезло с ними. Хорошее приобретение для нового поселения. Дальше посмотрим, что будет. Свои же лодьи тоже успели проверить. Каждый шовчик, каждый паз едва ли не на коленях выползали. Мачты, основные и запасную, также. Каждый парус на зуб попробовали. Так что ещё два дня – и в путь…

– Князь! – спешит дозорный.

Что ещё опять такое?

– Чужинцы плывут.

Совсем забыл про них.

– Много их?

– Нет, княже. Может, десятков семь, может – шесть.

– Смотрите в оба. Девок они обещали привезти.

– Д-девок?! – Воин даже заикаться стал от неожиданности.

Потом по лицу улыбка до ушей поплыла. Заспешил обратно. Идёт и спотыкается. Совсем мыслями далеко-далеко уже.

Подошла чудь к берегу, а слова, князем сказанные, уже по всей дружине быстрее молнии пронеслись – люди на берег бегут, смотрят жадно, как одетые в парки старики да юнцы из лодок драгоценный груз вытаскивают. Девицы все, как одна, верёвками обмотаны, глазищи заплаканы. Носы красные, распухшие. Ясное дело, что не своей волей шли. И главный переговорщик тут как тут. Улыбка больше ушей. Успел-таки! Коли породнятся славяне с чудью, то станут те дополнительным препятствием перед всеми слишком любопытными. Станут этаким щитом перед злыми глазами. Придётся потерпеть пока старика.

И тут осенило – девицы-то думают, что их на смерть привезли! Мы для местных – зло лютое. Пусть и договорились пока о мире, но всё равно зло! Как там Анкана говорила – чучунаа? Великаны-людоеды? Ну-ка, ну-ка… Наклонился к отроку, как обычно маячившему за спиной, шепнул пару слов на ухо. Тот кивнул, умчался. А оленеводы тем временем девиц строят. Шагнул Брячислав к шеренге, прошёлся вдоль, оценивая товар привезённый, как заправский купец. Старикашка позади семенит почтительно, что-то расхваливает на своём гортанном наречии. Идёт князь, на лица смотрит и понять не может – а где подвох-то?! Девицы все, как на подбор, красавицы! На жёнку Славову схожи ликом, разве что та словно светится от счастья, а эти на заклание готовы. Совсем оленеводы с ума сошли? Ведь каждый купец старается поначалу сбыть что поплоше. И чувствуется, что опасается дед отказа от сделки. Ну, это он зря. Девицы-то красы невиданной, нежданной, если честно.

Дружинники позади сопят, всматриваются в привезённых. Уже выбирают. Мечтают… Шесть десятков привезли. Значит, шесть стальных ножей. Ладно… Обернулся к старику, смерил суровым взглядом, тот даже отшатнулся от испуга.

– Беру всех. – Хлопнул легонько по плечу. – Добрыня, принеси шесть ножей засапожных из кузни.

Умчался меньший отрок. Тишина воцарилась. Девки стоят, молча слёзы глотают. С белым светом прощаются. Готовятся в котёл суповой идти. Продавцы – те слюни жуют. А ну как сорвётся что в последний момент? На нервах все. Славяне думают, какая из девиц краше, какой нрав у них, послушны ли, что умеют?

Бежит отрок обратно. Несёт приказанное. Примчался, положил перед князем наказанное доставить количество клинков. Шагнул в сторону. У чудинца даже руки затряслись. Каждый нож из ножен вынимал, едва ли не на зуб пробовал. Порезался, заулыбался. Доволен! Поклонился князю, сгрёб несметное богатство в охапку и в свой каяк бегом! Остальные за ним. Как ошпаренные. Кроме девок, естественно. А те в голос заголосили, на колени попадали, ревмя ревут. И вдруг их плач как отрезало – замерли, глазёнки расширились от изумления… Тут Брячислав понял: Слав со своей половиной пожаловали. Не зря их от сборов оторвал. Анкана словно плывёт в поневе новенькой, по груди подпоясанной, чтобы живот с дитём выпирал из-под ткани. Супруга своего за руку держит, прижимаясь любовно. На поясе, как замужней жёнке славянской положено, ножик хозяйский и связка ключей. В ушах – серьги тонкой работы. Пусть из простого железа, но видно, что руки у мужа золотые. В кузнечном ремесле далеко пойдёт! И сама, словно солнышко, светится от счастья. И Слав рядом с ней такой же. Оно и верно, коли любят люди друг друга, та и радость от этого всем.

Подошла пара поближе, жёнка глянула сурово на девиц, а те в кучку начали сбиваться. Ну, тут она и заговорила… Поначалу, видно, бранила. Потом смеяться стала, а дальше на нормальную речь перешла: то на мужа рукой покажет, то на свой живот. То на одёжу из материала, чудью не виданного, ножик свой показала, ключи на поясе. Брячислав так понял, что рассказывает о своей новой жизни. Впрочем, Анкана речь быстро окончила, ножкой в сапожке шитом топнула, погнала девок в городок. Те не прекословили, сразу побежали. Той самой походкой. А Слав подошёл к князю, чуть поклонился:

– Дозволь, княже?

– Говори.

– Мне жена сказала, что старший шаман нас обманул. Самых уродливых прислал. А я ни одной страшной не видел. Все красавицы.

Князь от удивления чуть рот не открыл, потом сообразил:

– Так и она себя дурнушкой считает?

– Ну да. В роду чуть ли не самой страшилкой была. Потому и в девицах засиделась.

Рассмеялся Брячислав облегчённо, пояснил:

– А ты как думаешь, красива твоя ладушка?

Слав руку на сердце положил, ответил честно:

– Краше её для меня на свете нет…

– И мне она нравится. Ты не подумай чего. Красавица у тебя жена, добрая, ласковая, верная, работящая. И эти все красивые. Просто по-разному мы смотрим. Неужели не понял?

Юноша хотел было что-то сказать, потом дошло, хлопнул себя по лбу с размаху:

– А ведь верно! Для нас эти девки – раскрасавицы. А у них они – уродливы. И наоборот!

– Верно говоришь. – Улыбнулся, положил руку на плечо парню: – Идём в городок. Надо чудинок перед дальней дорогой в баню загнать да переодеть. Пусть Анкана этим займётся. Спать их положим во втором доме, благо тот наполовину пуст. Нечего пока блуд разводить. Завтра в путь, вот по дороге пусть народ и присматривается друг к другу. Глядишь, как до места доберёмся, так и свадебки начнём играть.

Позвал Путяту-жреца, пояснил ему, что требуется. Тот тоже посмеялся, да на свет и выдал:

– Значит, помогать друг другу будем от самых уродливых избавляться. Мы им наших чуд отдадим, а они нам своих.

Потом зашагал к открытым воротам – дел у него немерено ещё: травы лечебные проверить, от хворей лечить, коли кто заболеет, настойки-притирания обновить. Да ещё Эпика-гречанка свалилась на его голову – стоит над душой да требует слова свои на славянскую речь перевести. Учит язык будущего мужа. Старается. До того жреца допекла, что тот и не знает, куда скрыться, чтобы в покое побыть хоть немного.

Из-за девчонок задержались с отплытием ещё на два дня. Пока их всех отмыли, переодели, в порядок привели да по кораблям распределили, время и ушло. И новую лодью, из двух ромейских каторг составленную, опробовали на воде. Пришлось приноравливаться, но управились. И наутро третьего дня дружина в новый путь отправилась. Брендан на передней лодье шёл, путь показывал. Следом – двулодник, так прозвали чудо составное. Далее – прочие две лодьи паруса расправили. Городок же оставленный ни рушить, ни жечь не стали. Просто подпёрли все двери палками, как у славян испокон веков делалось, поклонились земле, приютившей их на два года почти, затем на лодьи взошли и в путь двинулись. Пусть стоит застава. Весной пойдёт караван с поселенцами на новые места, остановится на роздых. Размять ноги, скотину подкормить на земле хоть день-два да помыться в пути первое дело. А баня тут знатная…

До берега континента плыли на два дня дольше, чем первая лодья шла. Двулодник сдерживал. Однако теперь его вести не в пример легче было, чем прежде. Паруса слушался, вёсел рулевых тоже хорошо. Да и команда приспособилась быстро к необычайной лодье. К тому же уж больно удобно теперь стало на таком корабле – на помосте, соединяющем корпуса, настоящую избу поставили, длинную правда. Люди в тепле, спят не на жёсткой палубе, а на удобных лежанках, не под палубой на лавках, всем ветрам открытые. Девицы, у чуди взятые, себя тихо ведут, послушно. Правда, приходится с ними знаками объясняться. Но когда понимают, делают без всяких разговоров. Видать, жёнка Славова им мозги вправила. Сами-то молодые на первой лодье, вместе с князем и ирландцем идут. И волки с ними. Все шестеро. Два матёрых, самец и самка, патриархи рода. И четверо их щенков, уже папу с мамой переросших. К людям приученных с рождения. Вахту наравне с людьми по очереди несущих. Станут на носу, принюхиваются к ветру. Или лапами толстыми о борта обопрутся, голову лобастую высунут, всматриваются жёлтыми глазами в бескрайнюю гладь.

Как до берега нового мира славяне добрались, взяли на полдень. Потекли мимо глаз изрезанные обрывистые берега, изъеденные ветрами и лютым холодом. Оставались позади бесплодные бухты-гавани, вырубленные морем-океаном в сплошных скалах. К суше не приставали. Воды пресной было достаточно, а в бочках берестяных ни она, ни продукты не портятся. Тем паче что путь был разведан. Брендан вёл корабли уверенно. Ни разу не сказал, что ошибся. Все приметы называл верно. Не зря он семь лет по морю на кожаном утлом судёнышке ходил. Искал новые земли.

Вскоре показался большой проход в скалистом берегу. Бросили на ходу ведро в воду. Ирландец попробовал на язык, удовлетворённо кивнул, показал, куда надо двигаться. Для тех, кто не понял, пояснил: вода чуть меньше солона, чем в море открытом. Опытному человеку сразу ясно – река в этом месте где-то есть. В прошлый раз потому и решили сюда войти, что разницу почуяли. А там и до устья реки поднялись. Всё было, как они с Крутом описывали.

Вытянулись лодьи в цепочку, на сей раз двулодник предпоследним пустили. Поменяли порядок в строю. Ветер попутный был. А вода – ну не сказать, что течение слишком уж сильное. Под парусом да вёслами двинулись ещё дальше к полудню. Погода вокруг ещё тёплая. Люди спят, не мёрзнут. Пар изо рта не валит. Словно лето бабье вокруг. Затянувшееся не в меру, а ведь уже ревун к концу подходит…

И в один из дней, солнечных на диво, вышли четыре корабля на бескрайнюю гладь, вытянувшуюся вдаль сверкающей дорогой. Как и сказано было – леса вековечные вдоль берегов к небу тянутся, тишина необыкновенная. И на душу мир и покой словно снизошли. И вознёсся клич радостный, знаменующий окончание поисков дружины, к небесам, откуда боги на детей своих смотрят, успеху их помогают…

Брячислав едва ком в горле сдержал, хриплым голосом спросил бывшего монаха, не стесняющегося показать слёзы радости:

– Куда теперь, Брендан?

– Не знаю, княже. Хочешь – к тому берегу поплывём. Хочешь – к этому. Мы и там и там были. Коли большой град думаешь ставить, тебе самому место выбирать нужно. Ибо я твоих задумок не ведаю. Коли просто перезимовать – в полудне пути тут мыс есть. Там можно стать. Поляна большая, ручей невеликий. Лес не вплотную подходит к воде, а поле образует. Места нам хватит. И почва обильная.

Кивнул Брячислав:

– Веди туда.

Вспенили вёсла воду, дружный выдох из сотен грудей вырвался, и взвился к небу чистый голос на одной из лодей:

Мгновенно песню подхватили почти все, находившиеся на кораблях, кроме чудинок. Они удивлённо всматривались в окружающих их мужчин, но после первого куплета, когда самые смышлёные уловили мелодию, в гул голосов дружинников вплёлся первый тонкий девичий голос, потом второй, третий… Слов они не знали, да и не понимали, о чём поют их будущие мужья. Но сердцем поняли, что нужно поддержать, ибо в песне единство рождается, если та песня с товарищем или другом, с семьёй разделена… Чудинки просто подтягивали без слов, но голоса ложились на мелодию неожиданно ладно.

…В то же самое время в гавань Арконы скользнула лодья. Стражники на стенах, окружающих град, удивлённо всматривались в неё через пелену тонкого, секущего глаза снега. Разбушевалась метель не на шутку неожиданно. И откуда только взялся корабль? Все уже давно свои лодьи на берег вытянули, полотном под навесами затянули, на козлы поставили. Кончилось время для плавания. Теперь до тех пор, пока не сойдёт снег, уже обильно лёгший на землю, никто в море не выйдет… А сумасшедший то ли купец, то ли воин уверенно направил нос лодьи к храмовой пристани.

– Видать, жрец с донесением, Прокл.

– Угу. Говорил мне старшина, что ждут гонца с важными вестями.

С палубы спрыгнул воин, ловко подхватил брошенный ему канат, закрутил вокруг вбитой в толстое дубовое бревно скобы. Корпус лодьи чуть дёрнулся, но послушно замер. Упала сходня, и на берег ступил закутанный в коричневый плащ человек. Поклонился храму Святовидову. Огромный четырёхликий идол был виден в Арконе отовсюду, надзирая за всеми сторонами света. Шапка снега уже украшала его голову, белила длинные усы.

– Храбр, за мной. Остальные – как сдадите лодью присмотрщикам да тиуну – отдыхать. Дело сделано, братья. Но держите язык за зубами.

Никто не ответил. И так всё ясно было.

Навстречу уже спешили вооружённые до зубов воины, желающие покарать наглеца, но неизвестный вытащил из сумочки, что висела на поясе, небольшую бляху из серебра, бросил бегущему впереди старшему, и когда тот рефлекторно схватил, то выпучил глаза, замерев на месте от удивления, и отдал приказ:

– Лодью обиходить. Людям – баню, отдых и еду от пуза.

– Будет исполнено, господин! – склонился в поклоне старший из воинов, потом толкнул одного: – Бегом за Оладьей-тиуном! Скажи, немедля ему явиться, коли хочет место своё сберечь! Немедля! Хоть с жёнки его стаскивай, но сюда!

Тот, топая сапожищами, помчался огромными прыжками, куда послан. А старшина воинов подбежал к лодье, единым прыжком взмыл по сходне:

– Эй, братие, пошли со мной! Будем… – И осёкся…

Ответом была тишина. Все спали мёртвым сном, не обращая внимания ни на начавшуюся метель, ни на лютый холод. Спали заносимые снегом. Спали, когда их снимали с лавок и уносили на руках и наскоро сделанных носилках в гостевой дом. Спали, когда их раздевали и укладывали на лежанки. Дружинники спали. Последние пять дней они гребли без перерыва, жуя на ходу вяленое мясо и запивая его водой, не смыкая глаз ни на мгновение. Воины страшно торопились – замёрзни гавань, что тогда? И успели. А когда осознали, что всё, их путь закончен, просто уснули. Спокойным глубоким сном людей с чистой совестью и осознанием выполненного долга.