Глава 32

Я всегда не переставал удивляться тому, как во время отработки учебно-боевой тревоги солдаты мгновенно одеваются, сломя голову выносят оружие и имущество подразделений; офицеры в считанные минуты пребывают в часть. Потом всё это действо заканчивается тем, что весь личный состав падает вдоль дороги в условленном месте и на протяжении порой нескольких часов ожидает выхода из автопарка колонны машин под погрузку.

Именно в такую паузу можно было не только подремать, но и достаточно хорошо выспаться. Под дружескую перепалку двух комбатов меня начало клонить ко сну, но неожиданно сладкое состояние было прервано окриком Латаева:

– Бронников, ко мне!

– Есть, – недовольно буркнул я себе под нос и поднялся с тёплого тюка солдатских бушлатов.

– Дай мне свой блокнот, – распорядился комбат.

– Какой блокнот?

– В котором ты записываешь данные на своих солдат, – сердито произнёс Владимир Ильич, и по его недовольному виду я понял, что надвигается взбучка. В свою очередь, его собеседник – командир первого батальона – заулыбался и, потирая руки, радостно воскликнул, обращаясь к Латаеву:

– Гони, Ильич, два пузыря!

Любили иногда наши командиры поспорить на своих подчинённых. Как я догадался, это был как раз тот самый случай. Предметом пари стало добросовестное ведение командирами групп особых блокнотов, в которые записывались биографические данные на каждого солдата группы, фамилии и имена родителей, также могли указываться взыскания и поощрения. Сообразив, в чём тут дело, я прервал восторг комбата Пушкарского.

– Товарищ майор, разрешите обратиться? – спросил я Латаева.

– Ну? – буркнул в усы Владимир Ильич.

– Мне блокнот не нужен! – уверенно заявил я.

Оба комбата, удивившись такой наглости, посмотрели на меня, а я продолжал гнуть своё:

– Я и так всё помню.

– Диктуй, – ехидно скомандовал Пушкарский.

В течение нескольких минут мне пришлось, как школяру, продекламировать всё, что необходимо знать командиру группы о своих подчинённых. Настроения комбатов поменялись на прямо противоположные, а я был тут же отпущен довольным Латаевым на своё теплое, но уже остывшее местечко.

В действительности ничего сверхъестественного в этом не было. В каждой группе было в среднем около десяти человек. Из них большую часть составляли те, кто прослужил более шести месяцев, и оставалось заучить только вновь прибывших – два или три человека, а сделать это достаточно несложно.

Учебный процесс шёл своим чередом. Политзанятия и теоретическая часть некоторых предметов в холодных казармах сменялись тактико-специальной подготовкой в поле и воздушно-десантной – на продуваемом всеми ветрами «старте». Строевую подготовку проводили сержанты, а командиры групп, изображая методический контроль, мёрзли вместе с подчинёнными на плацу.

В разгар холодов пришло время батальонных учений по теме «поиск». Командир батальона сформировал группы, в том числе и во главе с сержантами, и немало меня порадовал тем, что я был призван изображать противника. Мне выделили двух бойцов из числа «вечно больных», автомобиль ЗИЛ-131, палатку без печки, надувной макет американской ракеты «Першинг», и я первым отправился в суровую зимнюю ночь.

Не стараясь особо запутать следы, я всё-таки распорядился водителю выключить фары, как только мы свернули с большака на просёлочную дорогу. Через пару часов езды остановились в небольшом распадке и разбили бивуак. Надувать макет я не стал, ибо было лень возиться на морозе с грудой прорезиненной ткани. Даже если бы комбат нас и проверил, что вряд ли, то наверняка промолчал, так как отсутствие выставленной «ракеты» только осложняло работу групп, что в конечном итоге было на пользу.

Оставалось только скоротать время до рассвета, иными словами, проспать в кабине машины. Тут водитель сообщил мне, что забыл заправиться. Пришлось его обматерить, но положения дел уже не исправить. Двигатель заглушили, так как в противном случае бензина на обратный путь не хватит. Единственное, что можно было предпринять, – это зажечь в кабине паяльную лампу. Как известно, при таком обогреве вполне можно угореть, поэтому пришлось опустить стёкла и спать, высунув голову наружу.

В таких мучениях и встретили рассвет. Единственный, кто нашёл «ракету», был старший лейтенант Хамзин. Позже он открыл мне секрет своего успеха. Как только Анвар вывел группу за пределы части, то увидел вдалеке машину, которая вдруг погасила огни. Смекалистый Хамзин всё сразу понял, и остальное было делом техники.

Укладка парашютов. Лето 1984 года. Слева – будущий кавалер орденов Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды Хамзин Анвар

Старший лейтенант Загнойко остановился по ту сторону хребта, не дойдя всего метров семьсот. В ответ на моё сожаление он нагло заявил: «Андрюха, я знал, что вы там, но мне лень было подниматься. Ты ведь всё равно доложишь, что я тебя нашёл?» Саня, конечно, был прав. Иначе и быть не могло при нашей дружбе. Остальные группы и вовсе заночевали в кошарах и не особо утруждали себя поисками, за что получили взбучку от комбата. В особенности где командирами были сержанты.

(Записано по воспоминаниям подполковника Анвара Гумеровича Хамзина.)

Тридцать седьмая годовщина спецназа, 24 октября, запомнилась Анвару Гумеровичу на всю жизнь. Более года ушло на лечение и реабилитацию. В свои 24 года он имел три ранения, контузию, был награждён орденами: Ленина, Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Не хватало только Звезды Героя, которая не случилась единственно потому, что волею обстоятельств присвоение её командиру группы старшему лейтенанту Хамзину подчеркнуло бы полную бездарность одного из генералов перед вышестоящим начальством.

«Иной раз видишь себя как бы стороны, и происходящее кажется нереальным, а по окончании не можешь вспомнить некоторые свои действия, поступки, и только судя потому, что дышишь, куришь, сидишь на горячем камне и держишь в руках автомат с закипевшим лаком на цевье, понимаешь, что, видимо, всё делал правильно и ещё просто повезло.

В то же время в памяти остаются настолько четкие и детальные образы и картины пережитого, что они остаются с тобой на всю жизнь. После приходит ужасающая обыденность, и даже, если рядом лежит твой друг на бережно постеленной плащ-палатке, ты отдаёшь какие-то распоряжения, пьешь тёплую воду из фляжки, живёшь… а в душе образовывается пустота. Это пустота с годами превращается в глубокую душевную пропасть, отделяющую тебя от окружающих, и даже порой близкие люди не в силах её преодолеть. Попытки залить водкой ни к чему не приводят… где взять столько водки, чтобы заполнить эту бездонную пропасть? Твоя жизнь продолжается, но какая-то уже другая, не понятная самому себе и тем более другим».

Ещё полчаса назад пожар полыхал вовсю, а теперь только отдельные языки пламени лениво облизывали чёрные головешки, оставшиеся от сгоревшего клуба. Ветер листал страницы полуобгоревших и чудом уцелевших книг; кроме клуба, сгорела и библиотека. От почты не осталось вообще никаких следов.

Начальник внештатной пожарной команды старший лейтенант Барсуков прибыл одним из последних, но это осталось незамеченным; воды в части не было, и тушить было нечем. В первом ряду зрителей в позе Наполеона, опустив подбородок на грудь, стоял комбриг Колб. Исподлобья он хмуро смотрел на пожарище. Рядом нервно переступал белый, как снег, начальник политотдела. Ситуация усугублялась тем, что назавтра ожидалось прибытие члена военного совета и начальника штаба округа. У последнего это был второй визит в нашу часть.

Казалось, сокрушительное объяснение с начальством неизбежно, однако не таков был наш командир, чтобы не попытаться выкрутиться. Колб тут же собрал комбатов, отдал необходимые распоряжения, и через пятнадцать минут вся часть уже таскала снег из ближайшего леса на пожарище. Через два часа всё было засыпано белоснежным покровом, а пронизывающий забайкальский ветер к утру скрыл все следы недавней катастрофы.

На следующий день высокая делегация осматривала городок, с пристрастием стараясь разглядеть возможные недостатки. Проходя мимо заснеженного пустыря, генерал глубокомысленно морщил лоб, как будто что-то припоминая. Однако это было ещё не всё. Предстояло организовать встречу окружных начальников с офицерским составом. Актовый зал сгоревшего клуба до вчерашнего дня был единственным подходящим местом.

После недолгих раздумий из оперативно-планового отделения разобрали и вынесли огромный стол, расставили стулья, собранные со всей части. Получилось некоторое подобие небольшого зала. Совещание свелось к беспредметному монологу члена военного совета и рассказам из жизни начальника штаба округа. При этом последний часто прерывался, окидывал удивленным взглядом помещение и затем продолжал повествование. В конце концов, чтобы развеять свои сомнения, он обратился к комбригу:

– Товарищ подполковник, мне кажется, в прошлый раз помещение просторнее было?

– Так точно! – не растерялся Колб и, понимая, что от него требуется пояснение, продолжил: – Тесновато у нас. Вот понадобилось отдельный кабинет сделать для начальника ОПО, и пришлось общую комнату поделить.

С этими словами Григорий Ананьевич для убедительности ткнул пальцем в капитальную стену. Генерал понимающе кивнул головой и спросил:

– Я что, клуба то у вас разве нет?

– И не было никогда, – весьма убедительно отрапортовал комбриг и, извиняющимся тоном, покосившись на главного политработника округа, добавил: – Который год бьёмся, чтобы в план капстроительства включили…

Мне показалось, что в этот момент раздались дружные аплодисменты офицеров и послышались крики «браво!». Ничего этого не произошло. В полной тишине член военного совета открыл свой блокнот, черкнул там несколько слов и кивнул головой в знак того, что вопрос будет решённым. Я не знаю, был ли построен клуб. Менее чем через год я убыл к новому месту службы, а ещё через восемнадцать месяцев сменила место дислокации и вся бригада.

В декабре пришло распоряжение подготовить команду до ста человек из числа военнослужащих, прослуживших шесть – двенадцать месяцев, для отправки в Марьину Горку. Там формировался отдельный батальон СпН. Неофициально все знали, что это – Афганистан. Впоследствии отряд имел место дислокации в Асадабаде, провинции Кунар.

Бойцы реагировали на это событие по-разному. Некоторые побаивались, и это было заметно. Другие радовались, что наконец покинут проклятые «каменюки». Были те, кто писал рапорт сам, чтобы попасть в команду. Это делать было вовсе необязательно, так как с учётом ограничения по сроку службы отправлялись почти все. Однако пришлось разлучить двух закадычных друзей Филатова и Чихунова. «Фил» и «Чих» были водителями, но потом Чихунова поставили на должность разведчика, а «Фил» остался на прежней должности, это и решило их судьбу.

После того как команда была отобрана поимённо, началось срочное натаскивание тех, кто должен убыть. Интенсивные занятия по ТСП – тема «способы передвижения разведчика» – и практические стрельбы проводились днём и ночью. Такого рвения к обучению я не встречал больше никогда. Но и мы, командиры групп, старались выложиться до конца, чтобы передать бойцам свой опыт и знания, навыки в стрельбе.

Где-то в районе новогоднего праздника отправили команду на аэродром Степь, где их ждал военно-транспортный ИЛ-76. Казармы опустели.

Командир роты Саня Зайков получил несколько писем от рядового Чихунова. В одном их них Андрей описывал красоты Афганистана и необычность жизни и быта афганцев. Заканчивалось послание фразой: «завтра уходим в горы…» В этих словах чувствовалась какая-то обреченность. Внизу стояла дата 20.04.1985 года.

А на следующий день, двадцать первого числа, разразилась трагедия, ныне известная как «гибель мараварской роты». Мы об этом узнали из письма оставшегося в живых младшего сержанта Власова. Было и ещё одно письмо – в первый батальон, но мне запомнилось именно это. Очень сумбурно, но откровенно и эмоционально описывался их последний бой.

Геройская и отчаянная смерть пулемётчика Андрея Чихунова от гранатомётного выстрела в упор ввергла в шок. Даже у офицеров, читавших письмо, тряслись руки и наворачивались слёзы. «Фил» ходил почерневший и не мог вымолвить ни слова. Из нашего батальона ещё погибли рядовые Комогорцев и Овчинников, из первого – Моряхин и Жуков.

Офицерские жёны плакали. Казалось бы, где «каменюки» и где Афганистан, но это были наши солдаты. Здесь, вдалеке от войны, погибшие парни были более своими, чем там в том отряде, где они прослужили так недолго. Это была самая тяжёлая потеря. Увы, не последняя. Всего в том бою погибло 29 человек.

Безграмотно спланированная операция, халатная подготовка, роковые ошибки уже во время её выполнения, попытка свалить вину на ротного. Если бы не принципиальность единственного свидетеля постановки задачи комроты-2 Сергея Макарова, то, возможно, случилась бы несправедливость. Это стоило ему карьеры.

Мой друг и однокашник подполковник Макаров скончался ровно через 24 года, день в день, 23 апреля 2011 года.