Глава четвертая
Нат Дикштейн выбрал для посещения французскую АЭС только потому, что из всех европейских языков более-менее сносно говорил лишь по-французски. Англия отпадала, поскольку не была членом Евратома.
На станцию он ехал в автобусе в разношерстной компании студентов и туристов. За окнами проносилась пыльная зелень юга, больше похожая на Галилею, чем на Эссекс – привычную сельскую местность его детства. С тех пор Нат немало помотался по свету; перелеты стали для него так же привычны, как и для любого завсегдатая модных курортов. Однако он еще помнил то время, когда мир ограничивался улицей Парк-Лейн на западе и городком Саутэнд-он-Си на востоке. Горизонты внезапно расширились после бар-мицвы и смерти отца – именно тогда Нат стал воспринимать себя взрослым мужчиной. Его ровесники видели свою дальнейшую жизнь просто: устроиться на работу в порту или в типографии, жениться на местной девушке, найти дом неподалеку от родителей и остепениться. Их амбиции ограничивались разведением породистых борзых, покупкой авто или надеждой, что «Уэст Хэм Юнайтед» выйдет в финал. Мечты юного Ната простирались гораздо дальше: отправиться куда-нибудь на край света – в Калифорнию, в Родезию или Гонконг, стать нейрохирургом, археологом или миллионером – отчасти потому, что он был умнее большинства сверстников, отчасти потому, что иностранные языки казались им загадочным и сложным школьным предметом вроде алгебры. Однако главная разница заключалась в его национальности. Гарри Чизман, партнер Ната по игре в шахматы, обладал умом, талантом и сильным характером, однако считал себя принадлежащим к рабочему классу, и его все устраивало. Дикштейн всегда знал – хотя вряд ли кто-то говорил ему об этом прямо, – что евреи способны пробиться в жизни независимо от того, где они родились: поступать в престижные университеты, создавать с нуля кинокомпании, становиться успешными банкирами, юристами и фабрикантами. Если это им не удавалось в родной стране, они уезжали и начинали все сначала в другом месте. Странно, что веками гонимый и преследуемый народ может так истово верить в успех любых своих начинаний. Вот, пожалуйста: понадобилась им атомная бомба – чего проще, иди и раздобудь.
Вдалеке проступили очертания атомной станции. Подъехав ближе, Дикштейн понял, что недооценивал размеры реактора: он занимал вовсе не маленькую комнату, как ему представлялось, а целое десятиэтажное здание.
Охрана внешнего периметра была организована скорее на промышленном уровне, чем на военном. Территорию окружал высокий забор без электрической защиты. Пока экскурсовод улаживала формальности на КПП, Дикштейн заглянул внутрь помещения: работали всего две камеры. «Сюда можно провести полк солдат посреди бела дня – и никто даже не заметит, – подумал он. – Плохо дело – значит, у них есть куда более надежная защита».
Он вышел из автобуса вместе со всеми и направился к зданию администрации. Благоустроенная территория работала на экологический имидж атомной отрасли: ухоженные клумбы и газоны, свежепосаженные деревья, всюду безупречная чистота и белизна, ни малейших следов дыма. Оглянувшись на пост охраны, Дикштейн заметил подъехавший серый «Опель»; водитель вышел из машины и разговаривал с охранником: судя по всему, тот объяснял ему, как проехать. На мгновение в салоне что-то блеснуло на солнце.
Дикштейн проследовал в холл вместе с группой экскурсантов. В стеклянной витрине хранился кубок регби, выигранный сборной командой станции; на стене висела фотография комплекса, выполненная с воздуха. Дикштейн постарался запомнить все детали, лениво прикидывая возможную схему проникновения, хотя на самом деле его больше беспокоил серый «Опель».
По станции их водили четыре специально обученные девушки в элегантной униформе. Дикштейна не интересовали ни огромные турбины, ни диспетчерская, оборудованная по последнему слову техники, с кучей экранов и датчиков, ни водозаборник с фильтрами, задерживающий рыб и выпускающий их обратно в реку целыми и невредимыми. Его мысли занимали люди из «Опеля». Неужели за ним следят?
В отсеке подачи топлива он оживился и обратился к экскурсоводу:
– А как сюда поступает уран?
– Его привозят на грузовиках, – ответила она, хитро улыбаясь.
Кто-то нервно хихикнул, представив себе машины с радиоактивным веществом, открыто разъезжающие по стране.
– Это вовсе не опасно, – продолжила девушка, получив ожидаемую реакцию. – До попадания непосредственно в реактор топливо не является радиоактивным. Его подают на элеватор и поднимают на седьмой этаж, дальше вся работа автоматизирована.
– А как проверяют количество и качество прибывшей партии? – спросил Дикштейн.
– Этим занимаются на заводе-изготовителе, там товар пломбируют, а здесь проверяют только пломбы.
– Спасибо.
Дикштейн был доволен: значит, система проверки не так уж доскональна, как расписывал Пфаффер. В голове начали вырисовываться кое-какие схемы.
Далее экскурсантам продемонстрировали работу загрузочного устройства: сидя за пультом управления, оператор перенес топливный блок из хранилища, поднял бетонную крышку топливного канала, убрал использованную кассету, вставил новую, закрыл крышку и опустил отработанную кассету в заполненную водой шахту, ведущую в охлаждающий бассейн.
Соблазнительный голос экскурсовода журчал на безупречном французском:
– В реакторе три тысячи топливных каналов; в каждом канале – восемь топливных стержней. Срок службы стержня – от четырех до семи лет. За одну операцию загрузочное устройство обновляет топливные блоки в пяти каналах.
Они перешли к охлаждающим бассейнам. На шестиметровой глубине израсходованные блоки упаковывали в чехлы, затем – охлажденные, но все еще радиоактивные – запечатывали в пятидесятитонные свинцовые контейнеры, по двести штук в каждый, и отправляли на перерабатывающий завод.
Пока экскурсовод подавала кофе и пирожные в холле, Дикштейн переваривал полученную информацию. Раньше ему казалось, что легче всего просто украсть использованное топливо и переработать его в плутоний. Теперь он понял, почему никто не предложил такой план: угнать-то грузовик можно, даже в одиночку – но как протащить через все границы огромный контейнер?
Идея кражи урана непосредственно со станции тоже не вдохновляла. Охрана, конечно, организована слабовато – об этом говорило уже одно то, что ему позволили провести разведку на местности и даже устроили экскурсию. Однако в пределах станции топливо циркулировало в автоматической, дистанционно управляемой системе и выйти наружу могло только после прохождения полного цикла, а значит, все возвращается к проблеме перевозки контейнера в один из европейских портов.
Теоретически можно пробраться в хранилище, перетащить топливо на элеватор, спустить вниз, погрузить на машину и увезти, но тогда придется держать весь персонал станции под дулом пистолета, а по условию задачи операцию нужно провернуть тайно.
Экскурсовод предложила ему еще чашку, и он не отказался – что-что, а кофе французы готовить умеют. Молодой инженер в мешковатом свитере и мятых брюках принялся рассказывать о ядерной безопасности. Ученого или технаря всегда легко распознать, подумал Дикштейн: удобная поношенная одежда, борода, отпущенная из лени. Наверное, в их сфере мозги ценятся гораздо выше внешности, и нет смысла стараться произвести хорошее впечатление с первого взгляда. Хотя, возможно, это всего лишь романтизация науки.
Он пропустил лекцию мимо ушей: физик из Института Вейцмана был куда более лаконичен. «Нет такого понятия, как безопасный уровень радиации. Это все равно что прийти к озеру и сказать: глубина метр – я в безопасности; глубина три метра – я утону. На самом деле уровни радиации можно сравнить с ограничением скорости на шоссе: 50 км/ч безопаснее, чем 130, а 30 – еще лучше, но полную безопасность вы обеспечите, только сидя дома на диване».
Дикштейн вновь мысленно вернулся к проблеме кражи. Проклятое требование соблюдать секретность заваливало на корню все возможные планы. А может, эта затея изначально обречена на провал? В конце концов, выше головы не прыгнешь… Нет, еще рано сдаваться.
Итак, основная цель определилась: груз нужно перехватить в пути. Как выяснилось, топливные блоки здесь не проверяют. Можно угнать грузовик, извлечь уран из топливных стержней, снова запечатать и подкупить либо угрозами принудить шофера доставить на станцию пустые оболочки. В течение следующих месяцев их постепенно установят в реактор, в результате чего выработка незначительно снизится. Начнется расследование, будут проводить тесты. Возможно, никто и не поймет, в чем дело, пока пустые кассеты не отслужат свой срок и их не отправят на переработку. Однако к тому времени – от четырех до семи лет спустя – след, ведущий в Тель-Авив, уже затеряется.
Хотя могут узнать и раньше. Кроме того, остается проблема вывоза топлива из страны.
Ну, по крайней мере, какой-то предварительный план намечен, уже неплохо.
Наконец лекция закончилась. Кто-то задал пару-тройку бессвязных вопросов, и экскурсантов отвели обратно в автобус. Дикштейн занял место в конце салона. Подошедшая женщина средних лет заявила:
– Это мое место.
Дикштейн уставился на нее с каменным выражением лица, и она отошла.
По дороге со станции он периодически поглядывал в заднее окно. Где-то через пару километров из-за поворота выехал серый «Опель» и пристроился за автобусом. Дикштейн помрачнел.
Значит, его все-таки засекли: либо здесь, либо в Люксембурге… Скорее всего, в Люксембурге. Ясиф Хасан? Он вполне мог оказаться агентом. Или кто-то другой… Наверняка за ним следили просто так, из любопытства; откуда им знать о его намерениях? Или?.. В любом случае от «хвоста» надо избавиться.
Целый день Дикштейн разъезжал по городу и окрестностям на автобусе, на такси, на автомобиле, а в промежутках ходил пешком. К вечеру он сумел распознать три машины: серый «Опель», маленький грязный пикап и немецкий «Форд», а также пятерых наблюдателей. Мужчины походили на арабов, хотя в этой части Франции многие криминальные личности были родом из Северной Африки: возможно, кто-то нанял в помощь местных. Теперь понятно, почему он их не заметил раньше: они постоянно меняли машины и людей; их выдала лишь долгая пустынная дорога до атомной станции и обратно.
На следующий день Дикштейн арендовал автомобиль и выехал за город на автостраду. Некоторое время за ним ехал «Форд», затем его сменил серый «Опель». В каждой машине сидело по двое; еще двое – в грузовике, и один остался возле отеля.
Дикштейн остановился на обочине у пешеходного моста; на ближайшие десять километров в обе стороны съездов с шоссе не было. Он вышел из машины, поднял крышку капота и сосредоточенно уставился внутрь. Серый «Опель» уже растворился вдалеке; через минуту мимо проехал «Форд». Согласно правилам слежки, «Форд» будет ждать у следующего съезда, а «Опель» вернется посмотреть, чем он занят.
Дикштейн надеялся, что они будут следовать инструкции, иначе его схема не сработает. Он вытащил из багажника знак аварийной остановки и поставил на дорогу.
Навстречу проехал «Опель».
Значит, будут действовать по инструкции.
Выбравшись с автострады пешком, Дикштейн сел в первый попавшийся автобус и доехал до города. По пути он заметил все три машины и слегка воспрял духом: похоже, они клюнули.
В городе Дикштейн сел в такси и вернулся на шоссе. Он вышел неподалеку от своей машины, но на противоположной стороне дороги. Мимо проехал «Опель»; в паре сотен метров с обочины тронулся «Форд».
Дикштейн бросился бежать. Один из пассажиров «Форда» вышел из машины и последовал за ним.
Работа на виноградниках позволила ему оставаться в хорошей форме. Добежав до пешеходного моста, Дикштейн перебрался на другую сторону шоссе и помчался назад по обочине. Через три минуты он, задыхаясь, добрался до своего автомобиля.
Те уже догадались, что их провели. «Форд» поспешно тронулся, и пассажиру пришлось запрыгивать на ходу.
Дикштейн сел в машину. Теперь преследователи оказались по ту сторону шоссе: чтобы повернуть за ним, им придется проехать до следующего перекрестка. Даже на скорости 100 км/ч весь путь займет у них минут десять; значит, у него будет как минимум пять минут форы – догнать не успеют.
Он рванул с места, держа курс на Париж и напевая себе под нос речевку с футбольных стадионов: «Легче, легче, ле-е-егче».
Когда в Москве стало известно, что арабы готовят атомную бомбу, поднялась настоящая паника.
В Министерстве иностранных дел запаниковали из-за того, что не узнали об этом раньше, в КГБ – из-за того, что не узнали об этом первыми, а в секретариате ЦК – из-за того, что страшно боялись очередного скандала в духе «кто виноват?» между КГБ и МИДом: предыдущий длился одиннадцать месяцев и превратил жизнь в Кремле в сущий ад.
К счастью, способ, который выбрали египтяне для сообщения этой новости, позволил до некоторой степени прикрыть тылы: они всячески подчеркивали, что вовсе не обязаны сообщать союзникам о своем секретном проекте, а просьба о техническом содействии не так уж критична для успеха предприятия. Их посыл, приукрашенный дипломатическими завитушками, звучал так: «Да, кстати, мы тут строим атомный реактор, чтобы изготовить бомбу и стереть Израиль с лица земли – вы нам, случайно, не поможете?» – и был преподнесен как бы невзначай в конце официальной встречи египетского посла в Москве с заместителем начальника отдела Ближнего Востока в МИДе.
Замначальника отдела глубоко задумался. По долгу службы он обязан передать новость начальнику, а тот, в свою очередь, доложит министру. Однако в таком случае вся заслуга достанется шефу, который к тому же не упустит возможности насолить КГБ. Как бы ему самому снять сливки?
Лучший способ продвинуться в Кремле – это оказать кагэбэшникам неоценимую услугу, и сейчас у него на руках козырь. Если предупредить их о просьбе посла, они успеют притвориться, будто давно знают о бомбе и как раз сами собирались сообщить данную информацию.
Замначальника надел пальто, собираясь выйти и позвонить знакомому гэбисту из телефонной будки на случай, если его телефон прослушивается, и тут только сообразил, кто занимается прослушкой. Сняв пальто, он позвонил из своего кабинета.
Его знакомый тоже был тонким знатоком работы системы и тут же поднял шум. Сперва он позвонил секретарю своего начальника и попросил о срочной встрече, тщательно избегая разговора с самим начальником, затем сделал множество телефонных звонков и разослал курьеров по всему зданию с докладными записками. Однако главной его целью стала повестка дня. Случилось так, что повестку дня следующего собрания комитета по Ближнему Востоку напечатали за день до того и как раз в этот момент ее прогоняли в копировальном аппарате. Вытащив листок, он добавил сверху: «Развитие событий в сфере египетского вооружения: специальный доклад», указав в скобках свою фамилию. Сделав копии (со вчерашней датой), он вручную разослал ее в нужные отделы.
И только убедившись в том, что теперь пол-Москвы будет ассоциировать эту новость именно с его фамилией, он отправился к начальству.
В тот же день пришла еще одна новость, гораздо менее значительная. В ходе стандартной процедуры обмена данными между КГБ и египетской разведкой Каир сообщил о том, что в Люксембурге замечен израильский агент Натаниэль Дикштейн, в данный момент объект находится под наблюдением. В силу обстоятельств эта информация прошла почти незамеченной. Лишь один сотрудник КГБ заподозрил возможную связь между двумя событиями.
Звали сотрудника Давид Ростов.
Отец Ростова был дипломатом среднего звена, его карьера не удалась из-за отсутствия связей – в частности, связей в разведке. Поняв это, сын с холодной расчетливостью устроился на работу в КГБ (тогда НКВД).
В Оксфорд он поступил, уже будучи тайным агентом. В те идеалистические времена, когда СССР только что выиграл войну и масштабы сталинской зачистки еще не были оценены в полной мере, крупнейшие английские университеты считались плодородной почвой для вербовки в советскую разведку. Ростов лично нашел пару агентов, один из которых до сих пор работал на них в Лондоне. А вот Нат Дикштейн оказался ему не по зубам.
В те времена юный Дикштейн склонялся в сторону социализма и по характеру отлично подходил для шпионажа: замкнутый, упорный, недоверчивый интеллектуал. Ростов припомнил спор о судьбе Ближнего Востока с Хасаном и Эшфордом в домике у реки. Кстати, победа в том шахматном матче далась Дикштейну нелегко.
Однако он был начисто лишен идейного рвения. Несмотря на твердость своих убеждений, Дикштейн не имел ни малейшего желания навязывать их всему миру – типичная позиция ветеранов войны. «Если ты и вправду готов бороться за социализм во всем мире, надо работать на Советский Союз», – выкладывал приманку Ростов, на что те обычно отвечали: «Чушь собачья».
После Оксфорда Ростов работал в советских посольствах в Риме, Амстердаме, Париже, но на дипломатическую службу так и не перешел. С годами он понял, что ему не стать крупным государственным деятелем, как того хотел отец, – не хватает политической дальновидности. Искренние убеждения юности давно развеялись. По зрелом размышлении он продолжал считать, что социализму, возможно, принадлежит будущее, однако теперь сердце его не было охвачено пламенной страстью слепой веры. Ростов верил в коммунизм примерно так же, как большинство людей верит в Бога: есть – хорошо, нет – нестрашно, а пока надо пользоваться моментом.
В зрелом возрасте Ростов преследовал конкретные цели с куда большей энергией. Он стал превосходным специалистом в своей области, непревзойденным мастером окольных путей и жестоких приемов, и – что особенно важно и в СССР, и на Западе – он научился искусно манипулировать бюрократическим аппаратом, извлекая максимальную выгоду из своих достижений.
Первое главное управление КГБ было чем-то вроде головного офиса, ответственного за сбор и анализ информации. Большинство оперативных агентов работали во Втором управлении – самом крупном подразделении КГБ, которое занималось расследованием диверсий, саботажа, измены, экономического шпионажа и других преступлений, имеющих отношение к политике. Третье главное управление (ранее – СМЕРШ, пока это название не получило скандальную известность на Западе) отвечало за контрразведку и особые операции, там работали самые умные, храбрые и опасные оперативники в мире.
Ростов числился в Третьем управлении и был одним из самых значимых сотрудников.
Он дослужился до звания полковника и получил медаль за освобождение разоблаченного агента из лондонской тюрьмы. С годами Ростов обзавелся женой, двумя детьми и любовницей. Последнюю звали Ольгой. Статная блондинка из Мурманска лет на двадцать моложе оказалась самой восхитительной женщиной в его жизни. Конечно, без полагающихся ему по статусу привилегий она не стала бы его любовницей, и все же ему казалось, что она его любит. Они были похожи, и хотя каждый насквозь видел холодную, амбициозную натуру другого, это лишь добавляло страсти в их отношения. В браке страсть давно угасла, зато остались другие чувства: привязанность, стабильность, привычка, к тому же одна только Маша могла рассмешить его до упаду. Старший сын, Юрий, учился в МГУ и слушал контрабандные пластинки «Битлз», младший, Владимир, считался в семье юным гением и потенциальным чемпионом мира по шахматам. Он подал документы в престижную физико-математическую школу, и отец не сомневался, что его примут: сын заслужил это место по праву, да и влияние полковника КГБ – не пустяк.
Ростов занимал довольно высокое положение в советской интеллектуальной элите, но рассчитывал подняться еще выше. Его жене больше не приходилось стоять в очередях вместе с плебсом – она отоваривалась в «Березке»; кроме того, у них была просторная квартира в Москве и маленькая дача на Балтийском море. Однако Ростов хотел большего: «Волгу» с личным шофером, вторую дачу на Черном море, куда ездить с Ольгой, приглашения на закрытые показы западных фильмов и лечение в кремлевской клинике – возраст начинал сказываться.
В этом году ему исполнялось пятьдесят лет, половину из которых Ростов провел за столом, половину – на оперативной работе со своей небольшой командой. Он был самым старым агентом, все еще работающим за границей. На данный момент перед ним вырисовывались два пути: если замедлить темп и позволить начальству забыть о былых заслугах, можно закончить чтением лекций в школе КГБ где-нибудь в Новосибирске; если продолжить набирать очки, его повысят до административной должности, включат в один или два комитета – словом, его ждет многообещающая и безопасная карьера в разведструктуре; и вот тогда будут и «Волга» с шофером, и дача на Черном море.
Необходимо в ближайшие два-три года провернуть успешное громкое дело. Услышав о Дикштейне, Ростов некоторое время прикидывал, стоит ли рисковать.
Он наблюдал за карьерой Дикштейна с ностальгией учителя математики, чей самый способный ученик вдруг решил податься в художественную школу. Еще в Оксфорде, узнав об истории с украденным оружием, он лично завел на Дикштейна дело. С годами досье пополнялось разными людьми из разных источников: визуального наблюдения, слухов, догадок и, конечно же, старого доброго шпионажа. Из накопившейся информации было ясно: на данный момент Дикштейн – один из самых успешных агентов «Моссада». Если бы удалось принести его голову на блюде, будущее Ростова можно считать обеспеченным.
Однако он не торопился: предпочитал выбирать легкие цели и ловко сливался с пейзажем, когда раздавали рискованные задания. Борьба между ним и Дикштейном была бы слишком равной.
Ростов с интересом читал все последующие отчеты из Люксембурга, но старался не высовываться – именно благодаря политике осторожности он забрался так высоко.
Ситуацию с арабской бомбой рассматривал комитет по Ближнему Востоку. В принципе этим мог бы заниматься любой из двенадцати кремлевских комитетов, поскольку обсуждение было бы везде одинаковым, так как вопрос стоял гораздо шире.
Комитет состоял из девятнадцати членов, двое из которых находились за границей, один был болен, и еще одного сбила машина прямо накануне собрания. Впрочем, это не имело значения. Фактически все решали трое: чиновник из Министерства иностранных дел, сотрудник КГБ и представитель генерального секретаря. Среди второстепенных персонажей присутствовали шеф Ростова, который коллекционировал членство во всех комитетах из принципа, и сам Ростов в качестве советника (из таких мелких штрихов и было ясно, что его планируют повысить).
КГБ выступал против строительства реактора, поскольку наличие бомбы сместит равновесие в более явные сферы, вне зоны их деятельности. Именно по этой причине Министерство иностранных дел высказалось за – бомба прибавила бы им работы и влияния. Представитель генерального секретаря выступал против: если арабы выиграют войну на Ближнем Востоке, то СССР потеряет свой плацдарм.
Собрание началось с чтения доклада «Развитие событий в сфере египетского вооружения». Ростов прекрасно понимал, как можно растянуть один-единственный факт, почерпнутый из телефонного разговора с Каиром, на двадцать минут нудной речи, добавив к нему пространные умозаключения и долив «воды». Он и сам такое проделывал неоднократно.
Затем мелкая сошка из МИДа долго излагал свое видение политики СССР на Ближнем Востоке. Вне зависимости от мотивов сионистских поселенцев Израиль выжил лишь благодаря поддержке западных капиталистов, которые хотели устроить форпост на Ближнем Востоке, чтобы приглядывать за своими нефтяными интересами, заявил он; и если на сей счет еще оставались какие-то сомнения, англо-франко-израильское нападение на Египет в 1956-м окончательно все прояснило. Советскому Союзу следует поддерживать естественное неприятие арабами этой отрыжки колониализма. С точки зрения общемировой политики, инициировать ядерное вооружение арабов было бы неразумно, но раз уж они сами начали, наша задача – помочь им; и так далее…
Всем страшно наскучили эти прописные истины, и последующее обсуждение протекало в более неформальной обстановке – настолько, что шеф Ростова позволил себе заметить:
– Черт возьми, нельзя доверить атомную бомбу психам!
– Согласен, – поддержал представитель генсека, он же – председатель комитета. – Если арабам дать бомбу, они ее взорвут. В ответ на них нападут американцы – тоже, пожалуй, с ядерным оружием; и тогда у нас остается только два варианта: подвести союзников или начать Третью мировую.
– Еще одна Куба, – пробормотал кто-то.
– Можно заключить с американцами соглашение: обе стороны обязуются ни при каких обстоятельствах не использовать ядерное оружие на Ближнем Востоке, – предложил чиновник из МИДа. Если ему удастся запустить такой проект, он будет обеспечен работой лет на двадцать пять.
– А если арабы сбросят бомбу, это будет считаться нарушением договора с нашей стороны? – спросил кагэбэшник.
Вошла женщина в белом переднике, толкая перед собой столик на колесах, и комитет прервался на чайную паузу. Представитель генсека, набив рот пирожным, рассказал анекдот:
– У одного кагэбэшника был глупый сын, который никак не понимал, что такое партия, родина, профсоюз и народ. Тот объяснил ему на примере их семьи, где отец – партия, мать – родина, бабушка – профсоюз, а он сам – народ, но мальчик все равно не понимал. Тогда папа в ярости запер сына в шкафу в родительской спальне, а ночью занялся любовью с женой. Мальчик, подглядывая в замочную скважину, воскликнул: «Теперь я понял! Партия насилует родину, пока профсоюз спит, а народ должен смотреть и страдать!»
Все покатились со смеху. Буфетчица покачала головой в притворном негодовании. Ростов уже слышал эту шутку.
После перерыва комитет неохотно вернулся к работе. Ключевой вопрос задал представитель генсека:
– А если мы откажемся помогать египтянам, они справятся без нас?
– Пока что информации недостаточно, – ответил кагэбэшник, делавший доклад. – Однако я проконсультировался по этому поводу с одним из наших ученых; оказывается, изготовить атомную бомбу технически не сложнее, чем обычную.
– Значит, будем считать, что они смогут изготовить ее и без нашей помощи, хотя и медленнее, – заметил мидовец.
– Выводы я сделаю сам, – оборвал его председатель.
– Да-да, конечно, – смущенно пробормотал тот.
– Единственная серьезная проблема – достать плутоний. Удалось им это или нет, мы не знаем.
Давид Ростов слушал дискуссию с огромным интересом. С его точки зрения, комитет мог принять лишь одно-единственное решение, и сейчас председатель подтвердил его мнение.
– Я думаю так, – начал последний. – Если мы поможем египтянам изготовить бомбу, то упрочим наши связи на Ближнем Востоке и наше влияние на Каир; кроме того, у нас будет возможность ее контролировать – до некоторой степени. Если же мы откажем, то испортим отношения с арабами и уже не сможем ни на что повлиять.
– Иными словами, если уж они собрались заполучить бомбу, пусть лучше на кнопке будет русский палец, – подытожил мидовец.
Председатель бросил на него раздраженный взгляд и продолжил:
– Таким образом, целесообразно рекомендовать секретариату ЦК оказать египтянам техническую поддержку, но так, чтобы контроль над проектом оставался в руках советских кадров.
Ростов позволил себе улыбнуться краешком рта: именно этого он и ожидал.
– Выносим на голосование? – предложил мидовец.
– Поддерживаю, – кивнул кагэбэшник.
– Все за?
Все были за.
Комитет перешел к следующему пункту повестки.
И только после собрания Ростова поразила внезапная мысль: если египтяне на самом деле не смогли бы построить реактор без посторонней помощи – допустим, из-за нехватки урана, – то как же ловко они обвели русских вокруг пальца!
Ростов любил свою семью – в малых дозах. К счастью, работа позволяла отдыхать от семейной жизни – а жизнь с детьми всегда утомительна – в постоянных командировках; к возвращению он соскучивался настолько, что можно было терпеть их присутствие еще несколько месяцев. Он любил старшего сына, несмотря на его вздорные пристрастия к дешевой музыке и поэтам-диссидентам, но зеницей ока был для него младший. С самого детства отец учил малыша логике, разговаривал с ним сложными предложениями, обсуждал географию дальних стран, механику двигателей, принципы работы радио, водопроводных кранов, фотосинтеза и политических партий. Из класса в класс мальчик оставался первым учеником, хотя в новой школе он, пожалуй, найдет себе равных.
Ростов понимал, что пытается привить сыну амбиции, в которых сам не преуспел. К счастью, это не противоречило намерениям юноши: тот с гордостью осознавал свой потенциал и мечтал стать великим человеком. Единственное, против чего Володя возражал, – это работа по комсомольской части: он считал ее пустой тратой времени. Ростов частенько говорил ему: «Может, это все и пустое, но ты ничего не добьешься в жизни, если не будешь продвигаться по партийной линии. Если хочешь изменить систему, доберись до самого верха и переделай ее изнутри». Владимир принял эту аксиому и с тех пор добросовестно посещал комсомольские собрания: он унаследовал железную волю отца.
Пробираясь домой в час пик, Ростов предвкушал тихий скучный семейный вечер: они вместе поужинают, затем будут смотреть сериал о героических советских разведчиках, перехитривших ЦРУ; перед сном он выпьет стопку водки.
Ростов припарковался у подъезда. В его доме жили чиновники высшего звена; у половины из них имелись небольшие легковые автомобили отечественного производства. Квартира считалась просторной по московским стандартам: у каждого из сыновей была своя комната, и никому не приходилось спать в гостиной.
Войдя в дом, Ростов застал нарастающий скандал: гневный голос Маши, какой-то треск, крик и ругань сына. Не раздеваясь, он прошел на кухню и распахнул дверь.
Они стояли друг напротив друга возле кухонного стола: жена – в истерике, готовая заплакать, и сын, кипящий юношеским негодованием; между ними лежала разбитая гитара. Значит, ее разбила Маша, понял Ростов.
Оба повернулись к нему и заговорили одновременно:
– Она сломала мою гитару!
– Он позорит нашу семью своей гнилой музыкой!
– Дура!
Ростов отбросил портфель, шагнул вперед и влепил сыну пощечину. Тот покачнулся, покраснев от боли и унижения. Он был ростом с отца, но шире в плечах; Ростов не бил его с тех пор, как мальчик возмужал. В запале Юра замахнулся, чтобы дать сдачи; Ростов проворно отступил в сторону – долгие годы тренировки – и аккуратно повалил сына на пол.
– Пошел вон из дома, – сказал он тихо. – Вернешься, когда будешь готов просить у матери прощения.
Юрий поднялся на ноги.
– Ни за что! – крикнул он и вышел, хлопнув дверью.
Ростов снял пальто и шляпу и присел за кухонный стол. Подняв сломанную гитару, он аккуратно положил ее на пол. Маша налила ему чаю; он взял чашку дрожащей рукой.
– Что случилось? – спросил он наконец.
– Володя не сдал экзамен.
– А при чем тут Юрина гитара? Какой экзамен?
– Вступительный экзамен в школу – его не приняли.
Ростов тупо уставился на нее.
– Я так расстроилась, – принялась объяснять Маша, – а Юра только смеялся… Ты же знаешь, он ревнует к брату. А потом он стал бренчать свои дурацкие песни, и я подумала: не может быть, чтобы Володя завалил экзамен – наверное, у нашей семьи плохая репутация из-за Юры. Вот я и не сдержалась… Глупо, конечно…
Ростов уже не слушал. Володю не приняли? Не может быть… Мальчик куда умнее своих учителей, в обычной школе ему нечего делать. К тому же он сам сказал, что экзамен несложный и высший балл ему обеспечен…
– Где он? – спросил Ростов жену.
– У себя в комнате.
Ростов прошел по коридору и постучался в дверь спальни сына. Ответа не последовало, и он вошел. Володя сидел на кровати, уставившись в стену, с красным и мокрым от слез лицом.
– Сколько ты набрал баллов? – спросил Ростов.
Володя взглянул на отца – на его лице застыла горестная маска детского недоумения.
– Высший балл, – ответил он и протянул ему кучу листков. – Я помню все вопросы, я помню свои ответы; я проверил все дважды. И я вышел из класса за пять минут до окончания.
Ростов повернулся к двери.
– Ты мне не веришь?!
– Конечно, верю, – мягко ответил Ростов. Он вышел в гостиную и позвонил в школу. Директор еще был на работе.
– Володя набрал высший балл на экзамене, – начал Ростов.
– Мне очень жаль, товарищ полковник, – утешающе зажурчал директор. – Многие талантливые ребята пытаются к нам поступить…
– И они все набрали высший балл?
– К сожалению, эти сведения конфиденциальны…
– Вы знаете, кто я такой, – перебил Ростов резко. – Я и сам могу выяснить.
– Товарищ полковник, я вас очень уважаю и был бы рад принять вашего сына. Не стоит поднимать шум из ничего; прошу вас, не создавайте себе проблем. Если ваш сын соберется поступать к нам в следующем году, у него будут отличные шансы.
Обычно простые смертные не позволяют себе так разговаривать с офицерами КГБ. До него начало доходить…
– Но он набрал высший балл!
– Несколько абитуриентов также получили высшую оценку…
– Спасибо, – перебил его Ростов и повесил трубку.
Хотя в комнате было уже темно, он не стал зажигать свет, углубившись в размышления. Директор вполне мог бы сказать ему, что все поступающие набрали высший балл; однако не так-то просто лгать без подготовки – легче уклониться от ответа. А если он полезет выяснять, то создаст себе проблемы…
Итак, в ход пущены чьи-то связи: менее талантливый юнец занял место сына лишь потому, что у его отца больше влияния. Спокойнее… Не злись на систему – используй ее.
Ничего, у него тоже есть кое-какие связи.
Он поднял трубку и позвонил домой своему шефу, Феликсу Воронцову.
– Феликс, моего сына не приняли в физико-математическую школу.
– Жаль, – ответил Воронцов. – Что поделаешь, на всех мест не хватит.
Такого ответа Ростов не ожидал – теперь он внимательнее прислушался к голосу Воронцова.
– В каком смысле?
– Моего сына приняли.
На мгновение Ростов замер. Он даже не знал, что сын Воронцова поступал в ту же школу. Мальчик был умен, но и вполовину не так талантлив, как Володя. Ростов постарался взять себя в руки:
– Тогда позволь от души поздравить тебя.
– Спасибо, – коротко ответил тот. – Так о чем ты хотел поговорить?
– А… Да нет, ничего особенного, подождет до завтра. Вы, наверное, отмечаете поступление – не буду мешать.
– Ну ладно, тогда пока.
Ростов повесил трубку. Будь то сын какого-нибудь чинуши или политикана, он мог бы что-то предпринять: досье заведено на каждого; но против собственного начальства сделать ничего нельзя.
Конечно, Володя будет поступать в следующем году, однако вполне может повториться та же история. Значит, к тому времени Ростов должен набрать достаточно веса, чтобы никакие Воронцовы не смогли отпихнуть его в сторону. Через год все будет по-другому. Для начала он достанет личное дело директора школы, затем раздобудет полный список всех абитуриентов, выявит потенциальную угрозу и выяснит, кто пустил в ход свои связи, прослушивая телефоны и вскрывая почту.
Но сперва нужно занять весомое положение в системе. Теперь Ростов понял, что зря успокоился насчет своей карьеры: если с ним так поступают, значит, его звезда быстро клонится к закату.
То самое громкое дело, которое он неспешно планировал на ближайшие годы, нужно провернуть прямо сейчас.
Ростов сидел в темной гостиной, просчитывая ходы.
Вошла Маша, неся поднос с ужином. Помолчав, она спросила, не хочет ли он посмотреть телевизор. Ростов покачал головой и отодвинул еду. Вскоре она тихо ушла в спальню.
Юрий явился за полночь слегка под хмельком: вошел в гостиную, включил свет и испуганно отступил, увидев отца.
Глядя на старшего сына, Ростов припомнил свои юношеские кризисы, излишнюю горячность, наивный максимализм, легкую ранимость…
– Юра, прости меня, – сказал он, вставая.
Сын не выдержал и разрыдался.
Ростов обнял его за плечи и повел в спальню.
– Мы с тобой оба погорячились. Мать тоже. Я скоро уезжаю в командировку и постараюсь привезти тебе новую гитару.
Он хотел поцеловать сына, но тот стал слишком взрослым – теперь им было неловко проявлять эмоции. Ростов мягко подтолкнул юношу в спальню и закрыл за ним дверь.
Вернувшись в гостиную, он понял, что за последние несколько минут его планы обрели четкую структуру. Взяв бумагу и карандаш, Ростов принялся набрасывать черновик докладной записки.
Председателю КГБ СССР
от заместителя начальника европейского отдела
Копия: начальнику европейского отдела
Дата: 24 мая 1968 года
Товарищ Андропов!
Начальник моего отдела, Феликс Воронцов, сегодня отсутствует, а нижеизложенное дело не терпит отлагательств.
Нам сообщили, что в Люксембурге замечен израильский агент Натаниэль (Нат) Давид Джонатан Дикштейн, действующий под именем Эдварда (Эда) Роджерса, также известный под кличкой Пират.
Дикштейн родился в Лондоне (Степни, Ист-Энд) в 1925 году в семье лавочника. Отец умер в 1938-м, мать – в 1951-м. В 1943 году Дикштейн вступил в ряды британской армии, сражался в Италии, был произведен в сержанты и взят в плен возле Ла-Молины. После войны он поступил в Оксфордский университет на факультет семитских языков; в 1948-м уехал из Оксфорда, не закончив учебу, и эмигрировал в Палестину, где почти сразу же начал работать на «Моссад».
Изначально Дикштейн занимался кражей и тайными закупками оружия для сионистского государства. В пятидесятые годы он организовал операцию против палестинской группы борцов за свободу в Секторе Газа и лично участвовал в подготовке теракта против подполковника Али. В конце пятидесятых – начале шестидесятых Дикштейн возглавлял отряд ликвидации нацистов, избежавших суда. Он также руководил террористическими актами, направленными против немецких специалистов в области космоса, работавших на Египет в 1963–1964 годах.
В графе «Слабости» его личного дела значится «Таковые неизвестны». Судя по всему, у него нет семьи – ни в Палестине, ни где бы то ни было. Его не интересуют алкоголь, наркотики или азартные игры. Личные связи отсутствуют; есть предположение, что в результате экспериментов, проводимых над ним в концлагере, у него могли возникнуть проблемы с потенцией.
Я близко знал Дикштейна в 1947-48 годах: мы вместе учились в Оксфорде и играли в шахматы. Я следил за развитием его карьеры с особым интересом. Сейчас он действует на территории, которая является моей специализацией уже двадцать лет. Сомневаюсь, что из 110 000 сотрудников комитета найдется кто-либо, обладающий такой же квалификацией для разработки столь серьезного противника.
Таким образом, прошу вас поручить мне выяснить намерения Дикштейна и, при необходимости, остановить его.
(Подпись)
Давид Ростов
Заместителю начальника европейского отдела от председателя КГБ СССР
Копия: начальнику европейского отдела
Дата: 24 мая 1968 года
Товарищ Ростов,
Ваша просьба одобрена.
(Подпись)
Юрий Андропов
Председателю КГБ СССР от начальника европейского отдела
Копия: заместителю начальника европейского отдела
Дата: 26 мая 1968 года
Товарищ Андропов!
Касательно докладной записки, отправленной вам моим заместителем, Давидом Ростовым, во время моего краткосрочного отсутствия по делам государственной важности, имею сообщить:
Я целиком и полностью разделяю опасения товарища Ростова и ваше одобрение его предложения, хотя считаю, что никаких оснований для спешки нет.
Будучи оперативным сотрудником, Ростов лишен возможности видеть ситуацию масштабно, поэтому он упустил из вида одну важную деталь: текущее расследование по делу Дикштейна было начато нашими египетскими союзниками и на данный момент является исключительно их прерогативой. Принимая во внимание политику момента, я бы не советовал пренебрегать их деятельностью, как предлагает сделать Ростов. Максимум, что мы можем, – это предложить им сотрудничество.
Кроме того, подобная инициатива, предполагающая международное взаимодействие служб разведки, должна осуществляться на уровне руководителя отдела.
(Подпись)
Феликс Воронцов
Начальнику европейского отдела от секретаря председателя КГБ СССР
Копия: заместителю начальника европейского отдела
Дата: 28 мая 1968 года
Товарищ Воронцов!
Товарищ Андропов поручил мне ответить на вашу докладную записку от 26 мая.
Он согласен с тем, что следует принять во внимание возможные последствия плана, предложенного Ростовым, однако не считает нужным оставлять инициативу исключительно в руках египтян. Я уже связался с нашими союзниками в Каире: они не возражают против Ростова в качестве главы группы, расследующей дело Дикштейна, – при условии, что один из их сотрудников будет полноправным членом команды.
(Подпись)
Максим Быков
(приписка карандашом)
Феликс, не беспокой меня с этим делом, пока не добьешься результатов. И присматривай за Ростовым – он метит на твое место, и если ты не подтянешься, он его получит. Юрий.
Заместителю начальника европейского отдела от секретаря председателя КГБ СССР
Копия: начальнику европейского отдела
Дата: 29 мая 1968 года
Товарищ Ростов!
Каир выделил сотрудника в группу, расследующую дело Дикштейна, – это агент, первым заметивший Дикштейна в Люксембурге; его зовут Ясиф Хасан.
(Подпись)
Максим Быков
На лекциях Пьер Борг любил повторять: «Звоните. Всегда звоните. По возможности каждый день, а не только когда вам что-то нужно. Нам важно знать, чем вы заняты; кроме того, у нас может быть для вас важная информация». Затем курсанты шли в бар, где Нат Дикштейн, подмигивая, учил их по-своему: «Никогда не звоните первыми – это неприлично».
Борг злился на Дикштейна. Он вообще легко выходил из себя, особенно когда не был в курсе дела. К счастью, это не влияло на его решения. Каваш его тоже раздражал. Почему встречу назначили в Риме, еще можно понять – у египтян здесь работала целая команда, так что Кавашу проще найти повод для командировки. Но какого черта нужно обязательно встречаться в бане?!
Сидя в своем кабинете в Тель-Авиве, Борг то беспокоился за Дикштейна, то ждал вестей от Каваша и остальных. А если они не звонят, потому что не хотят с ним разговаривать?.. И он бесился, ломал карандаши и под горячую руку увольнял секретарей.
Римские бани – это ж надо было додуматься! Да там наверняка полно гомиков! К тому же Борг не любил свое тело: спал только в пижаме, не ходил на пляж, не примерял одежду в магазине и никогда не обнажался – кроме как в душе по утрам. И теперь он стоял посреди парной, замотавшись в самое большое полотенце, стыдясь своей молочной пухлости и седеющей поросли на плечах.
Появился Каваш. Тело араба было смуглым и худощавым, почти безволосым. Они встретились взглядом и молча направились в отдельный кабинет с кроватью, словно тайные любовники.
Борг рад был убраться подальше от чужих глаз и с нетерпением ждал новостей от Каваша. Араб переключил настройки кровати на вибрацию, чтобы гудение поглотило возможную прослушку. Они стояли рядом и тихо переговаривались. Борг отвернулся в смущении, так что разговаривать пришлось через плечо.
– Я внедрил своего человека в Каттару, – сказал Каваш.
– Пррревосходно, – с облегчением произнес Борг, грассируя на французский манер. – Ваше управление ведь даже не участвует в проекте?
– У меня брат в военной разведке.
– Отлично. Что за человек?
– Саман Хуссейн, один из ваших.
– Так, хорошо. И что ему удалось нарыть?
– Строительство уже завершено: корпус для реактора, административные здания, квартиры для персонала и даже ВПП – все готово. Они продвинулись гораздо дальше, чем мы ожидали.
– А сам реактор?
– Сейчас как раз на него переключились. Сложно сказать, сколько времени это займет, – работа предстоит тонкая.
– Интересно, у них и правда получится? – размышлял вслух Борг. – Все эти сложные системы управления…
– Насколько я понимаю, управление как раз не должно быть сложным. Просто суешь внутрь металлические стержни, чтобы замедлить процесс ядерной реакции, и все. Интересно другое: Саман говорит – там полно русских.
– Ах ты ж…
– Так что теперь у них будет вся новейшая электроника, какую пожелают.
Борг сел в кресло, позабыв о банях, о вибрирующей кровати и о своем пухлом теле.
– Плохо дело, – сказал он.
– Это еще не самое страшное. Дикштейн засветился.
Борг уставился на Каваша как громом пораженный.
– Засветился? – переспросил он, словно не понимая значения слова.
– Да.
Борг испытал одновременно приливы ярости и отчаяния. Помолчав, он спросил:
– И как его… угораздило?
– Его узнал наш агент в Люксембурге.
– Что он там делал?
– Ну ты-то должен знать.
– Проехали.
– Видимо, случайная встреча. Этот агент, Ясиф Хасан – мелкая сошка, работает на ливанский банк и приглядывает за приезжими израильтянами. Ну и разумеется, наши тут же опознали фамилию Дикштейн…
– Он пользовался настоящей фамилией?! – недоверчиво воскликнул Борг.
– Вряд ли, – ответил Каваш. – Похоже, они давние знакомые.
Борг сокрушенно покачал головой.
– Вот тебе и «избранный народ», с нашим-то еврейским счастьем.
– Мы пустили за ним наружку и сообщили в Москву, – продолжил Каваш. – Разумеется, он быстро ушел от них, но Москва намерена взяться за него всерьез.
Борг подпер рукой подбородок и уставился в стену, не замечая эротических мотивов на кафеле. Это просто какой-то мировой заговор против Израиля и против него лично! Ему страшно захотелось бросить все и уехать в Квебек, или стукнуть Дикштейна по башке чем-нибудь тяжелым, или хотя бы стереть невозмутимое выражение с красивого лица Каваша.
Борг взмахнул рукой.
– Значит, египтяне строят реактор, русские им помогают, Дикштейн засветился, а КГБ собирается устроить на него облаву, – подытожил он. – Ты понимаешь, что мы проигрываем? Теперь у них будет бомба, а у нас – нет. Думаешь, они ее не используют? – Он схватил Каваша за плечи и принялся трясти. – Это твой народ – так скажи мне, сбросят они бомбу на Израиль или нет?! Да конечно, сбросят – даже не сомневайся!
– Перестань орать, – спокойно сказал Каваш, высвобождаясь. – Пока еще ничего не ясно. До окончательного перевеса чьей-либо стороны еще далеко.
– Угу. – Борг отвернулся.
– Надо связаться с Дикштейном и предупредить его, – сказал Каваш. – Где он сейчас?
– Чтоб я знал.
