Увидев ободранную входную дверь, я даже моргнул пару раз. Напомнила мне она кое-что. Кнопка – и та была точно такая же и тоже, наверное, сломанная, потому что Петька не позвонил, а постучал. Подождал полминуты и постучал снова. За дверью закряхтели, завозились.

– Кто? – спросили сиплым баском.

– Да я это, Мундыч. С другом вот пришёл…

– А кто это – я?

– Да Петька! Безотечества…

За дверью хмыкнули.

– Ну, если без отечества…

Дверь открылась. На пороге стоял небритый дядечка в отвислых трениках и майке-алкоголичке. Точь-в-точь папка мой, только морда другая.

– Пива принёс?

Петька полез в сумку и вынул оттуда пластиковую полторашку.

– Ну заходи тогда…

Прошли мы в комнату, и я опять растерялся – так она была на папкину похожа: раскладушка, бутылки в углу… Ничего себе ветерана Петечка откопал!

– Как ты его зовёшь? – шёпотом переспросил я.

– Мундыч, – тоже шёпотом ответил Петька.

– Почему Мундыч?

– Н-ну… сначала Эдмундычем дразнили, а потом уж Мундычем – для краткости… А вообще-то он Феликсович.

Ничего не понял.

Мундыч тем временем растянулся на раскладушке, свинтил крышечку, пива в стакан плеснул.

– Ну что, молодое поколение? – осведомился он между глотками. – О чём рассказать?

– Как тебя в будущее внедряли… – попросил Петька.

Начал Мундыч не сразу – сделал задумчивое лицо, помолчал.

– Ну что? – хрипловато заговорил он. – Никто меня, конечно, туда не внедрял. Просто лет пять назад оттепель была… хронополитическая… Короткая, правда, но оттепель. Нам будущее любить разрешили, им – прошлое. Первыми, понятно, они спохватились: дотумкали, значит, будуары хроновы, что, чем больше они нам вреда причинят, тем самим же хуже и станет. А там и до нас помаленьку доходить стало…

Я сидел тихо, только табуретка подо мной поскрипывала.

– А у меня диплом на носу, – продолжал Мундыч. – Вы что ж, думали, я тут всю жизнь на раскладушке провалялся? Не-е…

– А вы где учились? – отважился я задать первый вопрос.

– Вот те хрон! – взгоготнул он. – В высшей следственной, понятно, где ж ещё? Хроноразведки тогда ещё не было. Ну так вот… Вызывают меня к ректору, говорят: диплом подождёт, решили тебя на стажировку послать…

– К грядушкам? – с трепетом перебил Петька.

– Ну! Первого! Первого, прикинь! До меня ещё к ним никого не посылали… Ну я, понятно, спрашиваю: почему меня? И что оказалось…

Пиво в стакане кончилось. Мундыч взял с пола пластиковую баклажку и принялся наливать – долго-долго. Мы с Петькой аж извелись, пока он наливал. И пил нарочно медленно. Наконец утёр щетину вокруг рта, продолжил:

– Оказалось, в дипломной работе дело. Тема, оказалось, подходящая – устремлённая, так сказать, в перспективу: детская преступность. Дети, как это раньше говорилось, наше будущее… Жаргоны опять же изучал дошкольные, стало быть, и с языком проблем не возникнет…

– И не возникло?

– Не-ет… Да и у вас бы не возникло. Там язык-то… А тебя как зовут?

– Прошка, – сказал я.

– Староста класса, – уважительно добавил Петька.

– Так вот запомни, Прошка. В будущем язык вообще не нужен. Я тебе больше, Прошка, скажу: вякнешь там что-нибудь вслух – запросто могут привлечь за оскорбление чувств окружающих…

– Как это? – не понял я.

– А так! Ты ж вроде малец сообразительный. Вот и прикинь: с каждым годом приличных слов у нас становится всё меньше и меньше. Чего далеко за примером бегать? Возьми хотя бы слово «голубой». Раньше оно оттенок означало, а теперь что означает? А?! Вот то-то же… И дошли они, значит, у себя в будущем до жизни такой, что все слова стали неприличными. Все!

– А как же они между собой говорят?

– А никак! Картинки друг другу показывают, сюжеты, смайлики…

– И всю дорогу молчат?!

Осклабился Мундыч.

– Ага! Молчат… Мы, что ли, никогда не материмся? Ну вот и они так же… Ой, а с заборами… – Мундыч не выдержал – загыгыкал, даже стакан на пол отставил.

– А что с заборами? – жадно спросил я.

– Знаешь, как они в будущем на заборах пишут, на стенах? Нет? Ну вот слушай. Подойдёт, ткнёт пальчиком… и нарисуется на заборе клавиатура…

– Как на планшете?

– А у них там любая стенка – планшет. Да что стенка… Ты себе съедобный дисплей представить можешь?

– Нет.

– А я вот ел. Берёшь, скажем, пиццу, тычешь в неё пальчиком…

– И чего?! Клавиатура обозначается? Прям на пицце?

– Угу.

– Так она ж остынет, пицца, пока ты на ней…

– Остынет, – одобрительно подтвердил Мундыч. – А ты её опять разогрей. Опять пальчиком ткни, назначь нужный градус, нажми Enter, обожди минутку – и приятного аппетита… Так-то вот. – Он с сожалением приподнял баклажку. Пива в ней оставалось совсем немного.

– Мы ещё сбегаем, – заверил Петька. – Ты рассказывай давай!

– А что тебя конкретно интересует?

– Ну вот как тебя туда доставили? Машиной времени?

– Не знаю, – признался Мундыч. – Ректор говорит, давай, мол, по коньячку на дорожку… Выпил я – и отрубился. А очухался – уже там… – хмыкнул, качнул головой, будто заново удивляясь своим же воспоминаниям. – Знаешь, что странно показалось? – внезапно спросил он, обращаясь в основном ко мне. – Мошки полно! Столбами ходит, крутится. Кусать не кусает, а лезет повсюду. В глаза, за шиворот… Причём везде: на улице, в помещении… Думаю: что ж они гадость эту не потравят? Охрана природы? И что оказалось… – Мундыч вылил остаток пива в стакан. – Оказалось, никакая это не мошка, а махонькие такие беспилотнички, не больше комарика. Всё видят, всё пишут… – Допил, утёрся. – Это ж какой, думаю, кайф оперативным работникам! Ни наружки никакой не надо, ни свидетелей! Делов-то: скачал все данные – и, считай, дело раскрыто… И что оказалось…

Но мы с Петькой так и не узнали, что там ещё оказалось: глаза Мундыча заволоклись, рот приотворился – и ветеран неожиданно всхрапнул. Первый раз в жизни я видел, чтобы кто-то храпел с открытыми глазами. Потом локоть подломился, стакан стукнул об пол, а сам Мундыч распростёрся на раскладушке и тут уж задал храпака всерьёз. Глаза закрылись.

– Всё, – с сожалением сказал Петька Безотечества и встал с табурета. – Теперь только вечером очухается… Пошли!

– А дверь? – спохватился я. – Что ж мы, уйдём, а дверь открытой оставим?

– Да что у него тут брать!

Забыл сказать: на улице был сентябрь, летели паутинки. Много паутинок. Поглядел я на них, поглядел – и проснулась во мне бдительность.

– Петьк, – говорю, – а помнишь, в июле мошка кончилась, а в августе снова началась? Клубами ходила…

– Ну?

– А кусаться уже не кусалась. Может, это вовсе не мошка была, а?

– А чего?

– Может, это грядушки к нам беспилотничков своих напустили? Подслушивать, подглядывать…

– А потом они куда делись, беспилотнички?

– Н-ну… не знаю… Осень, дождями выбило…

– Так дождей-то ещё не было.

– Или попрятались. Чтобы не разоблачили их… В сентябре-то мошки не бывает…

– Да и фиг с ними, – беззаботно решил Петька. – Пускай на нашу жизнь глядят и завидуют… Лишь бы не кусались!

– Или вот паутинки, – говорю, а самому уже страшновато. – Поди разбери, паутинки это летят или что…

Петька посмотрел, подумал.

– Учителка вроде рассказывала, на паутинках паучки летают, – вспомнил он. – Бегает по ней туда-сюда – и вроде как рулит… вверх-вниз… влево-вправо…

– А вдруг не паучки? Вдруг тоже что-нибудь такое… оттуда…

– А давай поймаем!

Поймали одну, стали на ней паучка искать. Не нашли. То ли спрыгнул, то ли самоликвидировался. А может, обратно в будущее слинял. А что? Грядушки же…