1

И вот этот день настал.

Утром прогремел Приказ.

Какой приказ?

Тот самый! Единственный. Приказ, имя которого солдаты и сержанты Советской Армии писали только с заглавной буквы.

 

 

Этот Приказ солдатик ждет 730 дней. 17 520 часов. Миллион минут. Точнее — 1051200 минут. 63 миллиона секунд.

Спать солдату много не положено. Глубоко за полночь он, подкошенный тяготами и лишениями воинской службы, валится на свою кровать, засыпая на ходу. И все же в самый последний момент перед тем, как отключиться от этого мира, он успевает отсчитать те дни, минуты и секунды, которые ему остались. Солдат спит, а служба идет. Среди ночи с тощего матрасика его сорвет сигнал тревоги. Он натягивает штаны, сует ноги в стоптанные сапоги, хватает автомат, бежит к месту сбора, а на душе радостно: пока спал, вон сколько секунд улетело! Вон сколько минут! Время до Приказа на 4 часа 13 минут сократилось!

Если бы солдат служил один год, тогда каждый четвертый тянул бы лямку на один день больше остальных. Но солдат в те времена служил два года, потому високосный год накрывал своим проклятым лишним днем половину всего призывного состава.

Странно, но этот лишний день как бы не считался. Все солдатские вычисления шли от цифры 730.

И вот для сотен тысяч счастливчиков все эти дни истекли. Даже и с тем, неучтенным солдатами днем, который в 1968 году бросила им злая судьба в качестве бесплатного приложения.

Приказ гремел по два раза каждый год. В те дни торжествовала вся Советская Армия. Ликовал самый низший класс — салаги. Они отбыли полгода. Они прошли самое страшное. Теперь они превращались в полусалаг. Они с нетерпением ждали прибытия нового пополнения, новых салаг, которым предстояло по ночам зубными щетками чистить сортиры.

Ликовали полусалаги. Они отбыли первый год. Они дотянули до перелома. Перевалив через половину срока, они из полусалаг превращались в старослужащих.

Ликовали те старослужащие, которые теперь выходили на финишную прямую. Им оставалось полгода.

Но все же этот праздник был праздником дембелей, для которых Приказ прогремел, для которых великий день настал.

 

2

Каждый солдат и сержант на протяжении всех двух лет службы готовился к дембелю. Уж он себе и погоны какие-то необыкновенные смастерил, брюки ушил по гусарскому стандарту, воротник мундира изнутри расшил красным бархатом, на грудь нацепил значков: за принадлежность к Гвардии, за отличную службу, за классность, за спорт. Форму тогда еще не догадались разукрашивать галунами и бантиками. До таких высот еще не дошли. Но тенденция уже тогда обозначилась совершенно четко.

А еще каждый солдат два года рисовал свой дембельский альбом, клеил в него фотографии своих друзей, своей пушки или своего танка, переписывал в него чьи-то стихи, украшал рисунками, подписями и пожеланиями сослуживцев, лозунгами о неизбежности дембеля.

Но самое главное в подготовке — не дембельский прикид и не альбом. На день Приказа каждый готовил кучу всякой пиротехники вроде взрывпакетов и сигнальных ракет.

У артиллеристов, ракетчиков и авиаторов с этим туго. А пехоте, танкистам, войсковым разведчикам — раздолье. Пиротехнического добра в учебных мотострелковых и танковых дивизиях сверх меры. В ходе боевой подготовки грохот стоит невозможный. Стрельба идет как боевыми снарядами и патронами, так и холостыми. Солдата надо приучить к огню и грохоту боя. Потому на полигонах используется огромное количество имитационных средств: взрывпакетов, дымовых шашек, осветительных и сигнальных ракет. А сигнальные ракеты бывают звуковыми, дымовыми, разноцветными световыми, с одной, двумя или тремя звездами.

В ходе занятий солдатики, особенно сержанты, часть этого добра утаивают и при первой возможности надежно его прячут. Упаковка как имитационных средств, так и боеприпасов была добротной. Снаряды, мины, гранаты на заводах заворачивали в промасленную бумагу особого сорта и укладывали в деревянные ящики, а патроны еще и запаивали в цинковые коробки. Так что утаенный боеприпас было в чем хранить вне склада. А уж надежно спрятать его у нас в Прикарпатском военном округе совсем никакого труда не составляло. Стороженецкий полигон моей дивизии — в предгорьях. Местность — пологие горы, изрезанные оврагами, речками и ручьями. И леса кругом заповедные.

День Приказа — великая головная боль всему командному составу. Страшен пьяный дембель, который уже вышел из подчинения, которому теперь плевать и на Дисциплинарный устав, и на гарнизонный патруль. Дембелей много. Они — стая. Они — толпа. В толпе человек звереет. И в руках этой пьяной орущей толпы пиротехника. Толпа будет праздновать. Ждите беды, товарищи командиры!

Ситуация осложнялась тем, что помимо взрывпакетов и сигнальных ракет солдаты и сержанты прятали патроны и гранаты, в основном РГД-5. Уследить за этим было невозможно. Стрельбы на полигонах идут днем и ночью. Танки стреляют, бронетранспортеры, гранатометы хлопают, длинными очередями садят ручные и становые пулеметы, короткими очередями — автоматы. И рядом метание гранат — взвод за взводом, рота за ротой. Все внимание каждого офицера, который метанием гранат руководит, на то, чтобы самому с обучаемым не подорваться. А ведь граната у дурака, сколько его ни учи, и в руке рвануть может. Может граната при неудачном броске рядом упасть. Может солдатик от волнения оступиться. Так что руководителю вовсе не до того, сколько ящиков подвезли, сколько солдатам выдали и сколько тех гранат разорвалось. Если швыряют гранаты сотнями каждый день, умыкнуть одну-две вовсе не проблема.

Потому день Приказа для офицера — самый мерзкий день из всех возможных.

Когда до Приказа остается сто дней, в частях резко усиливается контроль — технический, противопожарный, санитарный и всякий прочий. Но в ходе внезапных проверок товарищи офицеры ищут вовсе не течи на чердаках, не гнезда крысиные и не поломки в системах отопления. Они ищут все, что может искриться, гореть ярким пламенем и грохотать.

Заведено было так, что в каждом учебном полку половина состава находилась в военном городке, половина — на полигоне. Через две недели менялись.

Мне в том году крепко не повезло. Если бы рота моя в день Приказа была в военном городке, то что-нибудь из горящего, искрящегося, дымящего, воющего и взрывающегося можно было бы найти, полазив по чердакам и сараям. Но мой батальон встречал тот день на полигоне. А по карпатским лесам искать бесполезно.

 

3

Служба моя в учебной дивизии не заладилась.

Как же она могла заладиться? Мне положено взводом командовать. А у меня в подчинении рота. В роте должно быть пять офицеров. А я один. Временно исполняющий обязанности. С этими обязанностями не справляюсь. Роту мою уже без всяких шуток почти официально именуют НУРР — неуправляемая рота Резуна. Сержанты у меня — звери. Роту держат крепко. Только сержантов своих я удержать не могу.

Был бы взводным, с четырьмя сержантами справился бы. Справился бы и со всеми шестнадцатью сержантами, если бы у меня в роте были другие офицеры. Но не было их. Только старшина, и тот не из самых лучших.

В других ротах положение такое же или почти такое же. Нехватка офицеров жуткая. Но друг мой Володя Архангородский — с ним мы в училище в одном взводе были — уже на учебной роте утвержден. Он справляется. Лейтенант на должности майорской. Я на такой же должности, но он уже постоянный, а я временный. Его на каждом совещании офицеров хвалят, а меня если и вспомнят, то только в качестве примера отрицательного.

И вот подошел тот самый день. Из шестнадцати моих сержантов на дембель уходили семеро.

В том, что мои служебные отношения с ними не сложились, винить можно было только меня одного. Если ученики не понимают учителя, если не слушают его и не уважают, значит, такой учитель. Это как в литературе: если книгу какого-то сочинителя никто читать не хочет, кого же винить, кроме автора?

Я никого и не винил. Не смог с сержантами, которые службу завершили, контакт найти, не смог ключик подобрать — сам виноват.

В том, что ночью мои дембеля перепьются, устроят концерт и салют, сомневаться не приходилось. Вместе с ними и вся рота будет веселиться. У каждого свой праздник.

Только не у меня.

Но они, дембеля мои, честно прошли через все испытания. Они заслужили праздник.

Что я мог для них сделать?

Прикинул.

Помощником начальника штаба батальона был лейтенант Миша Соколов. Он все расписания боевой подготовки составлял. Его я уломал поставить мою роту последней в расписание на стрельбу из танков.

Дежурным по танковому стрельбищу был лейтенант Валера Арбузов. Его я просил объявить отбой стрельбе на полчаса позже. Он не соглашался. Но и его я уговорил.

На пункте боепитания я загодя заначил три бронебойных снаряда. С этим проблем не было. Главное, чтобы потом по отчетам правильное количество стреляных гильз прошло.

Дни Приказа — это те редкие дни, когда ночью на полигонах никто не стреляет. Стрельба завершается в 16:00. Труба поет отбой, красные флаги на вышках спускают, бронетранспортеры несутся снимать оцепление.

Опустел полигон, но труба не поет, красные флаги все так же на мачтах и оцепление пока не снято.

Одна моя рота осталась и три танка на огневом рубеже. Построил я роту возле тех танков. Сержантам, которые отслужили, приказал из строя выйти. Вышли они. Сказал я им что-то совсем простое о том, что служили они честно, за что я их благодарю. И правую ладонь — к козырьку.

А это сигнал.

Грохнули три танковые пушки одна за другой.

Дембелям объявил, что они свободны, старшине приказал вести роту в расположение.

Обступили меня дембеля. Теперь они мне благодарность выражают за службу совместную, забыть просят то, что между хорошими людьми забывать принято. Лишь один как-то не очень дружелюбно настроен. Чувствую, что он уже первую порцию веселительного зелья приять успел. И он мне:

— А мы все равно ночью салют устроим.

Отвечаю: устраивайте, если вам настоящего бронебойного салюта мало, доставайте пукалки припрятанные, чем бы дитя не тешилось. Меня в роте не будет, и старшину сейчас отошлю в гарнизон. Его тоже не будет.

 

3

В лесу в стороне от солдатского лагеря — старый дом, построенный когда-то весьма состоятельным гражданином Румынии. Потом товарищ Сталин отжал — простите, освободил — эти земли, которые никогда ранее Российской империи не принадлежали. Дом этот оказался в черте полигона. Был он большим, светлым, уютным. В самой просторной комнате — камин из гранитных глыб. В том доме жили офицеры, когда их подразделения выходили на полигон. Получалось, что в лагерях у офицеров жилищные условия были лучше, чем в гарнизоне. Тут и веселее было. Вечерами не расползались товарищи офицеры по своим семьям, а все, у кого не было ночных занятий, собирались вместе. Тут анекдотец свежий можно было услышать, в картишки переброситься, рюмашку пропустить одну-другую.

Два раза в году тот дом пустел. Без всяких напоминаний вышестоящих командиров офицеры день и ночь напролет находились возле своих подчиненных, дабы пресечь на корню любые попытки праздновать день Приказа недозволенными способами.

А я решил: да горит такая служба ясным пламенем. Я своим сержантам не надзиратель, да и вышли дембеля из подчинения не только моего, а всего командного состава до самого министра обороны включительно. Ведь именно в том и заключается смысл Приказа.

Иду лесной дорогой от лагеря к офицерскому дому. Навстречу ГАЗ-69. Тормознул водитель, остановил машину. Из нее, словно два леопарда из клетки, выходят два подполковника, два моих прямых начальника — командир полка подполковник Бажерин и командир батальона подполковник Протасов.

Командир полка из Африки недавно вернулся, свое там отвоевал, здесь полк получил: справишься — полковником будешь. Ему очень хотелось справиться, потому он свирепствовал. Но свирепствовал тихо, без крика и мата. Вежливо свирепствовал:

— И куда это мы, товарищ гвардии лейтенант, направляемся?

— Отдыхать, товарищ гвардии подполковник.

Варианты ответов у каждого офицерика на такой случай всегда готовы: разомнусь, подышу воздухом, через полчаса в роту вернусь; на завтрашние занятия конспекты напишу, через час буду в роте. Еще много всего выдумать можно. Но я сказал подполковнику, что день был тяжелым, вся неделя — не легче, решил отоспаться.

Ответ мой был наглым. Я это понимал. Он тоже. Тут бы ему меня и обматерить, но у него был еще один вопрос:

— Кто после отбоя стрельбы и съема оцепления из танковых пушек стрелял?

— Моя рота стреляла. Задержались немного. Но отбоя еще не было и оцепление не снимали.

— Странно: долгий-долгий перерыв, потом вдруг три выстрела почти разом.

— Так получилось.

— Ладно, разберемся. Отдыхайте, товарищ гвардии лейтенант. Завтра мы ваш отдых обсудим.

Командир батальона из-за плеча командира полка меня взглядом испепеляет. А командир полка вежлив. Но лучше бы матом крыл. Нам так привычнее.

 

4

Ночь мне выпала — не позавидуешь. Наверное, я спал. Но так спал, что, просыпаясь через каждые полчаса, не мог с уверенностью утверждать, был ли то сон или только забылся я на мгновение. А в лагере — фейерверк. Гляну в окошко часа в три ночи, все равно в той стороне ракеты в небо летят.

Наутро голова раскалывалась. И настроение — хуже некуда: сейчас меня два леопарда терзать будут.

Другие ротные только к рассвету вернулись. Все злые. Все не выспавшиеся. И все ко мне с вопросом: слушай, а почему в твоей роте салюта не было? Я и сам удивляюсь, сам не верю: неужто и вправду не веселились?

К вечеру вызвали меня к командиру полка.

Он на меня как-то странно посмотрел:

— Вчера вы, товарищ гвардии лейтенант, были уверены, что ваши дембеля не будут куролесить?

— Нет, товарищ гвардии подполковник, уверенности не было. Просто считал, если буду их контролировать, они устроят салют, а если уйду, положившись на их совесть, тогда салюта не будет.

— А запоздалая стрельба из танковых пушек с этим как-то связана?

— Прямо связана.

— Я так и понял. Будем считать, что вам удалось воспитать у воинов коммунистическую сознательность.

На следующем собрании офицеров командир полка по своему обыкновению вежливо свирепствовал. С легкой издевкой он вопрошал командиров рот и батарей о том, как же те намерены дальше служить, если не способны укротить собственных подчиненных. А в заключение поставил меня в пример: вот как надо командовать подразделением, вот как надо воспитывать подчиненных. Командир полка не стал раскрывать моего секрета. И правильно делал: пусть каждый сам путь к успеху ищет. Да и незачем такой метод раскрывать, иначе в следующий раз все начнут из пушек палить, дембелей провожая. Но начальник штаба полка не удержался и полюбопытствовал: ну так как же удалось дембелей обуздать? Нужно было что-то отвечать. И я ответил:

— Метод у меня, товарищ гвардии подполковник, простой: я отдаю приказ, а они его выполняют.

Дружный хохот был мне ответом. Именно в тот момент я понял, что вписался, наконец, в коллектив, и офицеры полка приняли меня в свой круг. Прошло совсем немного времени, и командир полка гвардии подполковник Бажерин наградил меня почетной грамотой «за умелое коммунистическое воспитание воинов и высокое пропагандистское мастерство».

С того дня служба моя как-то легче пошла.

Четыре десятка лет спустя мне пишут мои сержанты.

А я им отвечаю.