66-я гвардейская учебная мотострелковая дивизия Прикарпатского военного округа

1969 год

 

1

Арестованного привезли в полк и заперли в изоляторе караульного помещения. Угрюмый, он сидел в углу, упрямо глядя в пол. Сержанта арестовали в Омске, в 4 тысячах километров от его родного учебного полка.

Прибыл военный дознаватель. Началось следствие: как, почему... Дело серьезное. И все тут зависит от командования: с какой точки зрения смотреть на случившееся и как данный проступок трактовать. Если это назвать самовольной отлучкой, то сержант получит 15 суток ареста, это максимум. Если назвать случившееся дезертирством, он получит 10 лет, это минимум.

Если бы сержанта поймали на территории своего округа, то дело, конечно, замяли бы, ибо между округами идет социалистическое соревнование — у кого меньше преступлений и нарушений. Но раз уж его поймали в другом округе, а, следовательно, Москве все известно, то руководство будет стараться показать свою решимость, несмотря ни на что, полностью искоренить все нарушения. Но и тут вновь напрашивается противоречие: если это дезертирство, то почему об этом не доложили в Москву шесть дней назад, когда сержант исчез?

Для всех прямых начальников сержанта, от взводного командира и до командующего округом, наступил период весьма неприятный.

Фамилия сержанта была Зумаров, а его взводным командиром был я. Оттого-то меня первым и вызвали.

— Ваш сержант?

— Мой, товарищ подполковник.

— Сколько времени вы вместе служите?

— Восемь месяцев, товарищ подполковник. Он был курсантом учебного взвода, которым я командую, а затем по получении звания оставлен во взводе командиром второго отделения.

— Что вы можете сказать о нем?

— Товарищ подполковник, я никогда в жизни его не видел.

Дознаватель, видимо, давно вник в суровую армейскую действительность, и мое заявление на него не произвело решительно никакого впечатления.

— Умелец? — только поинтересовался он.

— Так точно, умелец, — подтвердил я.

На этом допрос был закончен. Вслед за мной по очереди были вызваны командир роты, замполит батальона и, наконец, комбат. Разговор с ними тоже не затянулся более одной минуты. Все они этого сержанта никогда в глаза не видели.

 

2

Если достояние страны национализировать, то есть подчинить государству, то естественное стремление каждого человека подняться, выдвинуться, улучшить свое положение может быть осуществлено только в рамках государственного аппарата, которому, кстати, требуется много (чересчур много) профессиональных чиновников, то есть исполнительных людей с высшим образованием.

Диплом об окончании высшего учебного заведения открывает вам дорогу в любой области: в партии, в профсоюзах, в комсомоле, в КГБ, в спорте, в литературе и искусстве, в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте — словом, везде. Оттого-то в любом социалистическом обществе и наблюдается такой парадокс — никто не стремится получить профессию, стремятся получить только диплом, все равно какой. Лучше, конечно, с уклоном в общественные науки, а не точные, оно проще, да и в жизни полезнее. Путь наверх куда как проще, если «гладко гутарить выучился».

И вот оттого, что все повально бросились в философию (марксистско-ленинскую) и в историю (коммунистической партии), людей, умеющих что-то делать руками, а не языком, почти совсем не осталось. Такие люди на вес золота. Вы только вспомните, как жили в Советском Союзе автомеханики, слесари-сантехники, маляры, циклевщики полов и так далее — я, конечно, имею в виду только тех, кто подрабатывал на шабаше, а кто из них не подрабатывал? Спешу заметить: я не против них, я — против философов и их единственно верного учения.

В Советской Армии люди, умевшие хоть что-нибудь делать, были в особом почете, ибо система контроля и оценки подразделений, частей и соединений была построена так, что без умельцев не обойтись.

Судите сами. Приезжает в полк любая комиссия. С чего она начинает проверку, что ее интересует? Прежде всего — идеологическое состояние войск: верны ли? Иль началось разложение?

Как же проверить, оказывает ли буржуазная, фашистская, маоистская, реваншистская, националистическая, религиозная, ревизионистская, сионистская и прочие пропаганды влияние на советского воина или нет? Очень просто. Вначале надо осмотреть весь городок: развешаны ли портреты руководителей партии и правительства, достаточно ли плакатов, лозунгов и прочей наглядной агитации, как оформлен клуб, комната боевой славы, как в каждой роте оформлена ленинская комната, как в каждой роте выпускается стенная газета и стенная сатирическая газета, а в каждом взводе — ежедневный «Боевой листок». Потом надо узнать, чем солдат занят в свободное время: что делает, о чем думает. И это просто сделать: комиссии демонстрируют концерт художественной самодеятельности и спортивные соревнования. С этим порядок. Вот и еще доказательства: кубки, вымпелы, переходящие знамена — эти за спорт, а эти за художественную самодеятельность.

Что ж, и здесь все неплохо; а как с внутренним порядком, с соблюдением воинских уставов? И тут проблем нет! Полюбуйтесь: заборы выкрашены, дорожки подметены, окурки собраны, окна вымыты, кровати заправлены и идеально выровнены, лучше выровнять невозможно!

Поверь мне, читатель: если командир полка сумеет по всем этим пунктам отчитаться лучше своих коллег да вдобавок к тому сумеет скрыть все преступления и дисциплинарные проступки, которые совершаются почти ежедневно, то повышение ему обеспечено. Главное — уметь скрыть все неприглядные стороны, а уж косяки на всяких там учениях да маневрах образцовому командиру всегда простят и спишут. Не это главное.

Для того чтобы выйти победителем в нескончаемом соревновании, каждый командир, от ротного и выше, должен иметь и художников, и артистов, и спортсменов, лучше всего почти профессионального уровня. Для этих людей в армии специальный термин выдуман: «мертвые души», ибо числятся все эти умельцы наводчиками, заряжающими, радистами и так далее, а занимаются черт знает чем. Кто стенгазеты день и ночь рисует, кто на гитаре тренькает, кто спортивную честь роты защищает. Умельцы в зависимости от их квалификации делятся на категории: ротные, батальонные, полковые, дивизионные и так далее. В каждом округе, например, созданы специальные спортивные батальоны. Туда собирают лучших из округа. И деление батальона совсем не армейское, а полуармейское: рота спортивных игр, взвод баскетбола, или рота легкой атлетики, взвод прыгунов.

Между командирами всех рангов постоянно идет борьба за умельцев: все нижестоящие прячут лучших своих художников и артистов от вышестоящих, а те, в свою очередь, прячут своих от еще более вышестоящих, а каждый вышестоящий так и рыщет по клубам да спортивным залам нижестоящих, чтобы выявить самых лучших да забрать к себе. Это целая война со своими правилами и приемами, с неписаными законами и традициями. Неисчерпаемая тема, хоть роман пиши! Существует и прямой обмен, чаще между командирами, не подчиненными друг другу: «Дай мне штангиста и гитариста, а я тебе бегуна и художника» или «Товарищ полковник, не ставьте плохую оценку за учения [это посреднику из другой дивизии], я вам скульптора дам! Он для дома офицеров вашей дивизии кого угодно слепит! Ленина или Андропова, кого пожелаете!»

Все умельцы работают на сдельной системе оплаты труда, принцип материальной заинтересованности тут соблюдается свято. Оплата бывает разной, в зависимости от категории. Бывает так: «Станешь олимпийским чемпионом — присвоим тебе звание старшего лейтенанта!» А что министру обороны стоит присвоить одну-две лишние звездочки?

А в Киевском военном округе, на танкоремонтном заводе, был налажен ремонт тысяч частных автомобилей. Командование округа себе карманы деньгами набивало, а умельцы, которые эти машины ремонтировали, каждый вечер увольнение получали. И все были довольны — и генералы, и умельцы, и потребитель. И качество работы было отменным. Жаль, прикрыли лавочку, негде потом было в Киеве «Жигули» отремонтировать.

Но даже если бы умельцы и не получали никакой мзды, все равно их труд был бы весьма производительным, ибо плавать весь день в бассейне или гонять теннисный мячик куда приятнее, чем в жаре и грязи рыть окопы полного профиля. И рисовать сатирическую стенгазету в теплой каптерке намного для здоровья полезнее, чем менять танковые гусеницы на морозе. Это экспериментально доказано.

Все умельцы, кроме всего прочего, получали бесчисленные отпуска и увольнения — за счет других, конечно. С них-то и начинается разложение армии (конечно, это не единственная причина и даже не самая главная, но одна из основных). Идет, допустим, совершенно пьяный, грязный, нестриженый солдат по городу, а патрули его сторонятся: это, кажись, личный краснодеревщик комдива, а вон тот, тоже пьяный, кажется, личный строитель начальника штаба дивизии, бассейн ему персональный строит. Этих лучше не трогать, лучше с ними не связываться!

 

3

Но вернемся к нашему арестованному сержанту. По профессии он был ювелиром, причем ювелиром потомственным. Пришел в армию сразу со своим инструментом — с пилочками, маленькими тисками, щипчиками. Явление, когда молодые парни приходят в армию сразу со своими гитарами и балалайками, с кистями и полотном — повальное. Советский народ давно понял порядки, царящие в нашей родной армии, и потому напутствует своих сыновей: талант раскрывай сразу же, с первого дня.

Этот умелец свой талант продемонстрировал сразу, как попал в наш учебный мотострелковый полк. Забрали его куда-то в клуб и приказали сделать сувенир — маленький серебристый танк в подарок какому-то председателю комиссии. Записали же его в мой учебный взвод, и через полгода я должен был из него сделать отличного сержанта, командира разведывательного танка. Так за свою службу я его и не видел. Из тридцати человек во взводе у меня таких семеро было. Правда, шестеро других — художник, скрипач, пианист и три спортсмена, — были приходящими, то есть иногда, раз в неделю, а то и два раза появлялись во взводе, и я их сумел кое-чему обучить.

Курсант Зумаров не появился даже на выпускной инспекции, да и куда ему: он танки видел только игрушечные, те, что вырезал из бронзы и органического стекла. Проверку за него сдавал командир полка, всё что-то с комиссией шептался. В результате стал Зумаров отличником, присвоили ему звание сержанта и оставили в нашем же полку командиром отделения — готовить новые кадры танкистов-разведчиков. Назначен он был командиром отделения в мой же взвод, но и после этого я его никогда не видел.

Не подумай, читатель, что только у меня были проблемы с «мертвыми душами» — все командиры взводов имели по пять-семь «мертвяков». Тут распределение справедливое — никто не обижен! Так мы и готовили кадры для родной армии. Приезжает такой командир танка, недоучка, из учебного полка в боевой и сразу заявляет: я не командир, я — вокалист. В полку, конечно, рады: тебя-то нам и не хватало! Так и командует танком наводчик, а вокалист знай себе арии из опер распевает. Все довольны. Лучших же умельцев, вроде нашего ювелира, учебный полк ни за что не отдает в боевые войска, а оставляет у себя под любым предлогом, чаще всего под видом инструкторов.

А сержант-инструктор Зумаров тем временем был подмечен командиром дивизии, а затем и командующим армии и передвинулся вначале на дивизионный уровень, а затем и на армейский. Возможно, пошел бы и выше, да патрули задержали, да еще и в другом округе.

 

4

После первого разговора с военным дознавателем я уж было решил, что второго разговора не будет, ибо о сержанте я совершенно ничего не знал: ни на каком уровне он сейчас находится, ни кто его настоящий командир, ни то, сколько раз в неделю его отпускают в увольнение. Но второй разговор все же состоялся.

— Где его присяга?

— Не могу знать!

Я и вправду знать этого не мог. Дело в том, что каждый советский солдат после месяца первоначальной подготовки приводится к присяге. Это может быть сделано только после того, как солдат первый раз стрелял из своего оружия. Присяга для каждого солдата печатается на отдельном листе, и под ее текстом он расписывается; это делается для того, чтобы этот отдельный лист в любой момент можно было вложить в его уголовное дело.

Когда весь учебный взвод впервые поехал на стрельбище перед принятием присяги, Зумаров выпиливал свой первый танк.

— Ничего, — сказал командир полка, — поедешь со следующим взводом.

Затем полковой командир, видимо, забыл вовремя распорядиться, у него вон сколько проблем! А я как непосредственный начальник тоже не мог проконтролировать. Мне было сказано: не соваться не в свое дело. Я и не совался. Да и не было у меня возможности соваться.

Теперь же Зумаров, как выяснилось, не был ни сержантом, ни даже солдатом. И под военную юрисдикцию он тоже не подпадал: не принял присяги — значит, нельзя и военными трибуналом судить, а по гражданским законам он ничего плохого не сделал, просто на несколько дней из одного города уехал в другой. Конечно, те полтора года, что он провел в армии, ему тоже нельзя было засчитывать в срок службы, ибо срок службы в армии исчисляется со дня принятия присяги. Тут уж Зумаров мог поднимать скандал: знать ничего не знаю, я пришел в армию, я честно служил, почему вы меня не привели к присяге? Это не моя забота, а ваша!

Скандал разгорался, и его надо было немедленно пресечь, ибо пострадать могли не только мелкие пешки вроде командира полка, но и кое-кто повыше. Скандал замяли на уровне Прикарпатского военного округа. Там нашли компромисс. Зумарову оставалось служить еще больше года, а ему предложили демобилизоваться немедленно, по состоянию здоровья. Зумаров компромисс принял. В Москву же сообщили, что в Омске был действительно задержан сержант Прикарпатского военного округа Зумаров, но он уже не строевой сержант, а демобилизованный досрочно. Комиссованный сержант страдает расстройством памяти, оттого не предъявил патрулям соответствующие документы.

Везет зумаровым, жаль только, что слишком их много в несокрушимой армии.