Мата Цзинду вернулся на Волчью Лапу, против своего желания, но старый трус, король Дало из Гана, не оставил ему выбора.

Как только Мата отправил его обратно на остров, Дало погрузился в глубокую депрессию: целыми днями смотрел пьесы о былом великолепии древнего Гана и рыдал от унижения, которому его подверг гегемон.

Через некоторое время Мокри Дзати, один из его генералов, начал испытывать беспокойство. Пример Мата придал ему смелости, и он заставил короля Дало отказаться от престола и отдать ему печать Гана. Дало особенно не сопротивлялся: заявил, что статус короля не соответствует его темпераменту, и ушел на покой, чтобы спокойно заняться своими прудами с золотыми рыбками.

Король Мокри решил под шумок, пока гегемон занят решением проблем с Куни Гару, подготовить против него восстание. Мокри Дзати и сам превосходно владел мечом, но во время сражения на Волчьей Лапе серьезно заболел, был прикован к постели и не видел подвигов Мата на поле брани, поэтому считал, что истории о доблести гегемона сильно преувеличены и победы его – следствие коррупции военачальников империи, а не стратегического таланта самого Мата.

Чтобы вдохновить народ, Мокри заявил, что вернет территории на Большом острове, отобранные Мата у Гана, а затем захватил Огэ, которым управлял король Хойе, бывший полководец из Гана, перешедший на сторону Мата в конце сражения на Волчьей Лапе, за что и получил несколько маленьких островов. Хойе быстро сдался: численность населения всего его королевства была меньше, чем в городе Тоадза, – но Мокри отпраздновал эту победу так, словно одержал верх над самим гегемоном, и в течение десяти дней по улицам Тоадзы маршировали его солдаты.

– Мокри глупец, и не стоит брать его в расчет, – сказал Торулу Перинг Мата. – Ваша главная проблема – Куни Гару. Отправляйтесь на запад, гегемон, и раздавите его, пока он не настроил против вас остальные королевства Тиро.

Мата раздражало постоянное вмешательство Торулу Перинга. Да, конечно, Куни высадился на Большом острове, но ему удалось захватить лишь крошечную часть Хаана. Три новых королевства Гэфики возглавляли его ставленники, и Мата считал, что они с легкостью остановят трусливого Куни и его сопливого маршала, в то время как Мокри, будучи воином, представлялся ему куда более опасным противником.

Чтобы сохранить целостность своего мира, Мата пришлось пристегнуть к поясу меч – другого выхода не оставалось – и снова сесть в седло, поскольку он не мог доверить столь важное дело никому, а с Куни можно разобраться и позднее, после того как будет наведен порядок на востоке.

Правители королевств Дара поняли, что наступил момент, когда придется выбирать, на чью сторону встать: либо Мата Цзинду из Кокру, величайшего воина всех времен, либо Куни Гару из Дасу, обладателя неистощимого запаса удачи.

Король северной Гэфики Тэка Кимо сражался бок о бок с Мата с того дня, как убил Хуно Крима, и никто не сомневался, что он один из самых верных сторонников гегемона. Но прежде чем стать королем и генералом, влиться в ряды повстанцев, Тэка разбойничал в Таноа, добывал себе средства к существованию с помощью кинжала. Тэку даже приговорили к каторге за то, что искалечил человека, и на его лице все еще оставалась устрашающая татуировка, сделанная тюремщиками, как было принято при Мапидэрэ, чтобы все знали, кто перед ними и что совершил. Как и Мата, это был крупный и сильный мужчина, превосходный воин, хотя и, в отличие от гегемона, никогда не считал, что служит высшим идеалам.

Тэка гораздо лучше разбирался в законах темных переулков и ночных улиц, чем в хитроумных политических танцах политиков и дворцовых интригах, и считал, что жизнь аристократа ничем не отличается от жизни мелкого уличного преступника. Куни Гару и Мата Цзинду напоминали главарей двух соперничающих банд, сражавшихся за контроль над городскими рынками и деньги, которые платят за защиту богатые купцы, в то время как сам он был мелкой сошкой, оказавшейся меж двух огней.

«Надо не ошибиться в выборе – иначе проиграешь».

Тэка тайно прибыл в Гинпен, чтобы переговорить с Куни Гару, в скромном одеянии и без охраны. Они встретились на старом, мало кому известном постоялом дворе.

Прибыв в назначенное место, Тэка обнаружил, что Куни резвится в постели с двумя проститутками, но посчитал это вполне естественным: по его представлениям, предводитель крупной банды именно так и должен вести себя.

Куни тут же выпроводил женщин, но выглядел рассеянным.

– Я считаю, что Мата Цзинду остался в прошлом, а ты, великий король Куни, – наше будущее, – заговорил Тэка, но Куни зевнул, встал и молча вышел из комнаты.

Тэка не знал, что означает такой прием: вместо того чтобы обсудить возможность союза, Куни повел себя так, словно ему ни до чего нет дела.

Вскоре появился Кого Йелу и пригласил Тэку на ленч, состоявший из самых простых холодных закусок – что нашлось на постоялом дворе, – к которым подали неструганные палочки для еды. С каждой проходившей минутой Тэка чувствовал себя все более неуверенно.

Вероятно, Куни Гару отнесся к нему так из-за того, что они с маршалом Мазоти уже составили план покорения северной Гэфики и более сильный главарь нашел способ забрать территорию без ведома Тэки. Теперь он понял, что может лишиться не только своих земель и трона – совсем как несчастный Косуги, – но и не исключено, и жизни.

Холодность Куни была своего рода предупреждением, последним лучиком надежды, и тогда Тэка решил попросить премьер-министра Йелу замолвить за него словечко. Тэка уже не просил о союзе равных, а мечтал лишь о том, чтобы, отдав северную Гэфику, сражаться за Дасу в обмен на обещание новых владений по окончании войны.

Кого кивнул и пообещал сделать все, что в его силах, а когда Тэка ушел, вместе с Куни они хлопнули в ладоши и рассмеялись.

– Он заглотил не только наживку, но и крючок, леску и грузило! – воскликнул Куни.

– Сир, ты превосходный актер! – заметил Кого.

– Никогда не сомневайся в уличных бойцах Дзуди.

Именно Кого придумал устроить Тэке такую встречу, а Куни добавил несколько превосходных деталей к его плану, чтобы воспользоваться тем, что знал о жизни Тэки. Иногда одержать победу можно и без армии.

– Мне будет очень тебя не хватать! – Куни сжал руки Кого, словно они все еще находились в Дзуди, где часто работали вместе допоздна, обсуждая проблемы управления городом, которые наводили скуку на всех остальных.

Кого Йелу прибыл в Гинпен, чтобы помочь установить новую административную власть при помощи документов из имперских архивов, но теперь должен был вернуться в Дайе, чтобы управлять Дасу и Руи, где шла работа по снабжению армии, воюющей на Большом острове.

– Это большая честь для меня, – ответил Кого, тронутый до глубины души словами короля. – Знай: у Мата только меч и дубинка, а у тебя – сердца твоих людей.

После того как генералы взяли под контроль северную Гэфику, Мазоти приказала Тэке Кимо – новоиспеченному герцогу Аралуджи – напасть на короля Аму Понадому, отправленного на прекрасный остров плавучих городов. Понадому панически боялся гегемона и отказался разговаривать с посланниками Куни.

Мазоти решила, что Тэка будет особенно стараться, сражаясь за будущие владения; ей же требовалось заняться оставшимися районами Большого острова.

Центральная и южная Гэфика рухнули под натиском сил маршала Мазоти, как подточенные термитами деревья под ударами тяжелого топора. Оба короля, Нода Ми и Дору Солофи, не уделяли внимания собственным армиям, рассчитывая, что Тэка примет на себя главный удар Мазоти, и теперь им ничего не оставалось, кроме как бежать через реку Лиру в Кокру.

Во время бегства они сжигали все корабли, которые попадались на северном побережье, в надежде, что река, широкая, но недостаточно глубокая для механических крубенов, задержит силы Дасу. Все корабли, ходившие по реке Лиру, по их приказу вернулись в города и порты на южном побережье, под охрану гарнизонов. Несколько боевых кораблей Ми и Солофи отправили в Диму, чтобы контролировать Лиру, а большая часть их флота – точнее, того, что от него осталось после атаки механических крубенов, – должна была патрулировать западное побережье Кокру. Они снабдили свои суда глубоководными сетями, рассчитывая таким способом помешать Мазоти доставить свои войска на механических крубенах.

Мазоти остановилась в Димуши, где обнаружила, что боевые воздушные змеи и шары патрулируют Лиру, не давая силам Дасу ее форсировать. Маршал Мазоти попыталась построить плоты из кусков дерева: дверей, балок брошенных храмов, колес экипажей и даже сломанной мебели, – однако разведывательные полеты вражеских воздушных кораблей позволяли Ноде Ми и Дору Солофи заранее получать предупреждения о происходящем и они отдавали приказы о бомбардировке, как только замечали груды дерева. Те несколько легких плотов, которые людям Мазоти все же удалось незаметно построить, оказались слишком хрупкими, чтобы пережить напор волн Лиру, и развалились на части еще до того, как добралась до середины реки.

Джин Мазоти приказала своим воздушным кораблям атаковать противника. Хотя воздушные корабли Дасу с командами из женщин были быстрыми и маневренными, пилоты Кокру имели больше боевого опыта. Бои в небе над рекой вызывали огромный интерес воющих сторон, но никому не удалось одержать решающей победы.

Ми и Солофи наконец облегченно вздохнули. Если маршал Мазоти не сумеет переправить свою армию через Лиру, решающего сражения не будет еще очень долго.

Мокри сражался с отчаянной яростью: укрепившись на Волчьей Лапе, он заставил Мата дорого заплатить за каждый клочок завоеванной земли. Мата получал удовольствие от схваток с достойным противником, но сообщения из дома вызывали у него тревогу.

Неизменно бесчестный Куни возобновил дружбу со своим старым приятелем – разбойником Пума Йемму, и Мата подозревал, что здесь свою роль сыграла Джиа. Пума Йемму снова получил титул маркиза Порина и возглавил своих конокрадов, которые называли себя «Всадниками ветра». Начались бесконечные атаки на караваны с зерном и продовольствием для армии Мата. Он презирал подобную тактику, но ничего не мог с этим поделать до тех пор, пока мятеж Мокри не будет подавлен. Он удвоил усилия, и кровь вновь полилась рекой.

Мата вошел во дворец в Тоадзе, который отбил у Мокри, чтобы сделать своим временным штабом. Придворные перешептывались, но никто не осмеливался подойти к гегемону, и, нахмурившись, Мата спросил:

– В чем дело?

Один из придворных робко поднял руку и указал в сторону женских покоев дворца.

В ярости он направился в женские покои, решив, что, видимо, одна из жен Мокри устроила скандал, – возможно, пыталась его оклеветать. Захватив дворец, он даже не входил на женскую половину, но, как уже не раз убеждался, проявление доброты часто ведет к неприятностям.

Едва завидев приближающегося гегемона, служанки указывали ему путь, а сами разбегались, словно испуганные кролики, так что Мата приходилось самому открывать двери.

Наконец он пинком распахнул очередную дверь и остановился на пороге.

У стены сидела Мира и вышивала.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как они в последний раз разговаривали. Придворные дамы не знали, что делать, потому что не понимали, утратила Мира благоволение гегемона или нет. Отправившись в поход на Волчью Лапу, Мата оставил Миру в Чарузе.

Она посмотрела на его удивленное лицо, и на ее губах появилась улыбка.

– Я вижу, они решили ничего вам не говорить, чтобы вы сами все увидели. О, придворные! Они не знали, захотите вы со мной встречаться или нет, так что нашли мудрое решение.

Ее жизнерадостный голос успокоил Мата. Мира вела себя так, словно между ними ничего не произошло.

– Не стойте там: вы загораживаете мне свет. Присядьте, пожалуйста. Я приехала кое-что вам рассказать.

«В ней что-то изменилось, – сообразил Мата. – Она пришла к какому-то решению». И выпалил:

– Ты меня оставляешь?

Как только слова слетели с губ, Мата показалось, что вопрос глупее некуда: какое это имеет для него значение? Он мог выбрать любую из огромного количества женщин, моложе и красивее Миры, однако нравиться хотел именно ей, хотел, чтобы она сама пришла в его постель, попросила прощения за свою дерзость и невежество, признала, какой он великий правитель, какой глубокий след оставит в истории мира.

По правде говоря, с того самого дня, как Мира сказала, что думает о его прославленных победах, он видел себя только ее глазами: излишне жестоким, грубым и незначительным.

– Нет, вовсе нет.

Мата с облегчением опустился на подушку рядом с ней.

– Во-первых, я хочу поговорить о моем брате.

Мата ждал.

– Мне снились кошмары, в которых он спрашивал, удалось ли вам осуществить свои мечты.

Лицо Мата дернулось.

– Но в последнее время кошмары прекратились. Тогда я подумала, что его душе не хватает энергии, и попросила купца, отправившегося в Пэн, воскурить благовония и принести жертвы на могиле Мадо. Он вернулся и рассказал мне, что плита на его могиле самая большая на всем кладбище и что вы приказали солдатам гарнизона класть на нее свежие хризантемы каждый день. Более того, вы велели поступать так со всеми могилами восьми сотен солдат, которые последовали за вами из Таноа и погибли в сражениях. Это щедрый поступок.

Мата промолчал, и Мира отложила пяльцы.

– Во-вторых, я хочу показать вам это. – Она встала, подошла к маленькому походному сундучку, стоявшему в углу, и вернулась с предметом, завернутым в ткань.

– Что это?

Мира молча передала ему сверток, и Мата, развернув его, обнаружил костяной кинжал, однажды он уже видел такой рядом с мертвым телом дяди. Туфи с прискорбием сообщил ему, что кинжал принадлежал принцессе Кикоми, любовнице Киндо Мараны и убийце Фина.

– Ваши враги хотят использовать меня, чтобы добраться до вас.

Мата смотрел на нее и не понимал, что чувствует. Неужели предательство будет сопровождать его всю жизнь?

– Однако мне надоело быть инструментом в чужих руках, – продолжала Мира. – Я хочу жить так, как мне нравится.

Мата бросил кинжал на пол, резко развернулся и вышел из комнаты.

Мира вернулась к вышиванию.

Теперь ее стиль стал более абстрактным, полным энергии и намеков, а не отображением реальности. Несколько резких стежков, дающих лишь представление об очертаниях, показывали Мата на фоне случайных линий и хаотических цветных пятен, тщательно созданный мир распадался на глазах. Она вышивала звездные вспышки, исходившие от него: в равной степени вращающиеся мечи и цветущие хризантемы. Мата казалось, что он увядает в ее руках, превращаясь из реальности в легенду.

Он вставлял в изящные рамки каждый из вышитых ею платков и дарил тем, кто доставлял ему удовольствие или совершал достойный поступок. Его командиры и советники соперничали между собой за то, чтобы получить вышивку Миры, символ уважения гегемона. Казалось, Миру все это забавляло, однако вовсе не интересовала дальнейшая судьба ее работы.

Однажды Мата вернулся в конце очередного дня сражений, утомленный, пропахший кровью и смертью, и, не потрудившись вымыться, сразу направился в покои Миры.

Сохраняя неизменное спокойствие, она спросила, не хочет ли он остаться и с ней пообедать.

– Моя служанка согреет воды для ванны, а я приготовлю на пару карпа, которого купила сегодня на рынке. Вы ведь давно не пробовали блюд Таноа?

В предложении Миры остаться не было покорности или соблазна. Она не попросила его рассказать о подвигах на поле сражения, не выразила восхищение доблестью или силой, а, как всегда, перечислила самые простые вещи, которые они могли разделить.

Мата понял, что она ведет себя с ним как с другом, а вовсе не как с гегемоном островов Дара, подошел к ней, притянул к себе и коснулся губ. Мата чувствовал, как трепещет ее сердце: словно птица, попавшая в силки. Мира уронила руки, державшие иглу и пяльцы с вышивкой, и через мгновение ответила на поцелуй.

Он отстранился и посмотрел ей в глаза. Мира не отвела взгляда, и Мата вдруг понял, что, кроме Куни Гару, никто больше не выдерживал взгляд его сдвоенных зрачков.

– Теперь я тебя поняла, – проговорила Мира. – Теперь я знаю, почему никогда не смогу вышить твой портрет так, чтобы ты был на себя похож.

– Скажи мне.

– Ты напуган. Тебя беспокоят легенды, которые сопровождают твой нелегкий путь, и твоя тень, живущая в сознании других людей. Все вокруг боятся тебя, и ты начал верить, что так и должно быть. Все вокруг льстят, и ты начал верить, что всем так и следует поступать. Все вокруг тебя предают, и ты начал верить, что заслуживаешь предательства. Ты стал жестоким не из-за того, что хочешь таковым быть: просто думаешь, что люди ждут именно такого поведения, совершаешь свои поступки потому, что веришь: идеальный Мата Цзинду желает их совершить.

Мата покачал головой.

– То, что ты говоришь, не имеет смысла.

– Ты хочешь видеть мир вполне определенным и разочарован, что он совсем другой. Но ты сам часть этого мира и боишься, что твоя смертная плоть не сможет соответствовать твоим мечтам о себе. И тогда ты придумал для себя новый облик, который, как тебе кажется, упрощает тебе жизнь, облик жестокого, жаждущего крови, смерти и мести человека, чья гордость оскорблена, а честь запятнана. Ты стер самого себя, заменив настоящего человека словами из старых и мертвых книг.

Мата снова ее поцеловал.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ты вовсе не плохой. Тебе не нужно бояться. В тебе есть и страсть, и сострадание, но ты запер свои чувства, считая их признаком слабости, делавшим тебя похожим на других, недостойных людей. Зачем ты так поступаешь? А что, если ты не оставишь следа в истории? Что, если все твои труды исчезнут после смерти?

Раньше я не знала, правильно ли тебя любить, когда весь мир так тебя боится, но тысячи голосов твердили мне, что это правильно. Мадо был прав: среди всего, что имеет значение, только вера сердца является мерой всего. Однако наши смертные сердца слишком малы и вмещают в себя совсем немного. Какую радость я могу испытать, если услышу, что тысячи людей прославились, в то время как мое сердце скорбит из-за смерти брата? Какое имеет значение, если десять тысяч человек считают тираном того, к кому я неравнодушна, если я вижу иначе? Наша жизнь слишком коротка, чтобы беспокоиться о чьих-либо суждениях, не говоря уже об истории.

Тебе кажется, что мое вышивание пустое занятие, однако все деяния людей пусты перед лицом времени. Нам обоим не следует бояться.

Она поцеловала его в ответ и притянула к себе, и Мата вдруг обнаружил, что перестал бояться.

Мужской голос, жесткий, как обсидиан, и резкий, точно удар меча по щиту:

– Брат мой, это было умно – повторить трюк Киндо Мараны, но у тебя получилось ничуть не лучше. Шип крубена больше не выпьет крови Цзинду.

В ответ прозвучал другой мужской голос, полный ярости шторма:

– На смертных, как всегда, нельзя положиться.

Женский голос, скрежещущий, резкий, искаженный, подобный воздуху, мерцающему над раскаленной лавой:

– Прекрати говорить чушь, Киджи. Тебе следовало объединиться со мной и Фитовео против настоящего врага. Неужели ты действительно хочешь, чтобы победил этот обманщик, вор из Безупречного города?

Пусть падут оба их дома.

Джин Мазоти смотрела на широкую Лиру, и ее раздражение росло с каждым днем.

Она понимала, что строительство военного флота займет слишком много времени, в то время как ей требовалось найти способ быстро пересечь реку.

По Лиру разнесся слух, что маршал щедро одарит владельцев кораблей из Кокру, если они восстанут против гегемона и переплывут на северный берег реки. Несколько отважных купцов решили рискнуть, но их торговые суда не были готовы к атаке воздушных кораблей. Горящие обломки, мертвые тела, товары, которые находились в трюмах, теперь плавали на поверхности реки – наглядное предупреждение тем, кто осмелится предать гегемона.

Мазоти оставила главную часть своих сил у Димуши, напротив армии Кокру, находившейся по другую сторону широкого устья Лиру, а сама отправилась вверх по течению реки, в Койеку, маленький городок, жители которого славились своими гончарными изделиями: горшками, вазами и прочей домашней утварью. Это была посуда самой разной формы и объема: в одной можно было сварить акулу, в другой – заварить чай.

Мазоти надела парик и нарядилась, чтобы походить на богатую леди из Пэна, прибывшую в городок ради развлечения: посмотреть достопримечательности и выбрать подходящую обстановку для нового дома, который заменит старый, сожженный гегемоном Цзинду, когда тот захватил город. Она бродила по рынкам и с удовольствием рассматривала глиняную посуду, а Дафиро, переодетый слугой, с недоумением наблюдал за ее действиями: прежде маршал Мазоти не выказывала интереса к домашней утвари.

В Койеку стали прибывать торговые караваны, и купцы с удовольствием покупали большие горшки, кувшины и амфоры. В мастерских работа прямо-таки кипела из-за столь резкого увеличения спроса. Город всегда рассчитывал на речную торговлю, но теперь, когда Кокру закрыл границы и запретил торговым судам плавать по реке, количество покупателей резко сократилось, а потому караваны с севера встречали с радостью.

Но вот в одну из безлунных ночей купцы из разных караванов, их слуги и охранники, возчики и посыльные собрались на побережье Лиру возле Койеки и, распаковав купленную кухонную утварь, принялись доставать из повозок… воинскую амуницию.

Надела доспехи и маршал Мазоти. На лице у нее сияла улыбка – ее план удался.

– Господа, я всегда говорила, что следует использовать любой шанс, который предоставляет судьба. Сегодня мы это сделали снова. Ми и Солофи думают, что теперь в безопасности, потому что уничтожили все корабли после своего отчаянного бегства через Лиру, но нам они не нужны. Пусть остаются в неведении и думают, что смогут помешать нам построить плоты: мы купили плоты у них под самым носом.

По ее приказу солдаты закупорили кувшины, амфоры и горшки, связали их между собой прочной веревкой, а чтобы увеличить плавучесть импровизированных плотов, прикрепили к ним наполненные воздухом мехи от вина.

Воздушный разведывательный корабль Кокру летел над тускло освещенной луной Лиру, и наблюдатели, наклонившись вниз, пытались разглядеть корабли, лодки или плоты противника, однако увидели лишь покачивавшийся на волнах мусор – какие-то кувшины и горшки. Очевидно, очередной торговец-хапуга пытался сбежать на север, но воздушные защитники Кокру моментально разобрались с предателем. Жаль, хороший товар теперь пропадет.

Воздушный корабль полетел дальше, а солдаты Дасу продолжили в темноте свой путь на противоположный берег под прикрытием плывущих горшков и кувшинов, дружно работая ногами. Не обошлось, конечно, без жертв: несколько подобных плотов развалилось и люди утонули, однако большая часть из трехсот воинов, выбранных Мазоти, сумела благополучно перебраться на южный берег Лиру.

Высадившись в Кокру, солдаты разбились на небольшие отряды и направились по берегу на запад. С легкостью разбив гарнизоны в дюжине прибрежных городков, они захватили корабли и отплыли на северный берег.

Такую массовую переправу не могли остановить даже воздушные корабли Кокру.

После того как Мата, наконец, удалось окружить войско Мокри Дзати, Мокри вызвал его на поединок. Они бились от восхода до заката, но никому не удавалось получить преимущество. Пот ручьями стекал по их телам, дыхание с хрипом вырывалось из груди, однако На-ароэнна продолжал рассекать воздух, словно плавник атакующей акулы, а щит Мокри встречал его со стойкостью непреклонного моря; Горемау обрушивался, как карающий кулак Фитовео, а клинок парировал удар, точно герой Илутан, отбивающий атаки волка. Наконец, когда солнце село и на небе начали зажигаться звезды, Мокри отступил и развел руки в стороны.

– Гегемон! – Его тяжелое дыхание было подобно шуму древних кузнечных мехов, пересохший язык едва ворочался во рту, ему пришлось даже опереться на меч, чтобы сохранить равновесие. – Ты когда-нибудь сражался с такими воинами, как я?

– Никогда, – признался Мата, который действительно еще ни разу в жизни не чувствовал такой усталости – даже во время знаменитого сражения на Волчьей Лапе, – однако его сердце наполняла небывалая радость. – Ты самый искусный противник из всех, с кем мне довелось биться. Сдавайся. Ты достойно сражался, и я оставлю тебя во главе Гана, если принесешь мне клятву верности.

– Я одновременно и рад, и сожалею, что мы встретились при таких обстоятельствах, – улыбнулся Мокри, поднял меч и щит и вновь пошел в атаку.

Две огромные тени в холодном свете звезд продолжали свой поединок, а солдаты завороженно наблюдали за схваткой своих повелителей. По мере того как их движения становились медленнее – воины устали, – поединок стал больше напоминать танец, который могли видеть лишь немногие смертные.

Наконец, когда снова взошло солнце, удар Горемау сломал щит Мокри, Мата сделал выпад и вонзил На-ароэнну противнику в грудь, после чего убрал его в ножны и пошатнулся. Рато Миро, личный телохранитель, бросился вперед, чтобы поддержать гегемона, однако Мата оттолкнул его в сторону и поднял меч Мокри. Он выглядел старым и побитым, без каких бы то ни было украшений, лезвие затупилось, а рукоять все еще хранила следы пота Мокри и оставалась теплой: оружие, достойное короля.

Гегемон повернулся к Рато.

– Ты достоин меча получше, а это оружие должно продолжать жить.

Рато осторожно принял меч, ошеломленный оказанной ему честью.

– Как ты его назовешь? – спросил Мата.

– Простота.

– Простота?

– С тех самых пор как я начал следовать за вами, моя жизнь стала ясной и простой, как песни матери, которые я слушал, будучи ребенком. Мои самые счастливые воспоминания о том времени и об этом.

Мата рассмеялся.

– Хорошее имя. Теперь такая простота встречается редко.

По возвращении в Тоадзу гегемон приказал похоронить Мокри с королевскими почестями. Семью погибшего он не тронул и даже не стал отбирать ни у кого титулы, однако теперь им предстояло жить в Чарузе. Те, кто до самого конца сражался за Мокри, были помилованы, а солдатам и командирам, которые согласились принести ему клятву верности, Мата сохранил звания.

Люди Мата пребывали в недоумении, поскольку ожидали, что предателей жестоко накажут, поэтому гегемону пришлось объясниться.

– Вы не понимаете, почему я так поступил?

Его вопрос был встречен гробовым молчанием, и лишь Мира осмелилась нарушить наступившую тишину:

– Мокри сражался против тебя честно, не прибегая к обману, и верил только в свою силу в надежде, что сумеет одолеть. В его поражении нет позора. Он герой и проиграл не по своей вине – такова была воля богов.

Мата надеялся, что наступит день, когда все будут понимать его так же хорошо, как Мира.

Армия Дасу переплыла Лиру на захваченных кораблях противника и вошла в Диму, не встретив сопротивления, – город опустел.

Солдаты Ми и Солофи еще не забыли унизительного поражения в Гэфике и обратились в бегство, как только узнали, что армия маршала Мазоти форсировала Лиру. Конечно, она всего лишь женщина, но теперь все знали, на что способна Джин Мазоти. Какой смысл с ней сражаться? Лучше сдаться или, что еще надежнее, сбежать, найти способ вернуться в Гэфику и снова заняться фермерством. Говорили, что Куни Гару хорошо управляет своими землями и позволяет неплохо жить арендаторам, не обременяя их непосильными налогами.

Нода Ми и Дору Солофи собирались покончить с собой, когда Мазоти вошла в город, но были захвачены в плен. В соответствии с пожеланием Куни она обращалась с ними хорошо.

Маршал Мазоти продолжала свой марш на юг от реки Лиру. Армия Дасу подошла к Дзуди, на границу равнины Порин. Глава местного гарнизона капитан Доса всегда испытывал благодарность к Куни, сохранившему ему жизнь, поэтому вместе со старейшинами широко открыл ворота и поднял знамя, которое было позаимствовано у поваров, имевших официальную лицензию, – оставалось только вручную раскрасить чешую и пририсовать киту рог, чтобы превратить его в крубена.

Несколько верных Мата людей сбежали из Дзуди и доставили известие о победах Дасу на Волчью Лапу. Гегемон еще долго сидел на троне, после того как ему об этом рассказали. Никто не осмеливался заговорить, тихо горели факелы, и тени танцевали на его окаменевшем лице.

«Торулу Перинг прав: я должен покончить с Куни Гару раз и навсегда».