Я убеждаю себя, что очень глупо идти обратно до самой лесной спальни, что его точно там нет, что он не станет доверять мне лишь потому, что я сумела соединить в стихах нью-эйдж с Викторианской эпохой, что он точно меня ненавидит, а теперь еще и считает тупорылой.

Но, естественно, я пришла. А он нет. Я валюсь на кровать. Смотрю на клочки синего неба среди деревьев и, согласно заведенному распорядку, опять думаю о Джо. Я столького о нем не знаю! Я не знаю, верит ли он в Бога, любит ли макароны с сыром, кто он по гороскопу. На английском или французском видит он сны? И каково было бы… ох. Я перехожу от рейтинга R сразу к XXX и до смерти жалею, что Джо меня ненавидит, потому что мне бы хотелось с ним всего. Я устала от своей девственности. Будто все, кроме меня, посвящены в какую-то восхитительную тайну.

Я слышу странные звуки. Грустные, совершенно не лесные. Приподнимаюсь на локтях и кладу голову на ладони: так лучше слышно. Пытаюсь отделить звук от шороха листьев, шума реки и птичьего щебета. Звук ручейком струится между деревьями и с каждой минутой становится все громче, все ближе. Я слушаю, и постепенно приходит понимание. Ноты, чистые и безупречные, вьются, пробивая дорогу ко мне: это мелодия из дуэта Джо. Я закрываю глаза, надеясь, что это и правда кларнет, а не галлюцинации, порожденные моим больным влюбленным мозгом. Это точно не глюки: теперь я слышу шаги. Через пару минут музыка замирает, и шаги тоже.

Я боюсь открывать глаза, но все-таки открываю. Он стоит у кровати и смотрит прямо на меня: армия купидонов-ниндзя, которые прятались в листве, достают луки и дают залп. Стрелы летят в меня со всех сторон.

– Я догадывался, что ты можешь прийти сюда.

Я не понимаю, что написано у него на лице. Он нервничает? Злится? Его черты постоянно меняются, словно не зная, какую эмоцию отобразить.

– Я нашел твое стихотворение…

Я слышу, как кровь бурлит в моем теле, стучит в барабанные перепонки. Что он скажет? Я нашел твое стихотворение и, к сожалению, все равно не смогу тебя простить. Я нашел твое стихотворение и чувствую то же самое: мое сердце принадлежит тебе, Джон Леннон. Я нашел твое стихотворение и уже позвонил в психушку, сейчас достану смирительную рубашку из рюкзака. Странное дело. Никогда не видела Джо с рюкзаком.

Он кусает губы и стучит кларнетом по ноге. Точно нервничает. Плохой знак.

– Ленни, у меня все твои стихотворения.

О чем это он? Что он имеет в виду – все мои стихотворения? Он зажимает кларнет между ног и снимает рюкзак. Расстегивает молнию, делает глубокий вдох, достает коробку и протягивает мне:

– Ну, может, и не все, но вот эти.

Я снимаю крышку. Внутри лежат обрывки бумаги, салфетки, одноразовые стаканчики, и все они исписаны словами. Кусочки нас с Бейли, которые я выбросила, закопала или спрятала. Это невозможно.

– Но как? – спрашиваю я в замешательстве.

Мне неловко думать, что Джо прочел все содержимое коробки. Все эти глубоко личные моменты отчаяния. Это еще хуже, чем когда читают твой дневник (который ты думала, что сожгла!). Да и как он собрал все мои стихи? Следил за мной? Потрясающе! Я наконец влюбилась, и избранником моим оказался хренов маньяк.

Я смотрю ему в глаза. Он слегка ухмыляется, и я вижу едва уловимое хлоп. Хлоп. Хлоп.

– Знаю, что ты думаешь, – говорит он. – Что я какой-то стремный сталкер.

В точку.

Ситуация его явно забавляет.

– Это не так, Ленни. Это все совпадения. Сначала они сами попадались мне на глаза, а потом я стал искать. Просто не мог остановиться. Как сдвинувшийся пират в поисках клада. Помнишь тот первый день на дереве?

Я киваю. Но мысли мои заняты предметом еще более восхитительным, чем Джо в роли безумного преследователя: он больше не злится. Это из-за этих тупорылых стихов? Впрочем, неважно! Меня охватывает такая бешеная радость, что я уже не слушаю его объяснения. Он рассказывает, как мои стихи попали в его коробку из-под обуви, а не улетели на крыльях ветра на какую-нибудь свалку или в Долину Смерти.

Я пытаюсь вернуться к реальности и прислушаться. Он говорит:

– Помнишь, я сказал тебе на дереве, что видел тебя на Большом лугу? Что наблюдал, как ты пишешь что-то, а потом бросаешь на землю и уходишь. Но я не рассказал тебе, что потом, когда ты ушла, я отправился на луг и нашел обрывок бумаги между прутьями забора. Это было стихотворение про Бейли. Наверное, мне не следовало оставлять его себе. Я собирался вернуть его тебе тогда, на дереве – оно было у меня в кармане, – но потом подумал, что ты удивишься, что я его вообще взял. Поэтому и не стал говорить.

Он кусает губы. Я помню, что он сказал мне тогда, что видел, как я уронила что-то, но мне и в голову не приходило, что он пойдет искать это что-то и прочтет!

Он продолжает:

– Когда мы сидели на дереве, я увидел, что на ветках вырезаны какие-то слова, и подумал, что ты написала что-то еще. Но спросить не решился, поэтому вернулся в другой раз и записал все в блокнот.

Поверить не могу. Я присаживаюсь и роюсь в коробке, на сей раз более внимательно, и вижу заметки, написанные его странным маньяческим почерком. Наверное, переписывал мои слова со стен, сараев и других подходящих поверхностей. Я не понимаю, что я чувствую. Он знает обо мне все, меня словно вывернули наизнанку.

Лицо его замерло где-то между тревогой и предвкушением, но второе, кажется, побеждает. Он чуть не лопается от разрывающих его слов:

– Когда я пришел к вам в гости в первый раз, то увидел еще один листок. Он торчал из-под камня в бабулином саду, а потом еще стихи на подошве твоего ботинка, и в тот день, когда мы двигали мебель… Боже, твои слова словно кидались на меня, куда бы я ни шел! Я, похоже, сошел с ума, сам стал их искать… – Он трясет головой. – Продолжал, даже когда злился на тебя, как черт. Но самое странное в том, что я находил их еще до того, как мы познакомились. Сначала – всего пара строк на обертке от конфеты, которую я подобрал по пути к реке, – я и понятия не имел, кто написал их, пока не…

Он пристально смотрит на меня и стучит кларнетом по ноге. Похоже, опять разнервничался.

– Ну а теперь скажи что-нибудь. Все в порядке! Из-за твоих стихов я только влюбился в тебя еще сильнее. – Он улыбается, и на всей земле, где царит ночь, тьма сменяется ярким днем. – Ты что, даже quel dork не скажешь?

Я бы сказала уйму всего, если бы слова могли пробиться сквозь улыбку, которая неудержимо расплывается у меня на лице. И снова это его «я влюбился в тебя» заставляет меня забыть обо всем остальном, что он говорил.

Джо показывает на коробку:

– Они помогли мне. Я дурак, и, как ты могла заметить, мне сложно прощать людей. Я прочел их все: перечел много раз после того, как ты пришла ко мне тогда с розами. Пытался разобраться, что же случилось, почему ты была с ним. Мне кажется, теперь я понимаю. Не знаю… Пока я читал твои стихи, одно стихотворение за другим, я начал по-настоящему понимать, что ты чувствуешь, как это все ужасно… – Он сглатывает, опускает взгляд, ворошит ногой сосновые иглы. – И что он чувствует. Пожалуй, теперь я догадываюсь, как все произошло.

Как так случилось, что все это время я писала стихи для Джо, сама того не осознавая?

Он с улыбкой поднимает взгляд:

– А потом, вчера… – Джо швыряет кларнет на кровать. – Я обнаружил, что ты принадлежишь мне. – Он тычет в меня пальцем. – Ты моя, со всеми потрохами.

Я улыбаюсь:

– Издеваешься надо мной?

– Да, но это неважно, потому что и я весь твой. – Он взмахивает головой, и волосы падают ему на глаза. – Целиком и полностью.

Похоже, я сейчас умру.

Из моей груди вырывается стая безумно счастливых птиц и несется наружу. Я так рада, что он прочел мои стихи. Я хочу, чтобы он знал обо мне все, что можно знать. Я хочу, чтобы он познакомился с моей сестрой. И в каком-то смысле он с ней уже знаком. Теперь он знает про «до» столько же, сколько про «после».

Он садится на краешек кровати, поднимает палку и чертит ею что-то на земле, потом выбрасывает и смотрит в лес.

– Прости, – говорит он.

– Не проси прощения. Я рада…

Джо поворачивается ко мне лицом:

– Нет, это не про стихи. Прости за то, что я сказал в тот день про Бейли. Я уже прочел тогда все и знал, как тебя ранят мои слова…

Я прижимаю палец к его рту:

– Все хорошо.

Он берет мою руку, подносит к губам и целует. Я закрываю глаза, и меня охватывает дрожь. Мы так давно не касались друг друга. Он отпускает мою руку. Я открываю глаза. Он смотрит на меня вопросительно. Улыбается, но в улыбке еще столько хрупкости, столько боли, что они разъедают меня изнутри.

– Ты ведь больше не поступишь так со мной, правда? – спрашивает Джо.

– Никогда! – выпаливаю я. – Хочу быть с тобой вечно!

Ясно, урок усвоен дважды: можно садовыми ножницами разрезать викторианский роман на мелкие кусочки, но из девичьего сердца он не исчезнет никогда.

Он расплывается в улыбке:

– Ты еще безумнее, чем я.

Мы смотрим друг на друга один долгий миг, и в этот момент целуемся так страстно, как никогда раньше, хотя даже не касаемся друг друга.

Я провожу пальцами по его руке:

– Ничего не могу поделать. Я влюбилась по уши.

– И я тоже, – говорит он. – Впервые.

– Но я думала, что во Франции…

Джо качает головой:

– Нет. И рядом не стояло. – Он так нежно касается моей щеки, что я начинаю верить в Бога, Будду, Мухаммеда, Ганешу, святую Марию и всех остальных. – Для меня не существует никого, кроме тебя.

– Для меня тоже, – говорю я, и наши губы соприкасаются.

Он опускает меня на кровать, ложится на меня так, что его ноги оказываются на моих, бедра – на бедрах, живот – на животе. Я чувствую, как его вес придавливает меня, и запускаю пальцы в его курчавые шелковистые волосы.

– Я скучал по тебе, – бормочет он мне на ухо, шепчет, прижавшись губами к шее, к волосам, и я каждый раз отвечаю «я тоже», и мы опять целуемся. Как удивительно, что в этом непостоянном мире существуют такие правильные и настоящие вещи.

Позже, когда мы выныриваем, чтобы глотнуть кислорода, я хватаю коробку и перебираю обрывки бумаги. Их там много, но написала я еще больше. Я рада, что некоторые мои сочинения остались на свободе: лежат под камнями, в мусорках, написаны на стенах, на полях книг. Некоторые смыло дождем, иссушило солнце, унесло ветром; какие-то не найдутся никогда, какие-то – лишь через много лет.

– Так, а вчерашнее где? – спрашиваю я.

На меня внезапно опять накатило смущение, и я думаю, что могла бы уничтожить свое стихотворение для Джо, раз свою работу оно уже сделало.

– Здесь его нет. Оно принадлежит мне.

Ну и ладно.

Он лениво проводит рукой по моей шее и спускается ниже, на спину. Я чувствую себя камертоном: все мое тело вибрирует.

– Можешь не верить, – продолжает Джо, – но мне кажется, что розы сработали. На моих родителях. Они теперь просто оторваться друг от друга не могут. Отвратительно. Маркус с Фредом уже ходили в ваш сад ночью нарвать цветов, чтобы девчонки согласились с ними спать.

Да уж, бабуля будет в полном восторге. Хорошо, что она души не чает в Фонтейнах.

Я ставлю коробку на кровать и поворачиваюсь к Джо лицом:

– Я не думаю, что хоть одному из вас нужны бабушкины розы.

– Джон Леннон?

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Я касаюсь пальцем его губ и говорю:

– Я тоже хочу с тобой всего.

– О боже!

Он привлекает меня к себе, и мы целуемся так высоко в небе, что вряд ли когда-нибудь сможем вернуться на землю.

Если кто-нибудь спросит, где мы, попросите их посмотреть вверх.