Тилли снился сон. Пабло пришел и сел в изголовье ее кровати. Он был в подгузнике, пушистые волосики на идеально-круглой головке в свете лампы казались ореолом. Малыш посмотрел на мать и засмеялся во весь рот, показывая два коротких белых зубика, потом захлопал в ладошки. Тилли потянулась к нему, но мальчуган обхватил ручонками свой пухлый белый животик, озадаченно нахмурился и серьезно посмотрел на мать. То же самое выражение появилось на его лице в тот день, когда он впервые услышал новый звук – теплые шоколадные переливы гобоя, на котором играл уличный музыкант. Пабло, сидевший у нее на руках, изумленно вытаращил ясные голубые глазенки и дотронулся до ушка, через которое к нему попал звук. Тилли показала на музыканта, малыш все понял и радостно захлопал в ладоши.

Она вновь с надеждой протянула к нему руки, однако Пабло отрицательно покачал головой, и у нее упало сердце. «Я должен сказать тебе что-то важное», – произнес ребенок старческим голосом. «Что?» Образ Пабло начал меркнуть. Тилли закричала, но он таял слишком быстро. Маленький Пабло посмотрел на нее и промолвил: «Мать».

Наступил день, яркое солнце било в окно. Тилли встала с кровати и пошла проведать Молли. Мать с прямой, как аршин, спиной сидела в своей коляске у очага, одетая и причесанная. Она подбросила дров в огонь и теперь кормила его шерстяными нитками и обрезками ткани, которыми были обвязаны подлокотники: Молли задумчиво разматывала их и бросала в очаг. Жесткие, лоснившиеся от грязи подушки, которые обычно подпирали ее бока и спину, тоже исчезли. Горели все сокровища Молли: старые вареные яйца, салфетки, куриные ножки съеживались и превращались в алые угли. Молли прервала свое занятие и взглянула на дочь.

– Доброе утро, Миртл, – негромко сказала она.

Тилли так и застыла с чайником в руке. Она задумчиво разглядывала сушеные стебельки лемонграсса, плававшие на поверхности чашки, когда Молли заговорила опять.

– Сегодня ночью я видела сон, – сказала она. – Мне снился малыш, пухлый, красивый малыш с ямочками на ручках и ножках и двумя белыми зубками. – Старуха пристально посмотрела на Тилли. – Это был твой ребенок.

Тилли отвернулась.

– Я тоже потеряла ребенка, – произнесла Молли. – Мою маленькую дочурку.

Тилли села в кресло Тедди и подняла глаза на мать.

– Я… работала в Париже, – запинаясь, начала она. – У меня было свое ателье, много клиентов, друзей… любимый мужчина, англичанин. Ормонд был моим партнером по бизнесу. У нас родился сыночек. Мы назвали его Пабло – нам просто нравилось это имя. Мы собирались привезти его к тебе, а потом забрать тебя в Европу, но однажды, когда Пабло было семь месяцев, я подошла к его колыбельке и увидела, что он… мертв. – Тилли умолкла и испустила тяжелый вздох. Она никому не рассказывала эту историю – никому, кроме Тедди. – Он умер, просто умер. Ормонд не понимал, как такое могло случиться, обвинял меня, но доктора сказали, что это скорее всего был вирус… хотя Пабло не болел. Ормонд не смог простить меня и ушел, поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как вернуться домой. Все это было так жестоко и бессмысленно… Я решила, что могу хотя бы позаботиться о матери. – Тилли пригубила чай. – По крайней мере, считала я, здесь у меня по-прежнему что-то есть. Я думала, что сумею жить здесь, что больше никому не причиню вреда и буду приносить людям пользу. – Она посмотрела на огонь. – Это несправедливо.

Молли протянула руку и погладила дочь по плечу мягкими тонкими пальцами.

– Если бы тебя не выслали из города, ты навсегда застряла бы в этой дыре и всю жизнь пряталась бы на холме вместе со мной. Твое время еще придет.

– Это несправедливо по отношению к тебе.

– Пожалуй. Я была не замужем, когда твой отец… В общем, я была наивной девчонкой. Но все это не важно, ведь у меня родилась ты. Представить только, я чуть не стала женой этого человека, и мы бы сейчас мучились, живя с ним! Я никогда не называла тебе его имени…

– Мисс Димм просветила меня еще в начальной школе, – сказала Тилли. – Сперва я ей не поверила, но когда Стюарт….

Молли поежилась.

– Я не хотела отказываться от ребенка, поэтому была вынуждена уйти из дома, оставить родителей. Он приходил и пользовался мной. Что у меня было? Ни работы, ни денег, да еще незаконнорожденный младенец на руках. Он содержал нас… – Молли вздохнула. – А потом, когда он лишился сына, то и меня лишил дочери. – Она вытерла слезы и посмотрела в глаза Тилли. – Я сошла с ума от одиночества, потеряла единственного друга, единственное дорогое мне существо, но с годами я стала надеяться, что ты не вернешься в это ужасное место. – Молли опустила голову. – Иногда только кажется, что судьба к тебе несправедлива.

– Почему ты не уехала?

– Некуда, – произнесла Молли еле слышно. Она вновь взглянула на Тилли, и на ее бледном морщинистом лице с высокими скулами отразилась любовь. – Он запретил говорить мне, где ты. Я этого так и не узнала.

– Ты ждала?

– Тебя просто увезли в полицейской машине, и все.

Тилли встала на колени и зарылась лицом в колени матери. Молли нежно гладила ее по голове. Обе плакали и просили друг у друга прощения.

Вечером Молли упала. Тилли рвала в огороде мыльнянку для салата, когда вдруг услышала сухой стук, с которым трость Молли ударилась о дощатый пол. Тилли уложила Молли поудобнее и помчалась в универсам Праттов. Сержанта Фаррата она нашла в галантерейном отделе. Так же бегом Тилли вернулась домой, села на пол рядом с матерью и принялась что-то говорить, держа ее руку в своей, но Молли было трудно даже дышать, и при малейшем движении ее лицо искажалось болью. Она то погружалась в забытье, то вновь приходила в сознание.

Сержант Фаррат привел мистера Олменака. Аптекарь встал над Молли, которая лежала на полу в кухне.

– Кажется, перелом бедра, – сказала Тилли. – Она мучается от страшной боли.

– Ну, поскольку Молли упала не из-за того, что споткнулась, должно быть, с ней случился удар, – вынес вердикт мистер Олменак. – Тут ничем нельзя помочь, предписан только полный покой. Господь позаботится о ней.

– Нельзя ли дать ей обезболивающее?

– От инсульта лекарств нет. – Мистер Олменак засеменил к двери.

– Пожалуйста, моей матери очень больно.

– Скоро она впадет в кому, – предрек аптекарь, – а к утру умрет.

Тилли вскочила и набросилась на мистера Олменака, намереваясь вытолкать его взашей, чтобы он кубарем скатился по холму и рассыпался на части, но сержант Фаррат остановил ее и прижал к своему крупному, теплому туловищу. Он помог перенести искалеченную старуху на кровать. Молли выла от боли, без разбору лупила по всему, что можно сломать или разбить, однако удары ее костлявых кулаков по толстому шерстяному пальто сержанта Фаррата были не сильнее дождевых капель. Сержант отвез мистера Олменака, а сам вернулся с обезболивающими таблетками.

– Я звонил доктору в Уинерп, но его нет на месте. Он в тридцати милях от города, принимает сложные роды.

Тилли растолкла в ступке коноплю, высыпала ее в нагретый мед. Когда смесь остыла, она намазала ею язык Молли, чтобы снадобье стекло в желудок. С лезвием и чашкой Тилли пошла в огород и попыталась нацедить макового молочка, но перезрелые коробочки были слишком твердыми и белая жидкость не выходила. Тогда Тилли и сержант Фаррат просто нарвали маков, измельчили коробочки до размеров крупного песка и бросили в кипяток. Тилли совала ложку с маковым чаем между мягкими губами Молли. Та хмурилась и упрямо мотала головой, повторяя «нет».

Сержант помог натереть сухую, тонкую кожу Молли маслом окопника, смачивал холодный лоб настойкой из одуванчиков и удалял из уголков ее глаз зеленоватую слизь при помощи салфетки, смоченной в соленой воде. Вдвоем с Тилли они обтерли старуху влажной губкой, присыпали кожу лавандовым тальком и, держа ее за руки, начали петь: «Охрани меня, Господи, ибо на Тебя полагаюсь я…».

Незадолго до рассвета Молли откинула с тяжело вздымающейся груди простыни и крепко вцепилась в них. Она хватала воздух пересохшей черной дырой, в которую превратился ее рот, хрипела и сипела. К тому времени, как появились первые проблески зари, она совсем ослабела. Дыхание стало коротким и прерывистым. Тело обмякло, грудь какое-то время еще поднималась и опадала, повинуясь толчкам сердца, но в конце концов замерла навсегда. Тилли держала ладонь матери, пока та не остыла.

Сержант Фаррат уехал и вернулся, когда солнце было уже высоко, привез гробовщика и доктора из Уинерпа, с появлением которых в доме запахло виски и антисептиком. Договорились о похоронах.

– Хоронить будем завтра, – сказал гробовщик.

– Завтра? – растерялась Тилли.

– Санитарные нормы. В вашем городе трупы можно держать только в холодильной камере Реджа за универсамом Праттов, – объяснил доктор.

Тилли до самой ночи сидела на пропахшей дымом веранде. Волнами накатывали горе и озноб. На волосах оседали частички пепла со свалки, а неровная кромка пожара мерцала в темноте, словно городское освещение с высоты птичьего полета. Теперь можно подвести черту, уехать в Мельбурн, принять предложение той женщины, что звала на работу прошлой осенью. Но как же быть с дангатарцами, угрюмыми, озлобленными, настроенными против нее? Учитывая все, что они сделали, чего не сделали или решили не делать, нельзя оставить их просто так. Пока нельзя.

Некоторые страдают больше, чем заслуживают, некоторые – меньше. Тилли встала на вершине холма и завыла, как волчица, как банши. Она выла и стенала долго, пока не засветились темные окна домов внизу.

Тилли обогнула универсам Праттов, зашла в холодильную камеру. Простой прямоугольный гроб, скорбная тень в скорбном месте. Такой же при жизни была и Молли.

«Отныне боль не будет нашим проклятием, мама, – промолвила Тилли. – Она станет нашей местью, нашей целью. Вот что движет мной с этого дня. Так будет справедливо, согласна?»

За окном всю ночь лил проливной дождь. Тилли спала в материнской кровати – спала плохо, то и дело просыпаясь. На краткий миг они пришли к ней, и ее сердце наполнилось радостью. Тедди помахал ей рукой, взглянул на Пабло на руках у Молли, лица всех троих озарились светлыми улыбками… а потом они исчезли.