– Нет, мам, я кушаю… – бормотала Наташа в телефонную трубку.

– Много? – недоверчиво уточнила мама.

– До отвала.

– Ну что ты сразу огрызаешься.

– Ма-а-ам, я не огрызаюсь. Просто ты же сама знаешь, что голодом меня бабушка не морит.

Наташа с третьей попытки перевязала тесемку босоножки, стараясь не выронить прижатый плечом к уху телефон, и облегченно выдохнула. Мама, очевидно, истолковала безвредный звук по-своему.

– Не хочешь со мной разговаривать? – огорчилась она.

– Хочу…

Мама замолчала, правда, ненадолго.

– Ну, а как список книг на лето? Читаются? – продолжила выпытывать она.

На Наташино счастье, в дом вошла бабушка. Раиса Петровна, увидев отчаяние во взгляде внучки, взяла протянутый ей телефон. И начала рассказывать в трубку о «полноценном питании ребенка» и о том, чем сегодня завтракали. Все, Наташа свободна!

Папы в ее семье не имелось. Нет, он, конечно, существовал, даже изредка поздравлял дочь с днем рождения (правда, то в апреле, то в августе, хотя родилась она в мае) и высылал немного денег, но ее жизнью не интересовался. Родители разругались в восьмую годовщину свадьбы – между прочим, на памяти Наташи это был их первый скандал, – в тот же день папа собрал вещи и уехал к другой женщине. А Наташа, которой тогда было семь лет, почему-то особо не переживала – наверное, не была слишком привязана к отцу. Потом, конечно, решила, что во всем виновата она сама. Огорчилась. Попыталась их помирить, пообещав маме, что она будет хорошей дочерью. А та сказала:

– Ты и так замечательная дочь, дело не в тебе.

Но тогда в ком? Неужели в папе? С того дня девочка пообещала себе до конца жизни обижаться на отца за его предательство.

Вприпрыжку Наташа добралась до магазина. В нем невыносимо пахло скисшим молоком, поэтому продавщица сидела на крылечке, обмахиваясь газетой и лузгая семечки. Шелуху она сплевывала в стоящую у ног миску. Тетя Люба вообще была удивительной женщиной хотя бы потому, что всю свою жизнь она ждала принца. А тот никак не появлялся. Красилась тетя Люба вызывающе: сегодня, например, ее веки были салатовые, губы золотого цвета, а облупившийся лак на ногтях – алого. Покупательнице она обрадовалась, но отговаривать ту от похода внутрь не стала. Наташа выбежала из пропахшего помещения почти сразу же – от стойкого запаха подташнивало.

– Вот я и говорю, – ворчливо завела тетя Люба, – невозможно там находиться. Холодильник починить никто не может! Безрукие все! Одна я рукастая, что ль?! Тьфу, надоели хуже горькой редьки. По морде бы им всем настучать… Натусик, чего пришла-то? Явно не потрындеть со старухой.

Тетя Люба кокетливо поправила сбившийся фартук.

– Мне б шампунь купить, – и из женской солидарности добавила: – Какая ж вы старуха?

– А что ж тогда мужчины вслед за мной штабелями не ложатся, а? Вот у тебя есть мальчик? У моей подружки Ольги дочь с городским пацаном встречается, ну он и говорит ей…

Прошло около пяти минут, и Наташа знала все свежие сплетни. Кто, где, как и почему – от зоркого ока тети Любы не укрылось ничего.

– Ох! – продавщица постучала пальцем по виску. – Совсем я заболталась. Ты ж за товаром пришла. Шампунь, говоришь? А тебе какой, импортный или наш – дешево да сердито? Ты поосторожнее бы: тут Ирка одним помылась, так у нее все космы повылазили! Вот и доверяй рекламе. Я недавно вычитала, что…

– Любой, – не привередничая, перебила Наташа. – Но если есть, то тот… с мятным ароматом. В зеленом флакончике.

– Погоди, так ты ж вроде недавно его брала? – Продавщица сверилась со списком в тетрадке, которую достала из широкого кармана в фартуке. – Ну да, месяц назад.

– Кончился, – почему-то смутилась Наташа.

– Конечно, у тебя-то копна вона какая… Надо ухаживать. Не то что я – три волосинки. Им уже ничего не страшно. Да и мою их мылом. А что такого? Всяко дешевле получается. Вот были б как у тебя: длиннющие; на солнце выйдешь – медные аж, – может, и рыцарь прискакал бы уже. Как думаешь?

Она тряхнула выбеленными химическими кудряшками, а Наташа принялась теребить рыжую прядь. Не привыкла она к вниманию чужих людей, считала, что хвалить человека стоит только за дело, а не за внешность.

– Наверное, – все-таки ответила она и неожиданно вспомнила: – А можно еще и две расчески? У вас там была такая, с камушками на ручке.

Они вошли внутрь магазина, и девочка, стараясь дышать ртом, ткнула пальцем в витрину. Под стеклом лежало несколько расчесок: от дешевых черных до вычурных, посыпанных стразами.

– Две-то зачем? – спросила тетя Люба, пробивая на кассе Наташины покупки.

– Подружкам.

– Вот я и говорю: дружба – святое. Не подаришь подруге безделицу – обидится на всю жизнь. Потом начнет подличать почем зря, а все из-за ерунды – жвачку не поделили в детстве или парня какого-нибудь. Тьфу! Держи чек, с тебя сто пятнадцать рублей. – Пересчитав высыпанную Наташей мелочь, тетя Люба сложила горсть монет стопочкой у кассового аппарата. – Бабушке привет передавай.

– Ага. До свидания.

Сегодня был особый, банный день. Нет, мылись они ежедневно, но в душевой кабине, а именно по воскресеньям дедушка топил примостившуюся за домом баньку. Из ее трубы валил серый дым, расстилающийся шалью по голубому небу. Наташа париться не любила, но деваться было некуда – ходила.

Вздохнув так, будто шла на расстрел, она разделась, привычно поежилась в предбаннике и шагнула в душное помещение. Бабушка заранее приготовила все необходимое: в тазике отмокал березовый веник, на длинной скамье лежали помывочные принадлежности. В пузатой кирпичной печи улеглись раскаленные добела камни.

Мурлыча прилипчивый мотивчик, Наташа до красноты терла себя мочалкой. Дыхание перехватывало от спертого воздуха, в горле пересохло, зато по телу расплывалось умиротворение. На волосы пришлось вылить почти полфлакончика шампуня – кто ж виноват, что длиной те до пояса, – а затем долго и тщательно смывать пену. Баня наполнилась терпким запахом мяты.

Когда от духоты начала кружиться голова, девочка вернулась в предбанник, от резкого перепада температур показавшийся ей холодильником. Она долго вытирала себя полотенцем и неспешно одевалась, крутясь возле зеркала. Торопиться было некуда, дела кончились, не успев начаться. Ожидался очередной долгий, ленивый день.

На скамеечке около двери втихаря покуривал дедушка.

– С легким паром! – Он взъерошил внучке мокрую челку.

– Прячешься? – хмыкнула Наташа.

– И не говори, стыд какой-то! Семьдесят лет, а вынужден от собственной жены скрывать плохие привычки. Никогда не кури, слышишь? Это очень вредно. – Дедушка разочарованно затушил окурок о стену и положил его в карман брюк. – Кстати, к тебе там Дима пришел.

Как пишется в книгах: ничто не предвещало беды. Дима и бабушка сидели в беседке. Раиса Петровна как раз разливала по чашкам чай. Похожие чаепития случались у них частенько – с пряниками, шутками, – и могли продолжаться до вечера. Но, подойдя поближе, Наташа заволновалась. Бабушка не всплескивала руками, как делала при благодушном настроении, а Дима, впялившись взглядом в стол, медленно размешивал ложкой сахар.

– Привет. – Наташа помахала другу. – Долго ждешь?

– Не очень, – буркнул тот.

– Оставлю вас, – буркнула бабушка. Перед тем как уйти, она с подозрением посмотрела на внучку, но промолчала.

Наташа всерьез задумалась: а не натворила ли она чего нехорошего? Да только когда успела бы, если ровным счетом ничего не делала?

– Как дела? – издалека начала Наташа, присаживаясь около друга.

– Как сажа бела, – с непривычной раздражительностью рявкнул Дима, так и не подняв взгляда.

– Эй, чего случилось?

– Ничего, – он почесал переносицу. – Слушай, ты чем вчера занималась?

– Гуляла, – ничуть не соврала Наташа.

– Одна?

– Ну…

Вопросы ей не нравились. Подтекст был виден за километр, осталось только разобраться – какой именно. В таком тоне Наташу до сегодняшнего дня никто не допрашивал: даже в маминых словах было больше любопытства, чем необоснованной сердитости.

– Ай, плевать! Не придумывай оправданий, – сквозь зубы прошипел Дима. – Я видел тебя сегодняшней ночью.

Наташино сердце ухнуло к пяткам, где затаилось, ожидая худшего. Она заерзала и от волнения прикусила губу.

– Я…

– С тем мальчишкой из заброшенной больницы, – нападал Дима.

– Мы…

– Ты мне не рассказывала, что общаешься с ним.

С одной стороны, он вновь перебил ее на полуслове, а с другой – кроме этого «мы», Наташа все равно не придумала, что ответить. Только нахмурилась да обхватила кружку.

– Дим, понимаешь… – снова замялась и чуть не разлила чай – так сильно тряслись руки. – Мы ходили гулять… Даже видели русалок, представляешь?

Выпалив на едином дыхании столь неожиданное откровение, она замолкла. Дима поджал губы.

– Кого? – переспросил он безо всяких эмоций.

– Русалок.

– Какие такие «русалки»? – хмуро передразнил друг восхищенные интонации.

– Да обыкновенные. Мокрые, с хвостами. – Наташа попыталась улыбнуться, но уголки губ предательски опускались. – Ты мне не веришь.

– Разумеется! Наташ, ты городишь ерунду! Где ты встретилась с этим Кириллом?!

– Он… Я… Дим, я ходила тогда на встречу…

Казалось, он сейчас задохнется от негодования: с лица отхлынули все краски, а ноздри гневно раздувались. Следующее предложение друг проговорил по слогам:

– Ты меня обманула?!

– Я побоялась сказать тебе правду, – прошептала Наташа, прекрасно понимая, насколько сильно виновата. – Прости, пожалуйста.

– Отлично. Зачем со мной вообще чем-то делиться? – взвился, словно ужаленный, Дима. – Для чего меня слушаться? А если бы тебя убили?! Что за русалки?! Он тебя чем-то опоил?!

– Настоящие… – голос осип. Наташа почти плакала. Слезы комом застряли в горле. – Они существуют… И духи есть… И домовой… Кир… он хороший. Дим, ты поверь. Я могу доказать.

– Не вешай мне лапшу на уши, – Дима показательно потеребил ухо.

– Но я не вру!

– Чем вы занимались? Наташа, скажи правду, – взмолился он, нервно оттягивая ворот футболки, будто тот мешал ему дышать.

Слезы все-таки покатились по щекам. Какую еще правду она могла сказать, если только что открылась полностью? Спешно соврать? Неужели обман был для друга привлекательнее? Впрочем, Наташа Диму прекрасно понимала. Если б ей предложили такую отговорку, то она повела бы себя точно так же.

– Дим, я докажу! Ну, пожалуйста, не обижайся.

– Я не обижен. – Дима рывком поднялся со скамейки. – Пока.

– Дим… – зарыдала Наташа. – Подожди! Я позову домового! Он все скажет! Дим!..

Глаза застелило пеленой, и уходящая фигура друга смазалась, вскоре превратившись в окончательно неразличимое пятно. Наташа прижала ладони к пылающим щекам и принялась раскачиваться из стороны в сторону.

Вроде и не обманула, но почему тогда на душе так пакостно?

– Наташенька. – Позади беседки встала бабушка, положив ладони на дрожащие внучкины плечи. – Не плачь, милая.

– Он ушел… Бабуль, я не врала… Я… А он не верит…

– Не волнуйся, родная. Все мы ошибаемся. Уже завтра ты поймешь, что плакала зря.

– Знаю-знаю, – шмыгнула носом Наташа, – тебе мои проблемы кажутся мелочью.

– Вовсе нет. Но сама увидишь, милая моя, они будут важны для тебя только сегодня. Завтра будешь смеяться над тем, что сейчас кажется окончательно и бесповоротно непреодолимым.

– Не бу-у-ду…

Бабушка рукавом вытерла слезы с лица внучки.

– Давай попьем чаю с малиновым вареньем, а? И ты успокоишься. Дима хороший, он простит.

– О чем вы говорили? – вздрагивая от всхлипов, спросила Наташа. – Когда я только подошла?

– О твоем новом друге. И извини, внученька, но он не внушает мне доверия. Теперь – особенно. Познакомилась с ним, и сразу какие-то секреты начались, поздние возвращения. Почему ты не сказала Диме, с кем гуляешь? Я думала, он знал.

– Но я не обязана отчитываться перед ним! – Наташа, стыдливость в которой уступила место обиде, ударила кулачком по столу. Ложки в чашках печально звякнули. – Он – друг, а не сиделка! Почему я должна рассказывать ему обо всем?!

– Прежде всего, – вздохнула бабушка и загадочно добавила: – он – молодой человек, а те не терпят соперников. И скоро ты это поймешь. А пока прекрати плакать. Сама же понимаешь, что Дима подуется и вернется. А не вернется – значит, плохой друг.

И Раиса Петровна, задумавшись о чем-то своем, ушла за вареньем.

Весь день Наташа прождала Кира, который смог бы порадовать ее, но тот, как назло, не появлялся. Теперь бы она пошла хоть на кладбище, хоть в центр земли – главное, чтобы с кем-то.

Вечер прошел в одиночестве. Часа два девочка подвывала нудной песне, поставленной в плеере на повтор. Пела она плохо, танцевала и того хуже, но сейчас хотелось приплясывать, всхлипывать и клятвенно обещать себе никогда не прощать Диму.

Накатила, как любят говорить старшеклассницы, депрессия. Истинного значения этого слова Наташа не знала, но предполагала, что именно такая она и есть: беспросветная, липкая и зябкая. Казалось, весь мир настроен против.

Слезы кончились ближе к десяти вечера. Урчание в животе напомнило, что днем Наташа устроила голодовку. Она уже даже продумала, как через пару деньков ее найдут в постельке, всю такую исхудавшую, бледную, с безмерной печалью в глазах. И гадкий Дима не только разом помирится с ней, но и станет дружить с Киром. Но голодовка подождет до завтра. Наташа проскользнула на кухню и, словно воришка, принялась накладывать в тарелку картофельное пюре и котлеты.

– Хлеб не забудь, – посоветовала внезапно появившаяся в дверном проеме бабушка.

– Ой! – попятилась Наташа. – Ты меня напугала.

– Надеюсь, аппетит не отбила? Кушай, кушай. Настрадалась?

– Еще как… – с набитыми щеками ответила Наташа.

– На Диму больше не обижаешься?

– Да ну его! Знать не хочу.

Она насупилась. Бабушка потрепала строптивую внучку по макушке.

– Наточка, ты пойми. Он – твой друг, который за много лет ни разу не обманул и не предал. А тот Кирилл…

– Кир, – перебила Наташа.

Раиса Петровна махнула рукой.

– Он – неизвестно кто. Я бы на твоем месте больше верила испытанному за многие годы товарищу.

– Бабушка…

В голосе Наташи появилась мольба. Вновь заводить надоевшую пластинку она не желала. Кир – не предатель, не злодей и не обманщик. А то, что упрямый Дима отказался принять от нее правду и попросту оклеветал человека, чести ему не делало.

– Знаю, ты взрослая и можешь сама решать. Но я за тебя беспокоюсь.

– Не бойся, баб, я справлюсь.

И все-таки Наташа решила простить Диму. Действительно, он же друг. На них не обижаются. Таковы законы.