Коллектив лаборатории психологии детей раннего и дошкольного возраста НИИ общей и педагогической психологии АПН в течение полутора десятилетий занимается изучением общения детей со взрослыми. Исследовалось, как это общение впервые возникает в первые недели и месяцы жизни после появления ребенка на свет и как оно в дальнейшем преобразуется и изменяется.

Подход к общению как к особого рода коммуникативной деятельности (А. В. Запорожец, М. И. Лисина, 1974) и применение для его анализа общей концепции деятельности, развиваемой в психологии А. Н. Леонтьевым (1976), позволили составить достаточно четкое представление о структуре общения и о содержании его на разных этапах раннего и дошкольного детства (М. И. Лисина, 1974а). Исследование общения в системе других деятельностей ребенка открыло возможность для понимания его роли в общем психологическом развитии ребенка, а также для выяснения путей и механизмов влияния общения на другие стороны детской психики и взаимодействия его с ними (см., например, М. И. Лисина, 1976).

Однако чем дальше продвигалось исследование, тем яснее становилось, что формирование социального поведения и личности ребенка нельзя понять, если ограничиваться изучением контактов детей только со взрослыми. Большое и все увеличивающееся с возрастом место в жизни ребенка занимает также его общение с другими детьми. Поэтому перед нами, естественно, встала задача расширения сферы исследования и включения в нее общения детей не только со взрослыми, но и со сверстниками. В настоящее время коллектив лаборатории лишь приступает к выполнению своей задачи. Тем важнее на этом этапе определить свои исходные позиции и сформулировать рабочие гипотезы в тех пунктах, где это уже представляется возможным. Естественно, что работа, проделанная ранее относительно общения детей со взрослыми, может служить той основой, от которой мы отправляемся дальше. Поэтому в начале пути было решено изучать общение со сверстниками в постоянном сопоставлении его с общением со взрослыми. Впрочем, история нашего исследования – и вопросы преемственности его этапов – лишь одна и не самая главная причина, обусловившая выдвижение вопроса о сходстве и различии двух сфер общения с окружающими людьми у маленьких детей.

Более важной причиной является единая, на наш взгляд, природа обеих сфер общения как разновидностей одной и той же по существу деятельности – коммуникативной. Главное, что объединяет обе сферы, состоит в предмете деятельности: в обоих случаях таким предметом служит другой человек, партнер ребенка по общению. Будучи направлена на один и тот же объект, эта деятельность в обоих ее вариантах должна давать и единый продукт – самопознание и самооценку через познание и оценку партнера (и партнером). Но тогда и сама активность ребенка в целом – природа лежащей в ее основе потребности и побуждающих ее мотивов, составляющие эту активность действия и операции – в обоих случаях оказывается в принципе одной и той же. Основное, что различает эти сферы общения, сводится к тому, кто именно является партнером ребенка – взрослый или другой ребенок. Различие немаловажное, но нам думается, что оно не отменяет единства обеих сфер коммуникативной деятельности. По–видимому, оно определяет лишь то, каким образом работают два варианта единого механизма. Ниже мы вернемся к этому тезису и рассмотрим его более подробно.

Следует указать на еще одну немаловажную причину, побуждающую исследовать общение со сверстником в сопоставлении с общением со взрослыми, – это их действительная связь между собой в жизни ребенка. Можно даже думать, что общение со взрослыми реально во многом определяет возникновение, развитие и особенности контактов ребенка с другими детьми. Право на такое предположение нам дает тот факт, что в онтогенезе дети сначала научаются общаться со взрослыми и лишь значительно позднее завязывают связи между собою. Кроме того, результаты проведенных нами исследований, свидетельствующие о том, что взрослый остается центром мира детей вплоть до семи лет (верхней границы избранного нами для изучения периода детства), заставляют ожидать, что отношения с ним будут сильно влиять на взаимодействие ребенка со своими сверстниками. Поскольку в то единое социальное окружение, в котором растет ребенок раннего и дошкольного возраста, входят и взрослый, и остальные дети, понятно, что личность взрослого, столь значимая для ребенка, конечно, опосредствует его связи со сверстниками.

Из тех предварительных соображений, которые были высказаны выше, вытекают две самые общие гипотезы.

1. Общение со сверстником есть особая – коммуникативная – деятельность, такая же по своей природе, как и общение со взрослым. Следовательно, для ее анализа можно применить приемы, разработанные при изучении общения со взрослыми. Это относится, в частности, к критериям для определения того, возникла ли уже у ребенка деятельность общения со сверстниками и на каком этапе становления она находится.

2. Общение со сверстниками возникает и развивается в тесной связи с общением ребенка и взрослых и испытывает мощное влияние из этой второй сферы. Следовательно, при исследовании контактов детей между собой необходимо учитывать индивидуальные и возрастные особенности общения каждого из них со взрослыми.

После высказанных выше предварительных замечаний попытаемся представить себе, что же такое общение ребенка со сверстниками, когда оно появляется, как развивается и какую роль играет в общем развитии психики детей.

Начнем с последнего вопроса и укажем, что насчет роли общения со сверстниками и его функции в онтогенезе мы не встретили пока в психологии общепринятого содержательного мнения. Конечно, подавляющее большинство авторов соглашается с тем, что «правильно поставленное» и «адекватное возрасту» взаимодействие с детьми «полезно» для развития ребенка вообще, для формирования его личности в частности. Но насколько важно это условие? Этот вопрос в общем остается пока без ответа. Нельзя не признать справедливости замечания Я. Л. Коломинского, который пишет:

«Предстоят еще специальные исследования для выяснения той конкретной роли, которую играет общение со сверстниками, взаимоотношения с ними, в психическом развитии ребенка, для выяснения специфического значения, которое имеют эти факторы по сравнению с общением и взаимоотношениями, с одной стороны, со взрослыми, а с другой – с людьми более молодыми. Можно предполагать, что каждая из обозначенных сфер общения и взаимоотношений – со сверстниками, старшими, людьми более молодыми – имеет свои специфические особенности не только со стороны задач, содержания и средств, но и по функции в психическом развитии и психической жизни человека» (1976. С. 49).

Нам представляется, что в приведенных выше словах очень точно выражено, чего не хватает психологии общения сверстников – именно понимания той жизненной роли, которую, по–видимому, имеет этот фактор в общем психическом развитии ребенка. И это в то время, когда аналогичный вопрос относительно важности общения со взрослыми имеет ясный и однозначный ответ: без общения со взрослыми невозможно психическое развитие детей, так как именно в контексте этой деятельности ребенок усваивает общественно–исторический опыт человечества и сам приобщается к человеческому роду. А в первые годы жизни этот фактор приобретает витальное – без всякого преувеличения! – значение. Вот почему конечной целью предпринимаемого нами цикла исследований и становится выяснение того, какова жизненная функция общения со сверстниками в развитии детей; что теряет ребенок, растущий без сотоварищей в раннем и дошкольном детстве, и что он специфическое приобретает, если имеет с ними достаточные по количеству и качеству контакты.

Рассмотрим некоторые сведения о жизненной функции общения, которые можно найти в зарубежной литературе. Знакомство с некоторыми работами, вышедшими из печати в последние годы, убеждает нас в существовании указанного пробела. Так, в книге выдающегося американского детского врача Б. Спока (1971) затрагивается множество вопросов, связанных с практикой воспитания детей. Автор не мог обойти и тему общения ребенка со сверстниками. И что же он говорит по этому поводу?

На страницах своей книги Б. Спок неоднократно советует родителям способствовать контактам детей: «систематически приучать детей обмениваться игрушками и делиться лакомыми кусочками»; всюду, когда это возможно, помещать ребенка в общество других детей хотя бы 1–2 раза в неделю по 2–3 часа каждый раз и даже годовалого ребенка «водить туда, где есть дети». Каков же смысл этих рекомендаций? В общем, разъяснения автора сводятся к указанию на то, что общество детей необходимо ребенку, «чтобы научиться жить в коллективе, что является главной задачей его жизни». Б. Спок утверждает, что то, «насколько взрослый человек умеет ладить с людьми на работе, в семье, со знакомыми, зависит от того, как хорошо он умел в детстве ладить с другими детьми». Дело в том, – поясняет автор, – что, регулярно общаясь с другими детьми, «ребенок научается сердиться и стоять за свои права». Если же он не бывал в обществе детей, ему понадобится много месяцев, чтобы привыкнуть к ним.

Книга американского врача Б. Спока приобрела широкую популярность на Западе благодаря тому, что в основе ее лежит материал многолетних наблюдений и знание фактов, добытых смежными науками, в том числе и психологией. Однако приходится признать, что в вопросе о значении общения со сверстниками рекомендации знаменитого педиатра не имеют достаточно солидного обоснования. Мы не знаем ничего достоверно о том, как и насколько пребывание вне общества сверстников мешает ребенку в последующем устанавливать приятельские и дружеские отношения с товарищами. И уж совсем мало известно о том, насколько изоляция от сверстников в детстве препятствует деловым и иным контактам с окружающими людьми человеку, когда он становится взрослым.

Недаром в своей сводке последних экспериментальных материалов соотечественница Спока Дж. Данн (1977) сетует на то, как мало известно о гибкости и сложности отношений с окружающими у маленьких детей, и специально подчеркивает тот факт, что «мы особенно не осведомлены об отношениях детей с другими детьми».

На фоне тех скудных сведений, которые нам удалось разыскать в последних изданиях относительно значения общения со сверстниками для общего психического развития ребенка, пристальное внимание привлекает работа супругов X. и М. Харлоу (1966), хотя она и выполнена на обезьянах, и даже не на антропоидах, а на макаках–резусах. Это, конечно, ограничивает значение полученных в ней фактов, которые, разумеется, никак нельзя прямо распространять на человека. Но, исследуя животных, авторы получили право на такое вмешательство в их жизнь, которое немыслимо в отношении человеческих детей. Поэтому материалы, полученные Харлоу, имеют уникальный характер и заслуживают специального рассмотрения.

Широко известны эксперименты X. Харлоу, в которых маленьких резусов растили в изоляции от матери или в обществе различного рода манекенов, исполнявших роль «суррогатной матери» младенца. Такие эксперименты позволили выяснить важнейшую роль отношений с матерью в развитии макак и установить значение некоторых факторов в процессе формирования привязанности («любви», по терминологии Харлоу) младенцев обезьян к своей матери. Значительно меньше известны более поздние работы супругов Харлоу. Между тем несколько лет спустя после первого цикла исследований были заложены новые опыты с «целью сопоставить относительную важность взаимоотношений детенышей с матерью и важность аффективных отношений между детенышами в процессе социализации». Для этого сирот, отлученных сразу после рождения от матерей, воспитывали либо в полном одиночестве; либо в полуизоляции, когда детеныши–резусы видели и слышали друг друга, но не могли соприкасаться; либо, наконец, группами по четыре сидели в одной клетке.

Наблюдения показали, что в последнем случае отношения между детенышами сильно отличались от нормальных, развивающихся в условиях, когда каждый детеныш живет с матерью и свободно общается со сверстниками. В частности, во взаимоотношениях сирот появлялись отсутствующие в естественных условиях рефлекторная и манипулятивная стадии, состоявшие в длительном физическом контакте малышей между собою, во взаимном разглядывании и ощупывании. Игровое же взаимодействие годовалых резусов протекало более вяло, чем в норме.

Значение общения со сверстниками резко выступило в последующих опытах, когда двух экспериментальных детенышей объединяли в клетке с двумя контрольными резусами того же возраста, но выросшими в обычных условиях с матерью и со сверстниками. Полгода частичной изоляции долгое время мешали экспериментальным животным контактировать с контрольными, но взаимодействие между ними все же происходило. Полгода полной изоляции долгое время препятствовало всякому взаимодействию, а 12 месяцев изоляции давали необратимый эффект, длившийся все последующее время наблюдений. (Через 4 недели опыт пришлось прекратить, потому что контрольные животные «очень обижали» экспериментальных, и дело шло к тому, что могли их в конце концов убить.) Экспериментальные животные боялись контрольных, но у тех, кто пробыл шесть месяцев в полной изоляции, возникала иногда и странная, неадекватная обстоятельствам, «самоубийственная», по определению авторов, агрессия. Подчеркивается, что интеллект экспериментальных животных оказался в полной сохранности.

Животные, выросшие в сиротских группах, сексуально созрели прежде обычного, а самочка, принесшая детеныша, оказалась нежной и заботливой матерью. Этот факт резко контрастирует с тем, что сироты–одиночки обычно не вступали в брачные отношения, а если все же рождали детенышей, то вели себя с ними анормально – либо совершенно индифферентно, либо агрессивно.

Харлоу сообщает также об опытах Александера, в которых детеныши росли с матерью, но в изоляции от сверстников 15 дней, 4 или 8 месяцев. В последующем появление сверстников вызывало у экспериментальных животных опаску и агрессию, выраженность которых была пропорциональна длительности изоляции. Но постепенно отношения детенышей нормализовались.

Размышляя над итогами своих экспериментов, авторы считают неправильным свое первоначальное намерение противопоставить влияние матери влиянию сверстников. Они заключают, что «и нормальная мать, и нормальные отношения со сверстником – крайне важные переменные при социализации макак–резусов и, предположительно, высших приматов…». Нет сомнения, что «легче и безопаснее стать нормальной обезьянкой, если научиться любить и мать, и сверстников и жить и с той, и с другими» (С. 272).

Значение описанной работы состоит, на наш взгляд, в том, что в остром эксперименте она показала тяжкие дефекты развития обезьян в условиях полной «социальной» изоляции и возможность ослабления дефектов, а также их компенсации в случаях, когда детеныш имеет партнера по общению. При этом благом являются отношения и с матерью, и со сверстниками, а оптимальным условием становится общение и с той, и с другими.

К сожалению, авторы не производят в известной нам статье анализа особой роли общения с разными партнерами – ни количественно (что имеет большее значение), ни – что было бы особенно важно – качественно (на что именно и как влияет общение с партнером каждого рода). Более четко выясняется то общее, что есть в эффекте обеих сфер общения: это, по–видимому, смелость, умение постоять за себя, отстоять свои права – мысль, очень близкая к той, которую высказывает и Б. Спок (1971). Общими представляются и некоторые механизмы влияния общения с обоими партнерами. Одним из таковых, очевидно, можно считать чувство безопасности, уверенности, достигаемое в первые месяцы жизни с помощью физического соприкосновения, когда два тела (или более) буквально соединяются между собою, становясь как бы крупнее, и приобретают дополнительную способность к сопротивлению внешним неблагоприятным силам.

Исследование X. и М. Харлоу как будто свидетельствует о том, что общение с разными партнерами до известной степени взаимозаменяемо. Поэтому недостаток в одной сфере коммуникаций может быть компенсирован благополучным положением дел во второй сфере. Вместе с тем, вчитываясь в страницы статьи, можно обнаружить имплицитно содержащееся в ней утверждение по крайней мере об одной специфической функции, которую выполняет в жизни приматов общение с равными по возрасту детенышами. Ее – эту функцию – можно сформулировать как определение отдельной особью своего места в иерархизированной структуре групповых отношений.

Описывая обычный ход развития взаимоотношений между детенышами в естественных условиях, авторы сообщают о важной стадии, названной ими «игровым взаимодействием». Внутри нее выделяются подуровни игровой «борьбы» (с физическим соприкосновением партнеров), догонялок (без такого контакта), игры с обоими этими признаками и (у детенышей старше одного года) агрессивной игры с нанесением ран. К концу периода игрового взаимодействия определяются избирательные привязанности между отдельными особями и иерархическое место каждой из них в группе.

Так вот, помещение детенышей, лишенных ранее общества сверстников, в группу других обезьян выявляло отсутствие у них знания «своего места», а также средств для завязывания контактов и отвоевывания благоприятного места в новой группе. Если они выросли без общества детенышей, но с матерью, то все же пытались вступить в общение со сверстниками и через некоторое время достигали в этом относительного успеха. Если же они выросли в обществе других сирот и без матери, то стремились к примитивным контактам с ними типа соприкосновения, а не игры, систематически отвергались сверстниками и в результате попадали в невыгодное, подчиненное положение. Если же обезьяны первые месяцы жизни находились в полной изоляции, у них не оказывалось вовсе никаких средств, чтобы общаться с любыми другими особями, и они терпели полное фиаско и в «дружеских», и в брачных отношениях.

Можно ли применить представление Харлоу об общении со сверстниками, как о контексте, в котором вырабатывается умение постоять за себя и наладить отношения с равными себе, к человеческому ребенку? По мнению ряда авторов, такая функция общения со сверстниками представляется важной и весьма специфической. Выше мы уже приводили мнение на этот счет доктора Б. Спока. Обратимся теперь к свидетельству Дж. Данн (1977).

Сравнивая поведение в яслях двухлетних детей, пришедших из семьи, и детей, которые уже с 9 месяцев посещали дневные группы специального детского центра, она отметила, что в течение первой недели вторые были менее напряжены, чаще взаимодействовали с другими детьми и были «счастливее» семейных. При обследовании спустя 4 и 7 месяцев выяснилось, что дети, общавшиеся со сверстниками с первого года жизни, реже контактировали с воспитателями и меньше подчинялись желаниям последних сравнительно с семейными детьми. Автор сообщает по этому поводу о том, что «маленькие дети, которые росли вместе с первого года, очень сблизились друг с другом; они извлекают из присутствия друг друга заметное чувство безопасности; и оно помогает им справиться с новизной ясельной среды и радоваться ей». С этими данными перекликаются описания связей между детьми, выросшими в киббутцах (Дж. Л. Гевиртц и др.).

Попытки увидеть специфическую функцию общения со сверстниками в вызываемом им чувстве безопасности; подчеркнутый интерес авторов к агрессивным столкновениям сверстников и значение, придаваемое ими «борьбе за власть» у детей, начиная с самого раннего возраста, восходят к психоаналитической традиции. В фактах наблюдения и экспериментов не удается пока найти серьезного подтверждения этой линии рассуждений – как это типично для сторонников психоанализа, высказанные интерпретации остаются на уровне умозрительных рассуждений. Нет сомнения, что и подтверждение – да и опровеждение, конечно, тоже – неофрейдистского подхода к пониманию общения сверстников требует новых тщательных исследований этой сферы коммуникативной деятельности и накопления фактов, поддающихся более прямой и однозначной интерпретации.

Известный интерес могут представлять в этом отношении и болезненные случаи, изучаемые в клинике неврозов и психозов. Надо думать, не случайно в книге Антони Кемпински «Психопатология неврозов» (1975) неоднократно ставится вопрос об общении детей со сверстниками. Автор видит важную функцию этой сферы общения в «освобождении от семейных связей генеалогического рода». Без такого освобождения ребенка его близкие отношения с членами семьи, – утверждает А. Кемпински, – покупаются ценою индивидуальной свободы; чувства к родным окрашиваются эгоизмом и подвергаются амбивалентному раздвоению («люблю–ненавижу»). Автор напоминает, что больные З. Фрейда характеризовались в большинстве случаев чрезмерно тесными связями с семейной группой.

Итак, общение со сверстниками позволяет детям преодолеть чреватую опасными последствиями привязанность к семье. Но это только полдела. Вторая – и не менее важная – половина состоит, по мнению А. Кемпински, в том, что при общении со сверстниками для ребенка создаются возможности наладить контакты с равными ему людьми. Для иллюстрации этой мысли автор использует яркий образ: плоскость контактов ребенка со взрослыми – наклонная, он смотрит на родителей снизу вверх, в результате чего их образ в его глазах всегда огромен. Общаясь же со сверстниками, ребенок научается жить на «горизонтальной плоскости», строить отношения «на равных». Конечно, психопатологический аспект ни в коем случае нельзя абсолютизировать. Известно, к чему привела в свое время такая попытка З. Фрейда. Однако болезненные отношения позволяют осветить некоторые стороны процесса, которые имеются и в норме, но остаются в этом случае в тени. Это, относится, в частности, к вопросу о необходимости еще в раннем и дошкольном возрасте преодолеть узкую фиксированность ребенка на взаимоотношениях с близкими взрослыми. Сходную мысль можно найти у С. Л. Рубинштейна, предостерегавшего, что любовь к ближнему, «с кем сжился», может легко стать «расширенным эгоизмом», а «эгоизм вдвоем (это)… обособление от всех людей» (1976. С. 372). Вполне вероятно, что общение с другими детьми позволяет преодолеть замкнутость социального мира ребенка и неизмеримо расширяет его рамки.

В просмотренной литературе нам удалось встретить и несколько работ поведенческого направления, или, как предпочитают его именовать сами авторы, «социального научения». Главный вопрос, стоящий в центре этих работ, состоит в анализе процесса «обусловливания» поведения ребенка, в котором поведение других детей выступает в качестве нового класса стимулов или источника особого рода подкрепления. Впрочем, «нового» и «особого» только в смысле «еще одного» – при этом качественная специфика этих стимулов и подкреплений не становится предметом анализа. В лучшем случае сообщается о том, что они количественно слабее других (например, аналогичных воздействий взрослого).

Так, У. Хартап и Б. Коутс (1967) изучали склонность детей подражать своим сверстникам и установили, что она возрастала пропорционально силе вторичного подкрепления, исходившего от сверстников. В качестве такого подкрепления выступали подарки, одобрение или поддержка сверстника. Поведение последнего рассматривалось в качестве «модели», или «моделируемого раздражителя», а подражательное поведение ребенка анализировалось согласно общепринятой схеме «обусловливания», без выявления отличительных особенностей этого процесса в данном конкретном случае.

Еще более ярким примером применения методологии «социального изучения» может служить работа группы авторов – К. Аллена, Б. Харт, Дж. Бьюелл, Ф. Харрис и М. Вулф (1964), в которой описан естественный эксперимент следующего рода.

В детский сад пришла девочка Энн, 4;3 года. Наблюдения показали, что лишь 20 % времени она взаимодействует с детьми, а 40 % времени ищет контактов со взрослыми, демонстрируя свои (действительно, незаурядные) знания и умения или взывая к их помощи по поводу мнимых недомоганий. Было решено переориентировать Энн на общение со сверстниками. Для этого внимание и одобрение взрослого отныне сопровождали только попытки Энн взаимодействовать с детьми, стремление же к общению со взрослыми поощрения не получало. Через 30 минут в первый же день работы по новой программе количество контактов Энн с детьми повысилось до 60 %, а доля взаимодействия со взрослыми упала до 20 и даже 12 %. Тогда взрослые снова вернулись к исходному положению дел, отвечая на все обращения к ним девочки участливо и ласково. Немедленно восстановилось и первоначальное соотношение числа контактов со взрослыми и с детьми. На последнем этапе эксперимента воспитатели длительное время подкрепляли контакты девочки только со сверстниками, и это обусловило их устойчивый подъем и прочное закрепление в репертуаре поведения ребенка.

Вывод авторов состоит в том, что внимание взрослого – это положительное социальное подкрепление, а его отмена ведет к развитию торможения выработанного ранее с его помощью условного рефлекса. Одобрение сверстников – это тоже подкрепление, но относительно более слабое.

В описанном исследовании поражает механистический взгляд на поведение ребенка. Взрослые будто дергают за шнурки, а дошкольница, словно паяц на ниточке, послушно совершает ответные движения. Большой коллектив авторов работы не счел важным поразмышлять о том, почему у девочки сначала преобладала склонность к общению со взрослыми. Ведь поразительная скорость преобразования ее поведения – за первые же полчаса в первый же день опыта! – говорит о наличии у нее умения общаться со сверстниками, а то, какой «счастливой» чувствовала себя Энн, по словам авторов, играя с ребятами, свидетельствует о хорошей не только операциональной, но и мотивационной оснащенности этой сферы ее коммуникаций. Ведь, по данным А. А. Рояк (1976), дошкольники уклоняются от общения со сверстниками «не от хорошей жизни» – у них либо отсутствуют игровые умения, либо нет адекватных мотивов. Из работы А. А. Рояк нам известно также, как нелегко бывает педагогу помочь такому малышу, – и это потому, что в основе его поведения лежит сложная система отношений со взрослыми и со сверстниками, и сформировать новое поведение можно, только если преобразовать эту систему и заменить ее новой, не менее сложной.

Значит ли сказанное, что мы не доверяем фактам, описанным в статье группы американских авторов? Нет, не значит, потому что хорошо известны их научная честность, традиционная точность и даже скрупулезность в описании наблюдаемых событий. Но как и почему происходило то, что они описали, – действительно остается загадкой. Для решения ее необходимо было провести и сбор фактов, и, в особенности, их анализ намного глубже. И тогда ребенок четырех лет от роду наверняка перестал бы выглядеть паяцем на ниточке, а предстал бы во всей своей реальной сложности. Пока же приходится констатировать, что традиции «социального научения» ведут к примитивизации психологической проблемы общения, а коммуникации со сверстниками выступают как явление однопорядковое с коммуникациями ребенка и взрослых, разве чуть «пожиже» и послабее. По существу, тем самым вопрос о специфической функции общения со сверстниками в общем психическом развитии детей попросту снимается.

Выше мы рассмотрели некоторые варианты постановки и решения вопроса о жизненной функции общения детей со сверстниками на материалах зарубежной психологической литературы. Как же рассматривают его отечественные психологи? Для того чтобы лучше обрисовать положение дел в нашей науке, необходимо представить взгляды на общение у разных авторов в более целостной форме.

Нужно сказать, что в нашей психологии складывается подход к изучению общения со сверстниками, принципиально отличный от тех позиций в зарубежной психологии, которые мы рассмотрели выше.

Общение с окружающими людьми выступает для большинства авторов как особого рода деятельность. Акты этой деятельности, осуществляясь многократно и в разнообразных вариантах, становятся основой для формирующихся между партнерами взаимоотношений. Но и на этом дело не кончается. Самое важное заключается, пожалуй, в том, что взаимоотношения, в свою очередь, составляют базу для познания человеком самого себя. Основой для последнего тезиса послужили положения философии о сущности самосознания и о природе познания человеком самого себя и других людей. Суть их состоит в утверждении, что отношения человека с окружающими людьми служат основным источником самосознания и являются главным средством самопознания. Раскрывая психологический смысл известной формулы К. Маркса о том, что человек Петр начинает относиться к себе, как к человеку, лишь отнесясь к человеку Павлу, как к себе подобному (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 23. С. 62), С. Л. Рубинштейн подчеркивает:

«Значит, дело не только в том, что мое отношение к себе опосредствовано моим отношением к другому, но и в том, что мое отношение к самому себе опосредствовано отношением ко мне другого» (1976. С. 333). «Для всего моего существования как человека, – продолжает С. Л. Рубинштейн, – фундаментальным является существование другого человека, то, что я существую для него, каким я ему представляюсь» (С. 369). И заключает, что эмпирически в жизни человека у ребенка отношения других людей к нему определяют его отношения к ним и формируют его отношение к себе и самосознание.

Таким образом, для отечественной психологии общение – не самодовлеющий, замкнутый на себе акт, а деятельность, имеющая свои, так сказать, «долговременные» продукты. В качестве ближайшего такого продукта можно рассматривать отношения, складывающиеся между партнерами по общению (Я. Л. Коломинский, 1976), а конечным продуктом является, по–видимому, образ других людей и самого себя у субъекта общения.

Необходимо подчеркнуть принципиальное отличие в этом пункте исходных позиций отечественной психологии от позиций иных школ и направлений. Наиболее ясно ее несовпадение с точки зрения бихевиоризма, для которой в поле зрения остаются только протекающие видимо для глаза наблюдателя реакции индивида на воздействия других людей. Анализ их осуществляется так, как если бы акты общения не порождали никаких длительно существующих образований сложной структуры в виде системы взаимоотношений, которые реально опосредствуют все последующее поведение людей. Никак не изучается и еще более отдаленный продукт общения – складывающееся у человека представление о самом себе и о других людях и значение для возникновения этого продукта восприятия человеком отношения к нему других людей. Общение сводится к реагированию на «социальные» стимулы и к приятию «социального» подкрепления.

Психоаналитическая концепция, в особенности новейшие ее варианты вроде теории «привязанности» Дж. Боулби (1969) или мотивации «зависимости» О. Маккоби, Дж. Мастерс (1970) подвергают деятельность общения более глубокому анализу. Особое внимание уделяется как раз факту формирования системы связей между контактирующими партнерами. Но эти связи рассматриваются как структуры почти абсолютно аффективные – эмоциональные и эмоциогенные (Дж. Данн, 1977). Когнитивное начало в них нередко игнорируется, и поэтому не совершается переход от опосредствующего образования – системы взаимоотношений – к важнейшему конечному продукту – формирующемуся самопознанию и самосознанию через познание другого человека и учет его отношения к себе. Еще чаще это когнитивное начало преуменьшается в своем значении – и тогда такие структуры, как «эго», «суперэго» и т. д., естественно трактуются как весьма далекое от истинного отражения действительных качеств субъекта «кривое зеркало» Я.

Вернемся, однако, к характеристике позиции отечественной психологической школы. И здесь нам придется говорить не только о достижениях и успехах, но и о недоработках, о пробелах, ждущих своего заполнения. Мы рассмотрим два звена тезиса, сформулированного выше, – о понимании общения как деятельности, и о самопознании как продукте общения. Важный вопрос о системе взаимоотношений, формирующихся между партнерами по общению, мы оставим в настоящей статье в стороне и сделаем это по двум причинам. Во–первых, мы не изучали его экспериментально. Во–вторых, результаты изучения взаимоотношений между сверстниками на разных этапах детства представлены и подробно проанализированы в книге Я. Л. Коломинского (1976).

Общение со сверстником как деятельность. Итак, общение есть деятельность. Мы уже неоднократно останавливались на нашем понимании деятельностного подхода к общению (см., например, М. И. Лисина, 1974б), которое во многом совпадает с тем, как его интерпретируют и другие психологи (В. В. Давыдов, 1977). Поэтому в настоящей статье подчеркнем лишь, что интерпретация общения как коммуникативной деятельности требует определения всех структурных компонентов, присущих любой деятельности, и прежде всего – ее объекта и специфической потребности.

Несмотря на то что большинство авторов охотно декларирует продуктивность и даже необходимость деятельностного подхода к пониманию общения детей со сверстниками, весьма редко приходится видеть его реализацию на деле. Возьмем вопрос об объекте деятельности в сфере общения. Ясную его формулировку можно найти, пожалуй, лишь в работах, выполненных Т. В. Драгуновой, Д. Б. Элькониным и их сотрудниками (1967), где говорится, что «предметом этой деятельности является другой человек–товарищ–сверстник, как человек» (С. 317). Между тем четкая формулировка того, что служит объектом общения детей между собой, – необходимое условие для понимания главного в этой деятельности, поскольку предмет деятельности – важнейшее определяющее ее специфики (А. Н. Леонтьев, 1972).

Еще труднее обстоит дело с определением той специфической потребности, которую удовлетворяет ребенок в ходе своего общения со сверстниками. Чаще всего вопрос вообще оставляется открытым. В тех же немногих работах, где он затрагивается, зачастую предлагается упрощенное его решение. Так, в работах B. C. Мухиной (1975), Т. А. Репиной (1965), Я. Л. Коломинского (1976) цитируются слова шестилетнего мальчика, обращенные к матери: «Мне надо ребенков, а ты не ребенок» – как свидетельство наличия у этого дошкольника потребности в общении со сверстниками.

Нам кажется, однако, что подобного рода высказывания не позволяют ни понять, в чем же состоит потребность в общении со сверстниками, ни даже просто констатировать, что она уже сложилась у данного ребенка. Другие дети могут требоваться ему для достижения иной – некоммуникативной – цели, которая не может быть реализована им в одиночку. Такая чисто практическая, прагматическая, нужда в сверстнике определяет и то, в каком качестве выступает он как объект деятельности ребенка. И в этом пункте вопрос о потребности в общении тесно сплетается с вопросом о предмете коммуникативной деятельности. Нам думается, что говорить о наличии специфической потребности в общении можно тогда, когда у ребенка возникает нужда в других детях, но применительно только к тем случаям, когда пунктом приложения активности ребенка становится «сверстник как человек» (Т. В. Драгунова, 1967).

Последняя формула нуждается в расшифровке. Что значит «сверстник как человек»? Мы склонны конкретизировать этот тезис тем же способом, который уже применили к анализу предмета общения ребенка со взрослым (М. И. Лисина, 1974б. С. 4–5): по–видимому, сверстник, как и взрослый, является предметом именно этой (коммуникативной, а не какой–либо иной) деятельности не всегда, но только в тех случаях, когда он выступает для ребенка как удовлетворяющий его специфическую коммуникативную потребность, то есть когда он предстает перед ним как субъект, одаренный способностью к ответному активному действию того же класса, что и исходящее от ребенка, то есть как потенциальный субъект коммуникативного акта. Тогда и нужда в сверстнике является потребностью в общении с ним не всегда, а лишь в тех случаях, когда он стал для ребенка индивидом, потенциальным субъектом действия общения.

Но сказанное еще не раскрывает природу потребности ребенка в общении со сверстниками, оно только позволяет отделить те случаи, когда у него такая потребность имеется, от всех остальных, когда ее нет. Как же подойти к выяснению самой сущности рассматриваемой потребности? Мы полагаем, что и в этом пункте можно воспользоваться логикой рассуждения «от продукта», которую применили ранее к анализу потребности ребенка в общении со взрослыми (М. И. Лисина, 1974а, б). Согласно этой логике потребность, побуждающую к деятельности, следует индентифицировать на основе конечного результата, с достижением которого деятельность завершается и прекращается. Таким конечным пунктом коммуникативной деятельности объективно является построение аффективно–когнитивного образа другого человека, партнера по общению, и самого себя. Отсюда следует, что и основное побуждение к коммуникации рождается из стремления ребенка к самопознанию и самооценке через партнера по общению и с его помощью, и это в одинаковой степени относится к обеим сферам коммуникации детей. Особенность же сферы общения со сверстниками по сравнению со сферой общения со взрослыми состоит, с этой точки зрения, в том, очевидно, как достигается самопознание и самооценка в каждом из обоих случаев и какие возможности открываются для этого ребенку в той и в другой сфере.

Самопознание и самооценка как продукт общения со взрослыми и со сверстниками. И здесь мы переходим от первого из трех пунктов, характеризующих, по нашему мнению, подход отечественной психологии к проблеме общения детей со сверстниками (о деятельностной природе этой сферы общения), – к третьему пункту, касающемуся конечного продукта коммуникативной деятельности.

Выше мы коротко указали на философскую основу такого представления о продукте общения. Сейчас же нам кажется необходимым констатировать своеобразное положение дел: почти все наши исследователи соглашаются с исходными идеями, определяющими понимание результата и продукта коммуникативной деятельности, но мало кто применяет это в реальном экспериментальном или теоретическом исследовании.

Так, в вышедшей недавно работе И. И. Чесноковой (1977) можно встретить высказывания о том, что «с самого начала познание себя – процесс отраженный, производный по отношению к познанию других людей вообще и отношений других людей к себе в частности» (С. 59), о роли в этом процессе общения со взрослыми и сверстниками, которое «становится необходимым условием… познания ребенком самого себя». Но в книге не приводятся материалы, которые позволили бы увидеть особенности самопознания, осуществляемого с помощью общения со взрослыми, сравнительно с познанием себя, которое достигается через общение со сверстниками. Не анализируются систематическим образом и данные онтогенетического характера, которые бы характеризовали возрастные черты исследуемого процесса и позволяли бы сопоставить результаты самопознания и содержание общения ребенка со взрослыми и со сверстниками на разных этапах детства. А без таких данных трудно достичь реального продвижения в конкретизации исходных положений, имеющих – по необходимости – весьма общий характер. Правда, в отношении подростков И. И. Чеснокова сообщает, что их общение друг с другом имеет «прямое отношение к формированию представления о себе, которое складывается в процессе сравнения поступков и качеств товарища со своими собственными» (С. 68), причем с возрастом общение начинает выполнять у подростка «одну из своих функций – познание других и себя в этом процессе» (С. 73). Думается, однако, что автор далеко не полно использовал возможности, предоставляемые ему конкретными исследовательскими материалами.

В качестве очень содержательных фактов следовало бы проанализировать результаты изучения общения со сверстниками у подростков, полученные, например, Т. В. Драгуновой (1967, 1973). Ей удалось показать, что именно внутри общения со сверстниками подросток познает и других, и самого себя и что как раз в этой сфере коммуникаций у детей развиваются средства такого познания. Т. В. Драгунова сравнивает возможности, которые открывает подростку для самопознания общение его со взрослыми и общение с другими детьми: «Сверстник выступает в качестве объекта сравнения с собой и образца, на который подросток равняется, – пишет она. – Подростку легче сравнивать себя со сверстником. Взрослый – это образец, практически трудно досягаемый, его качества проявляются в жизненных ситуациях и отношениях, часто отсутствующих у подростка, а сверстник – это мерка, которая позволяет подростку оценить себя на уровне реальных возможностей, увидеть их воплощенными в другом, на которого он может прямо равняться» (1973. С. 128).

Исследование специфических особенностей общения подростков со сверстниками привело Т. В. Драгунову к определенному пониманию роли этой сферы коммуникаций в общем психическом развитии школьников и к выяснению разнообразных путей ее влияния на прогресс их личности и деятельности. Как известно, Т. В. Драгунова вместе с Д. Б. Элькониным выдвинула в свое время тезис о том, что общение со сверстниками – в своей личностной, интимной, форме – составляет ведущую деятельность в подростковом возрасте. Этот тезис получил в экспериментальных исследованиях авторов и их коллег разностороннее и убедительное обоснование. Так, было показано, что «в сфере общения со сверстниками существуют оптимальные условия для развития и укрепления у подростка ощущения собственной взрослости» (Т. В. Драгунова, 1973. С. 124) – основного новообразования этого периода детства. Поскольку товарищ является для подростка образцом, становится ясно, почему общение с ним служит «источником возникновения новых интересов» (С. 125). Личностный характер общения, принимающего зачастую вид споров и дискуссий, объясняет тот факт, что в ходе контактов со сверстниками формируются убеждения подростка, совершается его интеллектуальное развитие, происходит существенное продвижение в аффективно–волевой сфере.

Таким образом, содержательный анализ общения со сверстниками позволяет рассматривать его как тот контекст, в котором осуществляется познание подростком других людей (своих товарищей), а через них и с их помощью – познание самого себя. Познание же себя приводит к попыткам – иногда неосознанным, а часто и вполне сознательным – активно строить и переделывать свою личность «по образцу», которым служит для подростка любимый товарищ (Лозоцова, 1978; Фокина, 1978). В результате общий философский тезис о роли общения с окружающими людьми для познания человеком самого себя конкретизируется и раскрывается применительно к определенному этапу онтогенеза. При этом открывается, в частности, возможность и оценить сравнительную роль разных партнеров – старшего (взрослого) и сверстника – в данный период детства для развития самосознания и самооценки ребенка. Впрочем, изучение этой роли, в свою очередь, позволяет глубже проникнуть в понимание сущности каждой сферы коммуникативной деятельности.

Так, Я. Л. Коломинский (1976), соглашаясь в общем с предложенным нами толкованием природы потребности человека в общении с другими людьми как стремления к оценке и самооценке, считает, что, отправляясь от него, можно попытаться определить специфику общения со сверстниками по сравнению с общением с людьми иного возраста.

«По–видимому, – рассуждает автор, – взаимоотношения со взрослыми прежде всего способны удовлетворить потребность в оценке, поскольку взрослый как бы репрезентирует эталонную совокупность общественно признанных ценностей. Общение… с существенно более молодыми партнерами в значительной степени способно удовлетворить потребность оценивать других… Идентификация со сверстниками позволяет индивиду наиболее адекватно удовлетворить и потребность в оценке, и потребность самому оценивать партнера. Именно сверстник как равноправный партнер по общению выступает для него в качестве реальной объективной «точки отсчета» в процессе познания окружающих и самого себя» (С. 49–50).

Думается, что высказанное предположение может стать интересной гипотезой для экспериментального исследования.

Знакомство с литературой приводит к заключению, что в настоящее время психологи располагают фактами, характеризующими самопознание и самооценку как продукт общения ребенка с окружающими людьми, в основном в отношении детей школьного возраста, главным образом подростков. Значительно меньше таких материалов по более младшим возрастам, причем чем моложе дети, тем менее нам о них известно – как они представляют себя и какова функция их общения с разными людьми в формировании их представления о себе.

Лишь в последние годы стали появляться отдельные исследования на эту тему в связи с дошкольным возрастом. Несомненный интерес представляют работы по самооценке дошкольников (см., например, Р. Б. Стеркина, 1977), а также по изучению «образа Я» у детей разного (в том числе и дошкольного) возраста в ходе системного исследования психики ребенка (Н. И. Непомнящая, 1975; В. В. Барцалкина, 1977). В них содержатся сведения о роли общения в формировании у детей представления о себе. Правда, основной интерес авторов привлекают иные вопросы и прежде всего – влияние структуры и содержания деятельности ребенка на особенности его самопознания. Однако при этом неизбежно выясняется и решающая роль взрослого в создании у детей определенного отношения к себе, к своим действиям и поступкам. Функция общения со сверстниками для протекания этого процесса и для его результатов остается пока в тени.

В отношении дошкольников любопытные материалы можно встретить в книге B. C. Мухиной (1975), где, хотя и не систематически, осуществляется попытка наметить те линии, по которым общение со сверстниками воздействует на общее психическое развитие ребенка. Можно выделить три такие основные линии.

Первая состоит в формировании у дошкольника самой этой сферы деятельности – коммуникаций с другими детьми: «в совместной игре дети учатся языку общения, учатся согласовывать свои действия с действиями другого, учатся взаимопониманию и взаимопомощи». Важное значение автор придает тому, что в коллективе детей ребенок устанавливает особые отношения, которыми он не мог бы овладеть, общаясь только со взрослым: это отношения «не с наставниками», а с равными ему участниками совместной жизни и деятельности.

Вторая линия связана с овладением некоторыми видами деятельности, которые невозможно осуществлять в одиночку. Это, прежде всего, игра, и в частности – те ее разновидности, в которых дети воспроизводят отношения взрослых, что обязательно требует участия нескольких партнеров. Также сюда относятся все типы занятий, которые требуют предварительного планирования деятельности, ее регуляции по ходу дела, – упражнение в выполнении таких занятий приводит к формированию обобщенных навыков и умений, ценных для отправления в дальнейшем самых разных видов деятельности.

Третья линия связана с влиянием общения на развитие личности детей. Это влияние многообразно. Так, в общении со сверстниками дошкольник учится применять на практике нормы поведения, упражняется в нравственных поступках. В среднем дошкольном возрасте в группе детей впервые складывается общественное мнение, влияющее на формирование личности. Возникают явления конформности. Оценка сверстников приобретает содержательность и начинает оказывать на самооценку дошкольников ясное воздействие.

Что же касается раннего и младенческого возраста, то здесь наши сведения о продуктах общения, имеющих вид представления ребенка о себе, отличаются крайней скудностью. Без выяснения же особенностей самопознания и самооценки на ранних ступенях онтогенеза нельзя создать целостную картину того, как формируется у детей знание себя и отношение к себе.

Высказанные соображения побудили наш коллектив обратиться к экспериментальному исследованию самопознания и самооценки детей, начиная с момента их появления на свет, и к выяснению роли и функции общения ребенка с разными людьми в формировании у них знания о себе и отношения к себе. В настоящей статье мы не можем подробно останавливаться на этой обширной проблеме, а коснемся ее лишь постольку, поскольку это необходимо для выяснения основного интересующего нас вопроса об общем и различном в общении детей со взрослыми и сверстниками. Рассуждения, приводимые ниже, носят характер предположений и должны рассматриваться как рабочие гипотезы, формулируемые в начале исследования.

Мы исходим из того, что ребенок не просто движется в потоке жизни, от одного ее момента к другому, – по мере накопления опыта у ребенка складывается знание о себе (о своих возможностях и об их границах) и отношение к себе. Этот продукт мы называем аффективно–когнитивным образом. Акцентируя внимание на аффективной части целостного образа, мы говорим об отношении детей к себе; имея в виду когнитивный – говорим о представлении детей о себе. Источником формирования образа служит опыт жизни и деятельности. В этом опыте мы предлагаем выделять две неодинаковые части:

1) индивидуальный опыт, приобретаемый детьми при столкновении с несоциальной средой, в системе «ребенок – физический мир»;

2) опыт общения, приобретаемый детьми при контактах с социальной средой, в системе «ребенок – социальный мир», или «ребенок – другие люди».

В свою очередь, опыт общения можно подразделить на две части:

а) опыт общения со взрослыми;

б) опыт общения со сверстниками.

Задачи исследования состоят в том, чтобы выяснить относительную важность и специфику опыта каждого рода в формировании у ребенка представления о себе и отношения к себе. При этом имеется в виду, что все части опыта ребенка находятся в постоянном взаимодействии друг с другом и оказывают друг на друга взаимное влияние. Ниже мы покажем, как представляется нам сейчас картина развития своего образа у детей под влиянием разных частей опыта жизни и деятельности.

1. Индивидуальный опыт начинает накапливаться с самого начала жизни ребенка. Он служит фундаментом формирующегося образа, но имеет и свои особенности; в частности, даже у старших детей он может оставаться невербализованным и недоступным для осознания и потому регулировать поведение на непроизвольном уровне – по–видимому, минуя построение отчетливого образа.

2а. Опыт общения со взрослыми начинает накапливаться очень рано – с первого месяца жизни.

2б. Опыт общения со сверстниками возникает гораздо позднее – по–видимому, со 2–3–го года жизни. Поэтому на каждом этапе онтогенеза опыт общения со взрослыми, очевидно, значительнее, объемнее опыта общения со сверстниками, причем эта разница должна быть особенно заметна в раннем и дошкольном детстве. Но главное заключается, конечно, в их качественном различии.

Дело в том, что первой формой контактов со взрослыми является ситуативно–личностное общение, в ходе которого ребенок становится объектом внимания, любви и постоянной заботы старших – и притом без всяких усилий со своей стороны, так сказать, «авансом». Естественно, что опыт такого взаимодействия приводит к формированию у ребенка вполне адекватного ему аффективного компонента собственного образа как своеобразного центра окружающего мира, как существа, наделенного наилучшими качествами и свойствами. Отражая отношение к себе родных и близких и не имея достаточного индивидуального опыта, чтобы скорригировать с его помощью опыт общения с этими взрослыми, ребенок обычно на первом, втором и даже третьем году жизни, естественно, начинает себя ощущать «нормальным и гениальным», как говорила о своем сыне мать в одном эстрадном обозрении. Такому ощущению не препятствует и опыт общения со сверстниками – просто по причине отсутствия такового. (Мы полагаем, что описанное «самоощущение» выступает как первая примитивная форма своего образа у ребенка, как исходная основа для последующего развития самопознания и самосознания в его более зрелых формах.)

Высказанное нами предположение (М. И. Лисина, 1977) не ново, его можно встретить у ряда авторов (см. С. Л. Рубинштейн, 1976; И. И. Чеснокова, 1977). Однако требуется специальная исследовательская работа, чтобы проверить его фактически. Правда, в психологической литературе описаны данные, косвенно свидетельствующие в его пользу. Это, в частности, работы, указывающие на значение для правильного психического развития ребенка наличия у него матери или другого заменяющего ее лица, но обязательно одного и постоянного, в отличие от «множественного материнствования» (Дж. Л. Гевиртц, 1965; Х. Л. Рейнголд и Н. Бейли, 1959).

Но результаты этих и других работ этого рода неоднозначны, а влияние отношения родителей к ребенку не анализируется в них с интересующей нас точки зрения, то есть в его приложении к «самоощущению» детей.

Ближе к делу стоят факты, свидетельствующие о повышении уровня бодрствования и общей активизации детей под влиянием положительных эмоциональных воздействий взрослых, выражающих их внимание и доброжелательность к ребенку (М. И. Лисина, 1966; С. Ю. Мещерякова, 1975). Но и здесь прямо не выявлялись изменения в «образе Я» ребенка, да и возраст детей ограничивался лишь немногими первыми месяцами жизни. Кроме того, необходимо предварительно разработать критерии для суждения о наличии у ребенка представления о себе и отношения к себе и способы для определения особенностей «образа Я» на ранних этапах онтогенеза.

Вот почему нами была предпринята попытка специального изучения своего образа у ребенка в условиях различных программ отношения к нему взрослых – это исследование Н. Н. Авдеевой. Конечно, указанная работа не решает всех вопросов, а является скорее первой разведкой в новом направлении. Но полученные в ней факты говорят в пользу выдвигаемого предположения, а в ряде пунктов и дополнительно развивают, обогащают его.

На втором–третьем году жизни дети располагают уже определенным индивидуальным опытом успехов и неудач от столкновения с несоциальным миром в ходе предметной деятельности, и этот опыт, по–видимому, способен заметно влиять на представление ребенка о себе и на его к себе отношение. Хотя опыт общения со взрослыми сохраняется в принципе тем же, что и на первом году жизни, стиль взаимоотношений ребенка с ними изменяется: старшие выдвигают теперь перед ним требования, ставят задачи действовать определенным образом и в случаях, когда ребенок не справляется с заданием, порицают его или же отменяют поощрение. Кроме того, расширяется круг взрослых, с которыми дети вступают в контакт: помимо родных к ним присоединяются просто знакомые и посторонние люди, отношение которых к малышу уже не столь бескорыстно и пристрастно. Важной темой для экспериментального исследования могло бы стать изучение того, как влияет индивидуальный опыт и опыт общения со взрослыми на преобразование самоощущения, свойственного младенцам, и на развитие «образа Я» в раннем возрасте. Многочисленные зарубежные исследования по этому вопросу (обзор их можно найти у Дж. Данн, 1977) выполнены, к сожалению, как правило, в традициях бихевиоризма и не дают возможности судить о становлении у ребенка тех сложных внутренних психологических структур, которые мы называем образом.

В дошкольном возрасте в действие вступает еще один фактор–опыт общения со сверстниками. Таким образом, дальнейшее развитие представления о себе и отношения к себе после трех лет протекает в существенно изменившихся условиях. Обычно, говоря об этом периоде детства, утверждают, что здесь только начинает складываться самооценка детей, причем ребенок опирается в основном на оценку взрослого (Р. Б. Стеркина, 1977).

По нашему мнению, точнее говорить о том, что самооценка, как отношение к себе – и, следовательно, как аффективный компонент интегрального образа – возникает у ребенка вскоре после рождения, по мере появления у него индивидуального опыта, к которому вскоре присоединяется опыт общения со взрослыми. Одной из особенностей такой ранней самооценки является, очевидно, ее, так сказать, абсолютный характер. Со взрослым ребенок себя не сравнивает – слишком уж сложен и совершенен для него этот образец, а точнее – даже идеал. Разница между ними столь велика, что ребенка не может уязвлять недостижимость для него осуществления намерения быть «как взрослый». В этом смысле ребенок воспринимает себя вне сопоставления с кем–либо. Это мы и имеем в виду, когда говорим об абсолютном характере самооценки в младенческом и раннем возрасте. Кстати говоря, описанное понимание ранних форм самооценки снимает с рассмотрения вопрос о ее адекватности (Е. И. Савонько, 1970) или реалистичности (Р. Б. Стеркина, 1977), ибо она адекватна опыту общения со взрослыми – главному ее детерминатору в этом возрасте и индивидуальному опыту, но соразмерно мизерности последнего. Поэтому когда малыш на вопрос взрослого отвечает, что он «лучше всех» что–то делает (рисует, поет или кушает), то он не демонстрирует завышенную самооценку, он просто конкретизирует применительно к вопросу свое ощущение того, что он самый любимый, самый дорогой для своих родных и близких. И в этом смысле его самооценка и реалистична, и адекватна. Она точно отражает главное слагаемое его образа – опыт общения со взрослыми (И. Т. Димитров, 1979).

При вступлении ребенка в дошкольный возраст главная трансформация самооценки состоит, по нашему мнению, в том, что она теряет свой абсолютный характер и становится отныне сопоставительной, или сравнительной. В мире ребенка появляются другие дети – существа, в общем, того же рода, что и он сам. Ребенок начинает с ними общаться, а значит, познает их, а через них – себя. Конкретно это означает, что он постоянно примеривает их к себе, а себя к ним. Выше мы упомянули о существовании качественных различий во влиянии опыта общения со взрослыми и опыта общения со сверстниками. Но тогда мы ограничились указанием на то, что история коммуникаций со взрослыми начинается у младенцев с ситуативно–личностного общения. Теперь необходимо добавить, что история коммуникаций со сверстниками начинается не только позднее, но и с другого пункта. По–видимому, в своем начале общение детей носит деловой, практический характер. Первые контакты детей возникают в русле познавательной и предметно–манипулятивной деятельности и обслуживают эти виды активности. Факты в пользу такого предположения содержатся в работах С. В. Корницкой и Л. Н. Галигузовой (1978а, 1978б).

Но при таком деловом характере общение детей – равных друг другу партнеров, разумеется, – никак не может порождать того чувства своей исключительности и абсолютной ценности для окружающих, которое возникало у ребенка при общении со взрослыми. Поэтому опыт общения со взрослыми и опыт общения ребенка со сверстниками имеют качественные различия между собою.

Новый фактор – общение со сверстниками, конечно же, взаимодействует с двумя другими, вступившими в действие раньше. Более того, взрослый сохраняет на всем протяжении дошкольного возраста центральное место в мире ребенка, и потому опыт общения со сверстниками постоянно преломляется через опыт общения со взрослыми. Можно предполагать, что стремление к уважению взрослого, к взаимопониманию и сопереживанию с ним (М. И. Лисина, 1974а) нередко порождает ревность и соперничество с другими детьми. А такие чувства способны в значительной мере искажать восприятие детьми опыта общения со сверстниками и отношение ребенка к нему.

Высказанные соображения легли в основу аспирантских работ, выполненных в лаборатории. И. Т. Димитров (1979), А. И. Силвестру (1978а, 1979б), Р. И. Смирнова (1980) апробировали изложенную выше гипотезу об онтогенезе «образа Я» у детей дошкольного возраста. Их исследования позволяют составить достаточно развернутое представление о действии на этот процесс факторов общения со взрослыми и со сверстниками на разных этапах дошкольного детства.

Таковы наши предварительные соображения по поводу возникновения и развития самопознания детей как продукта деятельности их общения со взрослыми и со сверстниками.

Последний вопрос, который будет рассмотрен в статье, касается генезиса общения детей со сверстниками в первые семь лет жизни. Выделение данного аспекта обусловлено генетическим характером нашего цикла исследований, направленного на то, чтобы изучить возникновение этой деятельности, а затем проследить ее развитие в первые годы жизни. Этот вопрос приобретает особую остроту потому, что исследование генезиса любого явления требует четкого определения его критериев: иначе невозможно отделить период отсутствия явления от периода, когда оно возникло. А значит, генетический подход способствует уточнению представления о сущности и природе изучаемого явления.

Тезис об общей природе обеих сфер коммуникаций привел нас к предположению, что общение со сверстниками, так же как и общение со взрослыми, складывается прижизненно, а развитие его происходит как смена качественно специфических форм коммуникативной деятельности. Когда же возникает общение со сверстниками и какие ступени развития проходит в первые семь лет жизни? Ответить на поставленные вопросы можно будет только после завершения намеченного цикла исследований. Тем не менее уже сейчас, в самом начале изучения можно (и полезно) высказать некоторые соображения об онтогенезе общения со сверстниками.

Знакомство с психологической литературой и первые собственные наблюдения привели нас к выделению нескольких важных периодов в онтогенезе рассматриваемой деятельности.

Первый из них – это пункт, в котором общение со сверстниками первоначально возникает; вплоть до выяснения вопроса мы его никак не датируем.

Второй – уже не пункт, а период – охватывает весь первый год жизни.

Третий период включает ранний возраст; можно предполагать, что внутри этого периода в дальнейшем потребуется отделить второй год жизни от третьего.

В четвертый период мы включаем пока весь дошкольный возраст, хотя нет сомнения, что на протяжении четырех лет – от трех до семи – совершаются важные преобразования в сфере коммуникаций со сверстниками, которые предстоит выяснить и изучить.

Рассмотрим каждый из выделенных периодов несколько подробнее.

1. Возникновение деятельности общения со сверстниками. В первое время после появления на свет ребенок не контактирует с окружающими людьми. Описанные рядом авторов реакции новорожденных на сверстников (например, на их плач) носят характер заражения, имеют, безусловно, рефлекторную природу и, конечно, не являются коммуникацией (Р. Заззо, 1967). Когда же у ребенка складывается общение со сверстниками?

В своей работе мы попытались опереться в поисках пункта возникновения коммуникации ребенка с другими детьми на четыре критерия, позволяющих установить, сложилась ли у ребенка коммуникативная потребность, и выделенные нами в прежних исследованиях общения детей со взрослыми. Мы полагаем, что на это нам дает право то важное общее, что объединяет обе сферы общения. В экспериментах, проведенных ранее, выделенные критерии показали свою продуктивность (М. И. Лисина, 1974а), и это позволяет надеяться, что они окажутся полезными и в приложении к новой сфере коммуникаций.

Коротко напомним эти критерии:

• ребенок разворачивает активность, направленную на ознакомление со своим партнером;

• он обнаруживает эмоциональное отношение к воздействиям, которые оказывает на него партнер;

• ребенок стремится проявить перед партнером свои способности и умения – «показать себя» и тем позволить партнеру ознакомиться с собой;

• он проявляет чувствительность к тому, как относится к нему партнер, аффективно реагируя на отношение последнего.

Выделенные критерии дают возможность констатировать наличие у ребенка стремления к оценке (первый и второй критерии) и самооценке (третий и четвертый критерии), то есть оформление у него потребности в общении. Те же критерии позволяют установить, конституировалось ли у ребенка отношение к другому человеку как к партнеру по общению: последнее обстоятельство особенно четко выступает в связи с двумя последними критериями, показывающими, рассчитывает ли ребенок на ответ другого человека, на его коммуникативную активность.

Можно думать, что общность потребности и объекта общения в обеих сферах сохраняет валидность критериев, разработанных применительно к партнеру – взрослому и в случаях, когда партнером ребенка становится его сверстник. Значит, определить пункт, когда впервые возникает общение между детьми одного возраста, можно будет, анализируя взаимодействие между ними с точки зрения четырех наших критериев.

2. Первый год жизни. Общение со взрослым оформляется у детей уже к двум месяцам жизни (М. И. Лисина, 1974а; С. Ю. Мещерякова, 1975). А как обстоят у младенцев дела с общением между собою?

В литературе приходится встречать весьма разноречивые мнения на этот счет. Так, Э. Л. Фрухт полагает, что «взаимодействие детей старше 8–9 месяцев можно считать первой формой социального контакта» (1976. С. 123); свой вывод она основывает на том интересе, который проявляют друг к другу дети указанного возраста. С. В. Корницкая, напротив, приходит к выводу о том, что «общение младенцев побуждается не особой потребностью в общении друг с другом, а градиентами потребностей во впечатлениях, активной деятельности и в общении со взрослыми» (1977, С. 38). В основе его лежит установление факта неспецифических контактов между детьми, которые были бы невозможны, если бы младенцы видели друг в друге потенциального субъекта общения.

Однако суждения того и другого рода пока не имеют достаточного фактического обоснования. Сведения насчет взаимодействия младенцев скудны и почти полностью исчерпываются утверждением, что на первом году жизни ребенок «любит наблюдать» за другими детьми (Б. Спок, 1971). Между тем в этой области нас, возможно, ожидают непредвиденные обстоятельства. Интригующие факты сообщают, например, М. Льюис, Дж. Брукс (1974). Их наблюдения показали, что младенцы, пугавшиеся незнакомого взрослого, давали положительную реакцию на незнакомого ребенка первых месяцев жизни. Если же с помощью зеркал у ребенка создавали впечатление, что он сам приближается к себе, то младенец высказывал такое же восхищение, как при появлении матери. Льюис полагает, что результаты описанных опытов свидетельствуют о способности младенца сравнивать незнакомца не только с матерью, но и с собою. Тогда незнакомый малыш опознается ребенком, как подобный ему самому и поэтому не таящий угрозы. Интерпретация звучит малоубедительно, но сами факты, несомненно, весьма любопытны.

В целом мы приходим к заключению, что взаимодействие младенцев нуждается в тщательном экспериментальном изучении, а накапливаемые факты необходимо оценивать с использованием четырех критериев, описанных выше. В таком случае «интерес» (первый критерий) и «положительная реакция» на другого ребенка (второй критерий) предстанут как свидетельства, хотя и необходимые, но недостаточные для вывода о том, что у детей уже возникла потребность в общении друг с другом и сама эта сфера коммуникативной деятельности как таковая. 3. Ранний возраст. На втором и третьем году жизни у детей совершаются важные перемены во взаимодействии друг с другом. Однако в чем именно они состоят и происходит ли преобразование актов взаимодействия детей в истинно коммуникативные контакты, к сожалению, остается все еще неясным. Относительно раннего возраста, как и для младенчества, главная задача состоит в накоплении фактов и в тщательном их анализе с позиций нашего понимания природы коммуникативной деятельности и содержания социогенной потребности.

Среди опубликованных данных можно встретить не очень согласующиеся между собой указания на то, что дети вступают во все более тесные практические контакты, и на то, что между ними возникают эмоциональные связи.

Так, Б. Спок (1971) сообщает, что дети двух лет, хотя еще почти и не играют вместе, любят наблюдать за играми друг друга и «просто быть неподалеку». Если же они играют коллективно, то обходятся «без всяких церемоний», и лишь после трех лет научаются «считаться друг с другом». B. C. Мухина (1975) также сообщает об интересе детей раннего возраста к играм друг друга и считает, что он является основой для дальнейшего сближения детей. Но она утверждает, что уже к середине второго года ребенок «чувствует симпатию к другим детям» – сочувствует, помогает им, иногда чем–то делится; он встречает их «несмелой улыбкой». У Я. Л. Коломинского (1976) имеются аналогичные указания на преимущественно эмоциональный характер связей между маленькими детьми даже и позднее, в дошкольном возрасте.

Так что же верно: то, что малыши относятся друг к другу не церемонясь, или же то, что они способны к эмоциональному сопереживанию и личностным симпатиям? Возможно, что верно и то и другое, но в разных обстоятельствах. Только тщательно проконтролированное исследование поможет установить истину. Работа Л. Н. Галигузовой была задумана как первая попытка в указанном направлении. Ее результаты позволяют проследить становление деятельности общения со сверстниками, ее рождение из смежных видов активности и на их основе. 4. Дошкольный возраст. После трех лет взаимодействие детей резко изменяется: оно интенсифицируется, появляется инициирование общения (B. C. Мухина, 1975); дошкольники играют не только рядом, но и вместе (Дж. и Л. Брага, 1974); ясно обнаруживается специфически коммуникативная потребность детей в общении друг с другом («мне надо ребенков» – Е. А. Аркин, 1929); ребенок перестает бесцеремонно обижать других детей, чаще делится с ними, получает удовольствие от их общества (Б. Спок, 1971).

По–видимому, перед нами тот период детства, когда уже не приходится сомневаться в наличии между детьми истинной коммуникативной деятельности.

Но картина выглядит чересчур глобально. Требуется тщательная проработка всех ее деталей, с тем чтобы выяснить, не происходит ли на протяжении дошкольного возраста смена нескольких коммуникативных формаций. Напомним для сравнения, что в развитии общения со взрослыми дошкольники преодолевают три ступеньки: от ситуативно–делового общения они поднимаются к внеситуативно–познавательному, а от него – к высшему достижению дошкольного детства – внеситуативно–личностному общению. Главное, что позволяет выяснить характер сдвигов в сфере коммуникаций со сверстниками и отделить количественный рост от качественных модификаций, – это тщательный анализ содержания потребности в общении с ними и ведущих мотивов этой деятельности. Вот почему в планируемом цикле мы предусмотрели специальные работы (Р. И. Деревянко, Р. А. Смирнова), направленные на исследование мотивов и потребностей общения дошкольников друг с другом.

Таковы предварительные соображения по поводу генезиса общения со сверстниками, положенные в основу нашего цикла экспериментальных исследований.

Цель настоящей статьи состояла в том, чтобы произвести предварительный анализ психологической проблемы общения детей со сверстниками и определить те исходные позиции, с которых можно было бы продуктивно ее исследовать. В центр внимания были поставлены вопросы генезиса этой деятельности у детей в первые семь лет жизни. Изучение общения со сверстниками было намечено нами в плане сопоставления его с общением ребенка и взрослого с целью выявления и того общего, что есть в этих сферах, и того специфического, что отличает коммуникации ребенка именно со своими сверстниками.

Знакомство с литературой вопроса не позволяет пока ясно представить себе ни жизненное значение общения со сверстниками для общего правильного психического развития маленьких детей (во всяком случае, в пределах дошкольного возраста), ни функции этой деятельности на разных этапах раннего и дошкольного детства. По–видимому, она положительно влияет на формирование личности ребенка, но на что и как – мы пока не знаем.

Главный результат проделанной нами предварительной работы мы видим в уточнении путей подхода к изучению генезиса общения детей со сверстниками.

Общение в этой сфере рассматривается нами как деятельность, объектом которой является другой ребенок, выступающий в качестве потенциального субъекта общения. Потребность в общении со сверстником, так же как и со взрослым, определяется нами как стремление детей к познанию и оценке партнера и к самооценке и самопознанию через другого ребенка и с его помощью. Основной продукт общения со сверстником состоит, по нашему мнению, в аффективно–когнитивном образе себя и другого ребенка, формирующемся в результате этой деятельности.

Мы выдвинули предположение о влиянии опыта общения со взрослыми и сверстниками на развитие самопознания и самосознания детей и наметили гипотетическую картину генеза общения со сверстниками у детей первых семи лет жизни. В совокупности с более частными предположениями выдвинутые гипотезы составляют проспект цикла намечаемых исследований.

1. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23.

2. Аркин Е. А. Дошкольный возраст. – М.; Л., 1929.

3. Барцалкина В. В. Формирование познавательной направленности: Автореферат канд. дис. – М., 1977.

4. Давыдов В. В. Психологические проблемы воспитания и обучения подрастающего поколения // Вопросы психологии, 1977. – № 5.

5. Драгунова Т. В. Общение с товарищами как особая сфера жизни подростков // Возрастные и индивидуальные особенности младших подростков. – М., 1967.

6. Драгунова Т. В. Психологические особенности подростка // Возрастная и педагогическая психология. Гл. V. – М., 1973.

7. Заззо Р. Психическое развитие ребенка и влияние среды // Вопросы психологии, 1967. – № 2.

8. Запорожец А. В., Лисина М. И. (ред.) Развитие общения у дошкольников. – М., 1974.

9. Кемпински А. Психопатология неврозов. – Варшава, 1975.

10. Коломинский Я. Л. Психология взаимоотношений в малых группах. – Минск, 1976.

11. Корницкая С. В. Особенности контактов между младенцами // Воспитание, обучение и психическое развитие. Ч. I. – М., 1977.

12. Леонтьев А. Н. О значении понятия предметной деятельности для психологии // Тезисы докладов к XX Международному психологическому конгрессу. – М., 1972.

13. Леонтьев A. Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М., 1977.

14. Лисина М. И. Влияние словесно–эмоциональных воздействий взрослого на познавательное развитие детей первого полугодия жизни // Обучение и развитие» (материалы к симпозиуму). – М., 1966.

15. Лисина М. И. Возрастные и индивидуальные особенности общения с взрослыми у детей от рождения до семи лет: Автореферат докт. дис. – М., 1974а.

16. Лисина М. И. Общение ребенка с взрослыми как деятельность // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника. – М., 1974б.

17. Лисина М. И. О механизмах смены ведущих деятельностей у детей в первые семь лет жизни // Проблемы периодизации развития психики в онтогенезе. – М., 1976.

18. Лисина М. И. Развитие отношения к себе у детей в первые семь лет жизни // Воспитание, обучение и психическое развитие. Ч. I. – М., 1977.

19. Мещерякова С. Ю. Особенности «комплекса оживления» у младенцев при воздействии предметов и общении с взрослым // Вопросы психологии, 1975. – № 5.

20. Мухина B. C. Психология дошкольника. – М., 1975.

21. Непомнящая Н. И. (ред.) Опыт системного исследования психики ребенка. – М., 1975.

22. Репина Т. А. Развитие чувств в дошкольном возрасте // Психология личности и деятельности дошкольника. – М., 1965.

23. Рояк А. А. Психологическая характеристика трудностей взаимоотношений со сверстниками некоторых детей дошкольного возраста // Вопросы психологии, 1974. – № 4.

24. Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии («Человек и мир»). – М., 1976.

25. Савонько Е. И. Возрастные особенности соотношения ориентации школьников на самооценку и на оценку другими детьми: Автореферат канд. дис. – М., 1970.

26. Спок Б. Ребенок и уход за ним. – М., 1971.

27. Стеркина Р. Б. Роль деятельности в формировании самооценки у детей дошкольного возраста: Автореферат канд. дис. – М., 1977.

28. Фрухт Э. Л. Развитие начальных форм общения между детьми на первом году жизни // Проблемы периодизации развития психики в онтогенезе. – М., 1976.

29. Allen K. E., Hart В, BuellJ. S., Harris F. R., Wolf M. M. Effects of Social Reinforcement on Isolate Behavior of a Nursery School Children // Child Development, 1964. – 32. – № 2.

30. Bowlby J. Attachment and Love // Attachment. Vol. 1. – London: Horagth Press, 1969.

31. BragaJ., Braga L. Growing with Children. – Prentice Hall, inc., Englewood Cliffs, New Jersy, 1974.

32. DunnJJ. Distress and Comfort. – Cambridge: Harward University press, 1966.

33. GewirtzJ. L. The Course of Infant Smiling in Four Child–rearing Environments in Israel // В. М. Foss (Ed.) Determinants of Infant Behavior. Vol. 3. – London: Methuen, 1965.

34. Harlow H. F., Harlow M. Learning to Love //American Scientist, 1966. – № 54. – № 3.

35. Hartup W. W., Coats B. Imitation of a Peer as a Function of Reinforcement from the Peer Group and Rewardingness of the Model // Child Development, 1967. – 38. – № 4.

36. Lewis M., Brooks J. Self, Other and Fear: Infants' Reactions to People // M. Lewis, L. A. Rosenblum (Eds.). The Origins of Fear. – N. Y.: Wiley, 1974.

37. Maccoby E., Masters J. S. Attachment and dependency // P. H. Mussen (Ed.). Carmichael's Manual of Child Psychology. Vol. 1.3–d ed., J. Wiley, inc. – N. Y., 1970.

38. Rheingold H. L., Bayley N. The Later Effects of an Experimental Modification of Mothering // Child Development, 1953. – Vol. 30. – P. 363–373.