Книга: Бытие и сознание
Назад: Глава 3 Психическая деятельность и мозг. Проблема детерминации психических явлений
Дальше: Итоги

Глава 4 Психическая деятельность и психические свойства человека

1. О психической деятельности и сознании человека
А. Процесс, деятельность как основной способ существования психического
Психические явления выступают в разных формах – психических процессов, свойств и т. д. Необходимо выявить основные из этих форм в их внутренних взаимоотношениях. Это ни в какой мере не означает, что здесь делается попытка подвергнуть специальному рассмотрению все многообразные вопросы, входящие в ведение психологии. При всем многообразии частных вопросов, попутно затронутых в настоящей работе, она по своему основному замыслу направлена на решение одной философской проблемы – о месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. Речь идет здесь лишь о том, чтобы обозначить состав психического.
Основным способом существования психического является его существование в качестве процесса, в качестве деятельности. Это положение непосредственно связано с рефлекторным пониманием психической деятельности, с утверждением, что психические явления возникают и существуют лишь в процессе непрерывного взаимодействия индивида с окружающим его миром, непрекращающегося потока воздействий внешнего мира на индивида и его ответных действий, причем каждое действие обусловлено внутренними условиями, сложившимися у данного индивида в зависимости от внешних воздействий, определивших его историю.
В соответствии с этим исходная задача психологического исследования – изучение психических процессов, психической деятельности. Так, исследование мышления должно прежде всего вскрыть его как процесс анализа, синтеза, обобщения. Психологическое исследование запоминания должно выявить, что делает человек, когда он запоминает; как он анализирует подлежащий запоминанию материал, группирует, синтезирует его, как его обобщает, каков состав и ход процесса, в результате которого совершается запоминание. При восприятии результат его – образ предмета – выступает в сознании человека при определенных условиях видимым образом как бы вне процесса, поскольку последний не осознается. В этом случае психологическое исследование должно, меняя условия протекания процесса (создавая затрудненные условия познания предмета, обращаясь к начальным этапам формирования восприятия), все же выявить процесс восприятия – чувственный (например, зрительный) анализ, синтез выделенных анализом сторон, обобщение, интерпретацию, – словом, весь психический состав процесса восприятия.
Мы говорили до сих пор о процессе или деятельности, пока не различая их. Но их следует дифференцировать.
Во избежание всякой двусмысленности самое понятие деятельности также должно быть дифференцировано. В одном смысле это понятие употребляется, когда говорят о деятельности человека. Деятельность в этом смысле – всегда взаимодействие субъекта с окружающим миром.
Понятие деятельности употребляется в науке (в физиологии) и соотносительно не с субъектом, а с органом (сердечная, дыхательная деятельность) [268] . В этом последнем смысле всякий психический процесс есть деятельность, а именно деятельность мозга.
О деятельности в другом смысле говорят применительно уже не к органу (в данном случае – мозгу), а к человеку как субъекту деятельности. Здесь надо различать процесс и деятельность. Всякая деятельность есть вместе с тем и процесс или включает в себя процессы, но не всякий процесс выступает как деятельность человека. Под деятельностью мы будем здесь разуметь такой процесс, посредством которого реализуется то или иное отношение человека к окружающему его миру, – другим людям, к задачам, которые ставит перед ним жизнь. Так, например, мышление рассматривается как деятельность, когда учитываются мотивы человека, его отношение к задачам, которые он, мысля, разрешает, когда, словом, выступает личностный (а это прежде всего значит мотивационный) план мыслительной деятельности. Мышление выступает в процессуальном плане, когда изучают процессуальный состав мыслительной деятельности – те процессы анализа, синтеза, обобщения, посредством которых разрешаются мыслительные задачи. Реальный процесс мышления, как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность (человек мыслит, а не просто ему мыслится), и процесс или деятельность, включающую в себя совокупность процессов (абстракцию, обобщение и т. д.).
В ходе исследования на первое место может выступать то процессуальный план, образующий необходимую основу мыслительной деятельности, то надстраивающийся над ним верхушечный личностный план, в котором мышление только и выступает как деятельность субъекта, выражающая его отношение к задачам, которые перед ним встают. Как деятельность, выражающая или осуществляющая отношение человека к окружающему, мышление, точно так же как восприятие и т. д., выступает уже в качестве деятельности познавательной, эстетической – вообще теоретической, а не просто психической. Психической она является только по своему процессуальному и мотивационному составу, а не по задачам, которые она, как деятельность, разрешает.
Деятельность человека как субъекта – это его практическая и теоретическая деятельность. Точка зрения, согласно которой психическая деятельность как таковая, как «производство» представлений, воспоминаний – вообще психических образований якобы является деятельностью человека как субъекта (а не только его мозга), связана с прочно укоренившимися в психологии интроспекционистскими воззрениями. Лишь на основе интроспекционистской концепции представляется, что при так называемом произвольном запоминании или припоминании человек решает «мнемическую» задачу, заключающуюся в производстве определенного представления, и что производство представлений как таковых является в данном случае деятельностью человека. На самом деле, когда человек что-то припоминает, он не производит внутренние психические образы, а решает познавательную задачу по восстановлению хода предшествующих событий ; подобно этому ученик, выучивающий заданный ему урок, осуществляет учебную, а не просто психическую деятельность.
Таким образом, в конечном счете, понятие деятельности человека приобретает свой естественный, здравый смысл, очищенный от тех двусмысленностей, которые вносит в него психология, еще не освободившаяся от наследия интроспекционизма. Психология от этого будет в прямом выигрыше: она освободится от неблагодарной обязанности изучать совершенно фиктивный объект – интроспективно понимаемую психическую деятельность и вместе с тем получит непосредственный доступ к психологическому изучению подлинной деятельности человека – той деятельности, посредством которой он познает и изменяет мир.
Виды человеческой деятельности определяются по характеру основного «продукта», который создается в результате деятельности и является ее целью. С этой точки зрения можно различать практическую (специально трудовую) и теоретическую (специально познавательную) деятельность. Они образуют, собственно, единую деятельность человека, поскольку теоретическая деятельность выделяется в особую деятельность из первоначально единой практической деятельности лишь на определенном уровне, и продукты ее, в конечном счете, опять-таки включаются в практическую деятельность, поднимая эту последнюю на все более высокий уровень. Это и есть деятельность человека в собственном смысле слова.
Практическая деятельность выступает как материальная, а теоретическая (деятельность ученого, художника и т. д.) – как идеальная именно по характеру своего основного продукта, создание которого составляет ее цель. Практическая деятельность материальна, поскольку основной эффект, на который она направлена, заключается в изменении материального мира, в создании материальных продуктов. Теоретическая деятельность «идеальна», опять-таки поскольку «идеален» продукт, который она порождает, – наука, искусство. Эта характеристика практической деятельности как материальной, а теоретической как идеальной по характеру продукта , составляющего ее цель, не определяет, как уже отмечалось, состава практической и теоретической деятельности. Нет такой теоретической деятельности, которая не включала бы каких-либо материальных актов, как то: движения пишущей руки при написании текста книги – научной или художественной – или партитуры музыкального произведения – симфонии или оперы; а в деятельности скульптора, высекающего статую из мрамора, физического труда не меньше, чем в деятельности любого рабочего на производстве, хотя, создавая произведение искусства, он занят идеальной деятельностью. Подобно этому нет такой практической деятельности, которая, создавая материальный продукт, состояла бы только из материальных актов и осуществлялась бы без участия психических процессов. Поэтому и практическая деятельность человека должна войти в сферу психологического исследования.
В задачи психологического исследования входит изучение и теоретической, «идеальной» (в частности, познавательной деятельности ученого) и практической (прежде всего трудовой) деятельности – той реальной, материальной деятельности, посредством которой люди изменяют природу и перестраивают общество. Психология, которая отказалась бы от изучения деятельности людей, утеряла бы свое основное жизненное значение. Таким образом, предмет психологического исследования никак не сконцентрирован на изучении «психической деятельности». Положение это имеет двойное острие: оно означает как то, что психология изучает не только психическую деятельность , но и психические процессы, так и то, что она изучает не только психическую деятельность, но и деятельность человека в собственном смысле слова в ее психологическом составе. И именно в этом – в изучении психических процессов и в психологическом изучении деятельности человека, посредством которой он познает и изменяет мир, – и заключается основное.
Всякое явление, включаясь в новые связи, выступает в новом качестве, которое фиксируется в новой понятийной характеристике. Это положение относится, как мы видим, и к психической деятельности. Понятие психической деятельности нуждается в этом плане в дальнейшем уточнении. Психическая деятельность как таковая непосредственно относится к природному миру; она функция высокоорганизованной материи – мозга. Отрыв психической деятельности от природы, от материи, от мозга идет вразрез с самым ее существом.
В своем функциональном аспекте, в качестве деятельности мозга психическая деятельность есть чисто природное явление.
Психическая деятельность мозга выступает в новом качестве, поскольку она участвует в регуляции деятельности индивида, выражая его потребности и интересы, его тенденции и отношение к миру. Поскольку она при этом осуществляется непосредственно, независимо от рефлексии, обращенной на ее состав и результаты, она выступает той своей стороной, которую имеют по большей части в виду, когда говорят о «душевной деятельности». Поскольку она насыщается исполненными непосредственности отношениями человека к другим людям, она выступает как «душевная» уже в другом, специфическом смысле слова.
По мере того как из жизни и деятельности человека, из его непосредственных безотчетных переживаний выделяется рефлексия на мир и на самого себя, психическая деятельность начинает выступать в качестве сознания . Возникновение сознания связано с выделением из жизни и непосредственного переживания рефлексии на окружающий мир и на самого себя. Сознание – это всегда знание о чем-то, что вне его. Оно предполагает отношение субъекта к объективной реальности.
Когда человек в ходе общественной жизни осваивает идейное содержание знаний, идеологии, его психическая деятельность выступает опять в новом качестве – духовной деятельности , деятельности, имеющей то или иное идейное содержание. Каждое из этих понятий относится к психической деятельности, но вместе с тем каждое из них выражает другую, новую характеристику, которую психическая деятельность приобретает, включаясь в новую сферу отношений. Все эти понятия должны быть соотнесены друг с другом, но они не могут быть ни просто, непосредственно отождествлены, ни оторваны друг от друга. Подстановка одного из этих понятий на место другого неизбежно ведет к путанице, к игнорированию многообразных качеств, в которых, включаясь в разные связи, выступает психическая деятельность, к смешению или искажению специфических закономерностей, которым она при этом подчиняется.
Идеализм рассматривает всякую психическую деятельность, как если бы она по самой первичной своей природе была духовной деятельностью; вульгарный механистический натурализм вообще игнорирует духовную деятельность, идейное содержание психического. И одно и другое неверно. Рационалисты стремятся утвердить в жизни человека один лишь дух, подчиняют все его контролю, изгнав все другие факторы из мотивации человеческой деятельности. Романтики обвиняют поэтому приверженцев «духа» в убиении «души», в изгнании – во имя неограниченного контроля духа, идей, принципов – всякой непосредственной душевности из жизни человека. При этом они не прочь для утверждения душевного начала вовсе отбросить дух и его идеи. Все это плоды одной и той же неверной тенденции, все того же непонимания того, как одно и то же явление выступает в новых качествах, каждое из которых является его необходимым и закономерным выражением для соответствующей сферы отношений. Так, психическая деятельность в новых связях выступает во все новых качествах. При всестороннем рассмотрении проблемы все они должны быть учтены в их специфических особенностях и соотнесены друг с другом.
При изучении психической деятельности или психических процессов принципиально важно учитывать, что они обычно протекают сразу на разных уровнях и что вместе с тем всякое внешнее противопоставление «высших» психических процессов «низшим» неправомерно, потому что всякий «высший» психический процесс предполагает «низшие» и совершается на их основе. Так, не приходится думать, что происходит либо непроизвольное запоминание, либо произвольное. Исследование показало, что, когда совершается произвольное запоминание, вместе с тем закономерно происходит и непроизвольное. Психические процессы протекают сразу на нескольких уровнях, и высший уровень реально всегда существует лишь неотрывно от низших. Они всегда взаимосвязаны и образуют единое целое. Всякая познавательная деятельность, всякий мыслительный процесс, взятый в своей реальной конкретности, совершается одновременно на разных уровнях, многопланово. Подспудно во всякой, казалось бы совсем абстрактной, мыслительной деятельности участвуют чувственные компоненты, продукты чувственных познавательных процессов; самые абстрактные понятия, взятые как реальные познания, представляют из себя пирамидальные сооружения, в которых абстракции все более высокого порядка образуют вершину, а в основе лежат, прикрытые несколькими слоями абстракцией разного уровня, чувственные обобщения, продукты более или менее элементарной генерализации.
Аналогично обстоит дело и с мотивацией. При объяснении любого человеческого поступка надо учитывать побуждения разного уровня и плана в их реальном сплетении и сложной взаимосвязи. Мыслить здесь однопланово, искать мотивы поступка только на одном уровне, в одной плоскости – значит заведомо лишить себя возможности понять психологию людей и объяснить их поведение.
Б. Психические процессы и психические образования
В результате всякого психического процесса как деятельности мозга возникает то или иное образование – чувственный образ предмета, мысль о нем и т. д. [269] Это образование (образ предмета), однако, не существует вне соответствующего процесса, помимо отражательной деятельности; с прекращением отражательной деятельности перестанет существовать и образ. Будучи продуктом, результатом психической деятельности, образ, фиксируясь (в слове), в свою очередь становится идеальным объектом и отправной точкой дальнейшей психической деятельности. Образ, следовательно, двояко, двусторонне включается в психическую деятельность.
Всякий эмоциональный процесс, т. е. процесс, в котором его эмоциональный эффект – изменение эмоционального состояния человека – является главным психологическим эффектом, тоже оформляется в виде некоего образования – эмоции, чувства. И эти образования, как и образы предмета, не существуют вне, помимо тех процессов, в которых они формируются. Каждое чувство, выступающее как устойчивое образование, длящееся годы, иногда проходящее через всю жизнь человека (любовь к другому человеку, к своему народу, к правде, к человечеству и т. д.), есть сплетение чувств-процессов, закономерно возникающих при соответствующих обстоятельствах. Так, чувство любви к другому человеку – это чувство радости от общения с ним, восхищения от того образа человеческого, который при таком общении с ним выявляется, связанной с этим нежности к нему, заботы о нем, как только ему начинает что-то угрожать, огорчения, когда он терпит неудачи или подвергается страданиям, возмущения, когда по отношению к нему совершается несправедливость, гордости, когда в трудных условиях он оказывается на высоте, – все эти чувства выражают применительно к разным обстоятельствам, их вызывающим, одно и то же отношение к человеку [270] . Каждое из них, как и все они вместе, – процессы, закономерно вызываемые их объектами (конечно, в данном случае, как и вообще, воздействия объектов могут закономерно вызывать психические явления, только поскольку они преломляются через сложившиеся в субъекте внутренние отношения, обусловливаясь их закономерностями).
Изучать психические процессы, психическую деятельность – значит тем самым изучать формирование соответствующих образований. Безотносительно к образованию, которое формируется в процессе, нельзя, собственно, очертить и самый процесс, определить его в специфическом отличии от других психических процессов. С другой стороны, психические образования не существуют сами по себе вне соответствующего психического процесса. Всякое психическое образование (чувственный образ вещи, чувство и т. д.) – это, по существу, психический процесс в его результативном выражении .
Через свое результативное выражение, через свои продукты психическая деятельность соотносится со своим объектом, с объективной реальностью, с теми областями знания, которые ее отражают. Через свои продукты – понятия – мыслительная деятельность переходит в сферу логики, математики и т. д. Поэтому превращение продуктов мыслительной деятельности, например понятий, их усвоения – в основной предмет психологического исследования грозит привести к утрате его специфики.
Концентрация психологического исследования на продуктах мыслительной деятельности, взятых обособленно от нее, – это и есть тот «механизм», посредством которого сплошь и рядом осуществляется соскальзывание психологического исследования в чуждый ему план методически геометрических, арифметических и т. п. рассуждений. В психологическом исследовании психические образования – продукты психических процессов – должны быть взяты именно в качестве таковых. Изучение психической деятельности, процесса , в закономерностях его протекания всегда должно оставаться в психологическом исследовании основным и определяющим.
Всякий психический процесс есть отражение, образ вещей и явлений мира, знание о них, но взятые в своей конкретной целостности психические процессы имеют не только этот познавательный аспект. Вещи и люди, нас окружающие, явления действительности, события, происходящие в мире, так или иначе затрагивают потребности и интересы отражающего их субъекта. Поэтому психические процессы, взятые в их конкретной целостности, – это процессы не только познавательные, но и «аффективные» [ [271] , эмоционально-волевые. Они выражают не только знание о явлениях, но и отношение к ним; в них отражаются не только сами явления, но и их значение для отражающего их субъекта, для его жизни и деятельности. Подлинной конкретной «единицей» психического (сознания) является целостный акт отражения объекта субъектом. Это образование сложное по своему составу; оно всегда в той или иной мере включает единство двух противоположных компонентов – знания и отношения, интеллектуального и «аффективного» (в вышеуказанном смысле), из которых то один, то другой выступает в качестве преобладающего. Подлинно жизненной наукой психология может быть, только когда она сумеет, не исключая и аналитического изучения ощущений, чувств и т. п., психологически анализировать жизненные явления, оперируя такими нефункциональными «единицами» психического. Только таким образом можно, в частности, построить подлинно жизненное учение о мотивации, составляющее основное ядро психологии личности.
В. Психические процессы и регуляция деятельности
Всякий психический процесс включен во взаимодействие человека с миром и служит для регуляции его деятельности, его поведения [272] . Представление о регулятор ной функции психического необходимо связать с рефлекторным пониманием психического, согласно которому оно не только внутреннее состояние, но и отраженное действие; действие же входит в психический акт именно своей психической регуляцией. Всякое психическое явление – это и отражение действительности и звено в регуляции деятельности [273] . Поэтому в сферу психологического исследования входят и движения, действия, поступки людей – не только их «умственная», духовная, теоретическая, но и та практическая деятельность, посредством которой люди изменяют мир – преобразуют природу и перестраивают общество. Однако предметом психологического изучения в них является только их психологическая характеристика – их регуляция, их мотивация. Изучение движения и действия в психологии – это как раз изучение их регуляции различными формами психической деятельности: именно таким образом движения и действия входят в сферу психологического исследования. Отражение индивидом действительности и регуляция его деятельности неотрывны друг от друга. В регуляции деятельности и заключается объективное значение отражения в жизни, то, чему оно практически служит; регуляция деятельности – это та работа, которую практически выполняет образ, психическое отражение. В положении о регуляторной роли отражения и заключается конкретный смысл утверждения о его действенном характере. Связь психических процессов с движением, действием, с практической деятельностью существенна не только для практической деятельности, которая посредством этих психических процессов регулируется, но и для самих психических процессов: действия человека, изменяя обстоятельства, в которых протекают психические процессы, объективно обусловливают их содержание и направление.
Регуляционная роль отражения индивидом действительности выступает в формах: 1) побудительной и 2) исполнительской регуляции.
1. Побудительная регуляция определяет, какое действие совершается. Отражение объекта, являющегося предметом потребности, порождает в индивиде «идеальные стремления» или «силы» (Энгельс) [274] , которые служат побуждениями к действию и определяют его направление.
Вопрос о том, что именно, какое идейное содержание приобретает для человека побудительную силу, имеет первостепенное значение. Он решается в ходе жизни человека в процессе воспитания. Выработать надлежащую побудительную силу надлежащих идей – важнейшая цель воспитания. По мере того как определенные идеи (принципы) приобретают для человека побудительную силу (становятся убеждениями), от действий в силу непосредственно действующих побуждений человек переходит к поступкам, совершенным по определенным мотивам, т. е. побуждениям, осознанным, оцененным и принятым человеком в качестве идеального основания (и оправдания) своего поведения.
2. Исполнительская регуляция приводит действие в соответствие с условиями, в которых оно совершается.
Регулирующая роль отражения выступает не только как роль побудительная, мотивационная. Регуляция деятельности посредством отражения действительности распространяется далее на исполнение действия, выступая в виде исполнительской регуляции. Эта регуляция действия осуществляется посредством анализа условий, в которых совершается действие, и соотнесения их с целями действия. Физиологически действие регулируется по его ходу сигналами от изменяющихся объективных условий и от движущегося органа (руки); связываясь друг с другом, эти сигналы регулируют движение, перемещение органа по отношению к окружающему.
В регуляции деятельности человека так или иначе участвуют все психические процессы. Подобно тому, как не только ощущение и мышление, но также и желания и чувства являются отражением бытия, не только желания, волевые стремления и чувства, но и познавательные процессы (ощущение – мышление) вносят каждый свой вклад и в регуляцию деятельности человека, его поведения (афферентирующая роль чувственных сигналов – ощущений – в регуляции движения, мобилизующая роль передовых идей). При этом в исполнительской регуляции преимущественную роль играют познавательные процессы – учет условий, в которых протекает деятельность, в побудительной регуляции – процессы «аффективные»: эмоции, желания.
Изучение регулирующей роли различных психических процессов, с другой стороны, необходимо связано с изучением движений и действий, различных по характеру своей регуляции.
Познавательные процессы разного уровня открывают разные возможности для регуляции поведения; сфера действия у каждого из них другая. С другой стороны, движение (например, локомоции), действие (скажем, по изготовлению какого-нибудь предмета по определенному образцу), поступок (акт, дающий не только тот или иной предметный эффект, но и имеющий определенное общественное содержание, выражающий отношение человека к другим людям) – вообще действия разного уровня предполагают и разные психические процессы для своей регуляции.
Изучение различных форм отражения мира и изучение действий человека, различных по их регуляции, неразрывно связаны друг с другом. Изучение того, как человек отражает мир, должно быть продолжено в изучении того, как он действует, и лишь через изучение того, как он действует, может быть объективно раскрыто и то, как он отражает мир. Это положение распространяется на всю психическую деятельность. (Так, изучение слухового восприятия – речевого и музыкального – должно выступать практически и как психологическое изучение речевой и музыкальной деятельности, изучение восприятия и представления пространства – практически и как изучение ориентировки человека в пространстве и т. д.)
По уровню регуляции движения и действия человека делятся на непроизвольные и осуществляемые на уровне второй сигнальной системы произвольные действия, регулируемые объективированным в слове идейным содержанием, формирующимся в процессе общественной жизни.
Регуляция произвольных движений и волевых или сознательных действий человека относится обычно за счет воли. Воля в этой связи означает, собственно, специфическую для человека как общественного существа закономерность сознательной регуляции его действий. Превращение этой закономерности в некую гипостазированную метафизическую сущность, в некоего идеального деятеля, подменяющего реального субъекта действий – самого человека, – является, пожалуй, наиболее грубым и массивным выражением все еще сохраняющейся общей тенденции идеалистической функциональной психологии. Собственно, все «функции» так называемой функциональной психологии, – не только воля, но и память, внимание и т. д., – это психические процессы, превращенные в психических деятелей. Построение научной психологии требует полного устранения этих «деятелей» и раскрытия тех закономерностей психической деятельности, которые этими фиктивными деятелями прикрываются.
...
Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломерат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно включает: а) стремления, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности. На самом деле между этими компонентами существуют определенные взаимоотношения, которые и связывают их в единое целое. Исходным являются здесь соответствующие процессы и их результативное выражение – в данном случае стремления различного характера и уровня, возникающие, как уже отмечалось, в силу того, что предметы, с которыми вступает во взаимодействие человек, затрагивают его потребности и интересы. Возникающие таким образом в человеке многообразные тенденции получают свое действенное выражение в регуляции – сознательной или бессознательной – поведения человека. «Волю», собственно, образует непосредственно лишь высший, верхний или верхушечный слой этих тенденций – желания, определяемые идейным содержанием, выступающим в качестве осознанной цели. Сильной волей может обладать лишь человек, у которого в жизни есть по-настоящему дорогие ему, для него значимые цели. Наличие таких целей обусловливает силу воли. Содержание этих целей и соответствующих мотивов определяет ее моральный уровень. Действия, регулируемые осознанной целью и отношением к ней как мотиву, это и есть «волевые действия». Высший, верхушечный уровень волевых тенденций неотделим от всей многоплановой совокупности взаимосвязанных и друг друга обусловливающих тенденций, возникающих у человека в ходе жизни и характерных для него. Когда говорят о силе воли, о силе побуждений, то нельзя не учитывать того, что эта сила всегда относительна: с одной стороны, у разных людей различной оказывается побудительная сила всех вообще доступных им побуждений; с другой стороны, у одного и того же человека разной оказывается побудительная сила различных побуждений; эта последняя не может не зависеть от способности более сильного побуждения подчинять себе остальные. Сильная воля может быть лишь у человека с четкой и прочной иерархической организацией побуждений или тенденций, участвующих в регуляции его поведения: только при этом условии сила побуждений не расходуется на преодоление внутренних трений, а полностью переходит в решительное действие. Иерархическая организация всей системы тенденций или побуждений с типичным для данного человека господством одних и подчинением других определяет волевой облик человека, волю как характеристику личности, ее характер.
В учении о воле конфликтность обычно выступала в виде борьбы мотивов. Наличие борьбы мотивов, предшествующей решению, нередко вводилось как необходимый признак в самое понятие воли и волевого действия. На самом деле борьба мотивов, колебание между различными решениями, необходимость преодолеть внутренние трения не является обязательным, «конституирующим» признаком воли, волевого действия. Они, скорей, – выражение тех препятствий, которые встают на его пути. Сила воли однозначнее определяется преодолением внешних препятствий, выступающих и в виде внутренних трений. Преодоление последних, даже когда оно обнаруживает силу воли, вместе с тем обнажает ее раздвоенность и, значит, слабость. Наличие борьбы мотивов – не проявление или признак воли, а лишь случай, требующий ее проявления. Иногда достаточно осознать одну-единственную цель, но осознать ее во всей ее жизненной значительности, чтобы отпала возможность какой бы то ни было борьбы мотивов, чтобы человек отдал ей всего себя, всю свою жизнь. Воля необходимо предполагает сознательное принятие и осуществление цели; но сознательность не следует смешивать с рассудочностью —с выбором верхушечным, «поверхностным» (в прямом и переносном смысле), одним только рассудком, а не вместе с тем и всем своим существом, всеми его сокровенными, в том числе и неосознанными устремлениями (Фауст у Гете недаром говорит Мефистофелю: « Nur keine Furcht, dass ich dies Bundnis breche. Das ungeteilte Stre – ben meiner ganzen Kraft ist gerade das, was ich verspreche » – то, что он обещает, выражает нераздельное устремление всех его сил, поэтому не приходится опасаться, что он не выполнит уговора).
В период господства теории бесконфликтности, связанной со стремлением к парадной лакировке действительности, у нас появилась тенденция игнорировать борьбу мотивов и вовсе исключить ее из волевого акта, признать не наличие, а отсутствие борьбы мотивов необходимым признаком волевого действия. И это не точно. Ни наличие, ни отсутствие борьбы мотивов не являются необходимым признаком воли конкретности всякий волевой акт выражает не только побуждение, связанное с целью именно данного волевого действия, но и – более или менее адекватно – личность в целом. Воля, как определенным образом организованная совокупность желаний, выражающихся в поведении, в регуляции действий, относится к побудительной, а не к исполнительской регуляции, о которой идет речь при различении произвольных действий и движений от непроизвольных. В плане побудительной регуляции воля означает переход от потребностей как непосредственно действующих побуждений к мотивам или побуждениям осознанным, оцененным с точки зрения общественных норм и интересов и принятым человеком. [275]
Специальная форма регуляции движения осуществляется в результате его автоматизации. Обычно суть автоматизации усматривается в переносе регуляции действия со зрительных, вообще экстероцептивных, внешних сигналов на проприоцептивные, внутренние, идущие от органа (руки), выполняющего движение. Такая интерпретация таит в себе серьезную опасность. Она грозит оторвать движение от условий, при которых оно должно совершиться, между тем как автоматизация заключается как раз в связывании автоматизируемых движений с определенными объективными условиями так, чтобы они стали для данных движений пусковыми сигналами. При автоматизации, связывающей целый ряд движений в единое целое, роль проприоцептивных сигналов, сигнализирующих о передвижении органа, осуществляющего движение, увеличивается, но совершенно очевидно, что всякая сигнализация о перемещении органа (например, руки) в пространстве должна сигнализировать об изменении ее положения по отношению к предметам внешнего мира. Поэтому проприосигналы могут участвовать в регуляции движения, только поскольку они условно-рефлекторно связаны с экстероцептивными сигналами от предметов внешнего мира. Объединение посредством проприоцептивных сигналов ряда последовательных движений в одно целое – лишь одно из условий автоматизированного выполнения действия, требующего ряда движений, но суть дела при автоматизации заключается в таком связывании движения с условиями, что эти условия могут как пусковые сигналы включать действие. В результате автоматизации движений действия, посредством которых они осуществляются, превращаются в навыки (различные трудовые навыки, навыки письма, игры на рояле и т. д.). Характер навыка зависит от того, каковы анализирование и синтезирование, дифференциация и генерализация условий, которыми как пусковыми сигналами включаются соответствующие действия. Как все действия человека, навыки регулируются посредством психической деятельности. Различие действий автоматизированных и неавтоматизированных заключается только в уровне психической деятельности, которой они регулируются. Навыки регулируются психической деятельностью как деятельностью сигнальной. Для навыка особенно существенна генерализация сигнальных условий. Гибкость навыка, его переносимость в видоизмененные условия зависит именно от генерализованности условий, являющихся пусковыми сигналами для автоматизированного действия.
Регуляции подвергается и познавательная деятельность. Именно этот факт и выражается во внимании. Внимание – это не какая-то особая деятельность или активность субъекта, наряду с его познавательной деятельностью, или неизвестно в чем заключающаяся «сторона» этой последней. Проблема внимания – это проблема регуляции познавательной деятельности.
Регуляция познавательной деятельности осуществляется двумя взаимосвязанными «механизмами» – ориентировочным и сигнальным . Ведущая роль при этом принадлежит сигнальному механизму.
Безусловным ориентировочным рефлексом как таковым можно объяснить лишь внимание к новым, неожиданным и сильно действующим раздражителям; большее значение для объяснения внимания человека имеет условно-рефлекторная ориентировочная деятельность. Эта последняя сама регулируется сигнальной деятельностью: ориентировочную рефлекторную деятельность вызывает по отношению к себе то, что приобретает сигнальное значение. [276]
Объяснение основных форм человеческого внимания, выражающегося, например, в пристальном наблюдении за определенным объектом, в сосредоточенном прослеживании того или иного хода мысли, не может свестись к ссылке на ориентировочный рефлекс. Устойчивость внимания при сосредоточенности на определенном объекте, при прослеживании всех происходящих с ним изменений обусловливается динамикой сигнальных значений, которые по ходу деятельности приобретают для человека те или иные объекты или стороны их.
Мы особенно эффективно поддерживаем внимание к объектам, на которые направлена наша деятельность – практическая и умственная, – потому что в процессе действия поддерживается сигнальное значение объекта и различных его свойств. Вместе с тем ориентировочная природа внимания сказывается и при длительной сосредоточенности на одном и том же объекте в том, что условием устойчивости внимания при этом является выявление в том же объекте при практическом или умственном оперировании с ним все новых его сторон. [277]
В этой связи стоит отметить, что широко распространенная (в частности, в большинстве учебников) тенденция связывать внимание специально с восприятием не может быть теоретически оправдана. Внимательным можно и нужно быть также к мыслям; внимательным не лишне быть и к людям, к их душевному состоянию, к их горестям и заботам, да и к их радостям (чтобы не нарушить или не спугнуть их). Внимание относится не специально к восприятию в специфическом значении этого термина, а к познанию в целом; вместе с тем связанное и с отношением к познаваемому, оно относится, собственно, к сознанию. Внимание выражает специфическую закономерность процесса осознания. Внимание, т. е. регуляция познавательных процессов, имеет два уровня: 1) внимание, осуществляющееся без участия слова, и 2) опосредствованное словом, объектированным в нем содержанием (непроизвольное и произвольное внимание). Результат осуществляемой таким образом регуляции познавательной деятельности состоит в том, что определенные явления, предметы или стороны их выступают в процессе отражения на передний план, а остальные – физиологически в результате индукционных отношений – тормозятся и отступают на задний план.
Г. О сознании
Различные уровни регуляции, о которых выше шла речь (непроизвольные и произвольные действия), связаны с различными уровнями психической деятельности – неосознанной и осознанной, сознательной. Различные же уровни психической деятельности связаны с разной ее качественной характеристикой, которую психическая деятельность приобретает в разных формах жизни. Становление сознания связано со становлением новой формы бытия – бытия человеческого – новой формы жизни , субъект которой способен, выходя за пределы своего собственного одиночного существования, отдавать себе отчет в своем отношении к миру, к другим людям, подчинять свою жизнь обязанностям, нести ответственность за все содеянное и все упущенное, ставить перед собою задачи и, не ограничиваясь приспособлением к наличным условиям жизни, изменять мир – словом, жить так, как живет человек и никто другой.
Как выше уже отмечалось, психическая деятельность выступает в новом качестве – сознания или, точнее, процесса осознания субъектом окружающего мира и тех отношений, в которые он с ним вступает, по мере того как из жизни и непосредственного переживания выделяется рефлексия на окружающий мир и на собственную жизнь, т. е. появляется знание о чем-то лежащем вне его. Наличие сознания предполагает, таким образом, выделение человека из его окружения, появление отношения субъекта действия и познания к объективному миру. Сознание всегда предполагает познавательное отношение к предмету , находящемуся вне сознания. [278]
Предметом осознания могут стать и психические явления, переживания. Но, вопреки интроспекционизму, осознание этих последних совершается не непосредственно путем самоотражения психического в психическом, а опосредствованно, через объективно данные сознанию действия людей, через их поведение. Самое осознание переживаний, чувств обусловлено осознанием объекта, на который они направлены, причин, их вызывающих. Самосознание всегда есть познание не чистого духа, а реального индивида, существование которого выходит за пределы сознания и представляет собой для него объективную реальность. Таким образом, выше сформулированное положение сохраняет свою силу и для осознания психического.
Развитие у человека сознания связано с общественно организованной деятельностью людей, с трудом и совершается на его основе. Труд требует осознания результата труда как его цели, и в процессе труда сознание и формируется.
С возникновением общественно организованного труда, при котором удовлетворение потребностей индивида совершается общественным образом, предметы начинают выступать не только как объекты личных потребностей индивида, а как вещи, значение которых определяется их отношением к общественным потребностям. В процессе трудовой деятельности, воздействуя на одни вещи посредством других, посредством орудий – вещей, специально предназначенных для воздействия на другие вещи, – вообще, приводя вещи во взаимодействие друг с другом, человек все глубже вскрывает их объективные свойства.
В процессе общественно организованного труда возникает и язык , слово . В слове откладываются и объективируются накапливаемые человеком знания. Только благодаря слову они обобщаются, абстрагируются от отдельных частных ситуаций и становятся общественным достоянием, доступным каждому индивиду как члену коллектива. Возникновение сознания как специфически человеческого способа отражения действительности неразрывно связано с языком: язык – необходимое условие возникновения сознания. Осознавать – значит отражать объективную реальность посредством объективированных в слове общественно выработанных обобщенных значений. [279]
Связь сознания и языка , таким образом, – теснейшая, необходимая. Без языка нет сознания. Язык – общественная форма сознания человека как общественного индивида.
Однако неверно попросту отождествлять сознание с языком, сводить его к функционированию языка (Эта отнюдь не новая тенденция усилилась в последнее время у нас в связи со значением, которое приобрело понятие второй сигнальной системы.) Верное положение о необходимой связи сознания и языка становится неверным, когда этой связи сознания с языком придается самодовлеющий характер, когда она обособляется от связи сознания с общественно осуществляемой деятельностью людей и добываемыми в ней знаниями. Только включаясь в эти связи, а не сам по себе, язык и обретает свое необходимое значение для сознания. [280]
Не слово само по себе, а общественно накопленные знания, объективированные в слове, являются стержнем сознания. Слово существенно для сознания именно в силу того, что в нем откладываются, объективируются и через него актуализируются знания, посредством которых человек осознает действительность.
Психологический подход к проблеме сознания исключает возможность рассматривать сознание лишь как некое готовое образование. В психологическом плане сознание выступает реально прежде всего как процесс осознания человеком окружающего мира и самого себя. Осознание чего-либо необходимо предполагает некоторую совокупность знаний, соотносясь с которой окружающее осознается. Сознание как образование возникает в процессе осознания окружающего мира и по мере своего возникновения включается в него как средство («аппарат») осознания. Сознание как образование – это знание, функционирующее в процессе опознания действительности. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через их соотношения с этими знаниями. Центральной психологической проблемой при этом остается процесс осознания человеком мира.
Сознание не покрывает психической деятельности человека в целом. Психическое и осознанное не могут быть отождествлены [281] . Вопреки картезианству, психическое не сводится к осознанному. Как мы уже видели выше (гл. II, § 1 «Теория отражения»), сознание, т. е. осознание объективной реальности, начинается там, где появляется образ в собственном, гносеологическом смысле, т. е. образование, посредством которого перед субъектом выступает объективное содержание предмета. Сферу психического, не входящего в сознание, составляют психические явления, функционирующие как сигналы, не будучи образами осознаваемых посредством них предметов [282] (см. об этом гл. 3, § 3). Образы, посредством которых осознаются предметы или явления, всегда обладают той или иной мерой обобщенности; они объективируются в слове, которое обозначает их предмет.
Сознание – это первично осознание объективного мира; самый психический процесс, в результате которого осознается объект, не является тем самым тоже осознанным. Осознание психических процессов и явлений совершается опосредствованно, через их соотнесение с объективным миром. Осознание своего чувства предполагает соотнесение его с тем объектом, который его вызывает и на который оно направлено. Поэтому возможно неосознанное чувство. Неосознанное чувство – это, разумеется, не чувство, которое вообще не переживается; неосознанным чувство является, когда не осознана причина, которая его вызывает, и объект, лицо, на которое оно направлено. Переживаемое человеком чувство существует реально и не будучи осознано; реальность его существования как психического факта – в его действенности, в его реальном участии в регулировании поведения, действий, поступков человека.
Подобно этому люди сплошь и рядом делают правильный вывод, не осознавая его основания, – переносят правило с одних задач на другие, новые, не осознавая, что между этими задачами общего, и т. д. При этом грань между тем, что человек осознает и что как бы уходит из его сознания, текуча, изменчива, динамична: по ходу жизни и деятельности осознается то одно, то другое. Осознание человеком объективной действительности не только не исчерпывает всего существующего, но не охватывает и всего того, что непосредственно окружает человека и воздействует на него.
Физиологически динамика осознания и неосознания обусловлена индукционными отношениями возбуждения и торможения: более сильные раздражители по закону отрицательной индукции тормозят дифференцировку остальных раздражителей. При восприятии предметов осознаются признаки, являющиеся «сильными» раздражителями. В качестве «сильных» в обыденной жизни, в первую очередь, выступают те, которые связаны с закрепленным практикой назначением данной вещи. Их осознание индукционно тормозит осознание других свойств того же предмета [283] . Этим обусловлена трудность осознания той же вещи в новом качестве. Новые качества открываются сознанию, когда вещь включается в новые связи, в которых эти качества становятся существенными, «сильными».
Самая существенная сторона работы мышления состоит именно в том, чтобы, включая вещи в новые связи, приходить к осознанию вещей в новых, необычных их качествах. В этом заключается основной психологический «механизм» мышления. Открытие, приводящее к техническим изобретениям, заключается сплошь и рядом именно в том, что вещи открываются сознанию в новых своих качествах. Иногда этому содействует случай, т. е. неожиданные соотношения, в которые ставит вещи не мысль изобретателя, а сама действительность.
Сказать, что осознание или неосознание тех или иных вещей и явлений зависит от их «силы», значит, тем самым сказать, что осознание (или неосознание) зависит не только от знания, позволяющего опознать предмет, но и от отношения, которое этот предмет или явление вызывает у субъекта. С этим связаны глубокие и вместе с тем антагонистические, противоречивые взаимоотношения между осознанием и аффективностью. Известно, что при сильных переживаниях сознание выключается (причем это выключение тоже избирательно). Очень волнующие события трудно бывает сразу осознать; надо думать потому, что особенно сильно действующее ядро такого события тормозит связи, необходимые для его осознания. Известно, что дети, у которых эмоциональность повышена, сразу же по возвращении с праздника редко бывают в состоянии что-либо связно рассказать о пережитом, и лишь на следующий день и позже пережитое «кусками» появляется в сознании и рассказах ребенка. Люди, которые очень эмоционально воспринимали музыку, сразу же после концерта ничего или почти ничего не могут воспроизвести из только что прослушанного неизвестного им произведения, а на следующий день мотивы один за другим всплывают в их сознании. (Все явления так называемой «реминисценции» – последующего воспроизведения, более совершенного, чем первое, непосредственно следующее за восприятием или заучиванием материала, относятся сюда же.) [284] Для осознания существует, очевидно, некоторая оптимальная сила «раздражителя».
Помимо силы раздражителя как таковой при изучении процесса осознания надо учитывать и ее направление. Явления, оказывающиеся для субъекта антагонистически действующими силами, взаимно тормозят их осознание. Этим обусловлены трудности, на которые наталкивается осознание эмоционально действующих явлений, всегда наделенных положительным или отрицательным знаком, а иногда и одним и другим. Отсюда же затрудненность осознания своих побуждений – в тех случаях, когда эти частные побуждения того или иного поступка находятся в противоречии с устойчивыми установками и чувствами человека. Помимо того, побуждения вообще в меньшей мере осознаются, чем цель, – в силу того, что в их осознании нет такой необходимости, как в осознании цели действия. Осознание окружающего вплетено в жизнь. Вся противоречивость жизни и отношений человека к ней сказывается не только в том, как человек осознает действительность, но и в том, что он осознает и что выключается из его сознания.
Из всего сказанного явствует, что неосознание тех или иных явлений означает не только негативный факт – отсутствие их осознания. Так же как торможение не есть просто отсутствие возбуждения, так и неосознание, обусловленное торможением, означает не только отсутствие осознания, а является выражением активного процесса, вызванного столкновением антагонистически действующих сил в жизни человека. Однако и там, где неосознанное обусловлено активным процессом торможения, налицо гибкая, подвижная динамика непрерывных переходов, не позволяющая говорить об отделенных друг от друга непроходимыми барьерами устойчивых сферах осознанного и «вытесненного». Изучение динамики осознания и ее закономерностей (проявляющихся в восприятии, запоминании и воспроизведении, мышлении и т. д.) – обширное поле дальнейших исследований.
Для полной характеристики сознания человека, осознанности его поведения надо учитывать не только общую «функциональную» характеристику самого процесса осознания, но и то, на что она распространяется, что осознается.
Осознанное и неосознанное отличаются не тем, что в одном случае все исчерпывающе осознается, а в другом – ничего не осознано. Различение осознанного и неосознанного предполагает учет того, что в каждом данном случае осознается. Чтобы действие было признано осознанным, необходимо и достаточно осознание человеком его цели (и хотя бы ближайших его последствий). Никто не назовет такое действие несознательным только потому, что человек не осознал при этом все движения, все средства, при помощи которых он его выполнил. Когда мы говорим далее об учащемся, что он сознательно относится к усвоению знаний, мы имеем в виду не только то, что он понимает и осознает физические, геометрические, логические зависимости усваиваемого им научного материала, но и то, что он правильно осознает мотивы, в силу которых он должен их усвоить (он учится не для того, чтобы получить хорошую отметку, и не потому, что родители его за хорошую отметку побалуют, а потому, что он осознает необходимость овладеть этими знаниями для успешного выполнения в дальнейшем своих обязанностей перед обществом).
Сознание, как и психическое вообще, служит для «регуляции» поведения, для приведения его в соответствие с потребностями людей и объективными условиями, в которых оно совершается. Всякая психическая деятельность есть отражение объективной действительности, бытия и регулирование поведения, деятельности. Сознание как специфическая форма отражения бытия – посредством объективированного в слове, общественно выработанного знания – это вместе с тем и специфический способ регулирования поведения, деятельности, действий людей. Этот специфический способ выражается в целенаправленном характере человеческих действий – в возможности предвосхитить результат своего действия в виде осознанной цели и спланировать самые действия в соответствии с ней. Возникновение сознания – это возникновение сознательных действий, сознательного поведения . Сознательное поведение, сознательная деятельность – это специфический способ существования человека.
* * *
Применительно к сознательным действиям человека проблема детерминизма приобретает особую остроту. Свобода сознательных действий как будто непримиримо противостоит детерминированности как необходимости. Однако на самом деле сознательное действие детерминируется обстоятельствами жизни и вместе с тем изменяет их по замыслу человека. В нем, таким образом, непосредственно выступают и необходимость и свобода .
Необходимость заключается в объективной закономерной обусловленности человеческих действий, как и всех явлений; свобода человека – в возможности самому определить линию своего поведения, отвергнув все решения, несовместимые с ней. [285]
Эта возможность, о которой свидетельствует весь опыт человечества, находится в непосредственной противоположности не к необходимости в смысле детерминированности, а к принуждению. Защищать ее в этом реальном плане надо не теоретическими рассуждениями, а борьбой со всеми видами и средствами порабощения людей.
Если детерминированность не приходится смешивать с принуждением, то никак нельзя вместе с тем вовсе отрывать свободу внутреннюю от внешней, моральную от политической. Внутренняя свобода человека в условиях господства принуждения в жизни легко превращается в иллюзию.
Вопрос о свободе и необходимости приобретает особенно жгучую остроту, поскольку он выступает как вопрос о совместимости детерминированности и ответственности человека за свои поступки, научного мировоззрения и морали. Ясно, что если человек не властен сам определить линию своего поведения, если она определяется помимо него, он не может нести ответственности за то, что он делает, значит «все дозволено». В борьбе против научного мировоззрения его враги всегда прежде всего используют этот аргумент.
Проблему свободы и необходимости нельзя подменять, как это сплошь и рядом делается, вопросом о свободе воли. Эта психологизированная постановка вопроса о свободе человека выражает стремление противопоставить друг другу два ряда явлений – материальных, объективно детерминированных и психических, на которые эта объективная детерминированность якобы не распространяется. Свобода и необходимость, таким образом, не раскрываются в их внутренних взаимоотношениях, а лишь относятся к разным областям; вместе с тем эти области – психических и материальных явлений – дуалистически противопоставляются друг другу. За подстановкой свободы воли на место свободы человека скрывается дуализм психического и материального. Свобода воли связывается с индетерминизмом и отождествляется с произволом. Ставить так вопрос о свободе значит заведомо исключать ее возможность; закономерная детерминированность распространяется и на психические явления, в том числе и на волю.
На самом деле, проблема свободы и необходимости – это вопрос о человеке как субъекте и условиях его деятельности, о зависимости человека от объективных условий жизни и о его господстве над ними. Эта проблема встает только в отношении человека, потому что отношение человека к условиям его жизни принципиально иное, чем отношение к ним животного организма. Условия человеческой жизни не даны человеку в готовом виде природой.
На протяжении всей истории человек сам создает их деятельностью, изменяющей природу, трудом, производством. Таким образом, человек освобождается от неограниченной власти природы, создает условия для своей свободы.
Свобода и необходимость в жизни человека взаимосвязаны: с одной стороны, обстоятельства определяют жизнь человека, с другой – сам человек изменяет обстоятельства своей жизни; действия человека зависят от объективных условий его жизни и сами же изменяют эти условия.
При анализе проблемы свободы и необходимости надо прежде всего учитывать, что человек всегда преднаходит от него независимые, объективно данные условия, с которыми он вынужден считаться. Эти условия – явления природы и общественной жизни – подчинены определенным объективным, от субъекта и его произвола независимым законам. Искать свободу человека в действиях, не считающихся с этими законами, – значит исключить ее возможность. Свободное осуществление человеком целей, которые он как сознательное существо себе ставит, может основываться только на использовании законов природы и общественной жизни, а не на их нарушении. Чтобы использовать эти законы, надо их знать. В этом смысле можно сказать, что свобода предполагает знание законов, независимых от человека, что она в своей основе есть познанная необходимость. Знание законов (природы и общественной жизни), связывающих ход событий с определенными условиями, позволяет, соответственно изменяя эти условия, направлять ход событий в желательную для человека сторону. Эта возможность изменяется в зависимости от условий общественной жизни. Свобода как господство людей над ходом их жизни существенно возрастает при переходе от стихии, господствующей при индивидуалистическом, капиталистическом строе, к плановости, характерной для социалистического общества. Только в условиях социалистического общества приводимые людьми в действие общественные причины влекут за собой желательные следствия. Именно в этом смысле переход от капитализма к социалистическому строю знаменует собой «скачок человечества из царства необходимости в царство свободы». [286]
Положение, согласно которому свобода – это «осознанная необходимость», – первый шаг в решении проблемы свободы и необходимости. Он отграничивает свободу от субъективного произвола и подчеркивает первичность объективных условий, с которыми всякая человеческая деятельность должна прежде всего считаться. Пытаться представить свободу человека как абсолютную, безотносительную к объективной необходимости – значит сразу же превратить ее в пустую фикцию. Объективная необходимость – граница человеческой свободы, в рамках которой заключена ее реальность; знание этой необходимости – ее условие. С этих основных положений необходимо начинать.
Решение проблемы свободы и необходимости в целом опирается на диалектико-материалистическое понимание взаимозависимости явлений, согласно которому эффект всякого внешнего воздействия обусловливается внутренней природой объекта, который ему подвергается, и на правильное диалектико-материалистическое понимание соотношения субъективного и объективного.
Следуя линии, намеченной выше при рассмотрении вопросов о субъективном и объективном, надо преодолеть внешнее противопоставление субъективного объективному, противопоставление человека как субъекта сознательных действий объективным условиям его деятельности. Сознательная деятельность людей зависит от объективных обстоятельств их жизни и вместе с тем она же их изменяет. Субъективная деятельность людей связана с объективными условиями жизни, так что при всей их относительной противоположности они образуют единое целое. В своей закономерности бытие людей, их жизнь выступает лишь поскольку объективные условия и деятельность людей берутся в их взаимозависимости. Это значит, что детерминированность распространяется и на субъекта, на его деятельность, а вместе с тем что субъект своей деятельностью участвует в детерминации событий, что цепь закономерности не смыкается, если выключить из нее субъекта, людей, их деятельность. Закономерный ход событий, в котором участвуют люди, осуществляется не помимо, а через посредство воли людей, не помимо, а через посредство их сознательных действий. Подлинно научное, диалектико-материалистическое понимание закономерной детерминированности исключает непосредственную механическую зависимость действий человека от внешних условий, от внешних воздействий на него. Эта зависимость опосредствована внутренней природой человека; эффект внешних воздействий на субъекта зависит от того, как человек отвечает на эти внешние воздействия. Эффект всякого воздействия на человека – это эффект взаимодействия человека как субъекта с внешним миром. Механистическое представление о зависимости действий человека от внешних условий, согласно которому внешние условия непосредственно определяют действия человека, скрыто предполагает, что зависимость действий от внешних условий проходит сквозь человека, субъекта этих действий, как через пустоту, что субъект выпадает из цепи событий, не участвует в их детерминации.
На самом деле субъект, его сознательные действия включаются в ход событий, в их детерминацию. В силу того, что человек благодаря наличию у него сознания может предусмотреть, заранее представить себе последствия своих действий, он самоопределяется во взаимодействии с действительностью, данной ему в отраженной идеальной форме (в мысли, в представлении) еще до того, как она может предстать перед ним в восприятии в материальной форме: действительность еще не реализованная детерминирует действия, посредством которых она реализуется. Это обращение обычной зависимости – центральный феномен сознания. С ним непосредственно и связана свобода человека.
Решение вклинивается в ход событий, в их детерминацию не извне: оно есть результат процессов, которые сами являются звеном в ходе событий и детерминации действия. Предусматривая осознаваемые им последствия своих действий, человек самоопределяется по отношению к так или иначе в зависимости от его действий складывающейся действительности. Действие детерминируется, определяется по мере того, как самоопределяется по отношению к действительности субъект этого действия, действующий человек. Действие зависит от субъекта, определяется им. Поэтому-то действие, совершенное человеком, может быть показательным для него, и он ответственен за свое действие. Когда одно из возможных действий – любое – совершилось, оно всегда оказывается причинно обусловленным, но это не значит, что одно из них было предопределено, до того как произошло самоопределение субъекта по отношению к складывающейся действительности. Это самоопределение субъекта по отношению к действительности является необходимым звеном в процессе детерминации действия. Пока оно не совершилось, нет всех условий, детерминирующих действие, значит, до этого оно и не детерминировано. Предполагать, что оно было детерминировано до этого и исключать таким образом свободу человека – значит, подменять детерминацию предопределением.
В мире все, что уже совершилось, детерминировано; все, что совершается, детерминируется, т. е. определяется в самом процессе своего совершения, по мере того как одно за другим объективно определяются и вступают в действие все условия детерминируемого явления. В жизни человека все детерминировано, и нет в ней ничего предопределенного, детерминация любого человеческого действия и самое свершение его происходят заодно. Поэтому закономерная детерминация распространяется на человека, на все, что он делает, на любые его сознательные действия, и вместе с тем человек сохраняет свободу действий: никакое предопределение не тяготеет над ним. Более того: кажущаяся несовместимость свободы человека и необходимости как детерминированности хода событий возникает как раз из-за того, что, утверждая, с одной стороны, детерминированность действий человека, с другой стороны, самого человека, субъекта этих действий, его решения продолжают мыслить вне этого детерминированного хода событий; детерминированность хода событий, действий человека представляется их предопределенностью помимо него именно потому, что сам человек представляется стоящим вне закономерного хода событий, не включенным в него, не включенным в детерминацию того, что в нем совершается, даже в детерминацию собственных действий. Мысль о детерминированности человеческих действий становится несовместимой со свободой тогда, когда она реализуется половинчато, не доводится последовательно до конца.
Таким образом, человеку нужно отстаивать свою свободу не от истин научного познания, утверждающего детерминированность всего существующего в мире, а от тех слепых и грубых сил, которые всегда готовы наложить оковы запрета и принуждения не только на волю, но и на мысль человека, поскольку мысль и воля неразрывны.
Свобода и необходимость – это специфическая проблема человеческого существования. Существо конечное, ограниченное, страдающее, зависимое от объективных обстоятельств и вместе с тем активное, изменяющее эти обстоятельства, преобразующее мир, – человек, подчиняясь необходимости, вместе с тем свободен. Он в принципе может и, значит, должен принять на себя ответственность за все им содеянное и все им упущенное.
...
Конкретная мера той ответственности, которую в каждом частном случае несет за свои поступки человек, зависит от конкретных условий – от тех реальных возможностей, которые ход жизни предоставил человеку для того, чтобы сознательно отнестись к последствиям своих поступков и самоопределиться по отношению к ним. В зависимости от этих условий с людей по-разному спрашивается за их поступки иони по-разному несут ответственность за них.
Решая вопрос об ответственности человека за свои поступки, нельзя не учитывать того, что каждое действие человека, включаясь в независимый от него в целом ход событий, приводит к результатам, непосредственно не совпадающим с прямой целью этого действия (к тому же и цель, которую ставит себе человек, не всегда совпадает с мотивом, с тем, ради чего человек совершает данное действие). Спрашивается: за что собственно отвечает человек – только за цель и внутренний замысел (мотив) своего действия или также за его результат? Разное решение этого вопроса определяет различие двух позиций в этике: ту, которая судит действия по их объективным последствиям, и ту, которая исходит из субъективных намерений человека.
Обосновывая непримиримую как будто противоположность этих двух позиций, используют те крайние случаи, когда поступок, исходивший из благих намерений, влечет за собой пагубные последствия, и, наоборот, другой, совершаемый по мотивам невысокого морального порядка, приносит объективно благие результаты. Эти случаи используются для того, чтобы внешне друг другу противопоставить субъективные намерения и объективные результаты действия, чтобы еще и в этом практическом плане обособить субъективное от объективного.
Анализируя эти две точки зрения, нетрудно, однако, убедиться в неправомерности их внешнего противопоставления. В самом деле, любое субъективное намерение человека, совершающего то или иное действие, исходит ине можетне исходить из предвосхищаемого человеком, желательного ему результата действия.
Неучет человеком, руководствующимся только своими благими намерениями, результатов действия может означать лишь недостаточно конкретный и объективный учет тех его последствий, которые не входят в прямую цель действия. Таким образом, противопоставление субъективных намерений внешним объективным результатам лишается своего якобы принципиального характера. Вопрос переносится в конкретный план
и сводится к тому, в какой мере, какие последствия поступка фактически учитываются. Очевидно, что все последствия, которые могут быть предусмотрены и учтены, должны быть учтены; очевидно, что всякий недоучет последствий, результатов своего поступка есть безответственное или недостаточно ответственное отношение человека к тому, что он делает. Вместе с тем – в противовес ложному, абстрактному «объективизму» – нужно сказать, что при оценке поступка правомерно исходить не из всего того, что воспоследовало, а только из того, что из объективно последовавшего могло быть предусмотрено.
Таким образом, противопоставление двух якобы антагонистических точек зрения по вопросу о том за что, собственно, несет ответственность человек, по существу, снимается.
Рассмотрение проблемы свободы и необходимости сознательных действий человека показывает, что детерминизм распространяется и на них, никак при этом не исключая их своеобразия. И свободные сознательные действия человека включаются во всеобщую взаимосвязь явлений как обусловленные обстоятельствами его жизни и вместе с тем изменяющие их.
Это положение распространяется, таким образом, на все уровни психической деятельности.
2. О психических свойствах и способностях человека
Психические свойства теснейшим образом связаны с психической деятельностью. Обособление психических свойств от психической деятельности неизбежно ведет к порочной субстанциализации психического. Это обособление психических свойств от психической деятельности и вытекающая из него субстанциализация психических свойств снимается, как только раскрывается истинная рефлекторная природа психических свойств.
Рефлекторное понимание психического относится не только к психическим процессам; оно распространяется и на психические свойства. Психическое свойство – это способность индивида на определенные объективные воздействия закономерно отвечать определенными психическими деятельностями. Распространение рефлекторной концепции на трактовку психических свойств необходимо ведет к слиянию учения о психических свойствах с учением о психических процессах.
Психические процессы, как мы видели, связаны с психическими образованиями – с образами объектов, отражением которых они являются. Психические процессы вместе с тем связаны также с психическими свойствами субъекта, которые складываются в ходе деятельности человека и обусловливают ее. Так, например, ощущение и восприятие как процессы связаны с чувствительностью (взятой не количественно, лишь как величина, обратная порогам, но и в ее качественном выражении) как способностью индивида отвечать на определенные воздействия ощущениями и восприятиями [287] . Формирование чувствительности – это формирование человека как ощущающего и воспринимающего существа. Оно совершается в процессе деятельного, практического соприкосновения человека с различными предметными формами действительности и у человека всегда общественно опосредствовано. Так, вслед за элементарными чувственными деятельностями, связанными с восприятием вещей, у индивида начинают в процессе общения формироваться речевой слух, слух музыкальный и т. д.
Нейрологическим субстратом чувствительности является сплав безусловных и условных связей. При этом всякая сколько-нибудь сложная чувственная деятельность, – скажем, зрительное восприятие пространственных свойств и отношений предметов – функционирует как целое, включающее как врожденные безусловно-рефлекторные, так и прижизненно, в процессе данной деятельности формирующиеся условно-рефлекторные компоненты. Формирование соответствующей деятельности необходимо совершается вместе с формированием соответствующего «функционального органа» (Ухтомский) – функциональной системы, приспособленной к выполнению данной функции (в данном случае – зрительного восприятия пространственных свойств предметов). В процессе разрешения этой задачи, заключающейся в формировании образа предмета, формируются и соответствующая психическая деятельность, и «орган» для ее выполнения – функциональная система, избирательно включающая морфологически (в анализаторах) закрепленные функции и связи, образующиеся на их основе в процессе соответствующей деятельности. Такой «функциональный орган» и образует нейрологическую основу психического свойства; это и есть свойство или способность в ее физиологическом выражении. Формирование чувственных психических деятельностей и соответствующих свойств представляют собой два выражения, по существу, единого процесса. Выступая физиологически как система нервных связей, психические свойства как таковые существуют в виде закономерно наступающей психической деятельности [288] . Фиксация психической деятельности в виде свойства человека совершается путем генерализации условий деятельности и стереотипизации этой последней.
Сложные психические свойства личности – черты характера и специальные способности к сложным видам профессиональной деятельности (музыканта, ученого-математика и т. п.) – обычно трактовались в психологии только как индивидуальные особенности, выделяющие одного человека из числа прочих, и рассматривались в отрыве от исходных природных свойств человека. Так, вопрос о музыкальных способностях превращался в проблему Моцарта и Глинки в полном отрыве от вопроса о музыкальных способностях их слушателей – тех людей, для которых они создавали свои музыкальные произведения. Между тем нельзя отрывать рассмотрение выдающихся индивидуальных способностей от изучения «родовых» свойств, общих всем людям: при отрыве от этой почвы выдающиеся способности отдельных людей и вообще сложные комплексные свойства личности неизбежно мистифицировались и путь для их изучения обрывался. Нельзя также отрывать изучение сложных комплексных свойств, например, способностей, делающих человека особенно пригодным к той или иной специальной профессиональной деятельности, от тех элементарных родовых свойств (как, например, чувствительность познавательная и эмоциональная), которые характеризуют человека как такового, его природу. Только будучи включенным в общую проблему психических свойств человека, может быть научно поставлен и разрешен вопрос о свойствах характера и способностях в специальном смысле как свойствах, делающих человека особенно пригодным для успешного выполнения того или иного специального вида общественно-полезной профессиональной деятельности.
Сложные психические свойства человека образуют две основные группы – характерологические свойства и способности . Первая связана с побудительной (мотивационной), вторая – с организационно- исполнительской стороной психической регуляции поведения. Мы остановимся здесь в порядке некоторой иллюстрации и конкретизации выше намеченных общих положений только на последних. Речь при этом будет идти не об учении или теории способностей и даже не об эскизе или наброске в общих чертах готовой теории, а лишь о некоторых тезисах к построению в будущем такой теории или учения, основанного на целой серии специальных исследований.
Под способностью в собственном смысле слова, как выше отмечалось, разумеют сложное образование, комплекс психических свойств, делающих человека пригодным к определенному, исторически сложившемуся виду общественно-полезной профессиональной деятельности. Всякая специальная способность есть способность к чему-то . Способность в этом специальном понимании нельзя определить безотносительно к общественной организации труда и приспособленной к ней системе образования. Вопрос о способностях человека неразрывно связан с вопросом о его роли и месте в общественной жизни.
Проблема способностей – одна из самых острых, если не самая острая проблема психологии. Именно в ее решении особенно резко проявляются классовые позиции реакционных направлений буржуазной психологии, особенно в США. «Доказательство» – путем ненаучно поставленных тестовых обследований – высшей одаренности господствующих эксплуататорских классов капиталистического общества и представителей главных империалистических держав стало, особенно в последние десятилетия, главным делом целого ряда открытых апологетов капиталистического строя.
Теоретической основой порочных реакционных, в частности расистских, трактовок проблемы способностей является психоморфологизм в учении о способностях. Этот психоморфологизм проявляется в концепции задатков, согласно которой для каждой способности предуготовлен свой задаток, заложенный в фиксированных особенностях морфологической структуры мозга, нервной системы, организма. Таким образом, способность как сложное образование, обусловливающее пригодность человека к определенному виду общественно-полезной профессиональной деятельности, непосредственно проецируется в морфологические особенности организма.
Никак не приходится отрицать значение для способностей человека свойств его мозга, тех или иных анализаторов (например, слухового – для развития музыкальных способностей) как наследственных предпосылок, которые обусловливают, но не предопределяют фатально развитие его способностей. В этом смысле не приходится отрицать существования и значения задатков [289] . Порочным в учении о задатках является не то, что оно признает существование врожденных органических предпосылок способностей, а то, как оно их трактует. Порочным в учении о задатках является проецирование способностей, делающих человека пригодным к определенному роду профессиональной деятельности, в задаток и возникающее отсюда представление, что человек по самой своей врожденной организации предназначен для того, чтобы раз и навсегда быть прикованным к определенной профессии и, в соответствии с тем как общественно расценивается эта профессия, занимать то или иное место в общественной иерархии классового общества. В этом зло. Оно должно быть преодолено. Преодоление непосредственных психоморфологических корреляций в учении о способностях и задатках – такова первая предпосылка для построения подлинно научной теории о способностях.
Материальный органический «субстрат» способностей человека надо искать в свойствах аналитико-синтетической деятельности его мозга, в тех приуроченных к структуре мозга особенностях динамики его высшей нервной деятельности, которая характеризует типы (сила, уравновешенность и подвижность нервных процессов, главным образом первая и последняя). Так называемая общая одаренность человека связана со свойствами его высшей нервной деятельности и обусловленным ими уровнем протекания психических процессов. При этом свойства высшей нервной деятельности это не сами способности, а лишь внутренние физиологические условия их формирования.
Для определения профиля способности должны быть учтены также: а) особенности деятельности различных анализаторов (скажем, зрительного и слухового); б) свойственное данному индивиду соотношение первой и второй сигнальной системы, сказывающееся на более конкретнообразном и эмоциональном или отвлеченном типе умственной деятельности. [290]
Всякий психический процесс или психическая деятельность как форма связи субъекта с объективным миром, как мы уже видели, предполагает соответствующее психическое свойство или «способность» – в более элементарном и широком смысле слова. Способностью в этом смысле является, например, чувствительность, способность ощущения и восприятия. Вместе с тем способности и формируются в результате устанавливающейся в психической деятельности связи субъекта с объектами деятельности, жизненно важными для субъекта, являющимися условиями его жизни (так, мы видим в уже известном примере, как на базе общей слуховой чувствительности формируется у человека фонематический слух, в котором запечатлен фонематический строй родного языка). Психический процесс переходит в способность, по мере того как связи, определяющие его протекание, «стереотипизируются». В результате этой стереотипизации психический процесс как таковой перестает выступать видимым образом, уходит из сознания; на месте его остается, с одной стороны, новая «природная способность» – в виде стереотипизированной системы рефлекторных связей, с другой стороны – продукт ставшего таким образом невидимым психического процесса, который теперь представляется неизвестно как с ним связанным продуктом способности.
Когда человек приступает к определенному виду конкретной профессиональной деятельности или начинает готовиться к ней, происходит прежде всего отбор или подбор тех «психических деятельностей» (или сложившихся элементарных способностей), которых объективно требует данный вид деятельности.
Для формирования соответствующей способности нужно, чтобы психические деятельности генерализировались и стали, таким образом, доступными переносу с одного материала на другой. Благодаря этому конкретный вид деятельности переходит в отвлеченный от ряда частных условий генерализированный способ действия, включающийся по генерализованным сигналам. Качество способности, ее более или менее творческий характер существенно зависят от того, как совершается эта генерализация. Способность – это закрепленная в индивиде система обобщенных психических деятельностей [291] (подобно тому как характер – это закрепленная в индивиде система генерализованных побуждений, мотивов ). [292]
Всякий психический процесс по своей функции есть регулятор деятельности человека. Регуляторная функция психического, как мы видели, имеет два аспекта: побудительный и исполнительский. Побудительный аспект регуляторной функции психической деятельности закрепляется в личности в форме характера , исполнительский – в форме способностей . И тот и другой – результат генерализации и стереотипизации психической деятельности как регулятора практической деятельности людей. Но в характере генерализируется и стереотипизируется побудительный аспект (функция) психической деятельности, а в способностях – ее аспект, связанный с функцией исполнительской регуляции.
Одним и тем же рефлекторным механизмом закрепляется как и самая чудесная, так и самая убогая способность. Рефлекторный механизм закрепляет как природную способность то, что добывается человеком в его общении с миром. Решающее значение в формировании способности имеет общение с миром – этот живой неиссякаемый источник всех способностей. Большой музыкант формируется благодаря тому, что активным вслушивающимся слухом он выделяет, отбирает из окружающего его мира многообразные звучания и испытывает их собственно музыкальные качества. Такова, во всяком случае, существенная предпосылка и основной нерв процесса его формирования. Для формирования любой сколько-нибудь значительной способности нужно прежде всего создать жизненную потребность в определенном виде деятельности, в определенной форме активного общения с миром. В ходе деятельности, направленной на удовлетворение этой потребности, и происходит формирование и отбор тех «строительных материалов», из которых затем образуется способность. Способность складывается, когда выработавшиеся в процессе деятельности связи закрепляются (рефлекторным механизмом) в природе человека – его слуха и пр.
Для того чтобы эта очень общая схема приобрела плоть и кровь, необходима целая система конкретных исследований, посвященных отдельным способностям, прежде всего особенно специфическим и ярко выявляющимся – математическим, музыкальным и т. д. Проведение этих исследований – задача дальнейшего. Более всего для этого нужны монографические исследования конкретного пути формирования способностей.
Мы располагаем сейчас одним таким исследованием – очерком Б. В. Асафьева о «Слухе Глинки» [ [293] . Проведенное вдумчивым, творческим музыкантом, оно дает конкретный анализ становления слуха композитора.
Первое, что выступает из анализа процесса формирования способностей большого музыканта, – это активный, действенный характер слуха, неустанное с раннего детства (когда, в частности, колокольный звон становится предметом усиленного действенного внимания Глинки) действование – внешнее и внутреннее – со звучаниями, благодаря которому вся жизнь Глинки превращается в опытную лабораторию «по выработке активного „вслушивающегося“ и обобщающего слуха» [ [294] . Слух Глинки, как отмечает Асафьев, «не нежится в пассивном восторге, а сам действенно реагирует на раздражение, переводя впечатления на язык интонаций». Благодаря этому вся жизнь Глинки – это лаборатория музыки, в которой его слух формируется из множества впитанных «атомов музыки» [ [295] . Основным действованием музыканта при этом является, согласно общей концепции Асафьева, интонирование, перевод ощущений действительности на музыкальные интонации, «переинтонирование восприятий природы и быта в музыку» [ [296] (подобно тому, как, по мысли Флобера, отмеченной Короленко [297] , основное действие, в котором формируется писатель, заключается в том, чтобы относить все явления к их изображению, постоянно переводить свои впечатления в слова. «Все, что меня поражало, я старался перелить в слова», – писал также Короленко [298] ). Под контролем интонирования происходит постоянный отбор звучаний, которые чуткий активный слух улавливает в окружающем мире и испытывает, «пробирует» на интонации. В процессе этого отбора пытливый слух выделяет несколько ритмических, мелодических или гармонических стержней. Таким образом выделяется несколько «твердо закрепленных слухом тон-ячеек (их у каждого композитора очень не много, а среди них вновь изобретенных совсем мало)» [ [299] . Они становятся «своими». У Глинки такими опорными стержневыми ячейками, вокруг которых слагается богатейшая ткань всей его музыки, являются небольшие ячейки с малой секстой и секундой. (Подобно этому у Грига своя стержневая интонация. «Вспомните, – пишет Б. В. Асафьев, – какое громадное значение для облика всей музыки Грига имеет „атом, мал-мала меньше“, а он для „портрета Грига“ есть несомненность , без которой нет григовской существенной черты» [ [300] ).
Когда это освоение и закрепление слухом немногих избирательно выделенных тон-ячеек совершилось, начинается следующая стадия – стадия музыкального обрастания опорных интонаций. «Монументальнейший „Руслан“, по сложности сплетений интонационных нитей, из которых сочетается его богатейшая роскошная ткань, однако, – пишет Асафьев, – имеет в основе очень ограниченное число стержней и рычагов, с помощью которых могло работать сознание Глинки и держать в памяти в течение ряда лет колоссальный замысел». [301]
Итоговая картина, значит, такова: от природы восприимчивый слух включается в действенное общение с миром, с звуковыми впечатлениями и отвечает на них музыкальным действованием со звуками – интонируя, испытывая, обобщая их. В этом процессе действенного оперирования со звучаниями под влиянием разных условий, включая и чутко воспринимаемый интонационный строй родного языка, и музыкальный строй народных напевов, и классические образцы музыкального творчества, совершается отбор небольшого числа стержневых музыкальных «ходов», к которым у больших музыкантов присоединяется незначительное количество не отобранных, а счастливо заново найденных. Эти ходы, приемы, способы построения музыкального произведения закрепляются в слухе музыканта, образуют его остов, его основное снаряжение, те опорные точки, которые отныне будут определять и его восприятие музыки и собственное музыкальное творчество. Это закрепление в слухе , превращение, таким образом, в «природное» достояние музыканта отобранных в процессе его развития способов построения музыкальных произведений и есть основной акт формирования музыкальных способностей . Дальнейшее творчество, в котором закрепившиеся в слухе и ставшие типичными для музыкального облика композитора основные музыкальные ячейки-ходы обрастают, сочетаются и сплетаются во все более богатую и сложную музыкальную ткань, естественно выступает как проявление и продукт его музыкальных способностей. Так же как исходная природная восприимчивость слуха, и ходы, закрепившиеся в слухе в процессе музыкального развития, т. е., по существу, связи звучаний, именно поскольку они закрепились в слухе музыканта, образуют его природную способность, с природной естественностью определяющую его восприятие музыки. Эта природная способность, однако, продукт развития, закрепляющего итоги действования музыканта со звучаниями. Ее нельзя поэтому непосредственно спроецировать в исходную природную восприимчивость слуха, и именно она образует не просто возможность, а реальную способность музыканта-композитора к творческой деятельности.
Анализ развития композиторского слуха Римского-Корсакова подтверждает эти общие положения. Так же как для формирования оригинальной композиторской способности Глинки, и для Римского-Корсакова существенным явилось вычленение в качестве опорных и закрепление в слухе нескольких «корневых» интонаций: композитор сам указывал на свою «склонность к долго протянутым аккордам» (особенно выступающую в операх среднего периода) [302] . Особо значительную роль у Римского-Корсакова играли увеличенные трезвучия и уменьшенные септаккорды (в фантастических сценах опер «Снегурочка», «Садко», «Кощей» и др.). [303]
Конкретный ход формирования слуха у Римского-Корсакова был во многом существенно иным, чем у Глинки. Основное различие заключалось в том, что для собственного интонирования звучаний Глинка располагал широчайшими возможностями, которые ему представляли скрипка, оркестр струнных инструментов, пение и характерная гамма интонаций различных языков, которыми он владел; Римский-Корсаков же, как известно, в ранние годы не располагал для развития своего слуха оркестром струнных инструментов (лишь в 1873—1874 гг., т. е. на 30-м году жизни, он занялся практическим и теоретическим изучением оркестровых инструментов) [304] . Он располагал для своей музыкальной деятельности только роялем, имеющим строго фиксированный строй, так что ему не приходилось, как, например, скрипачу при настраивании своего инструмента, самому определять звуковые тональности, тембр и т. п. Поэтому тем, чем Глинка овладевал непосредственно, практически, Римскому-Корсакову пришлось овладевать в более поздние годы посредством специальной теоретической работы. [305]
Существенной опорой музыкального слуха Римского-Корсакова был его цветной слух. Все тональности, особенно «диезные», выступали для него – по его собственному свидетельству – со своей цветной окраской (а именно тональность играла для Римского-Корсакова особо большую роль; об этом говорит то обстоятельство, что у него нередко сохранялось воспоминание о «колорите» пьесы, когда сама она была уже забыта). Существенно при этом то, что некоторые из «корневых» интонаций Римского-Корсакова (например, уменьшенные септаккорды и увеличенные трезвучия) имели для него определенную цветную характеристику, а именно три уменьшенных септаккорда: 1) до – ми, соль, си – синевато-золотистый (несколько темный), 2) ре – фа, ля-бемоль, си – желтовато-синевато-фиолетовый с сероватым оттенком (самый пестрый) и 3) ми – фа – ля – до – синевато-зеленовато-розовый (довольно светлый из-за до и ля, хотя ми-бемоль и темнит, по Римскому-Корсакову). Свою окраску имели и четыре типа увеличенных трезвучий, а именно: 1) до, ми, соль – ля – синевато-фиолетовый, 2) до, фа, ля – багряно-зеленовато-розовый, 3) ре, фа, си – желтовато-зеленоватый, довольно темный и 4) ми, соль, си – синевато-зеленоватый. При этом во всех случаях до – до осветляло гармонию, си – утемняло, а ля придавало аккорду оттенок ясный, весенний, розовый. [306]
При этом цветные характеристики имели для Римского-Корсакова и предметную отнесенность. Так, он пишет: « ми-бемоль-мажор – темный, сумрачный, серо-синеватый, тон городов и крепостей»; « фа-мажор – ярко-зеленый, пасторальный, цвет весенних березок»; « ля-минор – это как бы отблеск вечерней зари на зимнем белом, холодном, снежном пейзаже»; «си-мажор – мрачный, темно-синий, со стальным, пожалуй, даже серовато-свинцовым отливом, цвет зловещих грозовых туч» и т. п. Вместе с тем цветовые характеристики выражали и настроения; так, соль-минор «имеет характер элегико-идиллический», « ля-бемоль-ма жор – серовато-фиолетовый, имеет характер нежный, мечтательный» и т. д.
Говоря о цветном слухе Римского-Корсакова, можно сказать, как это обычно делают в аналогичных случаях, о наличии у него «синестезий». Это, вообще говоря, верно, однако это ничего еще не говорит о том, какую, собственно, функцию выполняли цветные характеристики звуков в музыкальном слухе и творчестве композитора. Между тем изучение его творческой биографии не оставляет никаких сомнений в том, что наличие этих «синестезий» имело прямое и существенное отношение к его композиторской деятельности и композиторскому слуху. В чем же их роль? Ответ на этот вопрос состоит, нам представляется, в следующем: посредством цветных характеристик с их предметной отнесенностью и эмоциональной окраской для Римского-Корсакова устанавливалась связь музыки с действительностью в ее чувственной непосредственности и выражалось отношение к ней (уменьшенные и увеличенные септаккорды как характеристика «злого царства» в опере «Золотой петушок» и самого Кощея в опере «Кощей бессмертный»). Иными словами: цветность музыкальных звучаний и интонаций выполняла у Римского-Корсакова непосредственно, чувственно ту же функцию, что опосредствованно у Глинки и особенно у Мусоргского осуществляла речь и связь музыкальных интонаций с речевыми; благодаря как тем, так и другим, музыка и осуществляет свое назначение и выступает как то, что она по существу своему есть, – как великое искусство выражать свое отношение к миру, ко всему, что в нем затрагивает человека. Способность реализовать эту насущнейшую потребность человека специализированными средствами музыкальных звучаний составляет существенный общечеловеческий аспект способности подлинного, большого музыканта.
Выделяя в этой общей картине узловые опорные точки, можно сформулировать несколько основных тезисов, непосредственно относящихся к музыкальным способностям, но косвенно имеющих и более общее значение, поскольку на частном примере они выражают определенную принципиальную позицию.
Прежде всего, всякая специальная музыкальная способность —исполнительская, композиторская – имеет отправной точкой своего развития некое общее свойство или свойства общечеловеческой деятельности восприятия музыкальных звучаний. [307]
Музыкальное, как и всякое, восприятие – не пассивная лишь рецепция звуковых воздействий, а также и ответ на них. Ответная деятельность в восприятии музыкальных звучаний – это их нтонирование. Без интонирования нет не только музыкальной деятельности, скажем, исполнителя, нет и музыкального восприятия. Музыкальная интонация по самому своему существу есть элемент («единица») мелодии и как таковой включается в ладовую систему [308] . Поскольку мелодия – не ряд звуков , а высотное движение звука , которое необходимо должно быть ритмически организовано, мелодия и, значит, интонация должны развертываться в том или ином ритме и темпе. Поскольку, наконец, интонация как элемент ладовой системы обнаруживает определенные функциональные тяготения, она предполагает гармонические опоры. Музыкальное слушание, т. е. музыкальное восприятие как ориентировочная деятельность в своем полном выражении есть в потенции обследование интонируемых музыкальных звуков по всем характеризующим их параметрам музыкальной системы. Человек научается слушать музыку, по мере того как у него вырабатываются и закрепляются («стереотипизируются») определенные «ходы» и «маршруты» обследования звуковпомузыкальным параметрам. «Подкреплением» этой («ориентировочной») деятельности музыкального слушания является эффект музыкального слышания – музыкальный образ, складывающийся в результате анализа и синтеза, дифференцировки и обобщения слышимых (значит, интонируемых) звуков по основным музыкальным параметрам.
Музыкальная деятельность, начиная с активного музыкального слушания, исходит из потребности музыкального слуха, без нее нет и не может быть никакой музыкальной деятельности и никакого развития музыкальных способностей. Эти потребности тем больше, чем больше возможности открывают природные свойства слухового прибора и чем активнее они реализуются и развиваются в ходе музыкальной деятельности.
Таким образом, отправной пункт, от которого идет формирование всяких специальных музыкальных способностей к определенным видам музыкальной деятельности – композиторской или исполнительской, – заключен в общечеловеческой «деятельности» музыкального восприятия. Вместе с тем музыкальная способность большого композитора (или исполнителя) не дана в готовом виде в этом отправном пункте ее развития. Она формируется в активной деятельности музыкального слуха, который, широко и активно общаясь с миром, осваивает, отбирая на слух, музыкальные интонации, отложившиеся в звучащей вокруг них, созданной человечеством, народом речи, песне, музыке, и вводит в музыкальный обиход человечества в небольшом числе свои новые, им найденные интонации. Эти собственные, оригинальные интонации (например, восходящая малая секста и следующая за ней малая секунда у Глинки, увеличенные трезвучия и уменьшенные септаккорды в фантастических сценах опер Римского-Корсакова), отобранные и закрепленные в деятельности слуха, – это не только технические средства, посредством которых разворачивается текст музыкальных произведений композитора, а нечто значительно большее; закрепившись в его собственном слухе, превратившись в его опорные точки, они образуют ядро, сердцевину музыкальной способности композитора.
Мы говорили до сих пор о «потребностях слуха». Но на самом деле музыка удовлетворяет не обособленные потребности слуха; специфическими средствами, связанными с деятельностью слуха, музыка удовлетворяет глубочайшие потребности человека.
Музыку часто трактовали как выражение переживания. В действительности музыка относится не к самому по себе переживанию (или чувству) как некоему психологическому явлению, а к переживаемому , т. е. ко всему, что есть для человека значительного в мире. И личная – счастливая или трагическая – судьба отдельного человека с ее взлетами и спадами, и борьба угнетенного народа за свое освобождение, его страдания и ликование в час победы, и звенящая тишина притихшей перед бурей природы, и прибой морской волны, разбивающейся о прибрежные скалы, и рокот разбушевавшихся стихий в нагрянувший час грозы – всего касается музыка, ко всему она причастна. Но все это существует для нее не как «вещь в себе», а как нечто переживаемое человеком, пронизанное его отношением к происходящему. Недаром музыкальная интонация связывалась (Даргомыжским, Глинкой, Мусоргским) с речевой [309] . Интонировать – это значит расставлять свои авторские акценты на партитуре событий, подчеркивать одно и отвергать другое, замедлять ход одних событий и ускорять другие, вскрывать в жизни противоречия, диссонансы и разрешать их, вопрошать и восклицать, утверждать и отвергать.
Музыка – великое искусство выражать свое отношение к жизни, радоваться ее радостями, скорбеть ее. горестями, жить, вибрируя и звуча в унисон с ней. Музыка – это противоположность духу безразличия, равнодушия, «нейтральности». (С этой точки зрения величайший из музыкантов выразитель «духа» музыки – Бетховен, который, как мало кто, умел и в жизни проявлять свое отношение к происходящему в мире, не останавливаясь и перед сильными мира сего.) Плох тот человек, жизнь которого не пронизана в душе его звучащей внутренней музыкой. Способность музыканта – это, в конечном счете, способность удовлетворять человечнейшую из всех человеческих потребностей. На специализированном материале звучаний музыкант выявляет многообразную гамму различных способов отношения человека к происходящему в мире и, транспонируя их на звучания, тем самым абстрагируя их от частных сюжетов, создает как бы грамматику языка, на котором выражается в его многообразных вариациях абстрагированное отношение человека к происходящему в жизни. Музыкальная способность – это способность создавать этот язык, пользоваться им и понимать его [310] . Способность музыканта в своем конечном общечеловеческом выражении имеет этот смысл. И хотя у некоторых музыкантов технический аспект музыкальной способности, связанной с материалом, которым пользуется музыкант для разрешения стоящей перед ним задачи, как бы заслоняет то, что составляет ее конечный жизненный смысл, характеризуя и оценивая музыкальную способность, никак нельзя о нем забыть.
Таким образом, и музыкальные способности, чуть ли не самые, казалось, специализированные, обособленные, как бы «закапсулированные», раскрываются в своих связях с общечеловеческими свойствами и их развитием: отправной точкой их развития является общее свойство человеческого слуха воспринимать музыкальные звучания; их конечный жизненный смысл оказывается в том, чтобы средствами звучаний и их соотношений выражать отношение человека к жизни. Для разрешения этой задачи музыкант пользуется тем, что слух его отбирает из сокровищницы интонаций, которые открыли и запечатлели в песне, в музыке, в речи народ, человечество. Это менее всего значит, что способность большого музыканта не есть личная , иногда неповторимая и ни с чем не сравнимая способность именно этого человека – Бетховена или Баха, Глинки или Римского-Корсакова; это значит только, что способность каждого человека, как бы велика и своеобразна она ни была, есть человеческая способность: она взращена всей историей человечества и является его достоянием.
Основные способы действий, которыми в своей повседневной практической и теоретической деятельности пользуются люди, вырабатываются всем человечеством и осваиваются индивидом в процессе общения, обучения и воспитания. Эти общественно выработанные способы действия включаются в природные способности индивида, по мере того как они стереотипизируются и превращаются в закрепленную в мозгу генерализованную систему рефлекторных связей. Сами природные способности человека выступают, таким образом, совсем конкретно – как продукт общественного развития.
Из этого основного факта, характеризующего человека как общественное существо, для учения о способностях следуют важнейшие выводы. В силу этого факта духовная, как и физическая, мощь человека и уровень его деятельности в значительной мере зависят не только непосредственно от анатомо-физиологических качеств его мозга, но в высокой степени и от уровня, достигнутого человечеством в процессе общественно-исторического развития. По мере продвижения последнего изменяются, совершенствуются и вышеуказанным образом формирующиеся в ходе индивидуального онтогенетического развития природные способности человека.
В результате освоения этих общественно выработанных способов действия – техники как физической, так и умственной деятельности – выполнение всех массовых видов человеческой деятельности становится практически доступным для всех людей , не страдающих какими-нибудь органическими дефектами. Когда существуют легко приводимые в действие подъемные краны величайшей мощности, не требуется атлетической физической силы для перемещения тяжести; точно так же не обязательно быть Араго или Диаманди (знаменитые вычислители) для того, чтобы производить более или менее сложные подсчеты, если в ходе исторического развития математики выработаны необходимые для этих подсчетов способы исчисления; достаточно их знать, чтобы эти подсчеты произвести.
Однако на основании зависимости возможностей человека от осваиваемых им общественных способов его деятельности никак нельзя заключить о независимости его способностей от его природных данных, от свойств корковой деятельности его мозга . Допустить такой вывод значило бы совершить грубейшую ошибку. Качества слухового анализатора – даже самые высокие – сами по себе еще не создают выдающегося музыканта (хотя и могут побудить человека к тому, чтобы признать музыкальную деятельность своим призванием); качества слухового анализатора – не достаточная , но необходимая предпосылка становления музыканта. Можно, располагая ими, не стать выдающимся музыкантом, но нельзя стать выдающимся музыкантом, вовсе ими не располагая. Недооценивать то, что дает нам сама природа, значит недооценивать и самого человека. Человек не может отрываться от природы и начисто противопоставлять себя ей. Он не должен забывать, что сам он – природное существо, сам – продукт ее развития.
Какие совершенные способы действия, какую совершенную технику не только физического, но и умственного труда ни выработало бы человечество, каждый человек все же должен сам ею овладеть. От его личных данных будет зависеть, как он их освоит – в смысле темпов и уровня этого освоения; от его личных качеств будет зависеть, как – насколько творчески – он их будет применять и тем более то, какой вклад внесет он сам в дальнейший ход исторического развития культуры, техники, науки, искусства, какие новые способы (методы) в той или иной сфере человеческой деятельности, способные войти в общечеловеческий фонд, сам он создаст.
Вопрос о способностях – это вопрос о личных, природных свойствах. Верно, что способности человека изменяются в ходе общественно -исторического развития, но не верно противопоставлять их общественную обусловленность природному и личному характеру, так же как не верно противопоставлять их личный и природный характер общественной природе: сама природа человека – продукт истории. В представлении о способностях как об общественно выработанных способах практической и теоретической деятельности, которые, генерализируясь, отвлекаясь от содержания, в котором они объективно отложились, и стереотипизируясь, превращаются в рефлекторно функционирующие природные способности человека, это положение выступает в совсем конкретной, непосредственно осязаемой форме.
Надо помнить, что: а) природное не сводится к структурно-морфологическим особенностям мозга, безотносительно к рефлекторной деятельности мозга, а включает и эту последнюю; б) условно-рефлекторная деятельность мозга формируется в процессе индивидуального развития, детерминируясь объектами практической и теоретической деятельности человека, которые он осваивает в процессе своей деятельности.
В связи с этим преодолевается мистификация, которой обычно окружено представление о способностях. В силу того что образование и включение в действие способностей осуществляется посредством механизмов рефлекторной деятельности мозга, которая не выступает видимым образом в сознании, они естественно, представляются природными свойствами человека. Пока природное – в духе старой психоморфологической концепции – сводится к строению организма, к структурным свойствам нервной системы, мозга, представление о способностях как о природных свойствах человека выступает в мистифицированной форме – как представление о таких заложенных в задатках свойствах, которые не поддаются развитию, формированию, воспитанию. Таким образом, неправомерным оказывается внешнее противопоставление не только природного и общественного, так же как личного и общественного, но и противопоставление природного и воспитываемого, формируемого в процессе жизни: самая природа человека, его природные способности, развиваясь в процессе онтогенеза, формируются в результате воспитания и собственной деятельности.
«Природные способности» человека обусловлены, как мы видели, общественно-историческими условиями. В условиях эксплуататорского классового общества формирование способностей у эксплуатируемых классов всячески тормозится. Затем результат этой классовой политики выдается за ее основание : самое существование классового общества и положение в нем эксплуатируемых классов «обосновывается» отсутствием у представителей последних высокосформированных способностей. Таким образом, только что вскрытая теоретическая мистификация, связанная с представлением о природных способностях, превращается в чудовищную политическую мистификацию. Порочное теоретическое положение становится идеологическим средством для оправдания эксплуатации человека человеком.
Психоморфологической концепцией, проецирующей, как мы видели, способности, делающие человека пригодным к той или иной профессиональной деятельности, в задатки, в морфологические особенности его организма, человек представлялся редназначенным самой своей организацией к определенной профессии. Так создавались теоретические предпосылки для того, чтобы, отбросив заботу о формировании людей, о развитии у них способностей, сосредоточить внимание на отборе людей, которые в силу тех или иных стихийно сложившихся условий оказались годными для данной профессии. В таком отборе и состоит главная общественная функция психолога в условиях капиталистического общества. Такая практика оказывается возможной в силу наличия в условиях капиталистического общества постоянной армии безработных. Человек превращается таким образом в своего рода сырье для производства, цель которого – извлечение максимальной прибыли. [311]
Порочная теоретическая концепция способностей, основанная на психоморфологических корреляциях, превращающих способности, их задатки в «духовные гены», и практика эксплуататорского капиталистического строя оказываются неразрывно связанными друг с другом.
В социалистическом обществе, поскольку в нем все направлено на обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей людей, не человек подчинен производству, а производство подчинено человеку, его интересам. Всестороннее развитие способностей всех членов общества, открывающее каждому человеку доступ к разным профессиям, становится важнейшей задачей. Подлинно научная теория о способностях и путях их формирования открывает пути для ее разрешения.
Способности формируются в процессе взаимодействия человека, обладающего теми или иными природными данными, с миром. Результаты человеческой деятельности, обобщаясь и закрепляясь в человеке, входят как «строительный материал» в построение его способностей. Эти последние образуют собой сплав исходных природных данных человека и результатов его деятельности. Подлинные достижения человека откладываются не только вне его, в тех или иных порожденных им объектах, но и в нем самом; создавая что-либо значительное, человек и сам растет; в творческих, доблестных делах человека – важнейший источник его роста. Способности человека – это снаряжение, которое выковывается не без его участия. По мере того как способности формируются, они в свою очередь обусловливают его деятельность, открывают все расширяющиеся возможности для достижения человеком все более высокого уровня.
3. О человеке [312] : проблема личности в психологии
Не только решение, но и самая постановка проблемы личности в психологии существенно зависит от тех общих теоретических установок, из которых при этом исходят. В свою очередь то или иное решение проблемы личности существенно определяет общую теоретическую концепцию психологии.
Введение в психологию понятия личности означает прежде всего, что в объяснении психических явлений исходят из реального бытия человека как материального существа в его взаимоотношениях с материальным миром. Все психические явления в их взаимосвязях принадлежат конкретному, живому, действующему человеку; они зависимы и производны от природного и общественного бытия человека и его закономерностей.
Это положение получает свое раскрытие и дальнейшее развитие в диалектико-материалистическом понимании детерминации психических явлений. Психология личности часто исходит в объяснении психических явлений из позиции, прямо противоположной механистическому детерминизму. Механицизм хочет непосредственно вывести психические явления из внешних воздействий . Персоналистическая психология, т. е. психология, исходящая из личности, при объяснении психических явлений легко соскальзывает на противоположную позицию – на объяснение психических явлений исходя лишь из внутренних свойств или тенденций личности . Попытка такого объяснения психических явлений представляет собой лишь оборотную сторону механистической концепции. Поэтому нельзя искать решения вопроса и преодоления этой антитезы в том, чтобы их соединить, утверждая, что надо учитывать и внешние воздействия и внутреннюю обусловленность психических явлений личностью, приняв, таким образом, теорию двух факторов. Внешние воздействия и внутренние условия должны быть определенным образом друг с другом соотнесены. Мы исходим из того, что внешние причины (внешние воздействия) всегда действуют лишь опосредствованно через внутренние условия. С этим пониманием детерминизма связано истинное значение, которое приобретает личность как целостная совокупность внутренних условий для понимания закономерностей психических процессов. При таком понимании детерминизма постановка проблемы личности освобождается от метафизики, субъективизма и приобретает все свое значение для психологии. При объяснении любых психических явлений личность выступает как воедино связанная совокупность внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия . (В число внутренних условий включаются свойства высшей нервной деятельности, установки личности и т. д.) Поэтому введение личности в психологию представляет собой необходимую предпосылку для объяснения психических явлений. Положение, согласно которому внешние воздействия связаны со своим психическим эффектом лишь опосредствованно, через личность, является тем центром, исходя из которого определяется теоретический подход ко всем проблемам психологии личности, как и психологии вообще. Во взаимосвязи внешних и внутренних условий главную роль играют внешние условия, но главная задача психологии заключается в выявлении роли внутренних условий. Закономерности психических явлений – это внешне обусловленные внутренние закономерности; такое их понимание и введение личности как необходимого звена в психологию – это равнозначные положения.
Поскольку внутренние условия, через которые в каждый данный момент преломляются внешние воздействия на личность, в свою очередь формировались в зависимости от предшествующих внешних взаимодействий, положение, согласно которому эффект внешних воздействий зависит от внутренних условий личности, которая им подвергается, означает вместе с тем, что психологический эффект каждого внешнего (в том числе и педагогического) воздействия на личность обусловлен историей ее развития, ее внутренними закономерностями.
Говоря об истории, обусловливающей структуру личности, надо понимать ее широко: история включает как процесс эволюции живых существ, так и собственно историю человечества, так, наконец, и личную историю развития данного человека. В силу такой исторической обусловленности в психологии личности обнаруживаются компоненты разной меры общности и устойчивости, которые изменяются различными темпами (см. об этом гл. 3, § 4).
Так, психология каждой человеческой личности включает в себя, как мы видели, черты, обусловленные природными условиями и общие для всех людей. (Таковы, например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на земле, и детерминированное этим строение глаза.) Поскольку эти условия являются неизменными, закрепившимися в самом строении зрительного прибора и его функциях, общими для всех людей являются и соответствующие свойства зрения. Другие условия изменяются в ходе исторического развития человечества. Таковы, как выше уже отмечалось, например, особенности фонематического слуха, обусловленные фонематическим строем родного языка. Они различны не только у представителей различных народов, говорящих на разных языках; они изменяются и в ходе развития одного народа. Определенные сдвиги и изменения в психическом облике людей происходят с изменением общественной формации. Хотя существуют общие для всех людей законы мотивации, конкретное содержание мотивов, соотношение мотивов общественных и личных изменяется у людей с изменением общественного строя. Такие изменения являются типически общими для людей, живущих в условиях данного общественного строя. Они выступают у каждого человека в индивидуальном преломлении, обусловленном соотношением специфических для него внешних и внутренних условий. В силу этого соотношения с внутренними условиями формально одни и те же внешние условия (например, условия жизни и воспитания для двух детей в одной семье) оказываются по существу, по своему жизненному смыслу для индивида различными. В этой индивидуальной истории развития складываются индивидуальные свойства или особенности личности. Таким образом, свойства личности никак не сводятся к ее индивидуальным особенностям. Они включают и общее, и особенное, и единичное. Личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломлении в ней представлено всеобщее. Индивидуальные свойства личности – это не одно и то же, что личностные свойства индивида, т. е. свойства, характеризующие его как личность .
В качестве собственно личностных свойств из всего многообразия свойств человека обычно выделяются те, которые обусловливают общественно-значимое поведение или деятельность человека. Основное место в них поэтому занимают система мотивов и задач, которые ставит себе человек, свойства его характера, обусловливающие поступки, т. е. те действия, которые реализуют или выражают отношение человека к другим людям, и способности, т. е. свойства, делающие его пригодным к исторически сложившимся формам общественно полезной деятельности.
Нет нужды подробно останавливаться здесь на истории понятия личности. Она освещена в ряде работ Тренделенбурга, Рейнфельдера и др. [313] Беглую сводку их дает Олпорт [314] . Согласно этим исследованиям, слово личность обозначало сначала у этрусков маску, которую надевал актер, затем этого последнего и его роль . У римлян слово persona употреблялось не иначе как в контексте persona patris, regis, accusatoris (личность отца, царя, обвинителя и т. п.).
Ссылаясь на исследование Тренделенбурга, в котором это устанавливалось, К. Бюлер отмечал, что сейчас понятие личности коренным образом изменилось: оно обозначает не общественную функцию человека, а его внутреннюю сущность ( Wesenart ). Неверно, однако, и чисто внешнее противопоставление внутренней сущности и общественной функции человеческой личности, которое метафизически устанавливает К. Бюлер. Человеческая личность, конечно, не может быть непосредственно отождествлена со своей общественной и юридической или экономической функцией. Так, юридическим лицом может быть не только человек как индивид, как личность; и человек (индивид, личность) может выступать не в качестве юридического лица, и уж во всяком случае он никогда не бывает только юридическим лицом – персонифицированной юридической функцией. Подобно этому в политической экономии Маркс, говоря о «характерных экономических масках лиц», что «…это только олицетворения экономических отношений, в качестве носителей которых эти лица противостоят друг другу» [ [315] , вслед за этим отмечает неправомерность рассмотрения лиц только как персонифицированных социальных категорий, а не как индивидуумов. [316]
Однако из того представления о личности, которое заключено в первоначальном значении этого слова, указывающего на роль, которую актер играет в пьесе и, значит, человек в жизни, мы все же удерживаем одну существенную черту. Она заключается в том, что личность определяется своими отношениями к окружающему миру, к общественному окружению, к другим людям. Эти отношения реализуются в деятельности людей, той реальной деятельности, посредством которой люди познают мир – природу и общество и изменяют их. Никак нельзя вовсе обособить личность от роли, которую она играет в жизни. Значительность личности определяется не столько свойствами, которыми она, взятая сама по себе, обладает, сколько значительностью тех общественно-исторических сил, носителем которых она выступает, тех реальных дел, которые она благодаря им осуществляет. Дистанция, отделяющая историческую личность от рядового человека, определяется не соотношением их природных способностей самих по себе, а значительностью дел, которые в силу не только исходных природных способностей, но и стечения обстоятельств исторического развития и его собственной жизни человеку, ставшему исторической личностью, удалось свершить. Роль крупного исторического деятеля, а не сами по себе взятые его способности определяют соотношение масштабов данной исторической личности и рядового человека. Отнесение этих различий в масштабах между исторической личностью и простым человеком из народа целиком, исключительно к различию их исходных природных данных обусловлено ложным противопоставлением гения и толпы и создает неверные перспективы в оценке возможностей, открытых перед каждым человеком.
Личность формируется во взаимодействии человека с окружающим миром. Во взаимодействии с миром, в осуществляемой им деятельности человек не только проявляется, но и формируется. Поэтому такое фундаментальное значение для психологии приобретает деятельность человека. Человеческая личность, т. е. объективная реальность, обозначаемая понятием личность, которая выступает в этом качестве, – это, в конце концов, реальный индивид, живой, действующий человек. (Не существует никакой личности ни как психофизически «нейтрального» (В. Штерн), ни как чисто духовного образования (Клагес) и никакой особой науки о так понимаемой «личности».)
В качестве личности человек выступает как «единица» в системе общественных отношений, как их реальный носитель. В этом заключается положительное ядро точки зрения, которая утверждает, что понятие личности есть общественная , а не психологическая категория. Это не исключает, однако, того, что сама личность как реальность, как кусок действительности, обладая многообразными свойствами – и природными, а не только общественными – является предметом изучения разных наук, каждая из которых изучает ее в своих специфических связях и отношениях. В число таких наук необходимо входит психология, потому что нет личности без психики, более того, – без сознания. При этом психический аспект личности не рядоположен с другими; психические явления органически вплетаются в целостную жизнь личности, поскольку основная жизненная функция всех психических явлений и процессов заключается в регуляции деятельности людей. Будучи обусловлены внешними воздействиями, психические процессы определяют поведение, опосредствуя зависимость поведения субъекта от объективных условий. [317]
Человек есть индивидуальность в силу наличия у него особенных, единичных, неповторимых свойств; человек есть личность в силу того, что он сознательно определяет свое отношение к окружающему. Человек есть личность, поскольку у него свое лицо. Человек есть в максимальной мере личность, когда в нем минимум нейтральности, безразличия, равнодушия и максимум «партийности» по отношению ко всему общественно значимому. Поэтому для человека как личности такое фундаментальное значение имеет сознание , не только как знание, но и как отношение. Без сознания, без способности сознательно занять определенную позицию нет личности.
Подчеркивая роль сознания, надо вместе с тем учитывать многоплановость психического, протекание психических процессов на разных уровнях. Одноплановый, плоскостный подход к психике личности всегда есть поверхностный подход, даже если при этом берется какой-то «глубинный слой». При многоплановости целостность психического склада человека сохраняется в силу взаимосвязи всех его – иногда противоречивых – свойств и тенденций.
Положение о протекании психических процессов на разных уровнях имеет фундаментальное значение для понимания психологического строения самой личности. В частности, вопрос о личности как психологическом субъекте непосредственно связан с соотношением непроизвольных и так называемых произвольных процессов. Субъект в специфическом смысле слова (как «Я») – это субъект сознательной, произвольной деятельности. Ядро его составляют осознанные побуждения – мотивы сознательных действий. Всякая личность это субъект в смысле «Я», однако понятие личности и применительно к психологии не может быть сведено к понятию субъекта в этом узком, специфическом смысле. Психическое содержание человеческой личности не исчерпывается мотивами сознательной деятельности; оно включает в себя также многообразие неосознанных тенденций – побуждений его непроизвольной деятельности. «Я» как субъект – это верхушечное образование, неотделимое от многоплановой совокупности тенденций, составляющих в целом психологический склад личности. В общей характеристике личности надо еще также учитывать ее «идеологию», идеи, принимаемые человеком в качестве принципов, на основе которых им производится оценка своих и чужих поступков, определяемых теми или иными побуждениями, которые, однако, сами не выступают как побуждения его деятельности. В психологию личности входит изучение всех этих образований в их взаимосвязи.
Исчерпывающее рассмотрение всех психических процессов – восприятия, мышления (а не только, скажем, чувств) – должно включать и личностный, мотивационный аспект соответствующей деятельности, т. е. выявить отношение личности к задачам, которые перед ней встают. Однако это никак не значит, что можно рассматривать восприятие, мышление и т. д. только как частное проявление от случая к случаю изменяющегося отношения личности к ситуации. Нельзя игнорировать динамику этих отношений в рассмотрении психических процессов, но нельзя все растворить в этой динамике отношений, вовсе исключив статику относительно устойчивых свойств. Все растворять в динамике личностных отношений значит игнорировать наличие у человека устойчивых свойств, сложившихся и закрепившихся в ходе истории. Сводить все в психологии к динамике отношений личности к окружающему не менее неверно и односторонне, чем, игнорируя их вовсе, ограничиваться только статикой свойств. Нельзя рассматривать, например, восприятие только как выражение отношения человека к воспринимаемому, не принимая во внимание общих для всех людей и ситуаций психофизиологических закономерностей чувствительности, деятельности воспринимающих приборов. Ошибочно утверждать целостность и динамику так, чтобы тем самым отвергнуть всякую статику (все устойчивое) и всякую относительную самостоятельность частей (анализаторов и т. п.). Личностный аспект в изучении восприятия, мышления и т. д. необходим, без него не может быть исчерпывающего, конкретного изучения ни одного процесса; но это все-таки только аспект и сделать его единственным – значит, закрыть себе путь для раскрытия всех и прежде всего самых общих закономерностей психической деятельности.
В психических процессах, как в психических свойствах личности, имеются и более общие и более специальные свойства. Выявление как одних, так и других является правомерной задачей исследования. В зависимости от того, какие из них должны быть изучены, исследователю приходится выбирать условия, при которых именно этот – более общий или более частный – аспект выступит на передний план.
К психологии личности обычно относят прежде всего совокупность психических свойств человека (особенно свойств характера и способностей), взаимосвязанных, взаимообусловленных и находящихся друг к другу в отношении определенной субординации. (Существенно не только то, какими психическими свойствами обладает человек, но и то, какую роль – ведущую или служебную – каждое из них играет в общем строе данной личности).
Однако неверно представление, будто психология личности, которая сводится при этом к совокупности ее психических свойств, и психология психических процессов образуют две обособленные области. Представление о психологии личности, обособленной от изучения психических процессов, и представление о психических процессах как абстрактных функциях, обособленных от личности, – это две стороны одной и той же ошибочной концепции. На самом деле нельзя построить ни учения о психических свойствах человека в отрыве от изучения его психической деятельности, ни учения о психической деятельности, о закономерностях протекания психических процессов, не учитывая их зависимости от психических свойств личности.
Неправомерность такого обособления отчетливо выступает как в учении о способностях, так и в учении о характере. Основной недостаток традиционных испытаний интеллекта заключается именно в их отрыве от психологии мышления. В тестовых испытаниях об интеллекте как способности судят исходя из результата, который человек дает при испытании, минуя процесс, который к нему ведет. Результат деятельности, конечно, должен быть учтен, но сам по себе он не однозначный показатель для суждения об интеллекте, о способности. Психологически, личностно, диагностически результат существен именно как результативное выражение процесса, мыслительной деятельности. Только учтя последнюю, можно достоверно судить о том, как мыслит и мыслит ли вообще данный человек, давая при испытании тот или иной показатель, определяемый достигнутым им результатом. (Уже эти соображения показывают, почему и в каком отношении неудовлетворительна тестовая диагностика.)
Не только диагностирование, но и самое формирование способностей было бы невозможно, будь способности, свойства личности обособлены от психических процессов, от ее деятельности: закрепляющиеся, как бы оседающие в человеке ходы и результаты его деятельности – познавательной, эстетической и т. п. – входят, как мы видели, в самый состав его способностей.
Аналогично обстоит дело и со свойствами характера. Каждое свойство характера всегда есть тенденция к совершению в определенных условиях определенных поступков. Истоки характера человека и ключ к его формированию – в побуждениях и мотивах его деятельности. Ситуационно обусловленный мотив или побуждение к тому или иному поступку это и есть личностная черта характера в ее генезисе. Поэтому пытаться строить характерологию как отдельную дисциплину, обособленную от психологии, – значит стать на ложный путь.
Более динамические психические состояния личности еще менее могут быть обособлены от процессов. Психические состояния человека – это непосредственно динамический эффект его деятельности и фон, на котором они возникают. Таковы, прежде всего, аффективные состояния, связанные с успехом или неуспехом действий. Динамика этих состояний и закономерности, которым они подчиняются, несомненно составляют важный компонент психологии личности, совершенно очевидно неотрывный от динамики психических процессов. Эти же последние в свою очередь не могут быть обособлены от психических свойств и состояний личности, от соотношения уровня ее достижений и сложившегося в ходе предшествующей деятельности уровня ее притязаний (К. Левин). За обособлением психических свойств от психических процессов и тем самым от деятельности, которая ими регулируется, таится мысль о детерминации поведения человека только изнутри, только внутренними условиями; обособление же психических процессов от психических свойств и состояний личности скрывает за собой отрицание роли внутренних условий в детерминации психических процессов. Значение, которое имеет личность именно в качестве совокупности внутренних условий всех психических процессов, исключает такое обособление психических процессов от личности, ее свойств и состояний. Обособление друг от друга психических свойств и психических процессов – это производный результат разрыва внешних и внутренних условий, продвинутый внутрь психического.
Общая концепция, согласно которой внешние причины действуют через посредство внутренних условий, определяющая в конечном счете наш подход к изучению психологии человеческой личности, определяет и понимание путей ее психического развития.
В силу того, что внешние причины действуют лишь через внутренние условия, внешняя обусловленность развития личности закономерно сочетается со «спонтанностью» ее развития. Все в психологии формирующейся личности так или иначе обусловлено внешне, но ничто в ее развитии не выводимо непосредственно из внешних воздействий. Внутренние условия, формируясь под воздействием внешних, не являются, однако, их непосредственной механической проекцией. Внутренние условия, складываясь и изменяясь в процессе развития, сами обусловливают тот специфический круг внешних воздействий, которым данное явление может подвергнуться. Это общее положение имеет особое значение для понимания развития личности. Законы внешне обусловленного развития личности – это внутренние законы. Из этого должно исходить подлинное решение важнейшей проблемы развития и обучения, развития и воспитания.
Когда исходят из наивного механистического представления, будто педагогические воздействия непосредственно проецируются в ребенка, отпадает необходимость специально работать над развитием, над формированием, строить педагогическую работу так, чтобы обучение давало образовательный эффект, не только сообщало знания, но и развивало мышление, чтобы воспитание не только снабжало правилами поведения, но и формировало характер, внутреннее отношение личности к воздействиям, которым она подвергается. Неверный подход к этой проблеме и ее неразработанность в нашей педагогике – одна из существенных помех в деле воспитания подрастающего поколения.
Здесь, как и обычно, подлинно большая теоретическая проблема необходимо оборачивается другой своей стороной как проблема практическая, жизненная.
Собственно всякое познание, как бы теоретично оно ни было, имеет, и не может не иметь, отношения к жизни, к практике, к судьбам людей, поскольку в качестве познания оно раскрывает нам действительность и обусловливает возможность действовать в ней. Теоретическое познание, таким образом, это тоже знание практическое, но только более далекой и широкой перспективы. В силу этой своей связи с практикой всякое научное познание имеет прямое отношение к судьбам людей. Поэтому отношение к науке – это вместе с тем и отношение к человеку; оно, следовательно, имеет и моральный аспект. Понимать людей, чтобы их совершенствовать, таково истинное назначение психологии. Для этого и нужно понять, как психические явления включаются в жизнь человека в качестве и обусловленных обстоятельствами его жизни и обусловливающих его деятельность, посредством которой он эти обстоятельства изменяет; это же – часть более общей проблемы о месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. В этой форме выступает для нас здесь основной вопрос философии о соотношении бытия и сознания.
Назад: Глава 3 Психическая деятельность и мозг. Проблема детерминации психических явлений
Дальше: Итоги

Софья
Все хорошо описано