Глава девятая

Фулкрому пришлось хорошо потрудиться, сглаживая оставленное Уртикой неприятное впечатление. Императора интересовали результаты, культистов – наука, и лишь на него одного была возложена обязанность объединить трех абсолютно разных людей в боевой отряд, достойный имени великого города. Более того, ввиду непривычного характера его новой работы его освободили от обычных инквизиторских дел и дали ему широкие, но неопределенные полномочия руководителя «Специального отдела» с непонятной пока специализацией. Но он не возражал. Все-таки это было что-то новое. Новое и интересное.

Сначала Фулкром повел их в подземелья под Балмакарой, где культисты уже оборудовали свою чудесную лабораторию. Спускаясь туда по винтовой лестнице, они с удивлением оглядывались по сторонам. Под кирпичными сводами подвала стояли огромные, насыщенные энергией конусы и громко гудели. По гладким поверхностям полусфер размером с дом пробегали пурпурные искры. Полки прогибались под тяжестью разноцветных пузырьков и пробирок всех форм и размеров. Сам воздух в помещении казался живым, настолько он был напоен напряженным ожиданием. Все предвкушали тот миг, когда в этих стенах начнет твориться новая история.

Не меньше дюжины культистов в черных балахонах трудились при свете ламп у столов, нагруженных многочисленными склянками, проводами, раскрытыми заплесневелыми книгами. Как только Лан, Тейн и Вулдон вошли, их окружили и стали обращаться с ними с таким почтением, точно они уже обрели свои сверхъестественные способности и силы. Даже некоторые советники пришли полюбоваться на стадию, предшествующую превращению. Они пожимали руки трем избранникам, обменивались любезностями с культистами, а с Фулкромом говорили, как с членом королевской фамилии. Однако он знал, что эти политиканы испытывают страх перед всем, что могут сотворить культисты, а их присутствие – не более чем знак политической доброй воли.

Из троих избранных наибольшим энтузиазмом отличался Тейн. Ему было что терять, кроме неясных карьерных перспектив в Инквизиции, поэтому переключение на новую жизнь далось ему с особенной легкостью, и теперь он, сверкая глазами и зубами, шутил с культистами и чиновниками.

«Наверное, он и хорошим помощником следователя не стал потому, что ни к чему не умеет относиться всерьез».

Вулдон был жизнерадостен, как грозовая туча. Фулкром еще раньше ясно сказал ему, что он может выйти из дела, когда захочет, но тот продолжал ворчать: «Все равно у меня ничего больше не осталось, поэтому я здесь. Можете называть это выбором, если хотите, для меня это наименее дерьмовая из всех дерьмовых возможностей на данный момент». Так что Фулкром старался держать его подальше от тех, у кого глаза лучились надеждой и кто мог ждать от него более глубокой реакции.

Лан была энергичной женщиной. Именно она тревожила Фулкрома больше других, поскольку он вовсе не был убежден в ее преданности новому делу. А если не удастся ее мотивировать, то от нее будет мало толку. Пока она здесь по принуждению, из-за своей тайны – и какой тайны! Изумляясь гению культистов, он с трудом верил тому, что она еще недавно была мужчиной, однако заставил себя вообще не думать об этом, чтобы не подпасть под власть предрассудков.

Всем троим отвели комнаты чуть больше тюремной камеры размером, но там были удобные кровати, хирургические приспособления, экран и лампы, свисавшие со сводчатого потолка. Там им предстояло ожидать событий, которые должны были изменить их жизнь.

Первой пришла очередь Вулдона. С ним все было просто, почти без риска – ему предстояло пройти через чуть более усложненную процедуру приращения, применяемую обычно к солдатам Ночной Гвардии. Ему необходимо было нарастить мускулатуру, укрепить связки и убрать следы старения, придав ему тем самым неповторимую силу. А заодно вернуть ему чувство собственного достоинства – качество, без которого он не был великой легендой прошлого и вряд ли имел шанс стать легендой настоящего.

Фулкром изучил все материалы на Вулдона, хранившиеся в Инквизиции. За годы функционирования в качестве городского героя он, по самым приблизительным оценкам, спас от смерти или увечий не менее трехсот двадцати трех жителей; предотвратил семь атак враждебных племен, осаждавших стены города; дважды спасал тогдашнего императора; предотвратил поджог разоренной Балмакары; спас учеников целой небольшой школы от маньяка с топором. Переоценить его заслуги было невозможно.

Фулкром задавал этому дремлющему гиганту множество ненавязчивых вопросов, надеясь преодолеть его нежелание говорить. Наконец как-то раз, сидя на кровати в своем несуразном белом халате, не скрывавшем устрашающе широких, уже подвергшихся усилению плеч, Вулдон заговорил. В первый раз Фулкром услышал от него связные слова вместо угрюмого хмыканья.

Он говорил о своей прежней жизни. И в особенности об Инквизиции.

– Не люблю я тех, кто щеголяет в этих цветах.

– Ты не исключение, – ответил Фулкром. – Я все знаю о твоем прошлом…

– То, что ты знаешь, – перебил его Вултон, – это история, вывернутая наизнанку. Ловкая выдумка, попавшая во все учебники. Основанная на поддельных документах.

– Тогда были другие времена, – взмолился Фулкром. – Другой император, другой режим.

– Думаешь, сейчас все иначе? Этим свои интересы тоже дороже всего прочего.

Вулдон продолжал говорить о своей жене, гламурной девчонке, которая плохо кончила, когда в его жизни все пошло наперекосяк.

– Она спилась и умерла оттого, что захлебнулась собственной блевотиной, пьяная, во сне, – сказал Вулдон. – Знаешь, каково это, следователь, понимать, что ты убил свою жену? Точнее, даже не ты, а те, кто тебя подставил?

– Я… честно, Вулдон. Мне бы хотелось сказать тебе что-нибудь утешительное, но нечего; впрочем, я тоже потерял жену – если тебе, конечно, от этого легче.

– И ты виноват в ее смерти, румель?

Фулкром покачал головой:

– Скажу тебе одно – ты винишь себя в ее смерти, но это не совсем честно по отношению к тебе. Время проделывает порой странные штуки с нашими воспоминаниями…

Вулдон ответил ему тяжелым взглядом, и Фулкром тактично умолк. Где-то внутри этой горы обрюзгшей плоти еще жил умный и решительный человек, и он, Фулкром, должен был во что бы то ни стало выманить его наружу.

– Поговорим лучше о трансформации, – сказал он. – Как думаешь, ты уже готов стать частью отряда Рыцарей? Нам очень нужен твой неоценимый опыт, Вулдон. Ты был первым в своем роде, ты лучше всех знаешь, как это делается. У тебя есть шанс снова достичь своей прежней славы, доказать всем, что прошлое может ошибаться и что город опять может тебе доверять.

– Я через такое прошел, что мне теперь ничего не страшно, – сказал Вулдон, забрасывая ноги на кровать и вытягиваясь на ней с глубоким стоном. Свет потолочного фонаря отбрасывал на его лицо резкие тени, отчего оно казалось жестким, даже жестоким. – Все, что понадобится, я сделаю. Мне не из чего выбирать, но, раз уж мне все равно предстоит пройти через трансформацию, я бы хотел измениться полностью – сменить имя. Раньше я был Легендой – пусть она останется в прошлом. Останется легендой, мифом.

Фулкром вышел из его комнаты и направился ко второму Рыцарю, разминувшись по дороге с группой культистов и хирургов с футлярами и бутылками.

Он застал Тейна на кровати, где тот возлежал, опершись на руку, перед тарелкой какой-то еды, – император за трапезой, да и только.

– Фулкром, старина, еда здесь просто супер. Я только что прикончил целую гору таких фруктов, каких раньше не то что не пробовал – даже не знал, что они бывают.

Фулкром принужденно засмеялся.

– Надеюсь, ты хоть на этой работе посерьезнеешь.

– Наверняка. – И он продолжал пожирать фрукты, широко улыбнувшись Фулкрому. Ему он тоже предложил.

– Пока непохоже, – заметил Фулкром, вежливым жестом отказываясь от предложения.

– Я полжизни пропыхтел над экзаменами в Инквизицию и так ничего и не добился. А тут мне предлагают прямой путь на самый верх, минуя дурацкую постовую службу и замшелые юридические тексты. И ты еще думаешь, что у меня есть причины чувствовать себя менее чем счастливым? Мне всегда хотелось помогать людям, а когда я стану Рыцарем, у меня будут для этого все шансы.

– Ладно, ладно, только не думай, что все будет так легко и просто. Тебе предстоит трансформация, Тейн, – глубокая переработка всего твоего тела. Тотальное изменение. Курс айлурантохирургии. Ты хотя бы знаешь, что это значит?

– Мне говорили что-то о кошачьих способностях…

– Веркот, Тейн. Ты станешь наполовину диким зверем.

– Во-во, тигром, точно. И никакие они не дикие. Скорее, царственные, судя по тому, что я о них слышал. А это меня вполне устраивает.

Фулкром чувствовал растущее раздражение. Как можно быть таким легкомысленным?

– Пойми, Тейн, обратная перемена невозможна. Ты навсегда останешься наполовину котом. У тебя изменится психология.

– Фулкром, чтобы достичь чего-то в жизни, часто приходится рисковать. Конечно, я немного волнуюсь…

Громкий мужской вопль пронесся по коридору, сопровождаемый треском вроде статического электричества.

Фулкром склонил голову.

– Это ждет и тебя, – надеюсь, ты понимаешь.

Тейн слегка побледнел.

– Это что… больно?

– Конечно, болван ты эдакий. У тебя потом несколько дней все будет болеть, и ты… – Фулкром задавил свои эмоции. – Слушай, давай там без шуток, не пытайся заговаривать зубы какой-нибудь хорошенькой культистке и, Бора ради, делай, что тебе говорят. Для твоего же блага.

Последней Фулкром посетил Лан. Ей предстояло пройти через самую сложную операцию, ее трансформация должна была стать самой глубинной из всех, и он молил…

«Кого? Бора? Да нет, добрый Бор вряд ли имеет какое-то отношение к таким штукам». В общем, какие бы силы ни отвечали за подобные превращения, он от души надеялся, что ее тело справится.

Когда он вошел, Лан, сидя на самом краешке кровати, смотрела в огонь в камине и так задумалась, что казалась неживой.

– Прости, что снова заставляю тебя пройти через все это, – сказал Фулкром.

Лан только пожала плечами.

– Значит, ты единственная из трех, кто здесь не по своей воле?

Лан подняла голову, и он обратил внимание на то, что, при всей своей стройности, она обладает мускулами тугими и, видимо, крепкими, как веревки. Что-то знакомое померещилось ему в ее лице – тень другого лица, которое он знал раньше…

«Нет. Не думай о ней теперь». У Лан были темные длинные волосы, густая челка и обкусанные ногти. Карие глаза смотрели словно издали, и он спросил себя, не сама ли она определила эту дистанцию между собой и другими, чтобы выжить.

– Я об этом думала, – сказала она. – Я против того, что меня держат здесь силой, точнее, используя против меня знание обо мне. В остальном все в порядке – хотя попросить можно было и повежливее.

– У нас и на других есть компромат, только вряд ли тебе от этого легче. Мера предосторожности, если хочешь, которая не позволит вам после использовать свою силу против империи, – а еще я хочу подчеркнуть, что и сам не согласен с подобными методами работы, они не в моем стиле, однако обстоятельства требуют от тебя подчинения императорской воле.

Лан смотрела на него задумчиво, видимо анализируя его слова. Ему это понравилось.

– У меня были кое-какие деньги, – продолжила она, – но я знала, что искать работу мне рано или поздно придется, как знала и то, что для женщин выбор на рынке труда невелик.

Тут она уперлась в него твердым вызывающим взглядом.

– А здесь… – Лан обвела комнату рукой, – здесь не так уж и плохо. Немножко высокопарно на мой вкус, но ничего, жить можно. Так что, знаешь, могли бы просто взять и пригласить меня на эту работу, а не оскорблять.

– Они прибегают к запугиваниям, чтобы добиться своего. Но я, работая в Инквизиции, давно понял, что к людям надо относиться с уважением, кем бы они ни были, это скорее принесет нужный результат. И я на их месте так бы и поступил.

– Вы мне нравитесь, следователь Фулкром, – смело сказала Лан. – По-моему, вы первый человек на Джокулле, который отнесся ко мне как к равной.

Слава Бору.

– Однако, – продолжила она, – по-моему, это ненормально, когда у человека вашего положения такая чистая обувь.

Он взглянул на свои начищенные до зеркального блеска сапоги, но удержался от ответа.

– Лан, через несколько минут культисты… сделают с тобой то же, что делают сейчас с Вулдоном и Тейном. К сожалению, это будет не слишком приятно.

– Культисты, – повторила за ним Лан. – Я замечала, что им свойственно относиться ко всем как к подопытным, а это тоже равенство в своем роде.

– Зато они дают массу новых возможностей, я имею в виду трансформации, – настаивал Фулкром. – Особенно твои.

– Сила тяжести, – шепнула она. – Так они, кажется, говорили?

– Да. Они вживят тебе металлические пластины и еще какие-то штуки, которых я не понимаю, – они повысят твою мобильность и позволят тебе менять степень воздействия силы тяжести на твое тело. Интересно будет посмотреть, учитывая твои цирковые навыки. – Сделав паузу, он вдруг поймал себя на том, что хотел бы вообще побольше знать о ее прошлом. Она казалась ему такой хрупкой; неприятно было даже думать о боли, через которую ей предстояло пройти. – Так мы можем доверять тебе, Лан? Я предпочел бы, чтобы ты работала с нами по доброй воле, а не потому, что тебя заставили.

– Скажите, – ответила Лан вопросом на вопрос, – мы трое – эксперименты? Такое уже пробовали на ком-то раньше? Мне уже приходилось иметь дело с культистами, как вы знаете, но те были очень последовательны и все мне рассказывали. А эти все прячут и ничего не говорят.

– Сама процедура отработана, как я понял, довольно давно, правда втайне, а император узнал о ней всего несколько дней назад и сразу ухватился за возможности, которые дают созданные таким путем люди.

– А что стало с другими?

– С какими другими?

– С теми, на ком это испытывали?

Фулкрому захотелось сменить тему.

– Наука продвинулась далеко вперед, Лан, – вот все, что тебе надлежит знать; остальное, к сожалению, разглашению не подлежит.

Когда он уже повернулся, чтобы выйти, она сказала:

– Шалев – это все из-за нее? Вулдон говорил о ней.

Фулкром медленно вернулся, обдумывая ее слова.

– Да, верно. Мы считаем, что это она стоит за всплеском криминальной активности в последнее время. А ты о ней что-то знаешь?

– Когда я была на Исле, у культистов, они упоминали ее имя. Я еще удивилась, что это, оказывается, женщина.

– Почему же ты молчала? – спросил ее Фулкром, всеми силами сохраняя спокойствие.

– Ну так меня никто не спрашивал.

– И что ты о ней знаешь… ну, о Шалев?

Лан сказала:

– Да почти ничего. Слышала только, что она сбежала. Это было, когда я… ну, вы понимаете.

Фулкром согласно кивнул.

– Она кого-то убила, несколько человек, на Исле. Странные у них там порядки – вообще культура непонятная, – но ей там были не рады. И отправили ее на безлюдную часть острова, вроде как в ссылку, – хотя какая там ссылка, у них ведь даже законов нет. А потом она исчезла. Похоже, она была не такой, как все на том острове. И у нее свои счеты с империей – из-за родины. Вот все, что я о ней знаю, клянусь.

– Спасибо, Лан. Мы и этого не знали.

В тот же вечер Фулкром, полулежа в огромном кресле в кабинете рядом с главной операционной и щурясь на свет единственного фонаря, потягивал горячий чай со специями. Рядом с ним лежал раскрытый блокнот, в который он время от времени записывал свои соображения о том, как превратить Рыцарей в действенную силу, способную свести на нет волну преступности в городе. Еще он записал туда свои размышления о Шалев, основанные на информации, полученной от Лан: похоже, что эта женщина вела свою войну с империей и, мстя за что-то в своем прошлом, целенаправленно уничтожала все, что было дорого их городу.

Он дождался, когда крики Рыцарей стихнут и трансформации перейдут в более глубокую стадию. Закрыв глаза, он думал, как страшно будет, если пережитая ими сейчас боль навсегда отравит им жизнь. Параллельно он размышлял о том, что в наружности Лан спровоцировало его память. «Адена… Конечно, кто же еще!» Воспоминания о погибшей жене и то, что он нашел в себе силы признать, что думает о ней, разоружили его.

Вдруг в комнату вошел Уртика, взбодренный очередным заседанием Совета.

Фулкром поднялся на ноги и поклонился, приветствуя его.

– Селе Уртики, мой император.

– Поменьше придворных фокусов, следователь, – заявил Уртика и знаком велел ему сесть.

Пройдясь по комнате туда и обратно, Уртика остановился за креслом Фулкрома и вдруг опустил ладони ему на плечи. Фулкром заметил, что длани властелина дрожат. «Что это с ним, нервничает, что ли?»

– Они были правы насчет тебя, – объявил Уртика.

– В чем именно, мой император? – поинтересовался Фулкром.

Император обошел кресло и встал к следователю лицом, загородив собой фонарь на столе.

– В том, что ты и вправду как никто умеешь убеждать. По крайней мере, с этими неудачниками ты справился. Они еще никого так не слушали, как тебя. Давай договоримся: я не люблю тупиц и лентяев. – Уртика ненадолго умолк, словно обдумывая, что сказать дальше. – Но я хочу верить, что люди этого города будут с замиранием сердца следить за твоими достижениями, следователь. Я… я не многим доверяю в Балмакаре. Люди здесь все время чего-то от меня хотят, ждут моей милости.

«Это что еще за промывка мозгов?»

– Я не прошу вас верить мне, – сказал Фулкром. – Мы будем работать. Вы увидите результаты.

– Результаты – вот именно. – Уртика вдруг встрепенулся и заговорил уже совсем иначе: – Я должен видеть результаты, а горожане – избавиться от своих страхов. Ответственность за это возложена на тебя, как на отличного организатора и дельного профессионала, так что смотри не подведи.

– Мой император, – отвечал Фулкром, – для меня честь служить вам и городу.

– Вот и замечательно, – сказал Уртика. – А если не справишься, я прикажу тебя убить.

С этими словами он вышел, оставив его считать участившийся пульс. Выбирать Фулкрому не приходилось: или соответствовать внезапно навязанной ему роли, или расстаться с жизнью. С другой стороны, все-таки возможность изменить хоть что-то к лучшему в городе.

Такая возможность давалась в Виллджамуре далеко не каждому.