Конечно, весь Консервный Ряд, а то и весь Монтерей почуял перемену. Хотите – не верьте приметам. Кто в них верит? Но зачем зря рисковать? Вот никто и не рискует. В Консервном Ряду живут люди не суеверней других, только зачем же проходить под приставной лестницей или раскрывать в комнате зонтик? Док был настоящий ученый и начисто лишен суеверий, и все равно, когда пришел домой и увидел на пороге белые цветы, он очень даже огорчился. А большинство обитателей Консервного Ряда всякое такое просто отрицает, но учитывает.

Мак сразу понял, когда для Ночлежного Дворца началась темная полоса. Он обдумал весь несчастный вечер и сделал вывод, что неприятности ползут во все щели, что беды вьются, как мошкара на закате. А когда попадешь в такую полосу – самое милое дело забраться в постель и переждать. Тут уж ничего не попишешь. А вообще-то Мак был несуеверный.

И вдруг проблески радости забрезжили в Консервном Ряду. Доку привалило счастье сразу с несколькими прекрасными посетительницами. Он палец о палец не ударил. Милка росла как на дрожжах и, имея дрессированных предков бог знает от какого колена, сама стала дрессироваться. Ей опротивели лужи на полу, и она стала выходить по нужде на двор. Оказалось, что Милка растет умной и славной собакой. И чумка обошлась без осложнений.

Благословенное веяние как газ ползло по Консервному Ряду. Оно дошло до самого буфета Германа, оно дотекло до отеля «Сан-Карлос». Джимми Брачиа почуял его, и Тонни-буфетчик. Франт Ивиа почуял его и радостно подрался с тремя новичками из городских полицейских. Оно дошло до салинасской тюрьмы, и Гэй, который жил припеваючи, поддаваясь шерифу в шашки, вдруг обнаглел и стал подряд выигрывать. Он утратил все льготы, зато снова почувствовал себя человеком.

Морские львы почуяли перемену, и тявканье их обрело ритм и тембр, которые потешили бы сердце Франциска Ассизского. Зубрилы-девчонки поднимали глаза от учебников и фыркали ни с того ни с сего. Наверное, тончайший электроприемник определил бы источник всех этих радостей и удач, а методом триангуляции его, конечно, обнаружили бы в Ночлежном Дворце. Да, во Дворце радости было хоть отбавляй. Мак с ребятами от нее прямо лопались. Джон вскакивал со стула, отбивал чечетку и садился. Хейзл улыбался без причины. Радость заполнила всех, и Маку стоило труда организовать ее и направить куда надо. Эдди теперь довольно регулярно работал в «Ла-Иде» и собирал солидный погребок, пива в сборную бутыль он больше не доливал. Говорил, что оно букет портит.

Сэм Мэллоу обсадил котел табаками. Он приспособил к котлу небольшой навес, и они с женой сидели под этим навесом по вечерам. Она вышивала полог для постели.

Радость захватила и «Медвежий флаг», дела шли хорошо. Нога у Филис Мэй срослась удачно, и Филис собиралась вот-вот приступить к работе. Ева Фланеган приехала из Сент-Луиса и рада-радешенька была, что вернулась. В Сент-Луисе оказалась дикая жара и вообще все не так чудесно, как раньше. Просто, наверное, она раньше молодая была, ну, и понравилось.

План нового вечера вызрел не сразу. Он рос исподволь, его вынашивали, как куколку, в коконе воображенья.

Мак рассуждал трезво.

– В тот раз мы поспешили, – сказал он ребятам, – а куда спешить-то? Надо, чтоб все, как тесто, само подошло.

– Ну, и когда ж это будет? – поинтересовался Джон.

– Не знаю, – ответил Мак.

– Это сюрприз будет? – спросил Хейзл.

– Да, правильно! Лучше всего сюрприз, – сказал Мак.

Милка нашла и принесла ему теннисный мячик, и он бросил мячик в траву. Она помчалась его искать.

Хейзл сказал:

– Если б знать, когда Док родился, можно ему деньрожденье устроить.

У Мака даже челюсть отвалилась. Хейзл вечно его удивлял.

– Ну, Хейзл, ты даешь! И как ты допер! – заорал он. – Ведь где деньрожденье, там и подарки! Ну дела! Узнать бы только, когда он родился.

– А чего? – сказал Хьюги. – Может, прямо пошли да спросим?

– Э, – сказал Мак, – он сразу догадается. Человека спрашивают, когда его деньрожденье, да еще после того, как ему уже раз устроили вечер! Нет, он сразу поймет! Лучше уж я пойду потихоньку разведаю.

– И я с тобой, – сказал Хейзл.

– Нет, если мы вдвоем припремся, он поймет, что у нас чего-то на уме.

– Придумал-то все я, – сказал Хейзл.

– Знаю, – сказал Мак. – И если все хорошо пройдет, я сам скажу Доку, кто придумал, а сейчас лучше я один пойду.

– А как он? Ничего, не злой? – спросил Эдди.

– Нет, нормально.

Когда Мак пришел, Док был в нижнем этаже лаборатории. Он надел длинный резиновый фартук и еще резиновые перчатки, чтоб не портить руки формалином. Он впрыскивал подкрашенную массу в вены и артерии мелких налимов. Маленькая шаровая мельница вертелась, вертелась и намешивала голубую массу. А в шприце уже была красная жидкость. Тонкие руки Дока работали четко – он вводил иглу, нажимал пневматический спуск, и подцветку гнало по венам. Отработанных налимов он складывал аккуратными рядами. Он собирался ввести им же в артерии голубую жидкость. Из налимов получаются прекрасные препараты.

– Гм, Док, – сказал Мак. – Работаете все?

– Работаю сколько работается, – сказал Док. – Как щенок?

– Нормально! А сдох бы, если б не вы тогда.

На секунду волна подозрительности захлестнула Дока, но тут же укатила. Обычно комплименты его настораживали. Он давно имел дело с Маком. Но в тоне была одна сплошная благодарность. Док знал, как Мак любит щенка.

– Как дела во Дворце?

– Лучше некуда, Док. Два новых стула. Может, зашли бы когда? У нас очень хорошо.

– Зайду, – сказал Док. – Эдди все носит бутыль?

– А то как же, – сказал Мак. – Он теперь туда пива не льет, и вроде даже лучше получается. Больше забирает.

– Забирало и раньше достаточно, – сказал Док.

Мак терпеливо ждал. Пусть Док сам набредет на подходящую жилу. Мак ждал. Пусть у Дока в голове засядет, что он сам завел этот разговор. Оно верней. Мак всегда применял такую тактику.

– Давно что-то Хейзла не видно. Он ведь здоров, правда?

– Да, – сказал Мак и открыл кампанию. – С Хейзлом все нормально. Они с Хьюги чуть не подрались. Целую неделю спорили. – Он усмехнулся. – Вот ведь смех: спорят – об чем сами не понимают. Я уж молчу, я сам тут не понимаю, а они все спорят, чуть не подрались.

– А насчет чего? – спросил Док.

– Могу рассказать, сэр, – сказал Мак. – Хейзл все покупает эти разные карты и смотрит там, какие дни счастливые и всякое такое. А Хьюги говорит, это муть. Хейзл говорит, если знать, когда человек родился, по картам можно все про него узнать, а Хьюги говорит, карты продают, чтоб драть по двадцать центов за штуку. Ну, а я лично в этом не разбираюсь. А вы как считаете, Док?

– Я, пожалуй, согласен с Хьюги, – сказал Док. Он остановил шаровую мельницу, промыл шприц и наполнил его голубой массой.

– Вчера вечером жуть как спорили, – сказал Мак. – Спрашивают меня, когда родился, я сказал, двенадцатого апреля. Ну, Хейзл сразу купил карту и все про меня прочел. Кой-чего вроде сходится. Правда, там больше хорошее, а когда про тебя хорошее – ясно, поверишь. Вышло, что я смелый и умный и добрый к друзьям. Хейзл говорит, все сходится. А ваше когда деньрожденье, Док?

В конце долгого рассужденья вопрос звучал более чем естественно. Комар носу не подточит. Но не надо забывать, что Док знал Мака очень давно. Если б он знал Мака не так давно, он назвал бы 18 декабря (то есть свой день рожденья), а не 27 октября (то есть совершенно другой день).

– Двадцать седьмое октября, – сказал Док, – спроси-ка у Хейзла, что я собой представляю.

– Небось муть это все, – сказал Мак, – а Хейзл верит. Скажу ему, Док, пусть про вас поглядит.

Мак ушел, а Док стал думать, где тут закавыка. Ясно, это ход. Он знал технику Мака, его приемы. Он узнавал его стиль. И недоумевал, на какой предмет понадобились Маку эти данные. Только потом уж, когда поползли слухи, Док сообразил, что к чему. А пока вздохнул с облегчением. Он все боялся, что Мак под конец стрельнет у него доллар.