Несмотря на свое дружелюбие и друзей, Док был замкнутый и одинокий человек. Мак, наверное, как никто, это замечал. В компании Док был всегда сам по себе. Когда Док зажигал свет, задергивал занавески и большой патефон играл грегорианскую музыку, Мак смотрел на лабораторию из Ночлежного Дворца. Он знал, что у Дока сейчас девушка, но все равно из лаборатории веяло на Мака ужасным одиночеством. Мак чувствовал, что даже когда Док был с девушкой так, что ближе нельзя, он оставался один. Док был бессонный, полуночник. Всю ночь он не гасил свет, и днем он тоже не ложился. И полотнище музыки плескалось над Биологической в любое время дня и ночи. Иногда, когда свет гас и казалось, что Док наконец-то уснул, из его окон проливались нездешне-чистые голоса мальчиков Сикстинского хора.

Доку приходилось вечно собирать морских животных. Он норовил застать хорошие приливы. Морские скалы и отмели служили ему базой. Он знал, где что достать. Весь его товар располагался по берегу: где – морские желуди, где – осьминоги, а где – креветки. Он знал, где какой товар раздобыть, но не все и не всегда мог заполучить, когда нужно. Природа держит добро на замке и выдает прихотливо. Мало вообще знать время приливов, надо еще угадать особенно удобный прилив в особенно подходящем месте. И когда такой прилив случался, Док складывал в машину инструменты, складывал банки, бутылки, растворы и предметные стекла и отправлялся на берег, или к отмели, или к скале, где имелось все, что ему нужно.

Он получил заказ на мелких осьминогов, а их можно достать только в Ла-Хойе, не ближе, между Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Там есть такое место, усыпанное галькой, заливаемое прибоем, это – пятьсот миль в один конец, и Док хотел добраться туда, когда вода начнет отступать.

Мелкие осьминоги живут среди сидящих в песке валунов. Юные и робкие, они предпочитают дно, где много впадин, щелей и комьев грязи, где легко спрятаться от хищников и укрыться от волн. А там же обитают и уймы хитонов. Док, отправляясь выполнять заказ на осьминогов, хотел заодно пополнить и свои запасы хитонов.

Низшая точка отлива приходилась на 5.17 вечера в четверг. Выехав из Монтерея в среду утром, Док легко поспевал к этому времени в Ла-Хойю. Он бы кого-нибудь захватил, но, как назло, кто оказался занят, кто куда-то подевался. Мак с ребятами собирали лягушек в Кармел-Вэлли. Те три молодые женщины, которых он бы с удовольствием взял с собой, все по будням сидели на службе. Анри-художник не мог отлучиться, потому что универсальный магазин Хольмана нанял для рекламы уже не седока на флагштоке, а конькобежца на флагштоке. На высокой мачте над магазином для конькобежца оборудовали круглую площадочку, и там он все катался по кругу на коньках. Так он провел три дня и три ночи. Он устанавливал рекорд на длительность катанья по платформе. Прежний рекорд был 127 часов, так что времени еще много оставалось. Анри занял пост через улицу у бензоколонки Рыжего Уильямса. Анри весь горел. Он задумал огромное абстрактное полотно: «Суть мечты конькобежца на флагштоке». Анри не мог уехать, пока конькобежец на площадке. Он уверял, что философские глубины конькобежного спорта на флагштоке никем покуда не раскрыты. Анри сидел на стуле, прислонив его к решетке входа в мужскую уборную на бензоколонке у Рыжего. Он не спускал глаз с горней вершины флагштока и, естественно, не мог сопровождать Дока в Ла-Хойю. И Доку пришлось ехать одному, потому что прилив не ждет.

Едва забрезжило, он стал собираться. Сложил в небольшой ранец разные мелочи. В другом ранце лежали инструменты и шприцы. Упаковавшись, он расчесал и подровнял темную бороду, удостоверился, что ручка на месте, в кармане рубашки, а лупа прикреплена к вороту. Сложил в багажник бутылки, предметные стекла, растворы, резиновые сапоги и одеяло. Он провозился, пока совсем не рассвело, перемыл посуду за три дня, вынес мусор. Дверь он прикрыл, но не запер и выехал в девять.

Дорога всегда занимала у Дока больше времени, чем у других. Он ехал медленно и часто останавливался съесть шницель. Проезжая по Маячной, он помахал псу, а тот проводил его глазами и улыбнулся. Еще не выехав из Монтерея, он уже проголодался и остановился у Германа поесть и выпить пива. Он жевал бутерброд, потягивал пиво, и снова он вспомнил один разговор. Блэйседалл, поэт, как-то ему сказал: «Ты так обожаешь пиво. Ей-богу, ты еще додумаешься заказать молочный коктейль с пивом». Чушь дикая, а вот засело в голове у Дока. Интересно все же попробовать этот молочный коктейль с пивом. Мысль стала навязчивой, он не мог от нее избавиться. Она всплывала всякий раз, когда он пил пиво. Свернется молоко или нет? А сахар туда класть надо? Вроде мороженого с креветками. Втемяшится же такое. Наваждение. Он съел бутерброд и расплатился с Германом. Он старался не глядеть на аппараты для молочных коктейлей, такие сверкающие по задней стенке. Если заказывать молочный коктейль с пивом, так уж лучше в городе, где тебя не знают. Но, с другой стороны, если ты мало что с бородой, да еще закажешь молочный коктейль с пивом в городе, где тебя не знают, там просто полицию позовут. Борода вообще вещь подозрительная. Ведь не скажешь же, что ходишь с бородой потому, что тебе так нравится. Люди не любят, когда им говорят правду. Вот и выдумываешь, будто у тебя шрам и ты не можешь бриться. Когда еще Док учился в Чикагском университете, ему не повезло в любви и вообще он измотался. И он решил далеко-далеко пройтись пешком. Он взял рюкзак и прошел через Индиану, и Кентукки, и Северную Каролину, и Джорджию до самой Флориды. Он встречал горняков и фермеров, встречал рудокопов и рыбаков. И все его спрашивали, зачем он идет пешком.

Он любил правду, и он старался объяснить. Говорил, что расшатались нервы, и вообще захотелось на вольный воздух, надышаться полями, наглядеться на траву, и деревья, и птиц, почуять землю, – вот он и пошел по ней пешком. И никому не нравилось, когда он говорил правду. Кто хмурился, кто качал головой, кто вертел пальцем у виска, кто усмехался, давая понять, что раскусил и оценил тонкую ложь. А прочие, опасаясь за дочек или за поросят, гнали его подобру-поздорову, велели проваливать куда подальше, покуда цел.

И он перестал говорить правду. Говорил, что идет на пари, на сто долларов. И всем он нравился, все ему верили. Его усаживали обедать, стелили ему постель и кормили завтраком, желали удачи и прямо обожали его. Док по-прежнему любил правду, но понял, что не все разделяют его любовь и правда, наверное, очень опасная любовница.

В Салинасе Док не остановился съесть шницель. Но он останавливался в Гонзалесе, в Кинг-Сити, в Пазо-Роблес. В Санта-Марии он ел шницель и пил пиво даже дважды, потому что оттуда большой перегон до Санта-Барбары. В Санта-Барбаре он съел суп, капусту и салат из стручковой фасоли, жареное мясо, картофельное пюре, ананасный пирог и сыр, выпил кофе, а потом заправился бензином и пошел в уборную. Пока на станции проверяли его шины и уровень масла, Док умылся и расчесал бороду, а когда вернулся к машине, ее уже обступили.

– Вы на юг, мистер?

Док достаточно намотался по большим дорогам. Он был стреляный воробей. Из тех, кто голосует, попутчика надо выбирать очень осторожно. Лучше брать того, кому голосовать – дело привычное, – эти всю дорогу молчат. А новичок старается заплатить за проезд увлекательной беседой. Один как-то Дока чуть до смерти не заговорил. Когда уже выберешь, на всякий случай надо сказать, что едешь недалеко, чтоб в случае чего его сразу сбросить. А в общем-то – вдруг тебе повезет и познакомишься с приятным человеком. Док осмотрел очередь и выбрал заморыша в голубом костюме, наверное, коммивояжера. Глубокие складки в углах рта, унылые темные глаза.

Он недовольно глянул на Дока:

– Вы на юг, мистер?

– Да, – сказал Док, – только недалеко.

– Не подбросите?

– Садитесь, – сказал Док.

До Венчуры добрались уже вскоре после плотного обеда, так что Док остановился только выпить пива. Попутчик пока не раскрывал рта. Док затормозил у придорожного буфета.

– Пива хотите?

– Нет, – сказал попутчик. – И вообще я так скажу, в пьяном виде машиной править не годится. Собственной жизнью распоряжайтесь как хотите, это дело не мое, но раз управляете автомобилем, он может стать смертоносным оружием в руках пьяного водителя.

Док сперва несколько опешил.

– Вылезайте-ка из машины, – сказал он мягко.

– Чего?

– Я сверну вам нос, если вы не уберетесь, пока я досчитаю до десяти. Раз, два, три.

Тот нащупал ручку – и выкатился. Но тут же завопил:

– Я полицейского позову. Вас арестуют!

Док открыл ящик на щитке и вытащил гаечный ключ. Его гость увидел ключ и поспешно удалился. Док, еще злой, подошел к буфетной стойке.

Официантка, белокурая красотка, с чуть-чуть увеличенной щитовидкой, ему улыбнулась:

– Вам?

– Молочный коктейль с пивом, – сказал Док.

– Что?

Ну все, наконец-то, о Господи! Лучше поздно, чем никогда!

Блондинка спросила:

– Шутки шутите?

Док вспомнил устало, что нельзя объяснять, нельзя говорить правду.

– У меня болезнь мочевого пузыря, – сказал он, – по-медицински – бифаличетсонектомия, и нужно пить молочный коктейль с пивом. Предписание врача.

Блондинка ободряюще улыбнулась:

– Ох, а я думала, шутите. Вы объясните, как его делают. Я же не знала, что вы больной.

– Очень больной, – сказал Док, – и будет все хуже и хуже. Налейте молока и добавьте туда полбутылки пива. Вторую половину дайте мне в стакане – сахару в пивной молочный коктейль не кладут.

Она все принесла, и он, скривясь, попробовал. И оказалось не так уж плохо – просто застоявшееся пиво с молоком.

– Кошмар, – сказала блондинка.

– Да нет, ничего, когда привыкнешь, – сказал Док. – Я его уж семнадцать лет пью.