7
«Дорогой сын, — читал Томас строчки, написанные круглым детским почерком. — Рудольф дал мне твой нью-йоркский адрес, и я решила воспользоваться возможностью, чтобы после стольких лет восстановить связь с моим пропавшим мальчиком».
В комнату вошла Тереза. Она была в фартуке, покрытое тоном лицо слегка блестело от пота. Следом за ней на четвереньках полз малыш.
— Письмо получил, — проворчала она. После того как он сообщил, что его пригласили поехать выступать в Англию и она поняла, что ее он с собой не возьмет, она была настроена не слишком дружелюбно. — Почерк женский.
— Господи, это от моей матери.
— Так я тебе и поверила.
— На, посмотри сама, — он сунул письмо ей под нос.
— Теперь у тебя еще и мать объявилась. Твоя семья растет не по дням, а по часам. — И, взяв ребенка на руки, она ушла на кухню.
Назло Терезе Томас решил дочитать письмо до конца и узнать, что надо старой ведьме.
«Рудольф рассказал, при каких обстоятельствах вы встретились, и, должна признаться, я была очень огорчена твоим выбором профессии. Впрочем, учитывая характер твоего отца, в этом нет ничего удивительного. Во всяком случае, это, вероятно, честный способ зарабатывать на жизнь. Твой брат говорит, ты остепенился, женат, и у тебя есть ребенок. Надеюсь, ты счастлив.
Рудольф не рассказал мне, какая у тебя жена, но я надеюсь, что ты с ней живешь лучше, чем жила я с твоим отцом. Не знаю, говорил ли тебе Рудольф, но твой отец в один прекрасный вечер взял и куда-то исчез. Вместе с кошкой. Я болею, и, по-видимому, дни мои сочтены. Хотела бы съездить в Нью-Йорк поглядеть на моего сына и маленького внука, но мне такая поездка не под силу. Если бы Рудольф счел нужным купить машину, а не мотоцикл, может, я бы и приехала. Была бы у него машина, он, может, иногда возил бы меня по воскресеньям в церковь, и я смогла бы постепенно искупить свою вину за годы, прожитые в безбожии, на которое меня обрек твой отец. Впрочем, мне грех сетовать. Рудольф очень добр, заботиться обо мне и даже купил для меня телевизор, который помогает мне кое-как коротать длинные дни. Рудольф так много работает над своим проектом, что почти не бывает дома. Приходит только ночевать. Судя по всему, особенно по тому, как он одевается, дела у него идут хорошо. Но он всегда умел хорошо одеваться и всегда умудрялся иметь карманные деньги.
Не буду кривить душой — я не мечтаю о воссоединении всей нашей семьи, так как я выбросила твою сестру из своего сердца. Для этого у меня было достаточно веских причин. Но если бы я снова увидела обоих моих сыновей вместе, то заплакала бы от радости.
Всю жизнь я очень много работала, ужасно уставала и не уделяла тебе достаточно внимания. Но сейчас, на закате моих дней, может быть, мы сумеем восстановить между нами мир.
Насколько я поняла, ты не очень-то был приветлив со своим братом. Наверно, у тебя есть на то основания. Он превратился в довольно холодного человека, хотя я не могу жаловаться на его невнимание ко мне. Если тебе не хочется с ним встречаться, я сообщу, когда его не будет дома — а это случается все чаще и чаще, — и нам никто не помешает.
Поцелуй за меня моего внука.
Любящая тебя мама».
«Боже милостивый, — подумал Томас, — голос с того света».
Он долго сидел неподвижно, глядя в пространство и не слыша, как на кухне его жена бранит за что-то ребенка. Он вспоминал те годы, когда они все вместе жили над булочной, и он ощущал себя сосланным в изгнание — ощущал это даже в большей степени, чем когда его действительно выслали из города и велели никогда не возвращаться обратно. Кто знает, может, стоит съездить навестить старуху и послушать запоздалые жалобы на ее дорогого Рудольфа, ее любимчика.
Он возьмет у Шульца машину и свозит мать в церковь. Да, вот именно. Пусть они все увидят, как заблуждались на его счет.
Бывший полицейский, а ныне частный детектив мистер Маккенна положил на стол перед Рудольфом отчет и заметил:
— Я абсолютно уверен, что здесь собрана вся необходимая информация об интересующем вас субъекте. Любой компетентный адвокат без труда добьется развода для истицы. Совершенно очевидно, что именно она — потерпевшая сторона.
Рудольф с отвращением взглянул на аккуратно отпечатанные страницы. Похоже, нынче подслушать телефонный разговор так же просто, как купить буханку хлеба. За какие-нибудь пять долларов гостиничный портье разрешит вам установить микрофон в любом номере. За приглашение в ресторан секретарши выудят из мусорной корзинки клочки любовных писем и аккуратно их склеят. Отвергнутые любовницы с готовностью выдадут все секреты своих бывших любовников. Архивы полиции и секретные показания свидетелей за небольшую сумму доступны каждому.
Рудольф снял трубку и позвонил Вилли.
— Привет, принц коммерции. Чему обязан такой честью? — весело спросил тот. Судя по его голосу, он уже успел выпить по крайней мере три мартини.
— Вилли, ты должен немедленно ко мне приехать.
— Послушай, дружище, я, можно сказать, на приколе…
— Вилли, предупреждаю: тебе же будет лучше, если ты сразу приедешь.
— Хорошо, — послушно ответил Вилли. — Закажи мне чего-нибудь выпить.
Вилли, расположившись в том самом кресле, где недавно сидел бывший полицейский, внимательно читал отчет детектива.
— Получается, я не терял зря времени, — заметил он и, похлопав по папке, спросил: — Что ты собираешься с этим делать?
Рудольф протянул руку, взял подколотые вместе страницы, разорвал на мелкие клочки и бросил в мусорную корзинку.
— Что это значит? — удивился Вилли.
— Это значит, что я не могу дать ход этим сведениям. Никто больше этого не увидит и не будет ничего знать. Если твоя жена хочет получить развод, ей придется добиваться его как-то иначе.
— Ах, вот в чем дело. Значит, это идея Гретхен?
— Не совсем. Она сказала мне, что собирается уйти от тебя, но хочет, чтобы ребенок остался с ней, и я предложил ей помочь.
— Интересно, во сколько же это тебе обошлось?
— В пятьсот пятьдесят долларов.
— Жаль. Тебе следовало обратиться ко мне. Я бы дал тебе всю эту информацию за полцены. Ты хочешь, чтобы я возместил твои расходы?
— Не надо. Я ничего не подарил тебе на свадьбу. Считай, что это мой свадебный подарок, — ответил Рудольф.
Томас вошел в слабо освещенный вестибюль и нажал на кнопку звонка над табличкой «Джордах». Несколько дней назад он по телефону сообщил матери, когда приедет. Она обещала быть дома. Подождав некоторое время, он снова позвонил. Никаких признаков жизни. Вероятно, в последнюю минуту Рудольф попросил ее приехать в Нью-Йорк почистить ему ботинки или сделать еще что-нибудь в том же роде, и она, вне себя от радости, помчалась на его зов, с горечью подумал Томас.
Он уже повернулся, чтобы уйти, почти довольный, что все так получилось — по правде говоря, он не горел желанием встретиться с ней, — когда вдруг услышал щелчок замка. Он толкнул дверь и прошел из вестибюля на лестницу. Мать стояла на площадке второго этажа. На вид ей было лет сто. Она сделала несколько шагов к нему, и только тогда он понял, почему ему пришлось так долго ждать: судя по тому, с каким трудом она передвигалась, ей понадобилось минут пять, чтобы добраться до двери. По щекам ее уже текли Слезы.
— Мой сын, мой сын, — повторяла она, обнимая Томаса худыми, как тростинки, руками. — Я уж и не надеялась тебя увидеть.
От нее сильно пахло каким-то одеколоном. Томас осторожно поцеловал ее в мокрую щеку, сам не понимая, что же он чувствует.
Опираясь на его руку, она провела его в квартиру. Крошечная темная гостиная была обставлена мебелью, которую Томас помнил еще с тех пор, когда они жили на Вандерхоф-стрит. Уже тогда она была старой и потертой, а сейчас вообще просто разваливалась. Сквозь открытую дверь в соседнюю комнату он увидел узкую кровать, письменный стол и бесчисленное множество книг. Если Рудольф позволяет себе покупать столько книг, то наверняка мог бы купить и новую мебель, подумал Томас.
— Садись, садись, — взволнованно сказала мать, подводя его к единственному ветхому креслу. — Какой замечательный день. — Голос у нее был тонкий и пронзительный от многолетней привычки жаловаться. Распухшие бесформенные ноги обуты в широкие мягкие тапочки, какие носят инвалиды. Передвигалась она так, словно много лет назад попала в автомобильную катастрофу. — Ты выглядишь великолепно, просто великолепно! Я боялась, что у моего мальчика все лицо изуродовано, а ты, оказывается, красивый. В тебе больше моей породы. На ирландца похож, сразу видно. Не то что те двое. — Томас неподвижно сидел в кресле, а-мать медленно, неуклюже ходила взад-вперед. Широкое цветастое платье висело на ее худом теле мешком. — Какой симпатичный костюм, — продолжала она, дотрагиваясь до его рукава. — Как у настоящего джентльмена. Я боялась, ты по-прежнему ходишь в свитерах.
— Мать весело рассмеялась: теперь его детство было в ее глазах окутано романтической дымкой. — О, я знала, судьба не может быть жестока ко мне настолько, чтобы не дать перед смертью хоть разок взглянуть на моего сыночка. Покажи-ка мне моего внука. У тебя наверняка есть с собой его карточка. Я уверена, что ты носишь ее в бумажнике, как любой счастливый отец.
Томас вынул фотографию сына.
— Как его зовут? — спросила мать.
— Уэсли.
Мэри со слезами на глазах долго смотрела на фотографию, затем поцеловала ее.
— Милый, прелестный малыш.
Томас не помнил, чтобы мать когда-нибудь целовала его, когда он был ребенком.
— Ты должен свозить меня посмотреть на него, — сказала она.
— Обязательно. Когда вернусь из Англии.
— Из Англии? Мы только нашли друг друга, а ты уже собираешься уезжать на край света!
— Всего на пару недель.
— Ты, должно быть, хорошо зарабатываешь, если можешь позволить себе такое путешествие, — заметила мать.
— Я еду туда работать. — Томас умышленно избегал слова «бокс». — Дорогу мне оплачивают. — Ему не хотелось, чтобы у матери создалось впечатление, что он богат: во-первых, это не соответствовало действительности, а во-вторых, в семье достаточно одной женщины, которая прибирает к рукам все до последнего цента.
— Надеюсь, ты откладываешь деньги на черный день? — тревожно спросила мать. — При твоей профессии…
— Конечно, — сказал он. — Не беспокойся за меня. — И, обведя взглядом комнату, добавил: — А уж Руди-то копит наверняка.
— Ты это про квартиру? Да, она у нас не слишком шикарная, но я не жалуюсь. Руди платит одной женщине, которая ежедневно убирается в квартире и ходит в магазин в те дни, когда мне трудно подняться по лестнице. Он говорит, что уже подыскивает квартиру побольше и на первом этаже, чтобы мне было полегче. Он почти ничего мне не рассказывает про свою работу, но в прошлом месяце о нем была статья в газете, о том, что он один из самых предприимчивых и многообещающих молодых бизнесменов в городе, так что, полагаю, дела у него идут неплохо. Но он правильно делает, что экономит. Деньги — причина всех несчастий в нашей семье. Из-за них я раньше времени превратилась в старуху. — Она вздохнула от жалости к себе. — Твой отец был помешан на деньгах. Без скандала я не могла получить от него и десяти долларов на самое необходимое. Когда будешь в Англии, поспрашивай, не видел ли его кто там. Этот человек может оказаться где угодно. Ведь он сам родом из Европы, так что, вполне естественно, мог вернуться туда и сейчас там скрывается.
Совсем помешалась, подумал он. Несчастная старуха. Руди не подготовил его к этому.
— Обязательно поспрашиваю, — все же ответил он.
— Ты хороший, — сказала она. — В глубине души я всегда знала, что ты хороший. Просто на тебя дурно влияли твои приятели… Будь у меня больше свободного времени, я могла бы быть хорошей матерью и уберегла бы тебя от многих неприятностей. Ты должен быть строгим со своим сыном. Люби его, но воспитывай в строгости. Твоя жена хорошая мать?
— Ничего, — сказал он. Ему не хотелось говорить о Терезе. Он взглянул на часы. Этот разговор и темная квартира тяготили его. — Знаешь, уже почти два часа. Давай поедем и где-нибудь пообедаем. У меня внизу стоит машина.
— Пообедаем? В ресторане? Это просто замечательно, — радостно, словно маленькая девочка, воскликнула Мэри. — Мой взрослый сильный сын повезет свою старую мать обедать в ресторан!
— Мы поедем в лучший ресторан города, — заверил ее Томас.
Возвращаясь на машине Шульца обратно в Нью-Йорк, он вспоминал прошедший день и думал, захочется ли ему еще раз навестить мать. Его юношеское представление о ней как о ворчливой, вечно чем-то недовольной, суровой женщине, фанатически любящей одного сына в ущерб другому, сейчас изменилось. Теперь мать казалась ему безобидной, жалкой старухой, плачевно одинокой, радующейся малейшему знаку внимания и жаждущей сыновней любви.
За обедом он заказал ей коктейль, и она, слегка опьянев, хихикнула:
— Я чувствую себя ужасной озорницей!
После обеда он повозил ее по городу, удивляясь тому, что, прожив здесь уже несколько лет, она почти не знала Уитби и даже не видела университета, в котором учился ее сын.
— Я и не думала, что город такой красивый, — то и дело повторяла она, а проезжая мимо универмага Колдервуда, воскликнула: — Какой большой! Знаешь, я ни разу в нем не была. И подумать только, ведь это Руди всем здесь заведует!
Томас поставил машину на стоянку и, медленно пройдя с матерью по первому этажу универмага, купил ей замшевую сумку за пятнадцать долларов. Она попросила продавщицу положить ее старую сумку в бумажный пакет, а новую, пока они ходили по магазину, с гордостью носила на руке.
В тот день она болтала без умолку. Впервые рассказала ему о своей жизни в приюте, о том, как работала официанткой и как стыдилась, что была незаконнорожденной, как посещала вечернюю школу в Буффало, чтобы получить образование, и даже о том, что до замужества ни разу ни с кем не целовалась. А еще о своей мечте открыть маленький уютный ресторан и о надеждах, которые она возлагала на своих детей…
Когда он привез ее домой, она попросила его дать ей фотографию его сына. Чтобы вставить в рамку и держать на тумбочке в спальне, сказала она. Когда он дал ей карточку сына, она проковыляла к себе в комнату и вынесла оттуда старое пожелтевшее от времени фото: она в возрасте девятнадцати лет — стройная серьезная красивая девушка в длинном белом платье.
— А это тебе. — Она молча смотрела, как он аккуратно кладет ее фотографию в бумажник, туда, где раньше лежала карточка сына. — Знаешь, ты мне почему-то ближе. Мы с тобой одинаковые. Мы — простые. Не то что твоя сестра или брат. Я люблю Руди. Во всяком случае, мне так кажется. И должна любить. Но я не понимаю его, а иногда просто боюсь. А ты… — Мэри засмеялась. — Ты такой большой и сильный. Зарабатываешь на жизнь кулаками… С тобой мне легко, будто мы ровесники, будто ты мой брат. И сегодня… Сегодня все было так замечательно. Я чувствую себя как человек, который долго сидел в тюрьме и наконец вышел на свободу.
Томас обнял ее и поцеловал. Она на секунду доверчиво прижалась к нему.
— Знаешь, с той минуты, как ты пришел, я не выкурила ни одной сигареты.
По дороге домой Томас оставил машину, зашел в закусочную и заказал виски. Вытащил из бумажника фотографию и долго смотрел на молодую девушку, превратившуюся в его мать. Он был рад, что навестил ее. Сейчас, сидя в одиночестве в пустом баре, он испытывал необычное для себя чувство умиротворения: с сегодняшнего дня людей, которых он должен ненавидеть, стало на одного меньше.
