Он проснулся ровно без четверти семь. Он никогда не заводил будильник. Обходился без него.

В комнате было холодно. На открытом окне ветер шевелил шторы, и сквозь них пробивался бледный свет раннего зимнего утра.

День сегодня должен быть необычным. Вчера перед закрытием он зашел к Колдервуду и положил ему на стол толстый конверт.

— Мне бы хотелось, чтобы вы прочли это, когда у вас будет время.

— Очередная сумасбродная идея? — спросил тот. — Снова хочешь меня на что-то подбить?

— Ага, — улыбнулся Рудольф.

— Знаешь что, молодой человек, с тех пор как ты начал работать в магазине, у меня повысился холестерин. Значительно повысился!

— Миссис Колдервуд просила меня убедить вас взять отпуск.

— Вот как? — фыркнул Колдервуд. — Она просто не знает, что я не должен оставлять тебя одного в магазине даже на десять минут.

Тем не менее, уходя домой, он захватил с собой конверт. Рудольф был уверен: стоит Колдервуду начать читать то, что лежало в конверте, он не остановится, пока не дочитает до конца.

Откинув одеяло, Рудольф встал, быстро подошел к окну и закрыл его. Стараясь не дрожать от холода, снял пижаму и надел теплый спортивный костюм, шерстяные носки и теннисные туфли. Потом накинул на плечи клетчатое драповое пальто, осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить мать, и вышел на улицу.

Внизу у подъезда его ждал Квентин Макговерн, тоже в спортивном костюме, поверх которого был надет толстый свитер. На голове шерстяная вязаная шапочка, натянутая по самые уши. Четырнадцатилетний Квентин был старшим сыном негритянской пары, жившей в доме напротив. Каждое утро Рудольф и Квентин вместе бегали.

— Привет, Квент, — поздоровался Рудольф.

— Привет, Руди, — ответил тот. — Ужасно холодно. Мать считает, что мы оба ненормальные.

— Ничего, она заговорит по-другому, когда ты привезешь ей золотую медаль с Олимпийских игр.

Рудольф открыл дверь гаража, вывел свой мотоцикл, сел и включил мотор. Квентин забрался на заднее сиденье, обхватил Рудольфа за пояс, и они помчались по улице. Холодный ветер бил им в лицо, глаза слезились.

До университетского спортивного поля было всего несколько минут езды — колледж в Уитби теперь стал университетом. Рудольф остановил мотоцикл, слез, снял пальто и бросил его поверх сиденья.

— Лучше сними свитер, если не хочешь простудиться на обратном пути, — сказал он Квентину.

Во время учебы в колледже у Рудольфа никогда не оставалось времени на спорт. Его немного забавляло, что теперь он, занятой деловой человек, находит время шесть раз в неделю бегать утром по полчаса. Он делал это, чтобы держаться в форме, а кроме того, ему доставляли наслаждение тишина раннего утра, запах земли, ощущение перемен в природе, упругость беговой дорожки… Начал он бегать один, но как-то раз, выйдя из дому, увидел Квентина, стоявшего у его подъезда в спортивном костюме.

— Мистер Джордах, — обратился к нему мальчик, — я давно заметил, что вы каждое утро тренируетесь. Не возражаете, если я буду бегать вместе с вами?

Рудольф уже собирался ответить отказом — ему нравилось с утра побыть одному, прежде чем потом на целый день окунуться в людскую толчею в магазине, — но Квентин, точно угадав его мысль, добавил: — Я выступаю за нашу школу на дистанции четыреста сорок ярдов. Если я буду ежедневно тренироваться всерьез, то непременно улучшу свой результат. Вам совсем не обязательно со мной разговаривать, мистер Джордах. Просто разрешите бегать рядом.

Говорил он застенчиво и тихо. Рудольф понимал, каких усилий стоило мальчику собрать всю свою храбрость, чтобы обратиться с такой просьбой к взрослому белому человеку, который до этого всего лишь мимоходом здоровался с ним. Отец Квентина работал в магазине Колдервуда шофером на грузовике.

— Хорошо, — сказал Рудольф. — Пошли.

Квентин, долговязый, с длинными худыми ногами, бегал в ровном, подходящем темпе. Рудольф был доволен, что они тренируются вместе: с Квентином он бегал быстрее, чем один.

Пробежав напоследок еще два круга, они, разгоряченные и потные, оделись, сели на мотоцикл и поехали домой по просыпающимся улицам.

Рудольфу нравился парнишка, и он решил на время летних каникул подыскать ему какую-нибудь работу в магазине: наверняка семье Квентина не помешают дополнительные деньги.

Когда он вошел в квартиру, мать уже встала.

— Как на улице? — спросила она.

— Холодно, — ответил он. — Ты ничего не потеряешь, если сегодня посидишь дома. — Они оба, упорно поддерживая иллюзию, вели себя так, будто мать, как все другие женщины, каждый день выходит по делам.

Он вошел в ванную, принял душ: сначала пустил горячую воду, потом — ледяную. Все тело его горело. Вытираясь, он слышал, как мать включила соковыжималку, чтобы приготовить ему стакан апельсинового сока, потом принялась варить кофе. Ему были слышны ее грузные, шаркающие шаги — казалось, кто-то тащит по полу тяжелый мешок.

Рудольф надел серые шерстяные брюки, мягкую голубую рубашку, темно-красный галстук и коричневый твидовый пиджак. Получив должность помощника управляющего, он первый год ходил в темных строгих костюмах, но теперь, по мере того как его влияние росло, стал одеваться менее строго. Он был молод для занимаемого им поста и следил за тем, чтобы не выглядеть нарочито важным. Поэтому же он купил себе не машину, а мотоцикл. Когда он с ревом подкатывал к магазину, в любую погоду без шляпы, с разметавшимися на ветру волосами, никто не мог сказать, что молодой помощник управляющего много о себе мнит. Нужно действовать по-умному, чтобы тебе завидовали как можно меньше.

Он прошел на кухню, пожелал матери доброго утра и поцеловал ее. Она радостно, по-девичьи, улыбнулась. Когда он забывал поцеловать ее, за завтраком ему приходилось выслушивать длинный монолог о том, что она плохо спала и что лекарства, прописанные врачом, совсем не помогают — выброшенные деньги. Он не говорил матери, сколько зарабатывает. Не говорил и что вполне может позволить себе снять квартиру гораздо приличнее, чем эта: он не собирался принимать дома гостей, а деньги нужны ему были для других целей.

Он сел за кухонный стол, выпил сок и кофе, съел бутерброд. Мать ограничилась чашкой кофе. Волосы у нее висели прямыми жидкими прядями, под глазами были огромные фиолетовые мешки. И тем не менее Рудольфу казалось, что она выглядит сейчас ничуть не хуже, чем последние три года, и, вполне возможно, проживет лет до девяноста. Впрочем, он ничего не имел против этого. Благодаря ей он был освобожден от службы в армии: единственный кормилец, на руках мать-инвалид. Последний и самый дорогой материнский подарок — он спас его от холодных окопов в Корее.

— Ночью видела во сне Томаса, — сказала она. — Он выглядел, как когда ему было восемь лет. Вошел ко мне в комнату и сказал: «Прости меня, прости меня…». — Она задумчиво отпила кофе. — Я никогда раньше не видела его во сне. Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Нет.

— А ты ничего от меня не скрываешь?

— Нет. Зачем что-то скрывать?

— Хотелось бы мне взглянуть на него перед смертью. Все-таки он моя плоть и кровь.

— Тебе рано думать о смерти, — заметил Рудольф.

— Может быть, — согласилась Мэри. — Весной, мне почему-то кажется, я буду чувствовать себя лучше. Мы снова сможем ходить на прогулки.

— Вот это другой разговор, — улыбнулся Рудольф, допил кофе и встал. — Я сегодня сам приготовлю ужин. По дороге домой что-нибудь куплю.

— Только не говори что, — кокетливо сказала она. — Пусть будет для меня сюрприз.

— Ладно, сделаю тебе сюрприз. — Он поцеловал ее на прощание и вышел.

В кабинете у Рудольфа стояло два письменных стола — за вторым сидела мисс Джайлс, его секретарша, энергичная старая дева. Вдоль стен на широких полках высились симметричные стопки журналов: «Вог», «Севентин», «Гламур», «Харперс базар», «Эсквайр», «Хаус энд гарден». Из них Рудольф черпал идеи для совершенствования универмага. Уитби менялся на главах, люди, приезжавшие сюда из Нью-Йорка, были состоятельными и тратили деньги не задумываясь. Коренные обитатели городка жили теперь гораздо лучше, чем раньше, и постепенно перенимали изощренные вкусы приезжих.

Зазвонил телефон. Рудольф снял трубку.

— Джордах? Это профессор Дентон. Простите, что я вас беспокою, но не могли бы вы уделить мне сегодня несколько минут? — Голос Дентона звучал как-то странно. Казалось, он пытается говорить шепотом, словно боится, что его подслушивают.

— Что за вопрос, профессор, разумеется, — ответил Рудольф. Он виделся с Дентоном довольно часто, когда заходил в библиотеку колледжа за книгами по делопроизводству и экономике. — Я в магазине весь день.

— А если мы встретимся где-нибудь на нейтральной территории, не в магазине? Вы могли бы со мной пообедать? — сдавленным голосом попросил Дентон.

— У меня на обед всего сорок пять минут…

— Вот и прекрасно. Мы увидимся где-нибудь поблизости от магазина, — почти задыхаясь торопливо предложил Дентон. В аудитории он всегда говорил медленно и отчетливо. — Может быть, в «Рипли»? Это за углом от вас.

— Хорошо, — согласился Рудольф, удивленный его выбором. «Рипли» больше походил на пивную, чем на ресторан. Туда в основном приходили рабочие, и не поесть, а выпить. Не совсем подходящее место для пожилого профессора истории и экономики. — Вас устроит в четверть первого?

— Вполне. Спасибо, Джордах, большое спасибо. Это очень любезно с вашей стороны. В четверть первого я буду там, — поспешно сказал Дентон. — Я даже не могу выразить, насколько я благодарен… — Он повесил трубку, не закончив фразы.

Рудольф начал первый за день обход-магазина. Он шел медленно, улыбаясь продавцам; замечая какие-либо упущения, не останавливался и делал вид, что не обратил внимания. Позднее, вернувшись в кабинет, он продиктует секретарше вежливые служебные записки заведующим соответствующими отделами: галстуки, продающиеся по сниженным ценам, разложены на прилавке недостаточно аккуратно, у мисс Кейл в парфюмерном отделе слишком ярко накрашены глаза, в кафетерии душно, следует улучшить вентиляцию.

Особое внимание он уделял отделам, открывшимся в универмаге совсем недавно и по его инициативе, в частности маленькой секции, торговавшей дешевой бижутерией, итальянскими свитерами, французскими шарфами и меховыми шапками, — секция приносила удивительно большую прибыль: кафетерию, который не только давал доход, но стал излюбленным местом встреч многих домохозяек, не уходивших после этого из магазина с пустыми руками; и лыжной секции в отделе спортивных товаров.

Отдел пластинок тоже был его идеей и привлек в магазин юнцов, соривших родительскими деньгами. Колдервуд, не переносивший шума и крайне недоброжелательно относившийся к поведению большинства молодых людей (его собственные три дочери — две уже взрослые, а третья, бледная, худосочная девица, еще школьница — отличались унылой викторианской чопорностью), очень противился созданию этого отдела, но Рудольф, познакомив его со статистическими данными ежегодных расходов американской молодежи на пластинки, пообещал установить в зале звуконепроницаемые кабины, и Колдервуд уступил. Он часто сердился на Рудольфа, но тот неизменно был со стариком вежливым и терпеливым и в большинстве ситуаций знал, как им вертеть. В кругу друзей Колдервуд хвастался своим мальчишкой-помощником и тем, что вовремя сообразил выбрать из толпы именно его. Он даже удвоил ему зарплату, хотя Рудольф никак не побуждал его к этому, а на рождество вручил премию — три тысячи долларов. «Он не только модернизирует магазин, — говорил Колдервуд, когда Рудольфа не было поблизости. — Этот сукин сын модернизирует и меня самого. Впрочем, если на то пошло, я для этого и нанимал молодого».

Раз в месяц он приглашал Рудольфа к себе домой на мрачный пуританский ужин, за которым дочери Колдервуда разговаривали, только когда к ним обращались, а самым крепким напитком был яблочный сок. Пруденс, старшая и самая хорошенькая из дочерей, не раз просила Рудольфа сходить с ней на танцы в загородный клуб. Вдали от родительского дома Пруденс забывала о викторианских приличиях, но Рудольф не позволял себе с ней никаких вольностей. В его планы не входила такая опасная банальность, как женитьба на дочери босса.

Он пока вообще не собирался жениться. С этим можно подождать. Три месяца назад он получил приглашение на свадьбу Джули. Она выходила замуж в Нью-Йорке за некоего Фицджеральда. Рудольф на свадьбу не поехал, но, когда он составлял поздравительную телеграмму, в глазах у него были слезы. Он презирал себя за эту слабость и, с головой окунувшись в работу, умудрился почти выкинуть Джули из памяти.

Он сторонился всех других девушек. Проходя по универмагу, он ловил на себе кокетливые взгляды продавщиц, которые были бы счастливы завязать с ним роман. Конечно, это не оставляло его равнодушным, но он подавлял в себе искушение и со всеми держался одинаково любезно и бесстрастно.

Он проглядывал новые эскизы оформления витрин, когда ему позвонил Колдервуд.

— Руди, зайди ко мне на минутку. — Голос Колдервуда звучал необычно сдержанно и не выдавал никаких эмоций.

Как всегда, дверь в кабинет Колдервуда была открыта.

— Входи, Руди, и закрой за собой дверь. — Перед ним на столе лежали бумаги, врученные ему Рудольфом в конверте прошлым вечером. — Должен признаться, — мягко продолжал Колдервуд, — ты самый удивительный молодой человек из всех, кого мне приходилось встречать на своем веку.

Рудольф молчал.

— Кто еще читал все это? — спросил Колдервуд, показывая на бумаги.

— Никто.

— А кто печатал? Мисс Джайлс?

— Нет, я сам, дома.

— Откуда тебе известно, что мне принадлежит тридцать акров земли рядом с озером? — спросил Колдервуд, переходя к делу.

Официально участок числился за некой нью-йоркской корпорацией. Джонни Хиту пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы установить, что подлинный владелец земли Дункан Колдервуд.

— К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос, — сказал Рудольф.

— Руди, у меня до сих пор ни разу не было повода подозревать тебя во лжи, и мне бы не хотелось, чтобы ты соврал мне сейчас.

— Я не собираюсь врать.

Колдервуд ткнул пальцем в бумаги на столе:

— Что это? Хитрый ход, чтобы прибрать меня к рукам?

— Нет, сэр. Это просто рекомендация — как вам с максимальной выгодой использовать ваше положение и вашу собственность. Как приноровиться к росту города, расширить круг ваших коммерческих интересов. Как извлекать выгоду из налоговых законов и при этом оставить после себя крупное состояние жене и детям.

— Сколько тут страниц? — спросил Колдервуд. — Пятьдесят? Шестьдесят?

— Пятьдесят три.

— Ничего себе рекомендация, — фыркнул Колдервуд. — Ты все это сам придумал?

— Да. — Рудольф не собирался рассказывать, как в течение многих месяцев методически консультировался с Джонни Хитом, благодаря которому внес в свой проект ряд новых разделов. — Но если позволите, сэр, я вам дам совет. Мне кажется, вам не мешает съездить в Нью-Йорк и обсудить это с вашими юристами и банкирами.

— Хорошо, предположим, изучив все это более тщательно, я соглашусь и затею эту кутерьму в точности как ты предлагаешь: организую акционерную компанию, выпущу акции, возьму займы в банках и как идиот построю на берегу озера этот проклятый торговый центр, да еще и театр в придачу. Допустим, я все это сделаю, Но какая от этого выгода тебе?

— Мне хотелось бы стать председателем правления компании, президентом которой будете вы, и, естественно, получать соответствующую этому положению зарплату, а также иметь возможность приобрести часть пакета акций в последующие пять лет. Я взял бы себе заместителя, чтобы он командовал здесь, когда я буду занят другими делами. — Он уже написал в Оклахому Брэду Найту о возможной вакансии.

— Ты, я вижу, все предусмотрел, Руди. — В голосе Колдервуда звучала откровенная враждебность.

— Я работал над этим проектом больше года и старался предугадать все возможные проблемы, — спокойно сказал Рудольф.

— А если я скажу «нет», что ты тогда будешь делать?

— Боюсь, что в таком случае к концу года мне придется подыскать для себя более перспективную работу, мистер Колдервуд, — твердо ответил Рудольф.

— Хорошо, можешь идти. Я сообщу тебе о своем решении.

Проект Рудольфа был очень сложен и продуман до мелочей. Город расширялся, постепенно подступая к озеру. Росло население и в Сидартоне, городке, расположенном в десяти милях от Уитби и недавно соединенном с ним автострадой. По всей Америке возникали загородные торговые центры, и люди уже привыкли делать там основные покупки. Тридцать акров Колдервуда были идеально удобным местом для будущего торгового центра, который мог бы полностью обеспечить нужды обоих городков. Если Колдервуд сам не воспользуется такой возможностью, через год-два инициативу, несомненно, перехватят предприимчивые бизнесмены или какая-нибудь корпорация, в результате чего резко снизятся прибыли Колдервуда и его универмага в Уитби.

В своем проекте Рудольф настаивал также на постройке хорошего ресторана и театра, чтобы привлекать покупателей к торговому центру и в вечернее время. После закрытия летнего сезона в театре можно показывать кинофильмы.

Профессор Дентон чувствовал себя в баре явно не в своей тарелке — судя по виду здешних завсегдатаев, ни один из них никогда в жизни даже близко не подходил к колледжу.

— Спасибо, спасибо, что вы пришли, Джордах, — торопливым шепотом сказал он. — Себе я взял виски. А вам заказать что-нибудь?

— Я днем не пью, — отказался Рудольф и тотчас пожалел о сказанном: его слова можно было истолковать как упрек Дентону.

— И правильно делаете, — заметил тот. — Голова должна быть ясной. Обычно я тоже не пью в это время, но… Может, мы лучше сядем? Я понимаю, вам нужно скоро возвращаться. — Он положил деньги на стойку и повел Рудольфа к столику в последней из кабинок, тянувшихся вдоль стены напротив бара. Они сели лицом друг к другу и стали изучать засаленное меню.

— Пожалуйста, суп, рубленый бифштекс и чашку кофе, — сказал Дентон официантке. — А вы что возьмете, Джордах?

— То же самое, — сказал Рудольф.

— У вас отлично идут дела, Джордах, — заметил Дентон, согнувшись над столом и глядя на Рудольфа беспокойными глазами, увеличенными до огромных размеров толстыми стеклами в стальной оправе. — Я об этом от многих слышал, в том числе и от миссис Дентон. Она ходит в ваш магазин три раза в неделю. Говорит, универмаг просто процветает. Масса новых товаров! Что ж, людям нравится покупать. И похоже, нынче у всех есть деньги. Кроме профессоров. Но это к делу не относится. Я пришел сюда не для того, чтобы жаловаться. Бесспорно, Джордах, вы правильно сделали, что отказались от места на кафедре… Научный мир! — с Горечью воскликнул он. — Кругом зависть, интриги, предательство, неблагодарность… Приходится следить за каждым своим шагом. Мир бизнеса куда лучше. Ты мне, я тебе. Слабого сжирают. По крайней мере…

— Это не совсем так… — возразил Рудольф. — Я имею в виду бизнес.

— Конечно, нет, — согласился Дентон. — Все зависит от человека. Не стоит слепо верить в теорию. Тогда теряется реальное представление о жизни. Во всяком случае, я рад вашему успеху и уверен, вы добились его без, каких-либо компромиссов.

Официантка принесла суп. Когда она ушла, Дентон продолжал:

— Если бы мне пришлось все начинать сначала, я сторонился бы увитых плющом стен колледжа, как чумы. Эти стены превратили меня в ограниченного, озлобленного человека, неудачника, труса…

— Я бы ничего подобного о вас не сказал. — Рудольф был поражен характеристикой, которую дал себе Дентон. Раньше Рудольфу всегда казалось, что профессор весьма Доволен собой.

— Я живу в постоянном страхе и трепете. — Дентон шумно хлебнул суп и повторил: — В страхе и трепете.

— Если я могу вам чем-то помочь, профессор, — начал Рудольф, — я бы…

— У вас доброе сердце, Джордах, доброе сердце. Я сразу же выделил вас из всех. Другие легкомысленны и жестоки, а вы — серьезный, участливый. Вы учились, стремясь к знаниям, а другие — только чтобы сделать карьеру. Да, все эти годы я внимательно наблюдал за вами. Вы далеко пойдете, поверьте моему слову. Я преподаю в колледже больше двадцати лет. Через мои руки прошли тысячи молодых людей. Я изучил их вдоль и поперек и сразу могу определить, на что они способны. — Дентон доел суп и приступил к бифштексу. — Чтобы добиться успеха, вы не пойдете по трупам. Я знаю вас, ваш ум, характер. У вас твердые принципы, вы человек благородный, утонченный и требовательный к себе. У меня наметанный глаз, я все вижу.

Рудольф молча ел, дожидаясь, когда кончится поток похвал, и понимая, что Дентон собрался попросить его о большом одолжении — иначе он не стал бы так рассыпаться.

— До войны, — продолжал Дентон, жуя бифштекс, — было больше молодых людей вашего типа: проницательных, порядочных, честных. Многих из них сейчас нет в живых — они погибли, и мы уже даже не помним, в каких краях настигла их смерть. Теперешнее же поколение… — он безнадежно пожал плечами, — хитрые, расчетливые, лицемерные. Только и думают, как бы что-нибудь урвать, не прилагая никаких усилий. Вы не поверите, сколько студентов пытается обмануть меня на экзаменах. Будь у меня деньги, я уехал бы из этой страны куда-нибудь подальше и поселился бы на каком-нибудь острове. — Дентон с беспокойством посмотрел на часы и заговорщически оглядел зал. Соседняя с ними кабина была пуста, и только у бара ближе к выходу стояли несколько мужчин, но они не могли услышать их разговор. — Пожалуй, я перейду к сути дела. — Дентон понизил голос и перегнулся через стол. — У меня неприятности, Джордах. Большие неприятности. Со мной хотят разделаться.

— Кто?

— Мои враги. — Дентон снова окинул зал внимательным взглядом, словно выискивал своих врагов, переодетых в рабочие спецовки.

— Когда я учился, мне казалось, все прекрасно к вам относятся, — сказал Рудольф.

— О, у нас полно своих подводных течений, о которых не подозревают студенты. Интриги, кругом интриги! В аудиториях, в кабинетах начальства, в кабинете самого президента колледжа! Моя беда в том, что я слишком прямолинеен и наивен. Я верил в миф об академической свободе. Мои враги выжидали подходящего момента. Мне много лет назад следовало уволить моего заместителя — как ученый он полная бездарность, — но я вечно жалел его и не увольнял. Непростительная слабость! Он метил на мое место и давно вел на меня досье. Записывал пьяные сплетни, отдельные фразы, вырванные вне контекста из моих лекций. Теперь меня собираются принести в жертву, Джордах. Они отыскали свою ведьму. Ею оказался я.

— Я не совсем понимаю.

— Охота на ведьм, — сказал Дентон. — Вы наверняка читаете газеты «Гоните коммунистов из школ!».

— Вы же не коммунист, профессор, — рассмеялся Рудольф. — И вы сами это знаете.

— Говорите тише, мой мальчик. — Дентон беспокойно огляделся по сторонам. — О таких вещах не кричат во все горло.

— По-моему, вы напрасно тревожитесь, профессор, — сказал Рудольф. Он решил, что постарается обратить все в шутку. — А я-то боялся, здесь что-нибудь посерьезнее. Думал, может, какая-нибудь студентка забеременела с вашей помощью.

— Вы можете смеяться, — сказал Дентон. — Вы молоды, но сейчас ни в колледжах, ни в университетах давно никто не смеется. Мне предъявлены нелепейшие обвинения: мол, в тридцать восьмом году пожертвовал пять долларов на какую-то сомнительную благотворительность и ссылался в некоторых своих лекциях на Карла Маркса. Но боже мой, разве, можно читать курс экономических теорий девятнадцатого века, не упоминая Карла Маркса! Нет, вы ничего не знаете, мой мальчик! Вы просто ничего не знаете! Университет в Уитби ежегодно получает от штата субсидию для сельскохозяйственного факультета. И вот какой-то болван из законодательной ассамблеи произносит речь, создает комиссию и требует расследования ради того, чтобы его имя попало в газету. Патриот! Защитник веры! Ха! В университете — но это сугубо между нами, Джордах, — создана специальная комиссия по расследованию обвинений, выдвинутых против ряда преподавателей. Они готовы принести несколько жертв — со мной во главе, — только бы законодательная ассамблея штата не лишила университет субсидий. Теперь, надеюсь, вам ясно?

— Боже мой! — только и мог произнести Рудольф.

— Вот именно, — подхватил Дентон. — Боже мой! Я не знаю, каковы ваши политические убеждения…

— Я не занимаюсь политикой.

— Прекрасно, прекрасно! — похвалил Дентон. — Хотя было бы лучше, если бы вы состояли в республиканской партии. И подумать только, я голосовал за Эйзенхауэра! — Он глухо рассмеялся. — Мой сын воевал в Корее, а Эйзенхауэр обещал покончить с войной. Впрочем, чего только не наобещаешь перед избирательной кампанией!

— Чем конкретно я могу вам помочь, профессор? — спросил Рудольф.

— Сейчас мы подошли к этому, — сказал Дентон, допивая кофе. — Комиссия будет рассматривать мое дело ровно через неделю, то есть в следующий вторник, в два часа дня. Я знаю о выдвинутом против меня обвинении только в общих чертах — пожертвования в тридцатых годах в пользу организации, которая якобы служила вывеской, прикрывавшей нелегальную деятельность коммунистов; атеистические и левые фразы на лекциях; рекомендация книг сомнительного характера для домашнего чтения студентов. Когда в стране царит такое настроение, как сейчас, когда этот Даллес орет на весь мир о ядерной войне, когда видных вашингтонских деятелей поливают клеветой и выгоняют из Белого дома, как проштрафившихся мальчишек на побегушках, карьеру простого университетского преподавателя может погубить одно лишь сказанное шепотом слово. К счастью, у них, в университете, сохранилась совесть — хотя сомневаюсь, что им ее хватит на весь год, — и мне должны дать возможность как-то оправдаться и пригласить свидетелей, которые за меня поручатся…

— Что же вы хотите, чтобы я сказал? — прервал его Рудольф.

— Все, что сочтете нужным, мой мальчик, — ответил Дентон упавшим голосом. — Я не собираюсь вас специально натаскивать. Скажите то, что обо мне думаете. Вы прослушали три моих курса, мы с вами не раз беседовали вне аудитории, вы бывали у меня дома. Вы умный молодой человек, и вас не проведешь. Говорите то, что считаете нужным. У вас безукоризненная репутация, в колледже о вас были самого высокого мнения, вы — подающий большие надежды, ничем себя не скомпрометировавший молодой бизнесмен, и ваши показания будут иметь вес.

— Да, конечно, — сказал Рудольф. Это предвестие неприятностей, пронеслось у него в голове. Начнутся нападки. И что скажет Колдервуд? Втягиваю магазин в прокоммунистическую политику. — Конечно, я выступлю в вашу защиту. — Сейчас абсолютно не подходящее время для этого, подумал он с раздражением.

— Я не сомневался в вас, Джордах. — Дентон с чувством пожал ему руку. — Знали бы вы, сколько людей, двадцать лет называвших себя моими друзьями, отказали мне — увиливают, малодушничают! У нас теперь не страна, а логовище побитых собак. Если хотите, я поклянусь вам, что никогда не был коммунистом.

— Что за нелепость, профессор! — Рудольф посмотрел на часы. — Извините, но мне пора в магазин. На следующей неделе во вторник в два часа я буду на комиссии. — Он полез в карман за деньгами. — Позвольте, я за себя заплачу.

Дентон жестом остановил его.

— Я пригласил вас, вы мой гость. Идите, дорогой, идите. Не буду вас задерживать. — Он встал, в последний раз огляделся по сторонам и, убедившись, что никто за ними не наблюдает, снова горячо пожал ему руку.

Рудольф медленно шел но улице. Все вокруг было как обычно, и прохожие ничем не напоминали побитых собак. Бедняга Дентон! Он вспомнил, что именно на лекциях Дентона впервые получил представление, как стать преуспевающим капиталистом. Про себя он даже рассмеялся. Да, старый дурак Дентон! Ему теперь не до смеха.

В кабинете на его столе лежало короткое письмо: «Надеюсь, ты скоро приедешь в Нью-Йорк. У меня неприятности. Хочу с тобой посоветоваться. Целую. Гретхен».

— О боже, — сказал он вслух, смял письмо и бросил его в корзинку.

Когда в четверть седьмого он вышел из магазина, накрапывал дождь. Только дождя мне сегодня не хватало, с досадой подумал он, лавируя между машинами на своем мотоцикле. Уже почти подъехав к дому, он вспомнил о своем обещании матери купить что-нибудь на ужин. Чертыхнувшись, он повернул назад, в деловую часть города, где магазины работали до семи вечера. Сюрприз, вспомнил он просьбу матери. Через две недели твоего любящего сына выкинут на улицу, мамочка. Как тебе понравится такой сюрприз?

Он зашел в первый попавшийся магазин, купил курицу, картофель, банку горошка и половину яблочного пирога на десерт. Проталкиваясь между домохозяйками, вспомнил разговор с Колдервудом и мрачно ухмыльнулся: вундеркинд-финансист, окруженный восхищенными поклонницами, по дороге на изысканно приготовленный ужин в своем фамильном особняке, хорошо знакомом нашим читателям по фотографиям в журналах «Лайф» и «Хаус энд гарден». После недолгого колебания он купил бутылку виски. В такой вечер необходимо выпить.

Он лег раньше обычного, слегка захмелев, и, засыпая, подумал: единственное приятное за весь сегодняшний день — утренняя пробежка с Квентином.

Неделя прошла без всяких событий. При встрече в магазине Колдервуд, ни словом не упоминая о проекте Рудольфа, говорил с ним только о текущих делах.

Когда Рудольф позвонил Гретхен и сообщил, что сможет приехать в Нью-Йорк лишь в конце следующей недели, она, казалось, была огорчена, но не захотела объяснять по телефону, в чем дело. Это может подождать, сказала она. Рудольф немного успокоился. Если это может подождать, значит, все не так уж плохо.

Его волновало предстоящее выступление перед комиссией по расследованию дела Дентона. Не исключено, что у комиссии имеются против Дентона факты, о которых самому ему неизвестно или которые он скрыл. В таком случае Рудольф будет выглядеть его сообщником, или лжецом, или просто дураком. Но больше всего его беспокоило, что члены комиссии, твердо намеренные разделаться с Дентоном, естественно, враждебно отнесутся ко всякому, кто выступит в его защиту. Всю свою жизнь Рудольф стремился завоевывать симпатии людей, располагать их к себе, особенно пожилых и с солидным положением. И сейчас уже одна мысль о том, что ему придется предстать перед целой группой ученых мужей, которые будут смотреть на него с неодобрением, тревожила его.

Всю неделю он мысленно произносил речи, стараясь достойно защитить Дентона и в то же время очаровать судей. К концу недели он совсем потерял сон.

В понедельник, после того как он сделал обход магазина, Колдервуд пригласил его к себе.

— Итак, Руди, — начал он, — я внимательно изучил твой проект и посоветовался кое с кем в Нью-Йорке. Завтра утром мы туда едем и в два часа встретимся с моими юристами в их конторе на Уолл-стрит. Тебе хотят задать несколько вопросов. Поедем электричкой в одиннадцать ноль пять. Я ничего тебе пока не обещаю, но те, с кем я разговаривал, по-моему, находят твое предложение небезынтересным. — Он внимательно поглядел на него и недовольно сказал: — А ты как будто и не рад этому?

— О, я очень рад, сэр, очень. — Рудольф постарался улыбнуться. — В два часа во вторник, — думал он. Я обещал Дентону в два часа во вторник предстать перед комиссией. — Это замечательная новость, сэр. Просто немного неожиданно, и я растерялся. — Он снова улыбнулся, стараясь казаться веселым и простодушным.

Позднее, днем, в его кабинете зазвонил телефон; трубку сняла мисс Джайлс.

— Я узнаю, на месте ли он. А кто его просит? — И, закрыв трубку ладонью, сказала: — Профессор Дентон.

Поколебавшись секунду, Рудольф взял трубку.

— Добрый день, профессор, — сердечно приветствовал он Дентона. — Как дела?

— Джордах, — прохрипел Дентон, — я в «Рипли». Вы не могли бы подойти сюда на несколько минут? Мне надо с вами поговорить.

— Хорошо, профессор, сейчас буду, — ответил Рудольф. Какая разница, когда он ему скажет? Наверно, даже лучше сделать это сейчас.

Войдя в бар, он не сразу нашел Дентона. Тот сидел опять в последней кабине. Он был в пальто и шляпе. Согнувшись над столом, он держал стакан в обеих руках. Небритый, помятый, грязные стекла очков запотели. Рудольфу неожиданно пришло в голову, что профессор похож на старого алкоголика, тупо дожидающегося на скамейке в парке, пока его подберет полиция.

— Здравствуйте, профессор. — Рудольф проскользнул в кабинку и сел напротив Дентона. — Рад вас видеть. — Он улыбнулся, словно пытаясь уверить Дентона, что тот ни в чем не изменился.

Дентон безразлично взглянул на него и даже не протянул руки. Его обычно румяное лицо было сейчас серым.

— Выпейте чего-нибудь, — предложил он глухим голосом. Сам он, судя по всему, уже успел выпить. И немало.

— Виски, пожалуйста.

— Виски с содовой для моего друга, а мне еще раз бурбон, — сказал Дентон подошедшей официантке.

Дентон молча, не отрываясь, смотрел на зажатый в руках стакан. По дороге сюда Рудольф решил, как он поступит. Он скажет, что завтра в два часа дня никак не сможет появиться перед комиссией, но готов сделать это в любой другой день, если комиссия согласится отложить разбор дела. Если же заседание не отложат, он вечером зайдет к президенту университета и скажет то, что собирался. Если Дентона это не устраивает, он может сегодня же написать свое выступление в его защиту, чтобы Дентон сам зачитал текст перед комиссией. Рудольф с ужасом ждал той минуты, когда он должен будет высказать Дентону свои предложения, но о том, чтобы завтра в одиннадцать ноль пять не выехать с Колдервудом в Нью-Йорк, не могло быть и речи.

— Мне неудобно, что я отрываю вас от работы, Джордах, — не поднимая глаз, невнятно пробормотал Дентон, — но неприятности делают человека эгоистом. Проходя мимо кинотеатра, я увидел длинную очередь за билетами на комедию и подумал: неужели они не знают, что со мной происходит? Как они могут идти сейчас в кино? — Дентон уныло рассмеялся. — Абсурд. С тридцать девятого по сорок пятый год в Европе было убито пятьдесят миллионов человек, а я в то время ходил в кино по два раза в неделю. — Низко склонившись над столом, он жадно глотнул из стакана, держа его двумя руками. Руки его дрожали.

— Скажите, что произошло? — мягко спросил Рудольф.

— Ничего. Впрочем, это не так. Многое… Все кончено.

— Я вас не понимаю. — Рудольф пытался скрыть в своем голосе радость. Значит, все это пустяки, буря в стакане воды. В конце концов, не могут же люди быть такими уж идиотами. — Вы хотите сказать, они прекратили дело?

— Я хочу сказать, что это я прекратил дело, — ответил Дентон, поднял голову и с тоской посмотрел на Рудольфа из-под полей старой коричневой фетровой шляпы. — Я сегодня подал в отставку.

— Не может быть! — воскликнул Рудольф.

— И тем не менее. Они сами предложили мне это, обещая тогда прекратить дело. Я просто не мог бы появиться завтра перед комиссией. И это после двадцати лет работы в колледже!.. Я слишком стар. Слишком. Вероятно, будь я моложе… Молодые проще относятся к абсурду. Они верят в возможность справедливости. Моя жена плачет уже целую неделю. Говорит, что умрет от такого позора. Конечно, это гипербола, но, когда на твоих глазах женщина плачет семь дней и семь ночей подряд, это ослабляет твою волю. Так что все кончено. Мне просто хотелось поблагодарить вас и сказать, что вам не надо приходить завтра в два часа.

— Я был бы рад все сказать им, — ответил Рудольф, про себя вздыхая с облегчением. — А что же вы собираетесь теперь делать?

— Мне предложили спасительный вариант, — без энтузиазма сказал Дентон.

— Один мой приятель работает в Женевской международной школе. Он пригласил меня работать с ним. Естественно, получать я буду меньше, но все-таки хоть какая-то работа. К тому же, как мне кажется, в Женеве поменьше маньяков. Да и город, говорят, милый.

— Но ведь это всего лишь средняя школа, а вы всю жизнь преподавали в колледжах, — запротестовал Рудольф.

— Я хочу уехать из этой проклятой страны, — мрачно сказал Дентон.

Рудольф никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Америку проклятой страной, и его потрясла горечь в словах Дентона.

— Она не такая плохая, как вам кажется, — заметил он.

— Она даже хуже.

— Все забудется, и вас пригласят обратно.

— Никогда! — воскликнул Дентон. — Я не вернусь, даже если меня будут умолять об этом на коленях.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросил Рудольф. — Вам нужны деньги?..

Дентон отрицательно покачал головой.

— На первое время нам хватит. Мы продаем дом. Цены на недвижимость сильно поднялись с того времени, как мы его купили. Страна процветает!.. — Он сухо рассмеялся, потом резко встал. — Ну, мне пора домой. Каждый день я даю жене уроки французского языка.

Он позволил Рудольфу расплатиться. На улице Дентон поднял воротник пальто и стал еще больше похож на старого алкоголика.

— Я буду писать вам из Женевы. — Он вяло пожал Рудольфу руку. — Самые нейтральные письма. Бог его знает, кто нынче вскрывает письма. — И, шаркая ногами, он двинулся прочь. Согбенный старый ученый в толпе граждан своей проклятой страны.