Лампочки в подвале у Бадди Вестермэна горели тускло. Ребята сделали из подвала что-то вроде клуба и часто устраивали там вечеринки. Сегодня собралось человек двадцать девушек и парней. Одни танцевали, другие обнимались в темных углах, третьи просто слушали музыку.

Посреди комнаты, тесно прижавшись друг к другу, покачивались в танце Алекс Дейли и Лайла Белкамп. Все знали — в июне, после окончания школы, они собираются пожениться. Рудольф жалел, что не записал на пленку речь матери в тот вечер, когда отец вернулся из Элизиума, — стоило бы дать послушать Алексу. Такую речь следовало бы давать слушать всем женихам. Может, тогда они не спешили бы идти под венец.

Рудольф сидел на старом поломанном кресле в углу, а Джули устроилась у него на коленях. Кое-кто из девушек тоже сидели на коленях у парней, но Рудольфу не хотелось, чтобы это делала Джули. Ему было неприятно, что его видят в такой ситуации и еще наверняка строят догадки насчет того, какие он испытывает ощущения. Есть вещи слишком интимные, и их нельзя позволять себе при людях. Он не мог себе представить Тедди Бойлана, сидящего при посторонних с девушкой на коленях. Но если бы он намекнул на это Джули, она бы тут же взорвалась.

Джули подала заявление в Барнардский колледж и была уверена, что поступит. Она отлично училась. Рудольфа она убеждала идти в Колумбийский университет. Тогда они были бы в Нью-Йорке совсем рядом. Рудольф делал вид, что пока не решил, в какой университет подавать — Гарвардский или Йельский, у него не хватало мужества признаться Джули, что он вообще не будет никуда поступать.

Джули прижалась к нему, касаясь головой его подбородка, и мурлыкнула. Будь они дома, он бы рассмеялся. Он глядел поверх ее головы на ребят, собравшихся у Бадди Вестермэна. Наверное, он здесь единственный еще ни разу не переспал с женщиной. Бадди, Дейли, Кесслер, как, впрочем, и большинство остальных, конечно, уже прошли через это, хотя, может быть, кое-кто и врал. Но он отличался от всех них не только этим. Интересно, пригласили бы его на эту вечеринку, если бы знали, что его отец убил двоих людей, брат побывал в тюрьме за изнасилование, сестра беременна — она написала ему об этом, чтобы избавить от неприятного сюрприза, — и живет с женатым человеком, а мать согласна лечь в постель с отцом, только если тот заплатит ей тридцать тысяч долларов?

Да, Джордахи необычная семья. В этом сомневаться не приходится.

Почти у всех присутствовавших здесь ребят были четкие планы на будущее. У отца Кесслера была своя аптека, и Кесслер собирался окончить фармацевтическую школу, чтобы затем унаследовать дело отца. Отец Смаррета занимался куплей-продажей недвижимого имущества, и сын намеревался поступить в Гарвардский университет, а потом на коммерческие курсы. Семья Лоусонов владела промышленным концерном, и Лоусон-младший решил изучать инженерное дело. Даже у туповатого Дейли все было уже распланировано: вместе со своим отцом он займется поставкой санитарно-технического оборудования.

Рудольф почувствовал жгучую зависть ко всем своим друзьям. С пластинки слетали серебряные кружева кларнета — играл Бенни Гудмен. Рудольф завидовал ему тоже. Пожалуй, больше, чем всем другим.

Сейчас он понимал тех, кто грабил банки.

Ему захотелось уйти отсюда. Все эти дни он страшно уставал. Вдова не могла больше работать полный день, так как ей надо было приглядывать за детьми, и Рудольф теперь не только развозил по утрам булочки, но сразу после школы с четырех дня до семи вечера стоял за прилавком. Спортивные тренировки, конечно, пришлось бросить, как и дискуссионный клуб. Учить уроки не хватало сил, и отметки у него стали хуже. Ко всему прочему он после рождества простудился, и простуда до сих пор не проходила.

— Джули, пошли домой, — предложил он.

Она удивленно выпрямилась у него на коленях.

— Почему? Еще совсем рано, и такая удачная вечеринка.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо сказал Рудольф. — Мне просто хочется уйти отсюда.

— Твое дело, я тебя не держу. До дома меня кто-нибудь проводит, — рассердилась она и вскочила с его колен.

Рудольфа подмывало излить ей все, что накопилось у него на душе. Может, тогда бы она поняла.

— Господи! — сказала Джули. На глазах у нее заблестели слезы. — Мы с тобой первый раз за столько месяцев куда-то выбрались, и, едва вошли, ты уже хочешь уйти.

— Просто я отвратительно себя чувствую, — ответил он, вставая.

— Странно. Именно в те вечера, когда ты со мной, ты себя отвратительно чувствуешь. Я уверена, с Тедди Бойланом ты чувствуешь себя прекрасно.

— Оставь Бойлана в покое, Джули. Я с ним уже бог знает сколько не виделся.

— А что случилось? У него кончились запасы пергидроля?

— Очень остроумно, — устало сказал Рудольф.

Джули повернулась и отошла к группе ребят, собравшихся возле проигрывателя.

Рудольф надел пальто и, ни с кем не прощаясь, вышел за дверь. На улице лил дождь. С реки дул холодный февральский вр. Рудольф закашлялся, поднял воротник, чувствуя, как за шиворот текут капли, и медленно пошел домой. Ему хотелось плакать.

Из оконца подвала пробивался свет. Вечный огонь. Аксель Джордах — неизвестный солдат. «Догадается ли кто-нибудь потушить в подвале свет, если отец умрет?» — подумал Рудольф.

С того вечера, как мать произнесла свой безумный монолог про тридцать тысяч долларов, Рудольф жалел отца. Отец теперь ходил по дому медленно и тихо, как человек, только что вышедший из больницы после тяжелой операции, как человек, услышавший первый зов смерти. Раньше он всегда казался Рудольфу сильным, очень сильным. Голос его гремел по всему дому. Двигался он резко, уверенно. Сейчас же все больше молчал, движения стали робкими, и было что-то тревожное в том, как он с виноватым видом раскладывает перед собой газету или варит себе кофе, стараясь не производить лишнего шума. Неожиданно Рудольф подумал, что отец готовится к смерти. Задумчиво стоя в прихожей, Рудольф впервые за многие годы задал себе вопрос: любит ли он отца или нет?

Он спустился в подвал.

Аксель сидел на скамейке, уставившись взглядом в печь. Рядом с ним на полу стояла бутылка виски. В углу, свернувшись, лежала кошка.

— Привет, пап, — поздоровался Рудольф.

Отец медленно обернулся и кивнул.

— Я зашел узнать, может, тебе нужно помочь?

— Нет, — ответил отец, взял бутылку и сделал маленький глоток. — Ты весь промок. Сними пальто.

Рудольф снял пальто и повесил на крючок.

— Как дела, пап? — Он никогда раньше не задавал отцу подобного вопроса. Джордах тихо хохотнул, но не ответил, а снова приложился к бутылке. Потом сказал:

— Сегодня у меня был гость. Мистер Гаррисон.

Мистер Гаррисон был владельцем дома и каждый месяц третьего числа приходил лично собирать арендную плату.

— Но ведь сегодня не третье, — удивился Рудольф. — Что ему надо?

— Дом собираются сносить. Здесь будут строить новый квартал. Первые этажи пойдут под магазин. Порт-Филип разрастается. Прогресс есть прогресс, как сказал мистер Гаррисон.

— И что ты собираешься теперь делать?

— Не знаю, — пожал плечами Аксель. — Может, пекари нужны в Кельне… Если бы мне посчастливилось встретить у реки какого-нибудь пьяного англичанина в дождливую темную ночь, я, наверное, сумел бы вернуться в Германию.

— Ты это о чем? — настороженно спросил Рудольф.

— А я именно так приехал в Америку. В Гамбурге в одном баре в районе Сан-Паули какой-то пьяный англичанин размахивал пачкой денег. На улице я пошел за ним, догнал и пригрозил ножом. Он начал драться. Тогда я всадил в него нож, забрал деньги, а его самого спихнул в канал.

— Мне кажется, тебе не следует рассказывать об этом на всех углах, — заметил Рудольф.

— Ты что, собрался сдать меня в полицию? Ну как же. Я совсем забыл — у тебя ведь высокие принципы.

— Пап, ты должен забыть об этом. Какой смысл после стольких лет ворошить прошлое?

— О, я помню не только это. — Аксель рассеянно поднес бутылку ко рту. — Я помню, как наклал в штаны во время отступления на Маас; помню, как воняла моя нога на вторую неделю в госпитале; помню, как в Гамбургском порту таскал мешки с какао, каждый весом сто фунтов, и рана на ноге открылась и кровоточила; я помню, как англичанин, когда я спихивал его в канал, кричал: «Ты не сделаешь этого!». Помню выражение лица человека по имени Абрахам Чейс в Огайо, когда я выложил перед ним на стол пять тысяч долларов, чтобы ему легче было перенести позор своих дочерей. — Аксель снова глотнул виски. — Двадцать лет я работал, и все ушло на то, чтобы вызволить из тюрьмы твоего брата. По мнению твоей матери, я поступил неправильно. Ты тоже так считаешь?

— Нет.

— Теперь тебе будет трудно, Руди, очень трудно. Прости меня. Я старался сделать все, что в моих силах.

— Ничего, как-нибудь выкарабкаюсь, — ответил Рудольф, хотя далеко не был в этом уверен.

— Делай деньги, — продолжал Аксель. — Не позволяй себя дурачить. Не верь всей этой газетной болтовне о других ценностях. Богачи беднякам читают проповеди о ничтожности денег лишь для того, чтобы загребать эти деньги самим и не дрожать за свою шкуру. Будь таким, как Абрахам Чейс. Сколько у тебя сейчас в банке?

— Сто шестьдесят долларов.

— Не расставайся с ними. Не давай ни цента никому. Даже если я приползу к тебе на коленях, умирая с голоду, и попрошу на кусок хлеба. Не давай мне и десяти центов.

— Ты зря так себя разбередил, папа. Пойди приляг. Я поработаю здесь за тебя.

— Нет, тебе здесь не место. Можешь заходить ко мне поболтать, но к противням не прикасайся. У тебя есть дела поинтересней. Учи уроки. Выучивай все! И обдумывай каждый свой шаг, Руди… Грехи отцов!.. Скольким же поколениям страдать? Я ничего не смогу тебе завещать, кроме грехов, но уж их-то больше чем достаточно. Два мертвеца. Все шлюхи, с которыми я спал. И то, что я сделал с твоей матерью. И то, что позволил Томасу расти как сорная трава. Да и кто знает, что теперь делает Гретхен? Похоже, матери кое-что о ней известно. Ты видишься с сестрой? Чем она занимается?

— Тебе лучше не знать об этом.

— Значит, как я и думал, — сказал отец. — Бог все видит. Я не хожу в церковь, но я знаю: бог все видит!

— Ну что ты такое говоришь, — сказал Рудольф. — Ничего он не видит. — Его атеизм был непоколебим! — Просто тебе не повезло. Завтра все может измениться.

— Расплачивайся за свои грехи. Вот что говорит бог.

Рудольфу показалось, что отец уже забыл о нем и, если бы его не было сейчас в подвале, все равно говорил бы то же самое, тем же глухим, отрешенным голосом.

— Плати, грешник, — повторил Аксель. — Я накажу тебя и детей твоих за деяния твои. — Он сделал большой глоток виски и зябко передернул плечами.

— Иди ложись. Мне надо еще поработать.

— Спокойной ночи, пап, — сказал Рудольф и снял пальто с крючка. Отец молча сидел с бутылкой в руках, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.

Господи, подумал Рудольф, поднимаясь по лестнице, а я-то считал, что сошла с ума мать.

Аксель глотнул виски и принялся за работу. Он поймал себя на том, что напевает какой-то мотив, но не мог узнать его, и это вызвало у него беспокойство. И вдруг вспомнил: эту песню напевала его мать, возясь на кухне.

Он тихо запел:

Родной язык… Далеко же забросила Акселя судьба. А может, недостаточно далеко?

Поставив на стол последний противень с булочками, он подошел к полке и достал жестяную банку с нарисованными на ней черепом и костями. Зачерпнул маленькую ложку порошка, взял наугад булочку, раскатал ее, замесил в тесто порошок, и снова слепил шарик, положил его на противень и сунул в печь. Мое последнее послание этому миру, подумал он.

Подойдя к раковине, он снял с себя рубашку, вымыл лицо, руки, ополоснул грудь. Вытерся куском мешка из-под муки и снова оделся. Потом сел на скамейку и поднес к губам почти пустую бутылку.

Глядя на печь, он мурлыкал себе под нос мотив песни, которую пела его мать на кухне, когда он был еще совсем маленьким.

Точно в положенное время Джордах вытащил противень. Все булочки выглядели одинаково. Он выключил в печи газ, надел пальто и кепку, вышел на улицу и заковылял к реке.

Подойдя к сараю, отомкнул замок и зажег внутри свет. Подхватил лодку и перенес ее на шаткие мостки пристани. Река была неспокойной, волны бежали белыми барашками и, чмокая, ударялись о берег. Аксель спустил лодку на воду, легко спрыгнул с мостков на корму, вставил весла в уключины и оттолкнулся от берега.

Течение тут же подхватило лодку и понесло. Он начал выгребать на середину реки. Волны перехлестывали через борт, а в лицо бил дождь. Вскоре лодка глубоко осела. Он продолжал мерно грести. Река мягко несла его к Нью-Йорку, к заливам, к океану.

На следующий день лодку обнаружили у Медвежьей горы. Тело Акселя Джордаха так и не нашли.