22
Гибель Максвелла потрясла Кьяктаду. Эхо этого потрясения прокатилось по всей Бирме, и случай – «жуткий случай в Кьяктаде, помните?» – обсуждался еще много лет после того, как имя самого зарубленного молодого инспектора лесов было забыто. Личным горем смерть Максвелла никого не опечалила. Что ж, еще один «славный парень» из бирманского легиона славных парней, с кучей приятелей, без единого друга. И тем не менее товарищи отнюдь не остались равнодушными, возмутившись, а первое время просто обезумев от гнева, – убит белый! Какой англичанин на Востоке при этом не содрогнется? Бирманцев хоть сотнями коси, но поднять руку на белого! Злодейство! Кощунство! Труп несчастного Максвелла, несомненно, требовал мести. Оплакали эту гибель лишь искренне привязавшийся к молодому англичанину бирманец-лесничий, который доставил тело, да кое-кто из слуг.
Нашелся и тот, кого смерть Максвелла необычайно порадовала.
– Истинный дар небес! – разъяснял жене У По Кин. – Я сам не мог бы устроить лучше. Нужна была эффектная, с кровью, деталь, чтобы этот бунт приняли всерьез. И пожалуйста, как по заказу! Скажу тебе, Кин-Кин, есть, видно, какая-то высшая сила, которая оказывает мне покровительство!
– Стыда у тебя нет, вот что! Не пойму, как ты можешь такое говорить? Неужели не боишься убийство взять на свою душу?
– Я? С какой стати? Я-то и цыпленка никогда не зарезал.
– Ты ищешь выгоду от смерти бедного мальчика.
– Выгоду? Разумеется. А почему бы нет? Кто-то кого-то решил убить, и мне от этого большая польза, так разве я виноват? Рыбак живую рыбку из воды выловил – очень неправедно он поступил. Но существует ли запрет есть рыбу? Нет такого. Так почему бы рыбку, раз она уже мертва, не съесть? Получше, милая моя, вникай в священные установления жизни!
Похороны состоялись на следующее утро. Присутствовали все европейцы, за исключением Веррэлла, занятого обычной тренировкой на траве плаца, почти напротив кладбища. Гражданскую панихиду проводил мистер Макгрегор. У могилы, сняв пробковые шлемы, стояла горстка англичан, потея в темных костюмах, вытащенных со дна сундуков. Резкий утренний свет с особой беспощадностью высвечивал понурые фигуры в нелепой слежавшейся одежде. На лицах у всех, кроме Элизабет, читались морщины и прожитые годы. Отдать долг покойному пришли также несколько чиновных уроженцев Востока, в том числе доктор Верасвами; правда, все они скромно держались на заднем плане. Маленький погост хранил шестнадцать надгробных плит: агенты лесоторговых фирм, сотрудники администрации, солдаты, погибшие в каких-то давних перестрелках.
«Вечная память Джону Генри Спагнэллу, офицеру Имперской военной полиции, унесенному вспышкой холеры, до последнего часа верно и стойко…» Флори смутно помнил Спагнэлла, что-то забормотавшего на койке в лагере и вмиг испустившего дух. В углу погоста теснилось несколько могил евроазиатских полукровок, с вешками деревянных крестов, оплетенных гущей усыпанного мелким оранжевым цветом ползучего жасмина; у корней обильно чернели дыры крысиных нор.
Завершив панихиду возвышенно-благоговейным прощанием, мистер Макгрегор достойно проследовал к выходу, держа у груди серый тропический шлем, заменяющий на Востоке черный цилиндр. Флори помешкал у ворот, надеясь на словечко Элизабет, но она прошла не взглянув. Все его сторонились. Он был в опале; после гибели Максвелла вчерашнее его отступничество виделось настоящей изменой. Эллис с Вестфилдом, достав портсигары, задержались у края могилы. До Флори доносились их голоса, усиленные резонансом не засыпанной еще могильной ямы.
– Боже мой, Вестфилд! Боже мой, как подумаю про беднягу, что тут в гробу, прямо кровь закипает! Спать не мог, понимаешь?
– Адское дело. Держись. Я тебе обещаю: парочку-то их парней мы за это повесим. За каждого нашего убитого получат по два своих.
– Два! И полсотни мало! Главное, сволочей этих с ножами найти, хоть со дна, хоть из-под земли! Имена есть уже?
– Ориентировочно. Все деревенские там знают, кто убил. Проблема одна – заставить это мужичье говорить.
– Господи, так заставь! Наплюй ты на проклятые законы, бей, пытай – развяжи гадам языки! Если какой свидетель нужен, я тебе за пару сотен монет найду таких, что все, что хочешь, подтвердят.
Вестфилд, вздохнув, покачал головой:
– Не пройдет. При всем желании не пройдет. У моей бригады средств дознания полный комплект: задницей на муравейник, перцу толченого кой-куда и прочее, но никак сейчас. Приходится блюсти закон хренов. Ладно, сделаем как полагается, с уликами. По всем правилам вздернем мерзавцев.
– Ну, отлично! Под арест, а если молчит, зараза, пулю в лоб – «при попытке к бегству» или еще что в этом роде! Только из кутузки не выпускать, мать их!
– Тут будь спокоен. Кого-нибудь точно прихватим. Уж лучше вздернуть не того, чем никого, – заключил Вестфилд, не подозревая о своей цитатной мудрости.
– Вот это дело! Спать не смогу, пока на виселице их не увижу, – приговаривал Эллис, покидая с приятелем кладбище. – Черт! В тень скорей, глотка напрочь пересохла.
Жажда томила и остальных, но не идти же в клуб выпивать сразу после похорон, и европейцы разошлись по домам. Четверо смуглых оборванцев с лопатами принялись закидывать яму сухими комьями и уминать над нею пыльный кривой холмик.
После завтрака Эллис, помахивая тростью, шел в свой офис. Жара пылала. Дома Эллис помылся и переоделся, но час в плотном черном костюме все-таки обернулся треплющим лихорадочным ознобом. Вестфилд со своей командой уже отправился на моторной лодке ловить убийц, приказав Веррэллу сопровождать его (не ради совершенно излишней помощи, а исключительно из принципа «пусть, паразит, попотеет!»).
Эллису было нехорошо, спину то и дело болезненно передергивало и от нестерпимого кожного зуда, и от пенившейся внутри злости. Всю ночь его душил гнев – белого убили! Посмели, мрази, твари ползучие! Грязные свиньи! Чем отомстить, чем их пронять до самых потрохов? Ну почему закон у нас слюнявый? Почему мы покорно сносим наглые оскорбления? Представить, что такое случилось бы перед войной где-то в колониях у немцев! Правильный народ немчура, знали, как обращаться с негритосами! Кнутом их драть из носорожьей кожи! Карательные меры! Деревню спалить, скот вырезать, поля выжечь и каждого десятого под расстрел!
Он пристально глядел на слепящие снопы света между деревьев; его зеленоватые, широко раскрытые глаза мрачно блестели. Смирный пожилой бирманец, тащивший большой ствол бамбука, переложил его с плеча на плечо, уступая дорогу. Кулак Эллиса крепче сжал трость. Вот бы толкнул пес шелудивый, хоть ругнулся, хоть чем-нибудь задел бы – дал бы повод прибить его! Не-ет, будут все только по закону, открыто вызов не бросят, не дадут ответить ударом на удар! Эх, если бы вот настоящий мятеж, чтобы чрезвычайное положение ввести и начать войну без пощады! Великолепные кровавые картины понеслись в голове – дым, стрельба, визг туземцев, горы их трупов, копыта на темных голых животах, кишки наружу, вдрызг расквашенные смуглые морды!
Навстречу показались пятеро шедших в ряд школьников. Шеренга юных желтых гладких физиономий, ехидных, с дерзкой усмешкой. Дразнят, поганцы, белого человека. Тоже небось слыхали про убийство и празднуют победу. Вон как, проходя мимо, ухмыльнулись. Откровенно! Знают, что не достанешь. Эллису стало трудно дышать. Желтые лица плясали перед глазами глумящимися бесами. Он резко остановился.
– Чего мне зубы скалите, сопливцы?
Мальчишки обернулись.
– Какого черта, спрашиваю, веселитесь?
Один из подростков нахально – может, из-за плохого английского нахальнее, чем хотел бы, – ответил:
– Не ваше дело.
На секунду сознание Эллиса затмило, и в эту самую секунду ярость прорвалась ударом трости, хлестнувшей со всей силы прямо поперек наглых глаз. Мальчишка взвыл, четверо остальных кинулись на Эллиса. Но куда им! Он отшвыривал их и, отскочив, заработал тростью так неистово, что им было даже не приблизиться.
– Не суйся, гнида! Прочь! Всех, на… расшибу!
Даже для четверых подростков этот бешеный был ужасен. Раненый парнишка, закрывая лицо ладонями, рухнул на колени с криком: «Ослеп! Ослеп!» Остальные вдруг бросились к насыпанным возле дороги грудам ремонтной щебенки. На веранду офиса Эллиса выскочил его клерк, вопя:
– Скорее в дом, скорее, сэр! Они убьют вас!
Бежать от этих паршивцев Эллис и не думал, но поднялся на крыльцо. Один из камней, просвистев рядом, ударился о перила. Клерк мигом скрылся. Глядя сверху вниз в лица мальчишек с охапками щебенки, Эллис радостно загоготал:
– Что, черномазые ублюдки, а? Не ожидали? Давай-ка, подымайся, давай-ка четверо на одного! Кишка тонка? И на людей-то не похожи! Гаденыши, крысята вшивые!
Перейдя на бирманский, он поносил, всласть обзывал вонючих бирманских свиней; а ребята, с их слабыми полудетскими руками, бросали и бросали камни, никак не попадая в цель. И каждый пролетевший мимо камень Эллис встречал торжествующим хохотом. Послышались свистки, топот бегущих от полицейского поста встревоженных констеблей. Мальчишки оглянулись на дорогу и дунули прочь, оставив Эллиса абсолютным победителем.
Хотя драка повеселила душу, с окончанием боя Эллис вновь мрачно распалился. Немедленно написал Макгрегору записку, сообщая о подлом нападении и требуя возмездия. В офис окружного управления были также посланы двое клерков, клятвенно и дружно подтвердивших, что на господина внезапно, без всякой видимой причины, напали пятеро подростков, что ему пришлось защищаться, и т. п. (справедливости ради надо сказать, что Эллис, видимо, и сам уже поверил в такую версию событий). Обеспокоенный мистер Макгрегор приказал разыскать и опросить школьников; однако те, подозревая нечто подобное, надежно затаились, так что, несмотря на усилия весь день рыскавшей полиции, мальчишек не нашли. Раненого подростка отвели к знахарю, который примочками какой-то ядовитой настойки успешно довел повреждение глаз до полной потери зрения.
Вечером, как обычно, европейцы, кроме еще не вернувшихся из джунглей Вестфилда и Веррэлла, собрались в клубе. Настроение было плохое. Мало коварного злодейского убийства, так уже бандитские нападения средь бела дня! Миссис Лакерстин, закатывая глаза, пророчила: «Нас непременно зарежут в наших постелях!» Дабы ее успокоить, мистер Макгрегор сообщил, что предусмотрено на случай бунта запирать женщин в тюремной крепости, но это, кажется, не слишком ободрило нервную леди. Флори вдоволь досталось от цеплявшегося Эллиса и не перепало ни единого взгляда Элизабет. В клуб он приплелся, тая сумасшедшую надежду на примирение с ней, и, совершенно раздавленный ее пренебрежением, почти все время просидел в читальне. Часам к восьми, после неоднократных рюмочек и стаканчиков, когда атмосфера слегка разрядилась, Эллис предложил:
– А что, если отправить пару чокр, чтоб сбегали на наши кухни и доставили наш ужин сюда? Все лучше, чем отдельно по домам маяться.
Боявшаяся теперь даже выйти на улицу, миссис Лакерстин с энтузиазмом поддержала идею, тем более что иногда, по праздникам, такие общие ужины в клубе случались и бывало очень весело. Некая заминка вышла с чокрами, которые, услышав приказание, в слезах взмолились не гнать их на холм, где у дороги наверняка караулит призрак мистера Максвелла. За кушаньями был послан мали. Глядя в окно, как он идет к воротам, Флори увидел полную луну – стало быть, ровно четыре недели прошло с того казавшегося теперь бесконечно далеким вечера, когда он поцеловал Элизабет под одуряюще пахшим жасмином.
В ожидании ужина сели за бридж, и только мадам Лакерстин, извинившись («нервы!»), взяла назад открытую было карту, по крыше что-то стукнуло.
– Спелый кокос, – откомментировал мистер Макгрегор.
– Да не растет тут никаких кокосов! – буркнул Эллис.
Дальше все разом: громыхнул новый, еще более сильный удар по крыше, керосиновая лампа, упав с крюка, разбилась вдребезги у самых ног заоравшего, отскочившего Лакерстина, истерически завопила его супруга, и вбежал посеревший, позабывший надеть свою чалму старик-бармен:
– Сэр, сэр! Злые люди идут! Убивать нас, сэр!
– Что? Что еще за злые люди?
– Деревенские со всей округи, сэр! В руках большие палки и дахи, они пляшут сейчас вокруг. Горло хотят господам резать, сэр!
Безжизненно откинувшись на стуле, миссис Лакерстин визжала, заглушая все голоса.
– Прекратить! – гаркнул ей в лицо Эллис. – Слушайте! – Он повернулся к остальным. – Слышите?
Снаружи доносился мощный угрожающий гул. Мистер Макгрегор, напряженно распрямившись, поправил съехавшие на переносице очки.
– Некоторое волнение в массах! Бармен, подберите осколки. Мисс Лакерстин, будьте любезны, позаботьтесь о вашей тетушке – ей, кажется, нехорошо. Господа, прошу вас, за мной!
Джентльмены подошли к входной двери, которую кто-то, видимо бармен, успел уже запереть изнутри. Как раз в этот момент салютом прогремел залп грохнувшей о дощатую дверь гальки. Мистер Лакерстин, вздрогнув, отпрянул.
– Засов-то чертов хоть задвиньте кто-нибудь! – визгнул он.
– Нет-нет! – возразил мистер Макгрегор. – Мы должны выйти. Не появиться перед ними было бы роковой ошибкой.
Он открыл дверь и смело ступил на крыльцо. На тропинке перед клубом стояло человек двадцать бирманцев с кольями и дахами, а за оградой, заполняя и дорогу, и плац, и до самых джунглей, – огромная толпа. Море людей, тысячи две, не меньше, черневшее, облитое сиянием белой луны, с яркими искрами на кривых лезвиях дахов. Эллис бестрепетно встал рядом с Макгрегором. Лакерстин исчез.
Мистер Макгрегор поднял руку, требуя внимания.
– Что все это значит? – сурово крикнул он.
В ответ поднялся рев и полетели камни, в том числе довольно увесистые, но, по счастью, никого не задевшие. Один из людей, стоявших на тропинке, повернулся и, махнув рукой, крикнул, чтобы с камнями подождали. Затем этот парень – добродушного вида силач лет тридцати, с рогульками висящих усов, в рубахе и коротком, до колен, лонджи, – выступил вперед, готовый к переговорам.
– Что все это значит? – повторил мистер Макгрегор.
Парень заговорил бойко и не особенно сердито:
– Мы с вами ссориться не хотим, мин-ги! Нам нужен лесной торговец Эллис! – (произносил он «Эллит»). – Тот мальчик, которого он утром ударил, ослеп. Отдайте нам Эллита, мы хотим наказать его. Остальным из вас зла не будет.
– Рожу запомни, – через плечо бросил Эллис Флори. – Сядет малый годков на семь.
Мистер Макгрегор побагровел, едва не задохнувшись от гнева. На несколько мгновений он просто потерял дар речи, но наконец пришел в себя и заорал так, будто находился в родной Англии:
– Да понимаете ли вы, с кем говорите? За двадцать лет я не слыхал подобной дерзости! Сию же минуту убирайтесь, или я вызову полицию!
– Лучше не мешкайте, мин-ги! Мы знаем, что ваши суды не для нас, так уж мы сами накажем Эллита. Пошлите его к нам. А то всем вашим придется плакать.
Мистер Макгрегор яростно стукнул в воздухе кулаком.
– Прочь, сукин сын! – крикнул он, впервые за много лет употребив бранное слово.
Толпа грозно взревела, и обрушился такой град камней, что досталось всем, не исключая стоявших у клуба бирманских вожаков. Один камень ударил представителя комиссара прямо в лицо, едва не опрокинув навзничь. Европейцы быстро ретировались и заперли дверь на засов. Очки мистера Макгрегора были разбиты, из носа хлестала кровь. В салоне мужчины увидели бьющуюся истеричной ящерицей миссис Лакерстин, качающегося у стола в обнимку с пустой бутылкой Лакерстина, бормочущего в углу на коленях бармена (крещеного католика) и воющих от ужаса чокр. Только Элизабет, побелевшая как мел, сидела молча и неподвижно.
– Что происходит? – воскликнула она.
– «Что-что», в дерьме мы, вот что! – огрызнулся Эллис, потирая шею, по которой ему здорово садануло. – Бирманцы кругом, камнями лупят. Ладно, спокойствие! Кишка у них тонка дверь выломать.
– Немедленно вызвать военную полицию! – невнятно прогнусавил мистер Макгрегор, зажимавший ноздри красным от крови носовым платком.
– Как вызовешь? – сердито хмыкнул Эллис. – Пока вы с ними разговор вели, я посмотрел – отрезали нас чертовы скоты, язви их душу! Не продраться ни до постов, ни до тюрьмы. У Верасвами-то полно охранников с винтовками.
– Что ж, остается ждать. Надо надеяться, они сами стихнут и разойдутся. Успокойтесь, дорогая моя миссис Лакерстин, прошу вас, успокойтесь. Опасность, уверяю вас, очень невелика.
На слух, однако, чувствовалось по-другому. Грозный шум не только не стихал, но явственно нарастал, словно толпа все прибывала новыми сотнями бирманцев. За стенами ревело так, что в клубе приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга. Все окна салона закрыли, заперли, плотно задвинув рамами цинковых сеток, которыми иногда защищались от москитов. Тем не менее то и дело звенели разбитые стекла, дрожавшие тонкие стены, казалось, вот-вот расколются под непрерывной каменной бомбежкой. Приоткрыв ставень, Эллис швырнул в толпу бутылку, но дюжина тут же влетевших камней заставила поспешно захлопнуть щель. Других намерений, кроме крика, стука и обстрела камнями, у бирманцев пока не наблюдалось, но дикий шум ужасно действовал на нервы и поначалу просто ошеломил. Никому, кстати, не пришло в голову упрекнуть Эллиса, единственного виновника всего этого; угроза, судя по всему, только заставила на время тесней сплотиться. Полуслепой без очков мистер Макгрегор стоял посреди комнаты, протянув руку благодарно вцепившейся в нее миссис Лакерстин и позволяя плачущему чокре обнимать свою ногу. Мистер Лакерстин вновь исчез. Эллис метался взад-вперед, потрясая кулаком в сторону полицейских казарм:
– Где эти ё…ные полицейские, мать их! – вопил он, не стесняясь дам. – Сто лет такого случая не будет! Сейчас бы десяток винтовок, сколько бы мы всей этой б…ской сволочи ухлопали!
– Помощь идет! – выкрикивал в ответ мистер Макгрегор. – Но нужно время пробраться сквозь толпу!
– Так чего ж они, сучьи дети, не стреляют? Уже бы кучи негритосов в крови валялись! Господи, пропустить такой шанс!
Увесистый кусок гранита пробил цинковую сетку. Влетевший следом в дыру камень ударился о стену, разорвав «восточную картину», рикошетом ободрал локоть Элизабет и приземлился на столе. Снаружи триумфально взревело, и на крышу обрушились кошмарные удары – забравшиеся на деревья бирманские детишки веселились, прыгая вниз и на задницах съезжая по гремящей кровле. Мадам Лакерстин превзошла саму себя, издав визг, перекрывший даже весь наружный шум.
– Кто-нибудь заткнет старую каргу? – цыкнул Эллис. – Орет как резаная. Флори, Макгрегор, идите сюда, надо срочно что-то предпринимать! Думайте, как выбираться!
Элизабет, внезапно сорвавшись, зарыдала; удар камнем сломил ее выдержку. Флори вдруг с изумлением обнаружил, что она вцепилась в его руку, и даже в этот момент от ее прикосновения сердце затрепетало. Вообще все происходившее сейчас Флори воспринимал со странным чувством отчужденности. Особого страха он тоже не испытывал: бирманцы никогда не виделись ему по-настоящему опасными. Лишь дрожащая на его локте рука Элизабет заставила оценить серьезность ситуации.
– О, мистер Флори, прошу вас, пожалуйста! Придумайте что-нибудь! Вы же можете, можете! Что-нибудь, лишь бы эти жуткие люди не ворвались сюда!
– Если б один из нас сумел добраться до полицейских казарм! – стенал мистер Макгрегор. – Сипаям нужен английский офицер, который даст приказ! Что ж, в крайнем случае, я сам должен попробовать пройти.
– Да не дурите! – рявкнул Эллис. – Глотку вам полоснут – и все дела. Пойду я, если вдруг они действительно сюда полезут. Ух, дьявол, дать себя прирезать этим свиньям! С военной-то полицией мы бы всю эту сволочь в клочья разнесли!
– А если как-нибудь вдоль берега? – отчаянно прокричал Флори.
– Да нет! Они везде кишат. Отрезаны мы – с трех сторон толпа, сзади река!
«Река!» Выход блеснул во всей поразительно наглядной, оттого и не приходившей в голову очевидности.
– Река! Конечно! – заорал Флори. – Нам до казарм добраться проще простого! Ну?
– Как это?
– Река под окном! Прыгнуть и вплавь!
– Отлично, парень! – Эллис хлопнул Флори по плечу.
Элизабет, держа его за руку, чуть не прыгала от радости.
– А может, я? – рванулся Эллис, но Флори покачал головой, он уже сбрасывал ботинки. Нельзя было терять ни минуты: бирманцы кое-что прохлопали, но могли вдруг и спохватиться. Одолев свой первый ужас, бармен приготовился открывать заднее окно и осторожно поглядывал вниз. На лужайке было не более пары десятков человек; понадеявшись на речную преграду, бирманцы отсюда ушли.
– Чертом жми по траве! – орал Эллис в ухо Флори. – Они ошалеют, когда тебя увидят!
– Приказывайте сразу открыть огонь! – в другое ухо кричал мистер Макгрегор. – Я даю вам все полномочия!
– И вели стрелять по-серьезному! Без всяких там «поверх голов»! В харю или хоть в брюхо!
Флори спрыгнул, почувствовав удар твердого грунта, и пулей рванул к берегу. Как и предсказывал Эллис, бирманцы на секунду оторопели, затем вслед свистнуло несколько камней, но никто не погнался. Осаждавшие явно приняли это просто за бегство и в лунном свете успели разглядеть, что сбежал не Эллис. Еще мгновение сквозь кусты – и Флори нырнул.
Нырнул он слишком глубоко, увязнув в плотном илистом тесте, но наконец выдрался. Над волной в жадно раскрытые губы хлынула речная пена с какой-то гущей, когда же Флори удалось отхаркнуть забивший горло ошметок водорослей, оказалось, что его уже отнесло течением ярдов на двадцать. По берегу довольно бестолково носились, крича ему вслед, бирманцы; осадившую клуб толпу из воды было не увидеть, зато дьявольский рев звучал здесь еще громче. Однако, доплыв до места почти напротив солдатских казарм, Флори не увидел у реки никого. После борьбы со стремниной пришлось еще побороться с топким дном, пробиваясь сквозь засасывающую ступни густую прибрежную грязь. На берегу ему удалось заметить только двух стариков, сидевших и стругавших колья для забора так мирно, словно никакого бунта в помине не было. Флори вскарабкался на холм, перелез за ограду и, еле передвигая ноги в мокрых сползающих штанах, побежал по залитому лунным светом плацу. Лагерь встретил мертвой тишиной – казармы были совершенно пусты; только на конюшне в нескольких стойлах нервно били копытами пони Веррэлла. Бросившись к дороге, Флори вскоре увидел, что происходит.
Весь наличный состав – сотни полторы вооруженных лишь дубинками военных и гражданских полисменов – бросился атаковать толпу с тыла. Но полицейских тут же затянул, закружил людской водоворот. Облепленные роем тел, они не могли пустить в ход свои дубинки, сражаясь яростно, но бесплодно, оплетая ближайшие фигуры лентами съехавших с голов, размотавшихся пагри, как в известной скульптурной сцене борьбы античного Лаокоона со змеями. Гремела бешеная ругань на четырех языках, облаком висела удушливая смесь пота и умащавшей кожу индусов календулы, вздымались клубы пыли, однако серьезных увечий никто вроде пока не получил. Бирманцы, видимо, не хватались за дахи из опасения спровоцировать ружейный огонь. Флори ринулся в мигом поглотившую его, обдавшую жаром, сдавившую ребра толпу, продираясь с ощущением дикого абсурда и нереальности происходящего. Странный, нелепый бунт, где самым странным было, пожалуй, поведение бирманцев. Готовые недавно убить Флори, они теперь, когда он оказался среди них, словно бы растерялись: кто-то бранил его, кто-то толкал, а кто-то даже старался привычно уступить дорогу белому. Довольно долго его просто швыряло из стороны в сторону, потом ему пришлось схватиться с каким-то коренастым, явно более сильным бирманским парнем, потом волной тел его отнесло в самую гущу. Вдруг он почувствовал резкую боль – на ногу кованым башмаком наступил толстый усатый субадар. Бритоголовый (потерявший в давке свою чалму) старшина сипаев, держа за горло одного из бирманцев, занес кулак разбить тому лицо. Обхватив рукой шею свирепого раджпута и оттянув его, Флори, забывший от волнения урду, по-бирмански прокричал ему в ухо:
– Почему не стреляли?
Ответ тонул в реве, не сразу удалось разобрать:
– Хакм ни айа! (Приказа не было!)
– Болван!
В этот момент их стиснула, поволокла очередная людская волна. Флори вспомнил про наверняка имевшийся в кармане сипая свисток и кое-как смог все же вытащить его. Однако призывные свистки прозвучали впустую: собрать отряд в таком месиве было невозможно. Даже слегка передвигаться стоило неимоверных усилий. Время от времени не оставалось ничего другого, как просто расслабить мускулы, позволяя водовороту нести себя вперед, а порой и оттаскивать назад. Наконец, более напором толпы, чем собственным старанием, Флори выкинуло на открытое место, где вскоре появились также субадар, десятка полтора его сипаев и старший констебль-бирманец. Полицейские чуть не падали от усталости, к тому же в толпе им всем порядком оттоптали ноги.
– Бегом, бегом! Быстро в казармы за винтовками!
Хотя измотанный Флори сейчас и по-бирмански не мог толком двух слов связать, сипаи поняли его и, хромая, побежали к баракам. Флори последовал за ними, торопясь убраться, пока отношение толпы к нему не изменилось. Когда он добрался до ворот, сипаи уже вернулись с оружием и готовились открыть огонь.
– Сахиб даст нам приказ! – тяжело дыша, сказал субадар.
– Эй, – окликнул Флори полисмена-бирманца, – на хинди можешь говорить?
– Да, сэр.
– Скажи им стрелять только поверх толпы и только общим залпом. Это они должны точно понять!
– Слушаюсь.
Объяснения старшего констебля, знавшего хинди хуже Флори, свелись в основном к прыжкам и жестам. Шеренга сипаев вскинула ружья, грянул залп. На миг Флори показалось, что приказ его не выполнен, ибо ближайшие ряды бирманцев упали как подкошенные, но люди просто от страха бросились на землю. И когда сипаи пальнули вторично, в этом уже не было необходимости – толпа, отхлынув, быстро потекла вспять. Кое-где по краям драки с армейской и местной полицией еще шли, но вот уже масса бунтовщиков устремилась через плац к лесу, и, продвигаясь по следам отступления, Флори с сипаями вскоре почти достигли клуба. Поодиночке, волоча шлейфы размотавшихся пагри, но с увечьями не серьезнее синяков, подтягивались остальные солдаты. Констебли вели нескольких арестованных. С территории клуба все еще тянулась бесконечная вереница уходивших бирманцев; молодые один за другим перепрыгивали ограду, как испуганное стадо газелей. Из едва различимого в ночи скопища убегающих мятежников вырвалась и подкатилась прямо в объятия Флори маленькая белевшая фигурка. Галстук с доктора Верасвами был сдернут, но очки на носу чудом уцелели.
– Доктор!
– Ахх, друг мой! Я совершенно обессилел!
– Откуда вы здесь? Вы что, были в толпе?
– Пытался оссьтановить их, друг мой, но безнадежно, пока вы не появились. Хотя один, по крайней мере, печать вот этого унес!
Доктор показал боевую ссадину на своем пухлом кулачке; впрочем, ночной сумрак мешал по достоинству оценить его отвагу. Вдруг рядом с ними раздался гнусавый голос:
– Итак, мистер Флори, вот и покончено! Опять у них осечка! Двоих нас с вами даже многовато для усмирения этих блох, кха-ха-ха!
Смеявшийся У По Кин демонстрировал как воинственность (прибыл с огромной дубиной, с револьвером за поясом), так и беззаветную храбрость, подтверждаемую крайне небрежным одеянием (лишь безрукавка и сатиновые штаны) – доказательством поспешности, с коей он ринулся усмирять бунт. На деле судья, естественно, до последнего момента выжидал в укрытии, зато весьма проворно поспел к раздаче лавров.
– Неплохая работа, сэр! – бодро произнес он. – Смотрите, как удирают. Славно, славно мы их распугали!
– Мы! – задыхаясь от возмущения, воскликнул доктор.
– Как, дорогой доктор? Неужели и вы были поблизости? Вы тоже вдруг отважились рискнуть вашей бесценной жизнью? Кто бы мог предположить?
– Зря вы придумали сюда явиться! – сердито оборвал его Флори.
У По Кин не смутился:
– Ну что вы, сэр! Все замечательно, и негодяи бросились наутек. Но есть проблема, – добавил он не без удовольствия (мстя Флори за язвительность). – Меня чрезвычайно беспокоит, как бы они по дороге не разорили, не ограбили дома европейцев!
Невозмутимая наглость судьи просто восхищала. С дубиной под мышкой, он важно, чуть ли не покровительственно, шествовал возле Флори, тогда как доктор в смущении следовал за ними. У ворот клуба все трое остановились. Внезапно стало совсем темно, луну скрыла сплошная пелена тяжелых черных туч. Пронесся порыв почти забытого свежего ветра, и остро дохнуло влагой. Ветер усилился, деревья зашумели, с куста жасмина возле теннисного корта посыпался вихрь лепестков. Судья и доктор устремились под крыши своих домов, а Флори – под кров клуба. Хлынул дождь.
