Смеркалось. Тишиной сковалось гумно. Рабочие пришли вечерять в дом. В кухне накрыли три стола. За одним сидели – хозяин с женой, машинист, кое-кто из рабочих и в самом конце стола Федор с матерью.

Захар Денисович вяло хлебал жидкую кашу и, поглядывая кругом, морщился: больно уж много съедают рабочие – что ни день, то пуд печеного хлеба, жрут, будто на поминках.

Машинист угрюмо молчал, ему нездоровилось. Фрол-зубарь смачно жевал, двигая ушами, и болтал без умолку:

– Ну как, дорогой хозяин, доволен работой?

– Доволен, доволен. И чему доволен?.. – гнусавил Захар Денисович. – Молотьбы пропасть, а рабочие по нонешним годам вовсе не такие, как до войны были. Усердия нету, вот оно что! Взять вот хоть бы мово Федьку – жрать-то он мужичок, а работать мальчик. Все дело на хозяине, а ему деньги плати бог знает за что.

Федор искоса глянул на мать, она заискивающе и жалко улыбалась. Хозяйка нарочно отставила подальше от нее чашку с кашей, на самый край сдвинула хлеб. Федор видел, что мать ест без хлеба и каждый раз привстает со скамьи, чтобы дотянуться ложкой до чашки.

– Работать они мальчики, – хихикая, повторил хозяин (выражение это, как видно, ему понравилось), – а уж исть мужички!..

Фрол метнул взгляд на бледное лицо Федора, и губы его дрогнули.

– Это ты про кого же говоришь? – сухо спросил он.

– Вообче.

– То есть как это вообче? – Фрол отложил ложку и слег над столом. Прижмурив глаза, он упорно глядел в переносицу хозяину и сжимал и разжимал кулаки.

– Вообче про рабочих, – не замечая придирки, самодовольно проговорил Захар Денисович.

Рабочие за соседними столами, чуя назревающий скандал, перестали гомонить и прислушались.

– А если я тебе, гаду, за такие слова по едалам дам? – громко спросил Фрол.

Хозяин оробел: выпучив глаза, он молча глядел на потное и рассерженное лицо зубаря.

– Как это?.. – выхаркнул он под конец.

– Хошь попробовать?.. Так я могу!..

– Ты гляди, брат, за такие выраженья сразу в милицию!..

– Что-о-о?..

Фрол шагнул из-за стола, но машинист удержал его за руку и силой посадил на скамью.

– Выражаться тут нечего!.. – опамятовавшись, бубнил Захар Денисович.

– Тут выражаться и нечего, а морду твою глинобитную исковырять, как пчелиный сот, вот и все!.. – гремел расходившийся зубарь. – Ты не забывай, подлюка, что это тебе не прежние права! Я на тебя плевать хочу! И ты не смей смываться над рабочими! Не я на месте этого Федора, а то давно бы из тебя душу вынул!.. Рад, что попал на мальчишку, и кочевряжишься? Знаем вас, таких-то!.. Что, прикусил язык!.. Цыц!.. Нынче исправнику не пожалишься!.. Я в Красной Армии кровь проливал, а ты смеешь над рабочим смываться?!

– Замолчи, Фрол, ну, прошу тебя, замолчи!.. – Машинист тряс рукав морщеной гимнастерки.

– Не могу!.. Душа горит!..

Хозяин присмирел и свел разговор на урожай, на осеннюю запашку. Машинист, до этого молчавший, – чтобы сгладить впечатление, произведенное скандалом, охотно поддерживал разговор. Захар Денисович неожиданно сделался ласковым и предупредительным до приторности. Щедро угощал рабочих, под конец даже Федору сказал:

– Ты чего же, брат Федя, без хлеба ешь? Хозяйка, отрежь ему краюху!.. Хлеба у нас теперя, бог даст, хватит.

Федор отодвинул черствую краюху и в ответ на недоумевающий взгляд хозяина ответил, кривя губы:

– Хлеб у тебя горький!..

– Правильно! – Зубарь стукнул кулаком и вышел из-за стола следом за Федором.

Рабочие поднялись за ними охотно и дружно.

Захар Денисович, багровея и моргая, перебегал от одного стола к другому, визжал пронзительно:

– Что ж вы, братцы?.. Ишо каша молошная есть!.. Хозяйка, живо мечи все на стол!..

– Благодарствуем за хлеб-соль! – насмешливо сказал чей-то голос.