ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Пришло время подумать о поездке в Италию, – сказал Фабиан. – Как вы находите, дорогая?
– Вполне одобряю, – отозвалась Лили.
Мы сидели в ресторане «Шато Мадрид», расположенном на высоком утесе над Средиземным морем. В вечернем воздухе был разлит аромат лаванды. Внизу под нами сверкали далекие огни Ниццы и прибрежных поселков.
Заказав ужин, мы пока что заправлялись шампанским. Много было выпито его и вчера в «Голубом экспрессе», в котором мы уехали из Парижа. Я все более входил во вкус шампанского марки «Моэт и Шандон». Мы взяли с собой старика Кумбса, и по приезде он провел с нами большую часть дня. После почти трех недель тренировок наш скакун наконец признался Кумбсу, что готов к скачке, и доказал это. Сегодня днем в четвертом заезде на ипподроме в Канне в окрестностях Ниццы он пришел первым, завоевав приз в сто тысяч франков, что составляло около двадцати тысяч долларов. Джек Кумбс еще раз оправдал свою репутацию тренера, умеющего выбрать подходящий заезд. К сожалению, он тут же улетел обратно в Париж, лишив нас удовольствия пообедать с ним, а мне было бы любопытно посмотреть, сколько же спиртного этот старик может влить в себя за день.
Мы сами тоже поставили пять тысяч франков на нашу лошадку. «Из родственных чувств», – пояснил Фабиан, когда мы подошли к окошку кассы. Прежде в Нью-Йорке я ставил несколько долларов на ту или иную лошадь, строго рассчитав все ее достоинства, однако руководствоваться чувствами было, очевидно, более прибыльно.
Вернувшись с ипподрома в отель в Ницце, мы переоделись к обеду, и Фабиан позвонил в Париж и в Кентукки. Из Парижа сообщили, что съемки и монтаж «Спящего принца» сегодня уже закончены. Вчера представителям киноагентств Западной Германии и Японии был показан еще полностью не смонтированный фильм, и уже получены от них солидные заказы.
– Заказов вполне достаточно, – с удовлетворением объявил нам Фабиан, – чтобы покрыть наши вложения. А впереди еще много других стран. Надин в экстазе. Она даже намеревается ставить совершенно чистую, целомудренную картину.
К этому Фабиан затем добавил, что, как он заодно узнал, цена на золото поднялась в этот день на пять пунктов.
На его друга в Кентукки победа Полночной Мечты произвела большое впечатление, но он все же решил посоветоваться со своим компаньоном, прежде чем сделать определенное предложение. Обещал позвонить сегодня же вечером.
Шампанское, прелестный вид, победа нашего жеребца, скачок цены золота, новости Надин, общество сияющей Лили во всей красе – все это настраивало на благодушный лад. Я ощущал в себе любовь ко всему и особое расположение к человеку, похитившему мой чемодан в аэропорту Цюриха. В конце концов, граница между врагами и союзниками довольно зыбкая, решил я.
С другой стороны, не приди наш конь первым, я бы мог сбросить Фабиана с ближайшего утеса. Но скакун не подкачал, и я любовно посматривал на красивую физиономию с усами.
– Вы упомянули о цене? – спросил я.
– Назвал что-то около пятидесяти.
– Пятидесяти чего?
– Тысяч долларов, конечно, – ответил Фабиан с некоторым раздражением от моей непонятливости.
– Не слишком ли это много за лошадь, которая стоила шесть тысяч? Мы можем отпугнуть покупателя.
– Должен признаться, Дуглас, – сказал Фабиан, со вкусом, неторопливо потягивая шампанское, – что за нашу лошадку я на самом деле уплатил не шесть, а пятнадцать тысяч.
– Но вы же говорили…
– Да, говорил. Видите ли, мне тогда не хотелось раздражать вас. Если вы не верите, могу предъявить оплаченный счет.
– Не надо. Я уже больше не сомневаюсь в вас, – заверил я, и это было почти правдой. – Но все же не следует ли вам заодно признаться и насчет фильма?
– Честное слово, нет. – Фабиан поднял свой бокал. – Давайте пока что выпьем за нашу Полночную Мечту.
Мы весело чокнулись зазвеневшими бокалами. Я сказал Фабиану, что со страхом и даже с ненавистью следил за нашей лошадкой, когда в числе отстающих она выходила на последнюю прямую. Но затем вдруг у самого финиша она вырвалась вперед.
– Боюсь, мой друг, что у вас весьма развит инстинкт неудачника, – иронически заметил Фабиан. – То же самое я бы сказал и о женщинах, – добавил он, многозначительно поглядев на Лили. Было заметно, что в Париже отношения между ними стали натянутыми. Под разными деловыми предлогами Фабиан три или четыре раза слишком уж долго задерживался у Надин Бонер. Что касается меня, то я тщательно избегал бывать на съемках в их студии или снова встретиться с кем-либо из них.
– Надо бы нам купить машину, – предложил Фабиан. – Остановим свой выбор на «ягуаре», не возражаете?
Ни я, ни Лили не возражали.
– Такая машина, как «мерседес», слишком уж бросается в глаза, – продолжал Фабиан. – Не к лицу нам выглядеть нуворишами, не так ли? К тому же я люблю помогать англичанам.
– Вы только его послушайте, – фыркнула Лили.
Официант принес нам икру.
– Только с лимончиком, – попросил Фабиан, отмахнувшись от тарелочки с мелко нарубленными крутыми яйцами, перемешанными с луком. – Не стоит портить такое удовольствие.
Официант разложил нам по тарелкам аккуратные порции сероватых зернышек. Лишь в четвертый раз мне доводилось пробовать черную икру. Три предыдущих я до сих пор отчетливо помнил.
– Теперь мы отправимся в Цюрих, – сказал Фабиан. – У меня небольшое дельце в этом прекрасном городе. Там мы и купим машину. Я считаю, что честных торговцев автомобилями можно найти лишь в Швейцарии. Так же как и первоклассные отели, которые мне хочется показать Дугласу.
Если б сейчас увидели старину Майлса Фабиана в его родном городе Лоуэлле в штате Массачусетс, подумал я. Или меня бы вдруг узрел мой незадачливый хозяин Друзек. Фабиан до сих пор так и не поинтересовался, откуда у меня взялись деньги. В Париже он по большей части пропадал на съемках фильма, и, пока был занят этой лавочкой, как он говаривал, я без устали бродил по городу, блаженно вглядываясь в его достопримечательности. Когда же мы бывали втроем, то ни я, ни Фабиан не хотели посвящать Лили в подробности возникновения нашего делового партнерства. Ну а Лили если и считала странным, что ее случайный любовник из Флоренции неожиданно оказался близким другом и деловым компаньоном ее постоянного любовника, то не подавала виду. Во всяком случае, никаких вопросов по этому поводу она не задавала. Ей было свойственно аристократическое пренебрежение к тому, что стояло за житейскими делами. Она была из тех женщин, которых никак не представишь себе ни на кухне, ни в конторе.
– В связи с нашей поездкой, – между тем продолжал Фабиан, – хочу коснуться одного щекотливого обстоятельства. Вам понятно, к чему я клоню?
– Нет, – сказал я, а Лили промолчала.
– Нехорошо путешествовать втроем. Это порождает и рознь, и всякие уловки, и ревность, и тому подобные горести.
– Теперь понятно, – сказал я, покраснев.
– Вы, вероятно, Дуглас, согласитесь с тем, что Лили красивая женщина.
Я молча кивнул.
– А вы сами весьма привлекательный молодой человек, – отеческим тоном произнес Фабиан. – И станете еще привлекательней, когда освоитесь с богатством и мы вас основательно приоденем, что будет сделано по приезде в Рим. Что ж, надо глядеть правде в глаза. Я уже в годах и могу стать третьим лишним. Однако у нас есть возможность не причинять никому вреда. Нет ли у вас, Дуглас, особы, которую вы хотели бы пригласить отправиться вместе с нами?
С нежностью, смешанной с сожалением, я вспомнил о Пэт. За годы работы в «Святом Августине» мне не часто приходилось думать о ней. В обществе Лили и Фабиана защитная оболочка, которую я носил с того памятного дня в Вермонте, когда мы расстались с Пэт, почти сошла с меня. Хотел я того или нет, но прежние чувства привязанности и переживания вновь всколыхнули мою душу. Впрочем, окажись даже Пэт свободна, вряд ли она согласилась бы воспринять мой нынешний образ жизни и дружбу с Фабианом. Да и можно ли ожидать такого от школьной учительницы, которая способна пожертвовать часть своего скудного жалованья в помощь беженцам из Биафры, в то время как Фабиан привык уписывать черную икру ложками? Впрочем, тут я от него недалеко ушел. Скорее в нашу компанию вписалась бы Эвелин Коутс, которая, как вы помните, тоже за словом в карман не лезет, но кто знает, кем бы она обернулась в таком окружении – нежной ласковой женщиной, с которой я провел дивную воскресную ночь, или светской деловой тигрицей с вашингтонской вечеринки у Хейла? Не следовало к тому же забывать, что рано или поздно меня или Фабиана могли вывести на чистую воду. Вряд ли карьере Эвелин оказала бы существенную помощь связь с парой осужденных жуликов.
– Боюсь, что в данную минуту у меня никого нет, – заключил я.
Мне показалось, что какая-то тень улыбки пробежала по лицу нашей спутницы.
– А что делает сейчас ваша сестра Юнис? – обратился к Лили Фабиан.
– Вертится, по-видимому, в обществе придворных гвардейцев в Лондоне. То ли Колдрстримского, то ли Ирландского полка.
– Не захочет ли она на время присоединиться к нам?
– А почему бы и нет?
– Так дайте ей телеграмму, чтобы она завтра к вечеру приехала к нам в Цюрих.
– Хорошо, срочно сообщу ей. Юнис очень легка на подъем.
– Как вы на это смотрите? – повернулся ко мне Фабиан.
– Почему бы и нет? – спокойно повторил я слова Лили.
К нашему столу подошел метрдотель и сообщил Фабиану, что его вызывают к телефону из Америки.
– Ну как, Дуглас, снизим немного цену? – спросил Фабиан, поднимаясь из-за стола. – Скажем, до сорока тысяч, если потребуется.
– Предоставляю решать вам. Я никогда не торговал лошадьми.
– И я тоже, – улыбнулся Фабиан. – Но в жизни чего не попробуешь.
Оставшись вдвоем, мы сидели молча. Лили грызла подрумяненные на огне ломтики хлеба, они хрустели у нее на зубах. Меня раздражал этот хруст и испытующий взгляд, которым она окидывала меня.
– Это вы стукнули лампой по голове Майлса? – наконец спросила она.
– Он что, говорил вам?
– Сказал, что у вас была небольшая размолвка.
– Давайте ограничимся этим объяснением.
– Пусть будет так. – Она помолчала. – Вы рассказали ему о нашей встрече во Флоренции?
– Нет. А вы?
– Я же не идиотка.
– Он что-нибудь подозревает?
– Слишком горд для этого.
– К чему же мы с вами придем?
– К моей сестре Юнис, – спокойно ответила Ли-ли. – Вам она понравится. Она всем мужчинам нравится. На месяц, во всяком случае.
– А когда вы вернетесь к своему мужу?
– Откуда вы знаете о нем? – спросила она, пристально взглянув на меня.
– Не имеет значения, – небрежно ответил я. Она сплавляла меня к своей сестрице, и мне хотелось чем-нибудь досадить ей.
– Майлс говорит, что больше не будет играть ни в бридж, ни в триктрак. Вам известно об этом?
– Да, кое-что.
– А мне вы ничего не хотите рассказать? – Она не спускала с меня глаз.
– Нет.
– Путаный человек этот Майлс с его неуемным пристрастием к деньгам. Будьте осторожны с ним.
– Благодарю за предупреждение.
Она наклонилась ко мне и прикоснулась к моей руке.
– Как хорошо нам было во Флоренции… – нежно проговорила она.
Мне мучительно захотелось обнять ее, прижать к себе и умолять, не теряя ни минуты, бежать со мной.
– Лили… – задыхаясь, глухо проговорил я.
Она отдернула руку.
– Не забывайтесь, дорогой мой, – наставительно сказала она.
Фабиан вернулся с мрачным лицом.
– Пришлось уступить, – сказал он, усаживаясь за стол. – Отдал за сорок пять. – Махнув рукой, он озорно, по-мальчишески улыбнулся. – По этому случаю закажем еще бутылочку.
Я сидел у себя в номере отеля за большим столом резного дуба. Только что, пожелав спокойной ночи, расстался с Лили и Фабианом, которые обосновались по соседству со мной. Лили поцеловала меня в щеку, Фабиан дружески пожал руку, предупредив, что утром, до отъезда в Цюрих, хочет побывать со мной в местном музее.
От выпитого немного кружилась голова, но спать не хотелось. Вынув из ящика чистый лист бумаги, я почти машинально стал записывать в графу приход:
«Приз на скачках – 20 000, золото – 15 000, игра в бридж и триктрак – 36 000, кинофильм – пока неизвестно».
Словно завороженный, глядел я на написанные мной цифры. До этого, даже когда я, будучи пилотом, хорошо зарабатывал, я никогда не занимался подсчетами и никогда точно не знал, сколько у меня денег в банке или наличными при себе в кармане. Теперь же я решил вести подсчеты каждую неделю. Или, смотря по тому, как пойдут дела, даже каждый день. Я постиг, что само действие сложения – одно из величайших прелестей богатства. Сами цифры на листке передо мной доставляли мне большую радость, чем все, что я мог бы купить на эти деньги. И я спрашивал себя, следует ли считать подобную слабость пороком и стыдиться ее. Когда-нибудь я, наверное, избавлюсь от этого.
Я поморщился, услышав за стеной скрип кровати и возню. Насколько можно доверять этому Фабиану? Его отношение к деньгам, своим и чужим, было, мягко говоря, бесцеремонным. Я ничего не знал ни о нем, ни о его прошлом, чтобы судить о степени его порядочности. Завтра надо будет потребовать письменного, юридического оформления наших деловых отношений. Но независимо от этого все время не спускать с него глаз.
Когда я наконец заснул, мне приснился мой брат Хэнк. С печальным лицом сидит он за счетной машинкой и подсчитывает чужие деньги.
Утром Лили ушла в парикмахерскую, а мы с Фабианом отправились осматривать музей в Сен-Поль-де-Вансе, и мне, таким образом, представилась возможность поговорить с ним.
На взятой напрокат машине мы выехали из Ниццы, за рулем сидел Фабиан. Утро было ясное, солнечное, дорога почти пустынная, море с левой стороны шоссе невозмутимо спокойное. Фабиан не спеша, осторожно вел машину, и мне было приятно сидеть рядом с ним, вновь переживая удачи вчерашнего дня. Мы не разговаривали, но когда выехали из Ниццы и миновали аэропорт, Фабиан вдруг сказал:
– Не считаете ли вы, что меня следует ознакомить со всеми обстоятельствами?
– Какими обстоятельствами?
– Как попали к вам деньги? Почему вы уехали из США? Полагаю, вам что-то угрожало? Кстати, и я теперь разделяю с вами опасность, не так ли?
– До некоторой степени, – согласился я.
Фабиан кивнул. От подножий Приморских Альп мы стали взбираться по извилистой дороге, петлявшей среди виноградников, сосновых и оливковых рощ с их благоуханным, пряным ароматом. В этом блаженном краю, под яркими лучами средиземноморского солнца, рассеивалось представление об опасности где-то там, на темных улицах ночного Нью-Йорка, в совершенно ином мире. Я выбросил прошлое из головы вовсе не потому, что хотел спрятаться от него, а лишь из желания полнее ощутить, впитать в себя то чудесное, что сейчас окружало нас. Тем не менее Фабиан имел право узнать обо всем. И пока мы медленно взбирались все выше и выше на усеянные цветами горы, я рассказал ему все от начала до конца.
Фабиан молча, не перебивая, выслушал мой рассказ, а затем сказал:
– Допустим, что дела наши и далее пойдут так же успешно. И, скажем, через некоторое время мы сможем вернуть взятые вами сто тысяч и у вас еще останутся вполне приличные средства. Стали бы вы в таком случае разыскивать владельца денег, чтобы возвратить их?
– Да, я склонен к этому.
– Превосходный ответ, – одобрил Фабиан. – Но я не вижу, как это осуществить, не наводя на ваш след. На наш след, – поправился он. – Тут необходима осторожность. Что-нибудь указывает на то, что эти люди разыскивают вас?
– Только то, что они зверски избили Друзека.
– Достаточно серьезное предупреждение, – поморщился Фабиан. – Когда-нибудь прежде вы имели дело с гангстерами?
– Нет, никогда.
– Так же и я. Возможно, это наше преимущество. Мы не знаем, как они там рассчитывают, потому не попадем в какую-нибудь опасную ловушку, пытаясь перехитрить их. Как мне кажется, до сих пор вы поступали правильно, все время разъезжая. Надо продолжать пока переезжать с места на место. Вы же не против путешествий?
– Наоборот, люблю их. Особенно теперь, когда могу позволить себе это.
– Не казалось ли вам иногда, что эти люди, может, вовсе и не гангстеры?
– Нет.
– Когда-то я читал в газетах об одном человеке, который погиб в авиационной катастрофе. При нем нашли шестьдесят тысяч долларов. Он оказался известным республиканцем и летел в штаб-квартиру республиканской партии в Калифорнии. Это было во время второй предвыборной кампании Эйзенхауэра. Деньги, очевидно, предназначались для нее и тайно переправлялись.
– Возможно, – сказал я, – но я не верю, чтобы какой-нибудь известный республиканец остановился в таком отеле, как «Святой Августин».
– Что ж, – пожал плечами Фабиан, – будем надеяться, что мы никогда не узнаем, чьи это деньги. Скажите, а вы рассчитываете получить двадцать пять тысяч, которые дали взаймы своему брату?
– Нет.
– Вы не скупой. Вполне одобряю.
Мы подъехали ко входу в музей.
– И вот прекрасный пример, – продолжал Фабиан. – Превосходное здание, великолепное собрание предметов искусства. Какое огромное удовлетворение испытал тот, кто пожертвовал деньги на это.
Поставив машину на стоянке, мы вышли и направились к красивому строению на вершине холма, вокруг которого был разбит большой парк. В парке как-то неуклюже стояли огромные статуи, колышущиеся вокруг них деревья и кусты создавали впечатление, что и статуи вот-вот сами сдвинутся с места.
В музее почти никого не было, но меня главным образом озадачило то, что я в нем увидел. Очень редко бывая в музеях и на выставках, я привык видеть в их залах традиционные произведения живописи и скульптуры. Тут же я столкнулся с формами и образами, которые, очевидно, возникали лишь в странном воображении художников и передавались на полотнах грязными пятнами и мазками или диким искажением обычных предметов и человеческих форм, в чем я не мог найти никакого смысла. А меж тем Фабиан молча, с серьезным, сосредоточенным видом чинно переходил от одного экспоната к другому, весь поглощенный их созерцанием. Когда наконец мы вышли из музея, он глубоко вздохнул, как вздыхают после тяжкого труда, и воскликнул:
– Какая сокровищница искусства! Сколько тут собрано неуемного воплощения энергии, борьбы, сумасбродного юмора! Вам понравилось?
– Боюсь, что до меня ничего не дошло.
– Вы хотя бы честный человек, – рассмеялся Фабиан. – Нам надо почаще заглядывать на выставки и в музеи. В конце концов вы перешагнете через порог обычных восприятий и чувств. Только побольше всматривайтесь. Как и всякое ценное достижение, это тоже требует усилий.
– А стоит ли? – спросил я, понимая, что в его глазах выгляжу обывателем, но про себя возмущаясь его уверенностью в том, что я должен учиться, а он учить. Как бы там ни было, если б не мои деньги, то он не оказался бы этим утром на средиземноморском побережье, а сиднем бы сидел в Сан-Морице за карточным столом в надежде выиграть у партнеров хотя бы на оплату счета в отеле.
– Для меня стоит, – сказал Фабиан, мягко взяв меня за руку. – Вы недооцениваете душевные радости, Дуглас. Не одной лишь черной икрой жив человек.
Мы остановились у кафе на площади в Сен-Поль-де-Вансе и сели за один из столиков, стоявших прямо на улице. Невдалеке под деревьями несколько пожилых мужчин играли в шары, их голоса хрипло звучали у старинной потемневшей стены, которая была частью еще сохранившихся средневековых крепостных сооружений. Мы лениво потягивали белое вино, наслаждаясь бездельем и праздностью, когда некуда спешить и нечего делать, разве что бездумно следить за игрой, которая не приносит ни выигрыша, ни проигрыша.
– Не растворяйте наслаждения, – громко произнес я. – Вы помните, чьи это слова?
– Мои, конечно, – рассмеялся Фабиан. И, помолчав, вдруг спросил: – Как вы относитесь к деньгам?
Я в недоумении пожал плечами:
– Никогда особенно не задумывался над этим. А что бы вы ответили на этот вопрос?
– Деньги не существуют для нас как таковые. Они связаны с положением в жизни. Например, ваши взгляды на жизнь, судя по тому, что вы мне рассказывали, сразу в один день изменились, верно?
– Да, это произошло в кабинете врача, когда меня отстранили от полетов.
– И вы согласны, что ваше отношение к деньгам стало тогда совсем иным?
– Да.
– В моей жизни не было такого драматического поворота, – продолжал Фабиан. – Но я давно уже решил, что в мире лишь одна бесконечная несправедливость. Что я видел и пережил? Войны, в которых гибли миллионы невинных людей, разрушения, засухи, голод. И наряду с этим продажность верхов, обогащение воров и постоянное умножение жертв. И почти никакой возможности избежать или хотя бы облегчить страдания. Признаюсь, я всегда стремился не попасть в число жертв. Как я мог заметить, у кого деньги, те не становятся жертвами. Деньги приносят свободу быть самим собой. Бедняк же подобен мышке, блуждающей в лабиринте. У него нет выхода, в поисках пути им движет голод. Конечно, та или иная мышка может выскочить из лабиринта. Или случайно, или по счастью, как мы с вами. Кроме того, есть люди, которые жаждут власти, готовы унижаться, предать всех и вся, убивать, лишь бы добиться ее. Приглядитесь к некоторым из наших президентов и ко всяким полковникам, которые правят сегодня большей частью мира. Встречаются и святые, которые скорее сожгут себя, чем станут сомневаться в том, что как бы свыше осенило их. А затем огромное множество тех, что преждевременно состарились от нелепого рвения на поточных конвейерах, в рекламных агентствах или на биржах. Я уж не говорю о женщинах, ставших работягами в постели, шлюхами из чистой лени. Когда вы были летчиком, то, наверное, чувствовали себя счастливым человеком.
– Очень счастливым, – подтвердил я.
– Не люблю летать, – признался Фабиан. – В воздухе или скучаю, или боюсь. Каждому свое. У меня, признаюсь, желания весьма банальные и эгоистичные. Прежде всего не люблю работать. Обожаю общество изящных женщин, путешествия, жизнь в хороших отелях. И поскольку мы волею судеб стали компаньонами, мне бы хотелось, чтобы у нас были и общие вкусы. А я обнаружил, что вы, Дуглас, чересчур уж скромны. Потому в критический момент вы того и гляди станете мертвым грузом. Деньги и скромность просто несовместимы. Как вы могли заметить, я люблю деньги, но скучаю копить их, угробив на это лучшие годы жизни. Надо находить деньги, что лежат в доступном месте, куда время от времени проникают посторонние вроде меня, не связанные установленными законами и моральными предубеждениями. Благодаря вам, Дуглас, и счастливой случайности с одинаковыми чемоданами я сейчас получил возможность жить как мне нравится. Теперь о вас. Хотя вам уже больше тридцати лет, в вас еще есть что-то ребяческое, неустойчивое. Если у меня всегда была цель, то у вас нет сейчас ясного направления. Прав я?
– Не совсем, – ответил я. – Скорее я пока еще на распутье.
– Быть может, вы еще полностью не поняли последствий своего поступка?
– Какого поступка? – удивился я.
– Того, который вы совершили в «Святом Августине». Скажите, если бы с вами ничего не случилось и вы по-прежнему были бы летчиком, забрали бы вы эти деньги у мертвеца?
– Нет, конечно.
– Но, увы, есть одно обстоятельство, от коего всегда зависишь, – изрек Фабиан. – Дурной человек в какой-то момент всегда оказывается на дурном месте. – Он налил себе еще вина. – Что касается меня, то я никогда не колебался, если что плохо лежит… Но все это в прошлом. А сейчас нам надо забыть, откуда у нас деньги, нарастить на них капитал, чтоб не видно было, с чего начали.
– Каким же образом? Не сможем же мы каждый раз покупать лошадей, чтобы они брали призы.
– Да, оно, конечно, так, – согласился Фабиан.
– А в бридж или триктрак, как вы сами заявили, играть вы больше не будете.
– Нет, не буду. Эти люди за карточным столом угнетали меня. Мороча их, я стыдился самого себя, что вдвойне неприятно для человека, который высокого мнения о своей персоне. Каждый вечер я садился с ними за стол с холодным расчетом взять у них деньги, и ничего более. А мне приходилось быть обходительным, выслушивать их исповеди, ужинать с ними. Я уже достаточно стар для всего этого. Ах деньги, деньги… – произнес он с таким выражением, словно это было основное условие задачи, которую задали решить на дом. – От деньжат тем больше удовольствия, чем меньше думаешь о них. Хорошо иметь их, не полагаясь на свое счастье или сноровку. А для нас лучше всего сколотить такой капиталец, что приносил бы приличный постоянный доход. Кстати, Дуглас, какой годовой доход вас устроит?
– Тысяч пятнадцать – двадцать.
Фабиан рассмеялся.
– Поднимайте выше, дружок, – сказал он.
– Так сколько же вы хотите?
– По крайней мере сто тысяч.
– Ого! Это не так просто.
– Да, еще бы. И связано с известным риском. И потребует больших усилий. Но как бы ни обернулись наши дела, никаких взаимных упреков и обвинений. И уж, разумеется, без всяких кинжалов.
– Будьте спокойны, – сказал я, надеясь, что в моих словах звучит уверенность в будущем, которой я на самом деле не ощущал. – Если понадобится, пойду и напролом.
– Решения будем принимать сообща. Я говорю это в назидание нам обоим.
– Понятно, Майлс. И мне бы хотелось закрепить это письменно. В документе.
Фабиан взглянул на меня с таким видом, словно я ударил его.
– Дуглас, дружище, – обидчиво проговорил он. – Вы что, не доверяете мне? Разве я не абсолютно честен с вами?
– Да, но лишь после того, как я стукнул вас лампой до голове.
– У меня инстинктивное отвращение ко всяким бумагам и документам. Всегда предпочитаю скрепить все простым искренним рукопожатием.
Он протянул мне через стол руку, но я не ответил ему тем же.
– Ну, если вы так настаиваете, – процедил он, убрав руку, – оформим в Цюрихе. Надеюсь, уживемся и с этим. – Взглянув на часы, он поднялся из-за стола. – Лили, должно быть, уже ждет нас.
Я полез за бумажником, чтоб расплатиться, но он остановил меня и бросил несколько монет на стол:
– Нет уж, доставьте мне удовольствие.