Глава 14
Помню, Растяпа Пинкер, который, завершая свое образование в Оксфорде, работал в социальной сфере и обслуживал неблагополучные районы Лондона, – так вот. Пинкер описывал мне в подробностях ощущения, которые он испытал, когда в один прекрасный день распространял свет слова Божьего в Бетнал-Грин, а рыбный торговец неожиданно лягнул его ногой в живот. У него возникло странное чувство нереальности окружающего и одновременно почему-то показалось, что он вступил в густой туман. Почему я об этом вспомнил? Да очень просто: в тот миг я испытал нечто до смешного похожее.
Вы, вероятно, помните, в последний раз я видел дворецкого, когда он пришел доложить мне, что Мадлен Бассет будет рада, если я смогу уделить ей несколько минут, и я еще признался, что он как бы плыл перед моими глазами. Сейчас он не столько плавал, сколько смутно колыхался среди плотного клубящегося тумана. Но вот с моих глаз пала пелена, теперь я был в состоянии посмотреть, а что же остальные.
Все были ошарашены. Папаша Бассет напоминал героя стихотворения, которое мне пришлось переписать в школе пятьдесят раз в наказание за то, что я принес белую мышь на урок английской литературы: он смотрел на каску, как астроном на открытую им новую планету; тетя Далия и полицейский Оутс напоминали – одна отважного Кортеса, безмолвно взирающего на просторы океана с берега, другой – матросов, которых осенила фантастическая догадка.
Долгое время никто не мог пошевельнуться. Потом полицейский Оутс издал полузадушенный вопль, точно мать, увидевшая в море своего потерявшегося ребенка, коршуном кинулся к дворецкому, схватил свой головной убор и, вне себя от счастья, прижал к груди.
Все очнулись от столбняка. Старик Бассет ожил – будто кто-то кнопку нажал.
– Где... где вы ее взяли, Баттерфилд?
– Нашел в клумбе, сэр Уоткин.
– Как вы сказали – в клумбе?
– Странно, – заметил я. – Очень странно.
– Да, сэр. Я выгуливал собачку мисс Бинг и, когда проходил вдоль дома, с этой стороны, заметил, что мистер Вустер выбросил что-то из своего окна. Предмет упал в клумбу и при рассмотрении оказался каской.
Старик Бассет глубоко вздохнул:
– Благодарю вас, Баттерфилд.
Дворецкого будто ветром сдуло, а старый хрыч повернулся на сто восемьдесят градусов и сверкнул на меня стеклышками пенсне.
– Ну-с, что скажете?
Трудно ответить что-то остроумное, когда вам приставляют к горлу нож: "Ну-с, что скажете?" Я счел самым мудрым промолчать.
– Это ошибка, – безапелляционно заявила тетя Далия, и, нужно сказать, эта манера как нельзя более соответствовала ее облику. – Каска наверняка упала из другого окна. В темноте очень легко перепутать.
– Ха!
– А может быть, ваш слуга просто лжет. Да, это очень похоже на правду. Кажется, я все поняла. Этот ваш Баттерфилд и есть злоумышленник. Он украл краску и, зная, что ее ищут и разоблачение неизбежно, решил пойти напролом и обвинить Берти. Верно, Берти?
– Не удивлюсь, если так все и было, тетя Далия.
– Конечно, именно так все и произошло. Картина проясняется с каждой минутой. Этим слугам с елейным видом совершенно нельзя доверять.
– Совершенно.
– Помню, я еще подумала, что у него взгляд вороватый.
– Я тоже подумал.
– И ты обратил на это внимание?
– Сразу же.
– Он напомнил мне Мергатройда. Берти, помнишь Мергатройда?
– Это ваш дворецкий, который служил перед Помроем? Осанистый такой детина?
– Именно. А физиономия – ну до того благообразная, архиепископ позавидует. Этой физиономией он нас всех и купил. Мы ему слепо доверяли. И чем все кончилось? Украл серебряный нож для разделывания рыбы и заложил в ломбард, а деньги просадил на собачьих бегах. Этот Баттерфилд – второй Мергатройд.
– Может быть, родственник.
– Не удивлюсь. Ну вот, все разъяснилось ко всеобщему удовлетворению, Берти вне подозрений, на его репутации ни пятнышка, так что не разойтись ли наконец нам всем по своим спальням? Уже поздно, и если я не просплю своих положенных восьми часов, от меня останутся одни ошметки.
Она говорила так мило, сердечно, приветливо, будто мы все лучшие в мире друзья, о пустячном недоразумении и вспоминать не стоит, и когда выяснилось, что старый хрыч Бассет не разделяет ее настроения, мы пережили легкий шок. Его тон прозвучал полнейшим диссонансом:
– Я с удовольствием подтверждаю вашу гипотезу, миссис Траверс, что кто-то здесь лжет. Но вы заявили, что лжет мой дворецкий, и тут я вынужден не согласиться с вами. Мистер Вустер чрезвычайно умен... на редкость изобретателен...
– Благодарю вас.
– ...но, боюсь, я не могу разделить вашу уверенность, что он вне подозрений. Напротив, буду с сами откровенен: именно его я и подозреваю.
Пенсне посмотрело на меня холодно и с угрозой. В жизни не встречал человека, чье выражение нравилось бы мне так мало.
– Вы, вероятно, помните, мистер Вустер, что в ходе нашей беседы в библиотеке я поставил вас в известность, с какой серьезностью подхожу к совершенному преступлению. Я также довел до вашего сведения, что считаю неприемлемым ваше предположение, будто на злоумышленника довольно наложить штраф в размере пяти фунтов, каковым отделались вы, когда предстали передо мной на Бошер-стрит по обвинению в аналогичном проступке. Я сообщил вам, что, когда хулиган, нанесший столь тяжкое оскорбление действием полицейскому Оутсу, будет арестован, его ожидает заключение в тюрьму. И я не вижу оснований пересматривать свое решение.
Заявление вызвало смешанную реакцию у прессы. Юстас Оутс, несомненно, его поддержал. Он на миг оторвал взгляд от каски и в знак одобрения улыбнулся; если бы не въевшаяся в плоть и кровь привычка к дисциплине, он бы наверняка крикнул: "Правильно! Правильно!" Мы же с тетей Далией, напротив, не одобрили выступавшего.
– Полно, сэр Уоткин, перестаньте, ну что вы, в самом деле, – кинулась увещевать его тетя Далия, всегда грудью встающая на защиту интересов клана. – Вы не можете так поступить.
– Могу, мадам, и непременно поступлю. – Он протянул руку в сторону Юстаса Оутса:
– Полицейский!
Он не добавил: "Арестуйте этого человека" или "Выполняйте ваш долг!", но бравый служака и без того понял. Он истово заковылял ко мне. Я не удивился бы, положи он мне руку на плечо или достань наручники и защелкни на моих запястьях, однако ничего подобного не произошло. Он просто встал рядом со мной, будто мы собирались исполнить танцевальный дуэт, и остался стоять, раздуваясь от важности.
Тетя Далия продолжала улещивать и урезонивать папашу Бассета:
– На что это похоже? Вы приглашаете человека к себе в гости и, едва он переступает порог вашего дома, препровождаете его в кутузку. Если таково глостерширское гостеприимство, тогда помоги Бог Глостерширу.
– Мистер Вустер явился не по моему приглашению, его пригласила моя дочь.
– Не вижу разницы. С вас это не снимает ответственности. Он ваш гость. Он ел ваш хлеб и соль. И уж раз речь зашла о соли, позвольте сказать вам, что суп сегодня вечером был пересолен.
– Вы так считаете? – спросил я. – На мой вкус, в самый раз.
– Нет. Пересолен.
– Приношу извинения за промах моей поварихи, – включился в обсуждение папаша Бассет. – Возможно, скоро у меня будет другой повар. А пока вернемся к предмету, который мы обсуждали. Мистер Вустер арестован, и завтра я предприму необходимые шаги, чтобы...
– А что с ним будет сейчас?
– У нас в деревне есть небольшой, но отлично оборудованный полицейский участок, им ведает полицейский Оутс. Без сомнения, Оутс сможет устроить там мистера Вустера.
– Неужели вы собираетесь волочь беднягу в полицейский участок среди ночи? Пусть он хоть выспится в приличной постели.
– Ну что ж, не вижу препятствий. Зачем проявлять ненужную жестокость. Мистер Вустер, вы можете остаться в этой комнате до завтра.
– Благодарю вас.
– Я запру дверь...
– Пожалуйста.
– И возьму с собой ключ.
– Сделайте одолжение.
– А полицейский Оутс остаток ночи будет стоять под окном на посту.
– Как вы сказали, сэр?
– Мистер Вустер славится своим пристрастием кидать из окна все, что попадется под руку, – так я принял меры предосторожности. Оутс, советую вам занять ваш пост немедля.
– Слушаю, сэр.
В голосе служаки я уловил покорную тоску, было ясно, что от самодовольного злорадства, с которым он наблюдал только что разыгравшуюся сцену, не осталось и следа. Видно, он разделял мнение тети Далии касательно восьми часов сна. Уныло отдал честь и с угнетенным видом поплелся выполнять приказание. Ему вернули каску, но, судя по его виду, он задавал себе вопрос, каской ли единой жив человек.
– А теперь, миссис Траверс, мне бы хотелось побеседовать с вами наедине, если вы не против.
Они отчалили, и я остался один.
Не стыжусь признаться, что, когда ключ повернулся в замке, меня будто ножом полоснули. С одной стороны, было приятно сознавать, что хоть несколько минут ко мне в спальню никто не ворвется, с другой – никуда не денешься от мысли, что я в заточении и что в оном мне пребывать долго.
Конечно, Бертраму Вустеру все это было не внове, ведь я слышал, с каким лязгом захлопнулась за мною дверь камеры на Бошер-стрит. Но тогда меня поддерживала уверенность, что в крайнем случае меня ожидает выговор, ну на худой конец – позднее это подтвердилось – урон моему бумажнику. Тогда мне не грозило, проснувшись завтра, отправиться на тридцать дней за решетку, где мне вряд ли будут подавать по утрам любимую чашку чаю.
Не помогало и сознание того. что я невиновен. Стиффи Бинг сравнила меня с Сидни Картоном, но это слабо утешало. Я с этим субъектом не знаком, слышал только, что он вроде бы подставил себя ради девушки, и потому в моих глазах он побил все рекорды по дурости. Сидни Картон и Бертрам Вустер, вы друг друга стоите, вам обоим принадлежит пальма первенства.
Я подошел к окну, выглянул. Вспомнив, какое отвращение выразилось на физиономии стража закона, когда ему приказали стоять на посту всю ночь, я подумал со слабой надеждой: может быть, он плюнет на свои обязанности, едва начальство уберется, и – домой, дрыхнуть. Но Оутс был на месте, вышагивал взад-вперед по газону, воплощенная бдительность. И только я подошел к умывальнику, взял кусок мыла, чтобы запустить в него – надо же хоть как-то облегчить истерзанную душу, – как вдруг услышал, что кто-то поворачивает дверную ручку.
Я подкрался к двери и прижал губы к замочной скважине:
– Кто там?
– Это я, сэр. Дживс.
– А, Дживс, привет.
– Кажется, дверь заперта, сэр.
– Вам правильно кажется, Дживс, так оно и есть. Меня запер папаша Бассет и ключ унес с собой.
– Что это значит, сэр?
– Я арестован.
– Не может быть, сэр.
– Что вы сказали?
– Я сказал: "Не может быть, сэр".
– Вы так считаете? Еще как может. Увы. Сейчас все расскажу.
Я сделал precis того, что здесь произошло. Слышно было плохо, мы говорили через дверь, но, мне кажется, рассказ вызвал множество сочувственных комментариев.
– Ужасная незадача, сэр.
– Хуже не придумаешь. А какие новости у вас, Дживс?
– Я пытался разыскать мистера Спода, сэр, но он пошел погулять по окрестностям. Без сомнения, скоро вернется.
– Бог с ним, он нам больше не нужен. События развивались с такой скоростью, что Спод ничего уже не мог бы сделать. Что-нибудь еще разузнали?
– Перебросился словечком с мисс Бинг, сэр.
– Я бы сам не прочь переброситься с ней словечком. Что эта особа сказала вам?
– Мисс Бинг, сэр, находилась в чрезвычайном расстройстве, сэр Уоткин Бассет запретил ей думать о браке с преподобным мистером Пинкером.
– Боже милосердный! Но почему, Дживс?
– У сэра Уоткина Бассета возникли подозрения относительно той роли, которую сыграл мистер Пинкер в инциденте с коровой, позволив ее похитителю скрыться.
– Почему вы говорите "похитителю"?
– Из осторожности, сэр. И у стен есть уши.
– Ага, понимаю. Очень мудро с вашей стороны, Дживс.
– Благодарю вас, сэр.
Я принялся размышлять о том, что узнал от Дживса. Да, этой ночью в Глостершире не одно сердце истекает кровью. Меня кольнула жалость. Хоть я и вляпался в эту абракадабру по вине Стиффи, я не желал вздорной девице зла и сочувствовал ей в этот горестный час.
– Итак, он разбил жизнь не только Гасси и Мадлен, но также Стиффи и Пинкеру. Старый хрен уж очень разошелся нынче, вы согласны, Дживс?
– Как не согласиться, сэр.
– И, как я понимаю, ничем беде помочь нельзя. Вы не можете что-нибудь сочинить?
– Нет, сэр.
– А если вспомнить о беде, в которую попал я, вам пока не пришло в голову, как меня вызволить?
– Пока ясного плана нет, сэр. Но я обдумываю одну идею.
– Думайте, Дживс, хорошенько думайте. Не жалейте мозгов.
– Сейчас пока все очень туманно.
– Наверно, в вашем плане нужна большая тонкость?
– Именно, сэр.
Я покачал головой. Конечно, зря старался, не видел он меня через стенку. Однако ж все равно покачал.
– Дживс, у нас нет времени плести хитроумные интриги и проявлять змеиное коварство. Нужно действовать быстро. И вот о чем я подумал. Мы с вами давеча вспоминали, как сэра Родерика Глоссопа заточили в теплицу, а полицейский Добсон охранял все выходы. Не забыли, какую спасательную операцию придумал папаша Стокер?
– Если я не ошибаюсь, сэр, мистер Стокер выдвинул идею о физическом нападении на полицейского. "Огреть его по башке лопатой!" – кажется, так он это сформулировал.
– Совершенно верно, Дживс, именно эти слова он и произнес. И хотя мы отвергли его идею, сейчас мне кажется, что он проявил немного грубоватый, но крепкий и надежный здравый смысл. Эти простые, выбившиеся из низов люди идут прямо к цели, не отвлекаясь ни на что второстепенное. Полицейский Оутс сторожит меня под окном. Связанные простыни по-прежнему у меня. Я легко могу привязать их к ножке кровати или еще к чему-нибудь. Если вы найдете лопату и...
– Боюсь, сэр...
– Ну же, Дживс. Сейчас не время для nolle prosequis. Знаю, вы любите действовать тонко, но поймите, сейчас это не даст толку. Сейчас только лопата и поможет. Можете подойти к нему, затейте разговор, держа лопату за спиной, чтоб он не видел, и, дождавшись психологически удобного...
– Прошу прощения, сэр. По-моему, сюда идут.
– Так поразмыслите над тем, что я сказал. Кто идет сюда?
– Сэр Уоткин и миссис Траверс, сэр. По-моему, они хотят нанести вам визит.
– А я-то мечтал, что меня долго не будут тревожить. Но все равно, пусть войдут. У нас, Вустеров, для всех открыта дверь.
Но когда дверь отперли, вошла только моя тетушка. Она направилась к своему любимому креслу и всей тяжестью плюхнулась в него. Вид у нее был мрачный, ничто не пробуждало надежды, что она принесла благую весть, что-де папаша Бассет, вняв доводам разума, решил отпустить меня на волю. Но, черт меня подери, именно эту благую весть она и принесла.
– Ну что же, Берти, – сказала она, немного погрустив в молчании, – можешь складывать свой чемодан.
– Что? – Он дал задний ход.
– Как, задний ход?
– Да. Снимает обвинение.
– Вы хотите сказать, меня не упекут в кутузку?
– Не упекут.
– И я, как принято говорить, свободен как ветер?
– Свободен.
Возликовав в сердце своем, я так увлекся отбиванием чечетки, что прошло немало времени, пока я наконец заметил: а ведь кровная родственница не рукоплещет моему искусству. Сидит все такая же мрачная. Я не без укора посмотрел на нее. – Вид у вас не слишком довольный.
– Ах, я просто счастлива.
– Не обнаруживаю симптомов означенного состояния, – сказал я обиженно. – Племяннику даровали помилование у самого подножья эшафота, можно было бы попрыгать и поплясать с ним.
Тяжелый вздох вырвался из самых глубин ее существа.
– Все не так просто. Берти, тут есть закавыка. Старый хрен выставил условие.
– Какое же?
– Я должна уступить ему Анатоля.
На меня напал столбняк.
– То есть как – уступить Анатоля?
– Да, милый племянник, такова цена твоей свободы. Негодяй обещает не выдвигать против тебя обвинение, если я соглашусь уступить Анатоля. Старый шантажист, гореть ему синим пламенем прямо здесь, на земле!
Какое страдание было в ее лице! А ведь совсем недавно я слышал от нее похвальное слово шантажу, просто дифирамбы, хотя истинное удовольствие от шантажа получает лишь тот, кто правильно выбрал роль. Оказавшись в роли жертвы, эта женщина страдала.
Мне и самому было тошно. Рассказывая эту историю, я не упускал случая выразить свое восхищение всякий раз, как речь заходила об Анатоле, этом несравненном кудеснике, и вы, несомненно, помните, что, узнав от тетки о подлой попытке сэра Уоткина Бассета переманить его к себе во время визита в "Бринкли-Корт", я был потрясен до глубины души.
Конечно, тем, кто не едал вдохновенных творений этого великого маэстро, трудно вообразить, какую огромную роль в общем ходе событий играют его жаркие и супы. Могу сказать только одно: если вы хоть раз вкусили одно из его блюд, вам открывается истина: жизнь лишится смысла и поэзии, если у вас отнимут надежду вкушать его изыски и дальше. Мысль, что тетя Далия готова пожертвовать этим восьмым чудом света всего лишь ради того, чтобы спасти племянника от кутузки, поразила меня в самое сердце.
Не помню, чтобы я когда-то в своей жизни был так глубоко растроган. На глаза навернулись слезы. Она напомнила мне Сидни Картона.
– И вы всерьез решили отказаться от Анатоля ради моего спасения? – прошептал я.
– Конечно.
– Никогда! Я и слышать об этом не хочу.
– Но ты не можешь сесть в тюрьму.
– С удовольствием сяду, если этот виртуоз, этот волшебник останется по-прежнему у вас. Не вздумайте согласиться на наглые посягательства хрыча Бассета.
– Берти! Ты это серьезно?
– Более чем серьезно. Что такое тридцать дней усиленного тюремного режима? Сущий пустяк. Они пролетят как одна минута. Пусть Бассет лопнет от злости. А когда я отсижу свой срок, – продолжал я мечтательно, – и снова окажусь на свободе, пусть Анатоль покажет, на что он способен. За месяц на хлебе и воде или на баланде – чем там кормят в этих заведениях – я нагуляю зверский аппетит. В тот день, когда меня выпустят, я хочу, чтоб меня ожидал обед, о котором будут слагать песни и легенды.
– Он будет тебя ждать, клянусь.
– Можем прямо сейчас составить предварительное меню.
– Конечно, зачем терять время. Начнем с черной икры? Или с дыни канталупы?
– Не "или", а "и". Потом суп.
– Суп или бульон?
– Бульон, прозрачный крепкий бульон.
– Ты не забыл суп-пюре из крошечных кабачков?
– Ни на миг. А что вы скажете относительно консоме из помидоров?
– Может быть, ты прав.
– Думаю, что прав. Просто уверен.
– Пожалуй, стоит предоставить составление меню тебе.
– Это самое мудрое.
Я взял карандаш и лист бумаги и через каких-нибудь десять минут был готов огласить результаты.
– Вот меню обеда, как я его себе представляю, не считая дополнений, которые мне придут в голову во время пребывания в камере. И я прочел:
"LE ОБЕД
Икра черная свежая
Дыня канталупа
Консоме из помидоров
Сильфиды под раковым соусом
Мечта гурмана из цыплят "Маленький герцог"
Молодая спаржа с соусом сабайон а-ля Мистингет
Паштет из гусиных печенок, вымоченных в шампанском "Альпийские жемчужины"
Зобные железы двухнедельных телят, запеченные в тесте по-тулузски
Салат из цикория и сельдерея
Сливовый пудинг
"Вечерняя звезда"
"Белые бенедиктинцы"
Пломбир "Нерон"
Les пирожные, торты, желе, муссы, бланманже, петиту, булочки, пышки "Дьяволята"
Фрукты"
– Ну как, тетя Далия, ничего не упустил?
– Если и упустил, то не слишком много.
– В таком случае позовем этого негодяя и объявим, что плевать мы на него хотели! Эй, Бассет! – закричал я.
– Бассет! – подхватила тетя Далия.
– Бассет! – рявкнул я так, что стекла задрожали. Стекла продолжали дрожать, когда в комнату влетел недовольный Бассет.
– Какого дьявола вы тут разорались?
– А, пожаловали наконец.
Я без преамбулы перешел к сути:
– Бассет, мы на вас плюем.
Старик был явно обескуражен. Вопросительно поглядел на тетю Далию. Видно, подумал, что Бертрам Вустер изъясняется загадками.
– Он говорит о вашем идиотском предложении снять обвинение, если я уступлю вам Анатоля, – объяснила любимая родственница. – В жизни не слышала ничего глупее. Мы хорошо посмеялись, верно. Берти?
– Чуть со смеху не лопнули.
На старика напала оторопь.
– Вы что же, отказываетесь?
– Конечно, отказываемся. Уж я-то должна была знать своего племянника: разве можно хоть на минуту предположить, что он способен принести в дом тетки горе и лишения, лишь бы избавить себя от мелких неудобств? Вустеры так не поступают, верно, Берти?
– Никогда.
– Они не из тех, кто думает только о себе.
– Что нет, то нет.
– Как я могла оскорбить его, рассказав о вашем предложении? Берти, прости меня.
– Ну что вы, что вы, дорогая тетушка.
Она стиснула мою руку.
– Спокойной ночи, Берти, спокойной ночи – вернее, аu revoir. До скорой встречи.
– Именно до скорой. Мы увидимся, когда на полях расцветут маргаритки, а может, еще скорее.
– Кстати, ты не забыл средиземноморскую форель, посыпанную укропом?
– Ах, черт, забыл. И седло барашка с салатом-латуком по-гречески забыл. Впишите и то и другое, пожалуйста.
Она величественно удалилась, одарив меня на прощанье взглядом, в котором сияли и нежность, и восхищение, и благодарность, и в комнате ненадолго воцарилось молчание – лично я молчал высокомерно. Но вот папаша Бассет произнес вымученно ядовитым тоном:
– Что ж, мистер Вустер, видно, вам все же не миновать расплаты за совершенную глупость.
– Я готов.
– Я разрешил вам провести ночь под моим кровом, но теперь передумал. Отправляйтесь в полицейский участок.
– Какой вы мелкий, злопамятный тип, Бассет.
– Ничего подобного. Несправедливо лишать полицейского Оутса нескольких часов заслуженного отдыха ради вашего удобства. Сейчас пошлю за ним.
– Он отворил дверь.
– Эй вы!
Обращаться так к Дживсу? Совершенно недопустимо! Но верный слуга сделал вид, что его это совершенно не задевает.
– Что угодно, сэр?
– На газоне перед домом вы увидите полицейского Оутса. Приведите его сюда.
– Слушаюсь, сэр. Мне кажется, с вами желает побеседовать мистер Спод, сэр.
– А?
– Мистер Спод, сэр. Он идет сюда по коридору.
Старик Бассет вернулся в комнату, не скрывая досады.
– Зачем Родерик мешает мне в такую важную минуту? – проворчал он. – Не понимаю, что ему от меня понадобилось.
Я весело засмеялся. Какая ирония! Я от души забавлялся.
– Он идет сюда сказать вам – правда, он несколько опоздал, – что был здесь у меня, когда украли корову, и снять с меня подозрение.
– Понятно. Да, он, как вы заметили, несколько опоздал. Придется ему объяснить... А, Родерик.
Дверной проем закрыла массивная туша Р. Спода.
– Входите, Родерик, входите. Но вы зря беспокоились, дорогой друг. Мистер Вустер убедительно доказал свою непричастность к хищению коровы. Вы ведь об этом хотели мне сообщить?
– Э-э... м-м-м... нет, – выдавил из себя Родерик Спод. На его лице было странное напряженное выражение. Глаза остекленели, он крутил свои усики, – если только столь скудную растительность можно подвергнуть кручению. Казалось, он собирается с силами, готовясь выполнить тяжкий долг.
– Я... ээ... нет, – повторил он. – Просто я слышал, что возникли неприятности из-за каски, которую я похитил у полицейского Оутса.
Гробовая тишина. Глаза папаши Бассета вылезли из орбит. Мои тоже. Родерик Спод продолжал крутить свои усики.
– Глупость, конечно, – сказал он. – Я и сам понимаю. Я... э-э... поддался неодолимому порыву. Такое порой со всеми случается. Помните, я рассказывал вам, как однажды стащил каску у полицейского, когда учился в Оксфорде. Я надеялся, все обойдется, но человек Вустера сказал мне, что вы решили, будто это Вустер виноват, ну и конечно, пришлось мне идти к вам и каяться. Вот, собственно, и все. Пойду-ка я спать. Спокойной ночи.
Он выдвинулся в коридор, а в комнате снова воцарилась гробовая тишина.
Наверное, кому-то случалось иметь еще более дурацкий вид, чем был сейчас у сэра Уоткина Бассета, но лично мне такого наблюдать не приходилось. Кончик его носа ярко рдеет, пенсне едва держится, повиснув на переносице под углом в сорок пять градусов. Да, он упорно не желал принять меня в лоно своей семьи, и все-таки я был близок к тому, чтобы пожалеть старого остолопа.
– Гррмпф! – издал он наконец.
У него что-то случилось с голосовыми связками. Видно, накрепко переплелись.
– Кажется, я должен принести вам извинения, мистер Вустер.
– Не будем больше говорить об этом, Бассет. – Очень сожалею обо всем, что произошло. – Забудем этот инцидент. Моя невиновность установлена, это главное. Полагаю, я теперь могу покинуть вас?
– О, конечно, конечно. Спокойной ночи, мистер Вустер.
– Спокойной ночи, Бассет. Надеюсь, вы извлечете из происшествий нынешнего вечера хороший урок.
Я отпустил его сдержанным кивком головы, а сам принялся изо всех сил раскидывать мозгами. Хоть убей, ничего не понимаю. Следуя старому испытанному методу Оутса, пытался отыскать мотив, но, честное слово, окончательно запутался. Только и оставалось предположить, что снова взыграл дух Сидни Картона. И вдруг меня словно молния ослепила.
– Дживс!
– Слушаю, сэр?
– Это ваших рук дело?
– Простите, сэр?
– Перестаньте без конца повторять "Слушаю, сэр?" и "Простите, сэр?". Это вы подбили Спода разыграть Бассета?
Не скажу, чтобы Дживс улыбнулся – он никогда не улыбается, – однако мышцы вокруг рта едва заметно дрогнули.
– Я действительно рискнул высказать мистеру Споду мнение, что он совершит великодушный поступок, если возьмет вину на себя, сэр. Я строил доказательства исходя из того, что сам он ничем не рискует, а вас избавит от массы неприятностей. Напомнил ему, что сэр Уоткин обручен с его тетушкой и потому вряд ли приговорит его к наказанию, которому замыслил подвергнуть вас. Не принято сажать джентльмена в тюрьму, если вы помолвлены с его теткой.
– Святая истина, Дживс. И все равно не могу понять, где собака зарыта. Вы хотите сказать, он прямо так и согласился? По доброй воле?
– Ну, не совсем по доброй воле. Сначала, должен признаться, он проявлял некоторое нежелание. Думаю, я повлиял на его решение, сообщив ему, что мне известно все о... Я издал вопль:
– О Юлейлии?
– Да, сэр.
Черт, узнать бы наконец все об этой самой Юлейлии!
– Дживс, расскажите мне. Что Спод сделал с этой девушкой? Убил ее?
– Боюсь, сэр, я не вправе разглашать эти сведения.
– Бросьте, Дживс, ничего не случится.
– Не могу, сэр.
Я отступился.
– Ну, как хотите.
И принялся разоблачаться. Надел пижаму и нырнул в постель. Простыни были так крепко связаны, что вовек не распутать, придется обойтись без них, но подумаешь – всего одна ночь, довольно мне и одеял.
Я выплыл из бурного водоворота событий, но было грустно. Сел на кровати и, обхватив колени руками, стал размышлять о переменчивости Фортуны.
– Странная штука жизнь, Дживс.
– Чрезвычайно странная, сэр.
– Никогда не знаешь, что она тебе подкинет. Вот самый простой пример: разве я мог предположить полчаса назад, что буду вольготно сидеть на кровати в пижаме и наблюдать, как вы укладываете вещи, готовясь к отъезду. Меня ожидало совсем другое будущее.
– Да, сэр.
– Казалось, надо мной тяготеет проклятье.
– Действительно, сэр, так казалось.
– И вот теперь мои беды испарились, как роса с чего-то там. И все благодаря вам. – я очень счастлив, сэр, что оказался полезен. – Вы просто превзошли самого себя. И все-таки, Дживс. как всегда, есть маленькое облачко.
– Прошу прощения, сэр?
– Ради Бога, перестаньте вы без конца повторять "Прошу прощения, сэр?". Я хочу сказать, Дживс, что любящие сердца неподалеку от нас страдают в разлуке. Может быть, у меня все отлично – не может быть, а на caмом деле отлично, – но жизнь Гасси разбита. И жизнь Стиффи тоже. Это ложка дегтя в бочке меда.
– Да, сэр.
– Хотя, если развить эту мысль, я никогда не мог понять, почему нельзя вылить в бочку меда ложку дегтя? Разве ее там почувствуешь?
– Я вот что подумал, сэр...
– Что вы подумали, Дживс?
– Просто хотел вас спросить, сэр, намерены ли вы возбудить дело против сэра Уоткина за незаконный арест и дискредитацию в присутствии свидетелей.
– Я как-то об этом не подумал. Вы считаете, есть основания для обращения в суд?
– Безусловно, сэр. И миссис Траверс, и я дадим убедительнейшие показания. Нет никаких сомнений, что вы можете потребовать наложения на сэра Уоткина огромного штрафа в возмещение морального ущерба.
– Да, наверно, вы правы. То-то он едва не окочурился, когда Спод отколол свой номер.
– Да, сэр. Этот крючкотвор сразу сообразил, какая опасность ему грозит.
– Никогда в жизни не видел, чтобы у человека так полыхал нос. А вы, Дживс?
– И я, сэр, не видел.
– Знаете, как-то жалко старого остолопа. Не хочется совсем его доканывать.
– Я просто подумал, сэр, что вам будет довольно пригрозить сэру Уоткину обращением в суд, и он, чтобы избежал скандала, согласится на брак мисс Бассет с мистером Финк-Ноттлом и мисс Бинте преподобным мистером Пинкером.
– Блеск! Пригрозим оставить его без гроша, верно Дживс?
– Именно, сэр.
Я спрыгнул с кровати, подбежал к двери и завопил:
– Бассет!
Никто не отозвался. Видно, старикан зарылся в нору. Я принялся орать "Бассет?" через равные промежутки, причем с каждым разом все оглушительней, и вот наконец где-то в недрах дома зашлепали шаги, через минуту появился он сам – совсем не тот наглец, с которым я недавно расстался. Теперь его можно было принять за раболепного слугу, который сломя голову мчится на зов хозяина.
– Вам что-то угодно, мистер Вустер?
Я вернулся в комнату и снова прыгнул на кровать.
– Вы хотели мне что-то сказать, мистер Вустер?
– Я мог бы многое вам сказать, Бассет, но коснусь только одной темы. Вам известно, что ваш хулиганский поступок, заключающийся в том, что вы приказали полицейским задержать меня и потом сами заперли меня в моей комнате, дает мне основание возбудить против вас судебное дело по факту... как там, Дживс?
– По факту незаконного ареста и дискредитации в присутствии свидетелей, сэр.
– Вот так-то. Я предъявлю иск на десятки миллионов. Что будете делать, Бассет?
Его так перекорежило, что он стал похож на лопасти вентилятора.
– Я объясню вам, что вы будете делать, – продолжал я. – Вы дадите родительское благословение на брак вашей дочери Мадлен и Огастуса Финк-Ноттла, а также на брак вашей племянницы Стефани и преподобного Г. П. Пинкера. Причем немедленно.
В его душе явно началась борьба. Она наверняка длилась бы дольше, не встреть он моего взгляда.
– Хорошо, мистер Вустер.
– Теперь о серебряной корове. Вполне возможно, что международная банда преступников, которая похитила ее, продаст вещицу моему дяде Тому. Их тайной системе оповещения, несомненно, стало известно, что он тоже интересуется изделием. Поэтому, если вы через какое-то время увидите корову в коллекции дяди Тома, смотрите, Бассет, – ни звука. Поняли?
– Понял, мистер Вустер.
– И еще одно. Вы должны мне пять фунтов.
– Прошу прощения?
– В возмещение тех, что были грабительски изъяты у меня на Бошер-стрит. Я желаю получить их до отъезда.
– Я выпишу чек утром.
– Пусть его принесут мне на подносе с завтраком. Спокойной ночи, Бассет.
– Спокойной ночи, мистер Вустер. Это у вас там бренди? Я бы выпил глоточек, если позволите.
– Дживс, рюмку бренди для сэра Уоткина Бассета.
– Слушаюсь, сэр.
Старикан с жадностью опрокинул рюмку и засеменил прочь. Может, вполне симпатяга, если его хорошо знаешь.
– Я все уложил, сэр, – сообщил Дживс.
– Вот и хорошо. Тогда я вздремну. Откройте, пожалуйста, окно.
– Сейчас, сэр.
– Что на дворе?
– Погода все время меняется. Только что начался ливень. Внизу чихнули.
– Дживс, это еще что? Там кто-то есть?
– Полицейский Оутс, сэр.
– Неужели он все еще стоит на посту?
– Стоит, сэр. Думаю, сэр Уоткин был слишком поглощен другими делами и забыл сообщить полицейскому, что необходимость нести караул отпала.
Я с наслаждением вздохнул полной грудью. Вот последний штрих, который завершил нынешний день. Я думал, что полицейский Оутс мокнет сейчас под дождем, как солдаты-мидяне, вместо того чтобы нежиться в постели, прижав подошвы к грелке, и чувствовал, что меня переполняет странное, размягчающее душу блаженство.
– Потрясающий был день, Дживс, но вот он и кончился. Что там говорится про жаворонков?
– Прошу прощения, сэр?
– И, кажется, про улиток.
– А, вот вы о чем, сэр. "Время года – весна; и прозрачное ясное утро; и трава на холмах усыпана жемчугом рос..."
– А как же жаворонки, Дживс? И улитки? Я отлично помню, там есть и про жаворонков, и про улиток.
– Сейчас дойдем до жаворонков и улиток, сэр. "Жаворонок завел свою песню так весело и безыскусно; и улитка ползет по листу, оставляя свой легкий узор..."
– Ну вот, я же говорил. А последняя строчка?
– "Улыбается Бог в небесах – в этом мире все так хорошо?"
– Именно так, если вкратце. Я бы и сам не сказал лучше. И все-таки, Дживс, точка еще не поставлена. Пожалуйста, расскажите мне про эту чертовщину с Юлейлией.
– Боюсь, сэр...
– Я сохраню все в величайшей тайне. Вы же знаете меня – могила.
– Правила "Юного Ганимеда" чрезвычайно строги, сэр.
– Знаю. Но ведь можно раз в жизни отступить на миллиметр.
– Мне очень жаль, сэр...
Я принял великое решение.
– Дживс, – сказал я, – карты на стол, и я поеду с вами в кругосветное путешествие. Он колебался.
– Если вы обещаете строжайшую конфиденциальность, сэр...
– Ну еще бы.
– Мистер Спод – модельер дамского белья, сэр. У него большой талант в этой области, и он уже несколько лет тайно использует плоды своего вдохновения. Он создатель и владелец торгового центра на Бонд-стрит, который называется "Юлейлия soeurs".
– Не может быть!
– И тем не менее это так, сэр.
– С ума сойти! Теперь я понимаю, Дживс, почему он не хотел, чтобы это выплыло.
– Конечно, сэр. Его авторитет среди соратников пошатнулся бы, тут и сомневаться не приходится.
– Нельзя быть одновременно популярным диктатором и модельером дамского белья.
– Нельзя, сэр.
– Или одно, или другое. Уж слишком это несовместимо.
– Совершенно верно, сэр.
Я задумался.
– Знаете, Дживс, дело того стоило. Я бы нипочем не заснул, все старался бы разгадать загадку. В конце концов, может быть, в путешествии будет не так уж и гнусно?
– Многие джентльмены извлекают из путешествий большое удовольствие, сэр.
– Серьезно?
– Да, сэр. Столько новых лиц.
– Верно. Об этом я не подумал. Новые лица! Тысячи незнакомых людей, и среди них не будет Стиффи.
– Вот именно, сэр.
– А купите-ка вы завтра билеты, Дживс.
– Я уже приобрел их, сэр. Спокойной ночи, сэр.
Дверь закрылась. Я выключил свет. Лежал и слушал, как размеренно вышагивает под окном полицейский Оутс, думал о влюбленных Гасси и Мадлен Бассет, Стиффи и Растяпе Пинкере, о том, как они теперь будут счастливы. Представлял себе дядю Тома, когда он возьмет в руки серебряную корову; тетю Далию, как она воспользуется психологически удачным моментом и выудит у него солидный чек для "Будуара элегантной дамы". Конечно, Дживс прав. Улитка в небе трепещет, жаворонок на кусте – вернее, наоборот, улыбается Бог в небесах, и в мире все так сон, здоровый сон, который освобождает кого-то там от чего-то, – черт, забыл, – стал уносить меня, мягко качая на волнах.
notes
