Поздний месяц взошел прежде, чем прокричал первый петух. Кино почувствовал подле себя какое-то движение и поднял веки, но не пошевелился – только глаза его впились в темноту. В бледном свете месяца, что украдкой заглядывал сквозь плетеные стены, он увидел, как бесшумно встала с циновки Хуана. Она приблизилась к очагу и отодвинула камень – так осторожно, что Кино различил только едва уловимый шорох. Затем, словно тень, Хуана скользнула к двери, на миг застыла рядом с ящиком, где спал Койотито. Потом на фоне дверного проема мелькнул ее черный силуэт, и она исчезла.

Кино захлестнула ярость. Двигаясь так же бесшумно, как Хуана, он выскользнул из дома и услышал звук торопливых шагов, направляющихся в сторону моря. Кино тихо крался за ней по пятам. Мозг его был докрасна раскален от гнева. Хуана выбралась из зарослей кустарника и теперь спешила к воде, спотыкаясь о камни. Внезапно она услышала, что ее преследуют, и бросилась бежать. Хуана размахнулась, но тут Кино налетел на нее, схватил за руку и вырвал из пальцев жемчужину. Кино ударил жену кулаком в лицо, а когда она упала, пнул в бок. В тусклом свете Кино видел, как набегают на тело Хуаны легкие волны, как ее юбка то надувается, то опадает и липнет к ногам.

Кино оскалил зубы и зашипел, как змея, а Хуана лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых не было страха, – смотрела, точно овца на мясника. Хуана знала, что сейчас он способен на убийство. Она приняла это и не стала бы ни сопротивляться, ни даже роптать.

Внезапно ярость оставила Кино – ей на смену пришло брезгливое отвращение. Он отвернулся и зашагал прочь – вверх по берегу, через заросли кустарника. От гнева чувства его притупились.

Кино услышал шорох, выхватил нож и налетел на одну из темных фигур. Он почувствовал, как нож вонзился во что-то мягкое, а потом его бросили на колени и повалили на землю. Жадные пальцы принялись обыскивать Кино, лихорадочно обшаривать одежду, а выбитая из руки жемчужина закатилась за камень и лежала на тропе, слабо поблескивая в неярком лунном свете.

Хуана с усилием приподнялась с камней. Все лицо отзывалось тупой болью, бог саднило, мокрая юбка липла к ногам. Хуана немного постояла на коленях, приходя в себя. Злобы в ней не было. Кино сам сказал: «Я мужчина», а для нее это значило нечто определенное. Это значило, что Кино наполовину сумасшедший, наполовину бог; значило, что он готов помериться силой и с горой, и с морем. Своей женской душой Хуана понимала, что гора останется стоять, а мужчина разобьется; что море поднимется волнами, а он утонет. И все же именно это и делало его мужчиной, наполовину сумасшедшим, наполовину богом, а Хуане нужен был мужчина – по-другому она не могла. Хотя различия между мужчиной и женщиной приводили ее в недоумение, Хуана знала их, принимала, нуждалась в них. Разумеется, она последует за ним – ни о чем другом не могло быть и речи. Может, ее женскому естеству – благоразумию, осторожности, чувству самосохранения – удастся пробить мужественность Кино и спасти их всех. Превозмогая боль, Хуана с трудом поднялась на ноги, зачерпнула вонючей соленой воды и омыла покрытое синяками лицо, а затем начала осторожно подниматься по берегу вслед за Кино.

С юга набежали узкие длинные облака. Бледный месяц погружался в них и тут же снова выныривал, так что Хуана шла то в темноте, то по свету. Спина у нее была сгорблена от боли, голова опущена. Пока она пробиралась меж кустов, месяц прятался за облаком. Когда же он выглянул снова, на тропе за камнем блеснула великая жемчужина. Хуана встала на колени и подняла ее, а месяц тем временем скрылся вновь. Стоя на коленях, Хуана размышляла, не вернуться ли к морю и не закончить ли начатое, но тут опять посветлело, и впереди на тропе она заметила два неподвижных тела. Хуана бросилась туда и увидела Кино и еще одного, незнакомого человека, из горла которого сочилась блестящая темная жидкость.

Кино слабо пошевелился. Его руки и ноги задергались, словно лапки раздавленного жука, изо рта вырвалось хриплое бормотание. В тот миг Хуана поняла, что к прошлому возврата больше нет. Поняла, когда увидела на тропе мертвеца и валяющийся рядом нож Кино с испачканным лезвием. Раньше Хуана пыталась спасти хоть какую-то часть того мирного существования, которое они вели, пока не нашли жемчужину. Однако то время миновало, и его было не вернуть. Поняв это, Хуана тут же оставила мысли о прошлом. Теперь им оставалось только одно – спасать свою жизнь.

Боль и медлительность как рукой сняло. Хуана проворно оттащила покойника в кусты, затем вернулась к мужу и мокрой юбкой отерла ему лицо.

– Они забрали жемчужину, – простонал Кино. – Я ее потерял. Все кончено. Жемчужина пропала.

Хуана принялась утешать его, словно больного ребенка.

– Тише, – сказала она. – Вот твоя жемчужина. Я нашла ее на тропе. Слышишь? Вот она, твоя жемчужина. Ты убил человека, так что надо уходить. За нами пошлют погоню, понимаешь? Надо уходить, пока не рассвело.

– На меня напали, – напряженно ответил Кино. – Я защищался – иначе меня бы убили.

– Разве это кого-то волнует? Помнишь, что было вчера? Помнишь городских дельцов? Думаешь, твои объяснения чему-то помогут?

Кино глубоко вздохнул и попытался совладать с собой.

– Нет, – ответил он наконец. – Ты права.

Воля его окрепла: он снова был мужчиной.

– Сходи за Койотито, – велел Кино. – Захвати с собой всю кукурузу, которую найдешь. Я спущу каноэ на воду, и мы тронемся в путь.

Кино подобрал нож и заковылял вниз по берегу – туда, где лежало его каноэ. Когда сквозь облака вновь прорезался свет, он увидел, что в днище зияет огромная дыра. Жгучая ярость охватила Кино, придала ему сил. Тьма обступала его семью со всех сторон. Мелодия зла заполнила собой ночь, повисла над мангровыми деревьями, завыла в шуме прибоя. Пробить дедову лодку, шпаклеванную и перешпаклеванную секретной замазкой! Немыслимое злодеяние, худшее, чем убийство человека. Ведь у лодки нет сыновей, она не может обороняться, а раны в ней не заживают. Хотя к ярости Кино примешивалась скорбь, это последнее несчастье сделало его несгибаемым. Он превратился в животное, способное только прятаться и нападать. У него осталась одна цель – выжить и защитить семью. Не чувствуя боли от удара по голове, Кино скачками поднялся по берегу и сквозь заросли кустарника бросился к дому. Ему даже не пришло на ум взять чужую лодку. Это было так же немыслимо, как пробить в ней дыру.

Уже вовсю кричали петухи: скоро рассвет. Сквозь плетеные стены хижин кое-где струился дымок, и пахло кукурузными лепешками. В кустах возились утренние птицы. Ущербная луна быстро меркла, облака сгустились и отступили на юг. Подул свежий ветер, нервный и порывистый; от его дыхания пахло бурей. В воздухе веяло тревогой и переменами.

Кино ощутил прилив радостного возбуждения. Замешательство прошло: теперь ему оставалось только одно. Рука дотронулась сначала до жемчужины в кармане, затем до спрятанного под рубашкой ножа.

Кино увидел впереди тусклое зарево, и тут же, осветив тропу, в темноте вспыхнуло и заревело пламя. Кино сорвался на бег. Он знал, что горит его дом, и знал, как быстро сгорают плетеные хижины. Навстречу ему метнулась чья-то тень – Хуана. Одной рукой она прижимала к себе всхлипывающего от страха Койотито, другой – одеяло Кино. Глаза у нее были расширенные и напуганные. Кино видел, что хижину уже не спасти. Он не стал ни о чем спрашивать, Хуана заговорила сама:

– В хижине все перевернули вверх дном: перекопали пол, даже ящик Койотито переворошили. Когда я подоспела, они как раз поджигали снаружи стену.

Резкий свет пожара ярко озарял лицо Кино.

– Кто? – отрывисто спросил он.

– Не знаю, – ответила Хуана. – Темные люди.

Соседи выскакивали из хижин и затаптывали падающие искры, чтобы спасти собственное жилье. Внезапно Кино стало страшно: вокруг было слишком светло. Ему вспомнился мертвец, лежащий в кустах у тропы. Кино взял Хуану за локоть и потянул в тень ближайшей хижины, подальше от света, потому что свет значил теперь опасность. Кино подумал немного, а затем, стараясь держаться в тени, пробрался к дому Хуана-Томаса, проскользнул в дверь и затащил вслед за собой Хуану. Снаружи визжали ребятишки и кричали соседи: друзья боялись, что Кино с семьей остался в горящем доме.

Дом Хуана-Томаса мало чем отличался от жилища Кино. Большинство плетеных хижин выглядело одинаково. Все они пропускали воздух и свет, так что Кино с Хуаной видели сквозь стену, как бушевало неистовое пламя, как провалилась крыша, и как быстро, словно огонь в очаге, угас пожар. Они слышали крики друзей и пронзительные причитания Аполонии, жены Хуана-Томаса, которая на правах ближайшей родственницы подняла поминальный плач по умершим.

Внезапно Аполония спохватилась, что шаль на ней не самая подходящая к случаю, и побежала домой за новой и нарядной. Едва она принялась рыться в ящике у стены, как услышала тихий голос Кино:

– Аполония, не голоси: мы живы.

– Откуда вы взялись? – изумилась она.

– Не время расспрашивать, – перебил Кино. – Разыщи Хуана-Томаса и приведи его сюда. И никому ни слова! Это важно, Аполония.

Аполония застыла, беспомощно держа перед собой руки, но наконец ответила:

– Хорошо, деверь.

Вскоре она вернулась вместе с мужем. Хуан-Томас зажег свечу и подошел туда, где скрючившись сидели Кино с Хуаной.

– Аполония, встань в дверях и никого не впускай, – распорядился Хуан-Томас. Он был старше Кино, а потому взял на себя роль главного. – Итак, брат…

– В темноте на меня напали, – начал Кино. – В драке я убил человека.

– Кого? – быстро спросил Хуан-Томас.

– Не знаю. Кругом одна темнота – темнота и темные тени.

– Это все жемчужина. В ней сидит дьявол. Нужно было продать ее и передать дьявола кому-то другому. Может, ты еще сумеешь продать свою жемчужину и тем купишь себе покой.

– О брат, мне нанесли оскорбление, которое глубже моей жизни. Мое каноэ разбито, дом сожжен, а в зарослях лежит мертвец. Все пути к бегству отрезаны. Ты должен спрятать нас, брат мой.

Кино заметил, что в глазах Хуана-Томаса мелькнуло беспокойство, но не дал ему времени отказать.

– Ненадолго, – торопливо добавил он. – Только пока не пройдет день и не наступит новая ночь. А тогда мы уйдем.

– Я вас спрячу, – ответил Хуан-Томас.

– Не хочу подвергать твою семью опасности, – сказал Кино. – Знаю, я теперь вроде проказы. Ночью мы уйдем, и тогда ничто не будет вам угрожать.

– Я вас приючу. Аполония, занавесь чем-нибудь дверь. И смотри, никому ни слова, что Кино у нас!

Весь день Кино с Хуаной молча сидели в темной хижине и наблюдали, как соседи разгребают золу в поисках костей. Сквозь плетеные стены им было слышно, что о них судачат. Новость о пробитой лодке потрясла всех. Чтобы рассеять подозрения, Хуан-Томас расхаживал между соседями и строил всевозможные догадки, что могло случиться с Кино, Хуаной и малышом Койотито.

– Наверное, отправились вдоль берега на юг, чтобы спастись от того зла, которое их преследовало, – говорил он одному.

– Кино никогда не оставил бы море, – заявлял другому. – Может, нашел новую лодку?

– Аполония просто сама не своя от горя, – жаловался третьему.

В тот день поднялся ветер. Он хлестал по воде залива, с корнем выдирал водоросли и растущие вдоль берега травы, стенал в крышах плетеных хижин. Каждой вышедшей в море лодке грозила беда.

– Кино погиб, – во всеуслышание объявил Хуан-Томас. – Если он вышел в море, то уж конечно утонул.

Заглядывая к соседям, Хуан-Томас как бы между делом брал у них что-нибудь взаймы и всякий раз возвращался с чем-то новым. Он принес маленький плетеный мешочек с красной фасолью и сосуд из выдолбленной тыквы, до краев наполненный рисом, чашку сушеных перцев и кусок соли, а главное, тяжелый, словно топор, нож в локоть длиной, который мог служить как рабочим инструментом, так и оружием. Когда Кино увидел нож, глаза у него загорелись. Он ласково погладил лезвие и проверил большим пальцем, хорошо ли заточено.

Над заливом стенал ветер. Вода стала белой от пены, мангровые деревья метались из стороны в сторону, точно перепуганные овцы. От земли поднялась мелкая пыль и повисла над морем удушающим облаком. Ветер разогнал тучи, расчистил небо и мел по берегу песок, точно снег.

Когда наступил вечер, Хуан-Томас завел с братом долгий разговор.

– Куда вы отправитесь?

– На север, – ответил Кино. – Говорят, на севере есть города.

– Держитесь подальше от моря. В городе собирают отряд, чтобы обшарить побережье. Вас будут искать. Жемчужина еще у тебя?

– У меня, и я никому ее не отдам. Быть может, раньше я мог бы подарить эту жемчужину, но теперь она стала моим проклятием и моей жизнью. Я никому ее не отдам.

Взгляд у Кино был холодный, жестокий и озлобленный.

Захныкал Койотито, и Хуана принялась бормотать короткие заговоры, чтобы он замолчал.

– Добрый поднялся ветер, – заметил Хуан-Томас. – Все следы заметет.

Уйти решили по темноте, пока не взошла луна. Вся семья торжественно встала посреди хижины для последнего прощания. Койотито висел в шали за спиной у Хуаны и спал, прижавшись щекой к ее плечу. Концом той же шали Хуана прикрывала нос от тлетворного ночного воздуха. Хуан-Томас крепко обнял брата и расцеловал в обе щеки.

– С Богом, – произнес он – произнес так, словно прощался с умирающим. – Точно не откажешься от жемчужины?

– Она стала моей душой, – ответил Кино. – Если отдам ее, потеряю душу. С Богом.