Удивительно, как маленький город узнает обо всем, что происходит с ним и с каждой его единицей. Если мужчина или женщина, ребенок или младенец ведет себя привычным образом, не ломает возведенных стен, ни с кем не ссорится, не занимается нововведениями, не болеет и ничем не нарушает душевного спокойствия и размеренного течения городской жизни, то о нем можно забыть и никогда больше не вспоминать. Но если хотя бы один человек выходит за рамки знакомого и проверенного, нервы жителей начинают звенеть от возбуждения, а по нервным волокнам города передается сигнал. Каждая единица оповещает целое.

С самого утра весь Ла-Пас уже знал, что сегодня Кино идет продавать жемчужину. Знали ловцы жемчуга в плетеных хижинах и владельцы китайских лавок, знали церковные служки, которые только о том и шептались. Новость просочилась даже в женский монастырь. О ней судачили нищие с паперти, готовясь собрать десятину с первых плодов удачи. О ней прослышали взбудораженные мальчишки, а главное – скупщики жемчуга. Когда настал день, каждый скупщик уже сидел у себя в конторе наедине с маленьким, обтянутым черным бархатом подносом и рассеянно катал по нему жемчужины, обдумывая свою роль в общем замысле.

Считалось, что скупщики действуют самостоятельно и соревнуются друг с другом за приносимый ловцами жемчуг. Когда-то так и было. Но метод оказался слишком убыточным: порой, торгуясь за первосортную жемчужину, скупщики увлекались и предлагали ловцу чересчур высокую цену – непростительное расточительство! Теперь остался только один скупщик со множеством посредников, и каждый из них, сидя в своей конторе в ожидании Кино, точно знал, какую цену предложит, насколько ее поднимет и что за тактику будет использовать. Хотя посредники прекрасно понимали, что не получат ничего сверх обычного жалованья, их охватил азарт, потому что охота – дело азартное, и если твоя задача – сбить цену, то изволь получать радость и удовлетворение от того, чтобы сбить ее как можно ниже. Каждый человек в мире делает все, на что способен, и никак не меньше, пусть сам он иного мнения. Даже не получая ничего – ни награды, ни похвалы, ни повышения по службе, – скупщик жемчуга всегда остается скупщиком, а лучший и счастливейший скупщик – это тот, кто покупает по самой низкой цене.

Солнце в то утро встало желтое и горячее. Оно вытягивало влагу из речного устья и залива и развешивало над водой мерцающие вуали, так что воздух колебался, а предметы казались зыбкими и нереальными. К северу от города висел мираж – призрак горы, до которой было больше двухсот миль пути. Склоны горы поросли соснами, а выше вздымалась голая каменная вершина.

В это утро каноэ остались лежать на берегу. Ловцы не отправились в море за жемчугом: Кино собирался в город продавать великую жемчужину, а значит, будет на что посмотреть.

За завтраком соседи Кино долго обсуждали, как бы поступили, если бы это им посчастливилось найти жемчужину. Один сказал, что поднес бы ее в дар его святейшеству Папе Римскому. Другой распорядился бы тысячу лет служить заупокойные мессы по всей своей семье. Третий раздал бы деньги беднякам Ла-Паса. А четвертый принялся подсчитывать, сколько добрых дел можно было бы совершить, сколько милостыни раздать, сколько пенсий назначить и людей спасти, будь только у него деньги. Все надеялись, что внезапное обогащение не вскружит Кино голову, не сделает из него толстосума, не привьет ему ядовитые побеги жадности, ненависти и равнодушия, ведь Кино – человек замечательный и всеми любимый. Не дай Бог жемчужина его погубит!

– А его добродетельная жена Хуана? – говорили соседи. – А чудный малыш Койотито и другие детишки, которые скоро пойдут? Какая жалость, если жемчужина всех их погубит!

Кино с Хуаной сегодняшний день казался величайшим в жизни, сравнимым разве что с тем днем, когда родился Койотито. От него станут отсчитываться все остальные, и они будут говорить: «Это случилось за два года до того, как мы продали жемчужину» – или: «Это произошло через полтора месяца после продажи жемчужины». Хуана, все тщательно взвесив, махнула рукой на осторожность и нарядила Койотито в костюмчик, который берегла на крестины. Сама она надела свою свадебную юбку с рубашкой, а волосы расчесала, заплела в две косы и перевязала концы красными лентами. Солнце успело проделать четверть пути до полудня, пока они собирались. Белая поношенная одежда Кино была, по крайней мере, тщательно выстирана. В любом случае это последний день, когда он ходит в лохмотьях. Завтра, а может быть, даже сегодня вечером у него появится новый костюм.

Соседи, следившие за дверью Кино сквозь плетеные стены собственных хижин, тоже собрались и готовились тронуться в путь. Они нисколько не скрывали, что хотят присоединиться к Кино с Хуаной. Это казалось им в порядке вещей, тем более в такой исторический момент. Только сумасшедший не пожелал бы при нем поприсутствовать. Не пойти было бы просто не по-дружески.

Хуана аккуратно накинула на голову шаль, пропустила одну половину под правым локтем, а конец взяла в руку, так что получился маленький гамачок. В него она усадила Койотито, чтобы он смог все увидеть, а может быть, даже запомнить. Кино нахлобучил широкополую соломенную шляпу и проверил рукой, правильно ли надета: не сдвинута на затылок и не заломлена набекрень, как у легкомысленного, безответственного, холостого юнца, но и не сидит точно на макушке, словно у старика, а слегка сдвинута на лоб, дабы показать, что владелец ее – мужчина зрелый, серьезный и решительный. Очень многое можно сказать о человеке по тому, как он носит шляпу. Кино сунул ноги в сандалии, натянул ремешки на пятки. Жемчужину он завернул в старый кусок мягкой оленьей кожи и спрятал в маленький кожаный мешочек, а мешочек положил в карман рубашки. Одеяло свернул ровной узкой полоской и повязал через левое плечо. Пора было трогаться в путь.

Кино величественно шагнул за порог. Вслед за ним, неся в шали Койотито, появилась Хуана. Когда они вышли на ведущую в город дорогу, свежеомытую недавним приливом, за ними потянулись соседи. Дома изрыгали потоки взрослых и по одному выплевывали детей. Соседи чувствовали важность происходящего, поэтому только один человек пристроился идти рядом с Кино – его брат Хуан-Томас.

– Смотри, как бы тебя не обманули, – предостерег Хуан-Томас.

– Смотреть надо в оба, – согласился Кино.

– Мы даже не представляем, по каким ценам покупают жемчуг в других местах. Откуда нам знать, что с нами поступают честно? Мы ведь понятия не имеем, сколько получит за жемчужину перекупщик.

– Твоя правда, – отозвался Кино. – Но как тут узнаешь? Мы же не в другом месте – мы здесь.

По мере того как они приближались к городу, толпа у них за спиной разрасталась, а Хуан-Томас продолжал говорить – просто от волнения.

– Еще до твоего рождения, Кино, старики придумали, как получать за жемчуг больше. Они решили найти посредника, который будет отвозить жемчуг в столицу, продавать и забирать только свою долю прибыли.

– Знаю, – кивнул головой Кино. – Хорошая мысль.

– И вот они нашли такого посредника, отдали ему весь жемчуг и отправили в путь. Больше о нем ничего не слышали. Выбрали другого человека, отправили в путь и тоже ничего о нем больше не слышали. Тогда старики отказались от этой затеи и вернулись к старому порядку.

– Знаю, – ответил Кино. – Слышал от отца. Хорошая затея, но неправедная – священник это ясно растолковал. Потеря жемчуга стала карой, ниспосланной на тех, кто не желал довольствоваться своей участью. Святой отец говорит, что каждый человек – солдат, поставленный Богом охранять некую часть вселенского замка. Одни стоят на крепостном валу, другие – в толще стен. И все должны оставаться на посту, а не бегать туда-сюда, иначе адские силы могут взять замок приступом.

– Я тоже слышал эту проповедь. Он читает ее каждый год.

Братья слегка прищурили глаза, как прищуривали до них деды и прадеды – с тех самых пор, когда приплыли чужаки, вооруженные доводами, превосходством, а также порохом, чтобы подкрепить и то и другое. За четыре сотни лет народ Кино нашел только одно средство защиты – слегка прищурить глаза, слегка поджать губы и уйти в себя. Ничто не в силах было пробить эту стену, а за стеной они оставались целыми и невредимыми.

Процессия двигалась в торжественном молчании, чувствуя всю важность сегодняшнего дня, и если кто-нибудь из детей пытался затеять драку, поднять шум, закричать, сорвать с приятеля шляпу или взъерошить ему волосы, взрослые тут же принимались шикать. День этот был настолько важен, что какой-то старик, не пожелавший ничего пропустить, отправился в путь, восседая на могучих плечах племянника. Процессия оставила позади плетеные хижины и вошла в город из камня и штукатурки, где улицы были немного шире, а вдоль зданий тянулся узкий тротуар. Как и в прошлый раз, возле церкви к толпе присоединились нищие с паперти, лавочники глядели ей вслед, и даже владельцы пивнушек, растеряв посетителей, закрывали свои заведения и тоже пристраивались в хвост. Солнце над городом палило так немилосердно, что каждый камень отбрасывал тень.

Весть о приближающейся процессии опережала ее ход, поэтому скупщики в маленьких конторах заранее напряглись и приготовились. Они разложили на столе бумаги – пускай Кино застанет их за работой – и спрятали жемчуг в ящик: нельзя, чтобы второсортную жемчужину увидели рядом с настоящим сокровищем, а слухи о красоте великой жемчужины уже дошли и до них. Конторы скупщиков теснились на одной узкой улочке. На окнах стояли решетки и висели деревянные жалюзи, так что внутри царил мягкий полумрак.

В одной такой конторе сидел полный медлительный человек с добродушным, отечески ласковым лицом и приветливо блестящими глазами, любитель громких приветствий и церемонных рукопожатий, весельчак, знающий уйму шуток, однако способный в любой момент перейти от веселья к печали: не успев отсмеяться, он мог внезапно вспомнить о кончине вашей тетушки, и тогда глаза его увлажнялись от сострадания. В то утро он поставил на стол вазу с единственным цветком, ярко-красным гибискусом, и пододвинул ее поближе к обтянутому черным бархатом подносу для жемчуга. Подбородок у него был выбрит до синевы, руки тщательно вымыты, ногти отполированы. Дверь в контору стояла открытой навстречу утреннему солнцу, а сам хозяин что-то мурлыкал себе под нос, упражняясь в ловкости рук. Он катал монету по тыльной стороне пальцев, заставляя ее появляться и исчезать, сверкать и вертеться. Монета возникала и тут же пропадала из виду, хотя фокусник даже не смотрел на нее. Пальцы делали все сами, работая с механической точностью, а он тем временем мурлыкал себе под нос и то и дело поглядывал на дверь. Затем раздался мерный топот приближающейся толпы, и пальцы начали двигаться все быстрее и быстрее. Когда же на пороге появился Кино, монета вспыхнула и исчезла.

– Доброе утро, друг мой, – произнес толстый скупщик. – Чем могу быть полезен?

Кино уставился в сумрак конторы, щурясь после яркого солнечного света. Лицо скупщика расплылось в приветливой улыбке, но взгляд сделался неподвижным, холодным и немигающим, как у ястреба, а правая рука под столом продолжала упражняться в ловкости.

– Я принес жемчужину, – сказал Кино.

Хуан-Томас даже слегка фыркнул, так обыденно это прозвучало. Стоящие позади братьев соседи старательно тянули шеи, чтобы ничего не упустить. Мальчишки – целая ватага – забрались на окно и теперь глазели сквозь решетку, а самые маленькие встали на четвереньки и выглядывали из-за ног у Кино.

– Жемчужину, говорите? – переспросил скупщик. – Некоторые приносят их десятками. Что же, давайте поглядим. Мы ее оценим и предложим вам лучшую сумму.

А его пальцы тем временем продолжали остервенело перекатывать монету.

Инстинктивно Кино знал, как произвести впечатление: медленно вынул из кармана мешочек, медленно достал из него грязный кусок оленьей кожи и развернул сверток, так что жемчужина выкатилась прямо на черный бархат подноса. Кино быстро поднял глаза на скупщика, но тот не выдал себя ни жестом, ни взглядом. Выражение его лица не изменилось, и только спрятанная под столом рука дала осечку: монета наскочила на костяшку и неслышно упала ему на колени, а пальцы сжались в кулак. Затем правая рука появилась из укрытия. Указательный палец дотронулся до жемчужины, покатал ее по черному бархату. Наконец скупщик взял жемчужину двумя пальцами, поднес к глазам и повертел.

Кино не дышал. Соседи тоже не дышали, а по толпе прокатился шепот:

– Осматривает жемчужину… Сумму еще не назвал… До цены пока не дошло…

Рука скупщика теперь действовала как бы сама по себе. Она бросила великую жемчужину на поднос и обидно ткнула в нее указательным пальцем, а на лице скупщика появилась печальная и презрительная улыбка.

– Мне очень жаль, друг мой.

Толстяк слегка приподнял плечи, как бы говоря, что его вины здесь нет.

– Это жемчужина огромной цены, – произнес Кино.

Пальцы скупщика отвесили жемчужине щелчок, так что она подпрыгнула и отскочила от края подноса.

– Слышали про золото дураков? – спросил он. – Ваша жемчужина той же породы. Она слишком большая. Кому такая нужна? Покупателя на нее не найти. Это всего лишь диковинка. Мне очень жаль. Вы думали, она стоит больших денег, но на самом деле грош ей цена.

На лице Кино отразились недоумение и тревога.

– Это величайшая жемчужина в мире! – воскликнул он. – Еще никто в целом свете не находил такой!

– Просто несуразно большая жемчужина, – ответил скупщик. – Если она и представляет интерес, то только в качестве диковинки. Может, какой-нибудь музей и согласится приобрести ее для своей коллекции ракушек. Готов предложить вам, скажем, тысячу песо.

Лицо кино потемнело и сделалось грозным.

– Да она стоит пятидесяти тысяч! – процедил он. – И вы сами это знаете – просто пытаетесь обвести меня вокруг пальца.

Скупщик услышал, как по толпе прокатился негодующий ропот, и слегка поежился от страха.

– Я тут ни при чем, – поспешно выговорил он. – Я всего лишь оценщик. Спросите других. Сходите к ним с этой жемчужиной. А лучше пусть они сами придут сюда – тогда вы убедитесь, что мы не в сговоре. Бой! – крикнул он и, когда в заднюю дверь просунулась голова слуги, добавил: – Бой, отправляйся к такому-то, такому-то и такому-то и попроси заглянуть ко мне. Не говори зачем. Просто скажи, что я буду очень рад их видеть.

Правая рука скупщика вновь спряталась под стол, достала из кармана новую монету и принялась перекатывать ее по пальцам.

Соседи зашептались. Они с самого начала предполагали нечто подобное. Жемчужина, конечно, большая, но цвет у нее какой-то странный. Она сразу показалась им подозрительной. И потом, тысяча песо на дороге не валяется. Для бедняка это тоже деньги. Может, стоит согласиться? Ведь еще вчера у Кино не было вообще ничего.

Кино весь подобрался и напружинился. Он чувствовал, что рядом крадется судьба, рыщут волки, реют стервятники – чувствовал, как вокруг сгущается зло, но был не в силах себя защитить. В ушах у Кино звучала музыка врага, а на черном бархате сверкала великая жемчужина, так что скупщик не мог оторвать от нее глаз.

Толпа в дверях заколебалась и раздалась, пропуская троих дельцов. Все притихли, боясь пропустить хоть слово, не заметить малейший жест или взгляд. Кино был безмолвен и насторожен. Кто-то легонько потянул его за рубашку. Он обернулся, встретился глазами с Хуаной, и это придало ему сил.

Скупщики не взглянули ни друг на друга, ни на жемчужину.

Хозяин конторы сказал:

– Я определил стоимость этой жемчужины, однако владелец не считает ее адекватной. Прошу вас произвести оценку данного… данного предмета и предложить свою сумму. Заметьте, – обратился он к Кино, – я не назвал, сколько предложил сам.

Первый скупщик, сухопарый и жилистый, казалось, увидел жемчужину только теперь. Он взял ее в руку, покатал между большим и указательным пальцем и презрительно бросил на поднос.

– Я в обсуждении не участвую и цену предлагать не собираюсь, – сухо произнес он, кривя тонкие губы. – Это не жемчужина, это какое-то страшилище. Она мне не нужна.

Второй скупщик, маленький человечек с робким тихим голоском, взял жемчужину и принялся внимательно ее разглядывать. Он достал из кармана увеличительное стекло, изучил под ним жемчужину и негромко рассмеялся.

– Искусственный жемчуг и то лучше. Знаю я такие жемчужины – мягкие и хрупкие, как мел. Через пару месяцев она потеряет цвет и раскрошится. Вот, сами посмотрите…

Он протянул Кино стекло и показал, как им пользоваться. Кино, который никогда прежде не видел поверхность жемчужины под увеличением, был потрясен, как странно она выглядит.

Третий скупщик взял у Кино жемчужину.

– Один мой клиент любит такие, – сказал он. – Готов предложить пятьсот песо. Если повезет, продам ее за шестьсот.

– Я глупец, знаю, – сказал сидящий за столом толстяк, – но мое предложение по-прежнему в силе. Предлагаю вам тысячу песо… Эй, что это вы делаете?..

Кино поспешно выхватил у третьего скупщика жемчужину, завернул ее в оленью кожу и бросил в карман.

– Мошенники! – яростно крикнул он. – Моя жемчужина больше не продается. Я отправлюсь с ней к другим покупателям – дойду, если надо, до самой столицы!

Скупщики быстро переглянулись. Они перегнули палку и знали, что их за это накажут.

– Пожалуй, готов предложить полторы тысячи, – поспешно сказал тот, что сидел за столом.

Кино уже пробирался сквозь толпу. Шум голосов доходил до него смутно, так стучала в ушах разгоряченная яростью кровь. Он протолкался вперед и зашагал прочь, а за ним торопливо засеменила Хуана.

Вечером, за ужином из кукурузных лепешек и вареных бобов, соседи обсуждали главное событие этого утра. С виду жемчужина хороша, но кто его знает? Раньше они никогда таких не видели. Да и вообще, скупщикам, наверное, лучше знать.

– Заметьте, они даже не совещались между собой. Все четверо поняли, что жемчужина ничего не стоит.

– А если они заранее сговорились?

– Тогда, выходит, нас всю жизнь водили за нос.

Возможно, говорили одни, стоило согласиться на полторы тысячи. Это большие деньги – Кино в жизни столько не видел. Похоже, он просто упрямый дурак. А если Кино действительно отправится в столицу, но так и не найдет покупателя? Ему такого удара не перенести.

Теперь, говорили другие, самые боязливые из соседей, когда Кино унизил скупщиков, они вообще не пожелают иметь с ним дело. Он сам обрубил сук, на котором сидел.

Кино смелый человек, возражали третьи, решительный человек. И он прав. Возможно, его смелость еще принесет пользу всем нам. Эти последние гордились Кино.

Кино сидел на циновке, погруженный в тяжелые раздумья. Он закопал жемчужину под камнем у очага и теперь не отрываясь смотрел на камышовую циновку, так что ее плетеный узор плясал у него перед глазами. Кино потерял один мир и не сумел покорить другой. А еще он боялся. Никогда в жизни Кино не бывал далеко от дома. Он боялся чужаков и чужих мест. Его приводила в ужас мысль о столице – воплощении всего чуждого. Путь к ней лежал по горам и по морю, тянулся целую тысячу миль, и каждая миля этого ужасного пути внушала страх. Но Кино уже потерял старый мир и теперь должен обрести новый. Его мечта о будущем реальна – разрушить ее невозможно. Он произнес: «Я пойду», и его слова тоже стали чем-то реальным. Решиться пойти и сказать об этом вслух – все равно что проделать полпути.

Хуана наблюдала за Кино, пока он закапывал жемчужину; наблюдала, пока умывала и кормила Койотито грудью, пока пекла кукурузные лепешки на ужин.

Вошел Хуан-Томас. Он присел на корточки рядом с братом и долго молчал, пока Кино не заговорил сам:

– Что еще мне оставалось? Они обманщики!

Хуан-Томас мрачно кивнул. Он был старше, поэтому Кино всегда обращался к нему за мудростью.

– Трудно сказать, – ответил Хуан-Томас. – Мы знаем, что нас обманывают с рождения до самой смерти. Даже за гроб наш дерут втридорога. Но мы как-то выживаем. Ты бросил вызов не скупщикам жемчуга, а всем порядкам, всему устройству жизни, и я за тебя боюсь.

– Чего мне бояться, кроме голодной смерти?

Хуан-Томас медленно покачал головой.

– Голодной смерти следует бояться каждому. Допустим, ты прав. Допустим, твоя жемчужина действительно стоит больших денег. Думаешь, на этом все закончится?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Кино.

– Сам не уверен, но мне за тебя страшно. Ты идешь по неизведанной земле, не зная дороги.

– Я все равно пойду, и скоро.

– Да, – согласился Хуан-Томас. – Идти надо. Хотя сомневаюсь, что в столице тебя ждет что-то другое. Здесь у тебя есть друзья, есть я, твой брат. Там не будет никого.

– Что еще мне остается?! – воскликнул Кино. – Против моей семьи замышляют недоброе. Надежда моего сына на лучшую жизнь – вот на что они покусились. Но друзья меня защитят.

– Если это не причинит им неудобств и не подвергнет опасности. – Хуан-Томас поднялся, готовясь уйти. – С Богом.

– С Богом. – Кино даже не поднял глаз, таким непонятным холодом повеяло от этих слов.

Хуан-Томас ушел, а Кино еще долго сидел на циновке, погруженный в раздумья. Его окутало безразличие и какая-то серая безнадежность. Казалось, все пути перекрыты; в голове звучала только темная музыка врага. Чувства болезненно обострились, а ум вновь обрел глубокое соучастие со всем мирозданием – дар, полученный от предков. Слух Кино улавливал малейший звук близкой ночи: сонные жалобы устраивающихся на ночлег птиц, любовные стенания кошек, шелест волн по песчаному берегу, монотонный звон дали. Кино чувствовал резкую вонь обнажившихся при отливе бурых водорослей. В слабом свете огня узор плетеной циновки плясал перед его одурманенным взором.

Хуана с беспокойством смотрела на мужа. Она знала его и знала, что лучше всего просто молчать и быть рядом. Хуана словно тоже слышала музыку врага и боролась с ней, негромко напевая песню семьи – песню о надежности, теплоте и важности семьи. Она держала на руках Койотито и пела ему, чтобы отогнать зло. Ее голос смело бросал вызов темной музыке врага.

Кино не двигался и не просил подать ужин. Хуана знала: муж сам попросит, когда придет время. Взгляд у него был затуманенный. Он чувствовал, что снаружи притаилось и караулит зло. Что-то темное рыскало вокруг хижины, терпеливо поджидая, когда он выйдет в ночь. Сумрачное и страшное, оно грозило, звало, бросало вызов. Кино сунул руку под рубашку и нащупал нож. С широко раскрытыми глазами он встал и подошел к двери.

Одной силой своей воли Хуана попробовала его остановить. Она предостерегающе подняла руку, а рот у нее приоткрылся от страха. С минуту Кино вглядывался в темноту и наконец шагнул за дверь. Снаружи долетел неясный шорох, шум возни и звук удара. На миг Хуана застыла от ужаса. Затем зубы у нее оскалились, точно у кошки. Она положила Койотито на пол, схватила у очага камень и выбежала наружу, но все уже кончилось: Кино лежал на земле, пытаясь подняться. Вокруг – никого. Только густились тени, шуршали волны и звенела даль. Однако зло было повсюду: пряталось за плетнем, караулило в тени дома, кружило в воздухе.

Хуана выпустила камень из рук, помогла Кино подняться и отвела в хижину. Из-под волос у него сочилась кровь; на щеке, от уха до подбородка, тянулся глубокий кровавый порез. Кино шел как в полуобмороке. Голова у него моталась из стороны в сторону, рубашка была разодрана, одежда в беспорядке. Хуана усадила мужа на циновку и подолом собственной юбки отерла кровь с его лица. Она принесла кувшинчик с пульке, но, даже выпив спиртного, Кино по-прежнему тряс головой, чтобы разогнать сгустившуюся тьму.

– Кто? – спросила Хуана.

– Не знаю, – ответил он. – Не разглядел.

Хуана принесла глиняный горшок с водой и промыла порез у него на щеке, а он все сидел, оцепенело глядя прямо перед собой.

– Кино, муж мой! – воскликнула Хуана, но он продолжал смотреть куда-то сквозь нее. – Кино, ты меня слышишь?

– Я тебя слышу, – глухо ответил он.

– Кино, эта жемчужина – зло! Давай покончим с ней, пока она не покончила с нами. Раздробим камнем, выбросим в море, где ей самое место. Кино, она нас погубит, она нас погубит!

В глазах Кино вновь зажегся огонь, и они свирепо засверкали. Мускулы напряглись, воля окрепла.

– Нет, – отрезал он. – Я буду бороться. Я ее одолею. Мы свое получим.

Кино стукнул кулаком по циновке.

– Никто не отберет у нас нашу удачу!

Потом взгляд его смягчился, и он бережно дотронулся до плеча Хуаны.

– Верь мне, – сказал он. – Я мужчина.

Глаза его заговорщицки блеснули.

– Утром мы с тобой возьмем каноэ и отправимся в столицу – через море, через горы. Я не позволю, чтобы нас обманывали. Я мужчина.

– Кино, – хрипло проговорила Хуана. – Мне страшно. Даже мужчину можно убить. Прошу, давай выбросим жемчужину обратно в море.

– Молчи! – прикрикнул он. – Молчи. Я мужчина.

Хуана замолчала, потому что прозвучало это как приказ.

– Нужно немного поспать, – снова заговорил Кино. – Тронемся мы чуть свет. Ты ведь не боишься ехать со мной?

– Нет, муж мой.

Кино дотронулся до ее щеки. Взгляд его сделался теплым и ласковым.

– Нужно немного поспать, – повторил он.