Файл 035
Прогноз погоды на предстоящие выходные занимал Бобышкина исключительно в плане рыбалки. Он так и выражался — «в плане», ибо благие намерения претворялись в действительность в лучшем случае через раз.
Миленькая дамочка на московском канале, стоя перед картой, лихо очертила границы атмосферных фронтов и пообещала в воскресенье кратковременный дождь. Вопрос не стоял, ехать или не ехать на садовый участок, где еще с середины мая обосновалась семья. Разумеется, ехать, куда от них денешься? Загвоздка лишь в том, что никогда не знаешь заранее, какой сюрприз ждет. Участок, он и есть — участок. То веранда течет, го дрова кончаются. И лебеду с одуванчиком надо драть, и землю возить, и с внучкой пообщаться не вредно. В прошлый приезд к снастям так и не притронулся, а снасти добротные — от Шекспира. Нет уж, хотя бы субботу нужно урвать. На водохранилище судак начал брать, а в торфяном озере здоровенные караси развелись, если сосед не врет.
Федор Поликарпович допил чай с ромом и собрался выключить телевизор, но тут Царапкина подоспела с новостями из «Эрмитажа». За полторы минуты она ухитрилась выпалить подробности происшествия и пообещала продемонстрировать три, как назвала, «коллажа-фоторобота». Времени ей хватило всего на один. На отличной цветной фотографии Эмма Пусалакос была представлена в полный рост, но с голой грудью, позаимствованной, судя по размерам, у Чикколины, одарившей благосклонным вниманием господина Жириновского. Молочные железы производили куда большее впечатление, нежели ползущие по рукам змеи.
Бобышкин только головой покачал: «Что творится по тюрьмам ужасным…»
Гвоздило, не давая покоя, название акционерного общества. Что-то определенно было связано с этим «Фолтером», но что и когда? Никакая передряга не доставляет такого нудного дискомфорта, как сбой памяти. Чем сильнее напрягаешься, тем оно дальше уходит. Как лещ, которого не сумел вывести, — блеснет золотой чешуйкой в черном омуте — и салют!
В два часа ночи Бобышкина словно током ударило. Тело пронзила короткая дрожь, и он испуганно встрепенулся, ощущая тяжелое трепыхание сердца. Сон как рукой сняло.
«Никак моторчик забарахлил?»
На всякий случай накапал тридцать капель валокордина. Обжигающая горечь с привкусом мяты произвела совершенно неожиданное воздействие. Мятные пряники встали перед глазами: темные такие, с облупленной белой глазурью — вкуснотища! В последний год войны появились — теперешним не чета. Во втором классе, кажется, однажды выдали в виде школьного завтрака. Обычно бублик с ириской, а тут вдруг целых два пряника! Здоровенный силач — второгодник Ошивкин — забирал его бублики себе, обеспечивая защиту, «крышу» по-нынешнему, а Вовченко — генеральский сынок, с ним еще Трофимов сидел… Точно! Он за один пряник марку острова Борнео отдал с оторванным зубчиком, а другой Бобышкин сам съел, за что и схлопотал от Ошибки на…
Полвека прошло, зубов почти не осталось, а та же вязкая мякоть и хруст сахарной глазури, и ментоловый дух, и жар от затрещины. Недаром, видно, индейцы в ответственные минуты нюхали какую-то дрянь. Запах не позволяет забыть. Или оплеуха сказалась? У Бенвенуто Челлини в мемуарах описано, как саламандра в огне плясала. Отец ему и врезал, чтоб до смерти великое чудо запомнилось. Мята ли так подействовала или потомственный уголовник Ошивкин подсобил, только вспомнил Федор Поликарпович, что значит die Folter, в школе он немецкий учил да так и не выучил, но вспомнил. Амалия Александровна, немка-учительница, настоящая немка — и как это ее не выслали? — диктант заставила писать про юного партизана. Там эта Folter и выскочила: Бобышкин «d» вместо «t» написал.
«Ах, клятая память! Какие выписывает загогулины! Ничто не пропадает, сумей только ключ подобрать»…
Он погасил ночничок в виде совы с хрустальными глазищами, но заснуть так и не смог. Воспоминания свою задачу выполнили, отступили, как отливная волна, обнажив засасывающую трясину сиюминутных надобностей.
«Попытка — не пытка», — в последний раз напомнило о себе немецкое слово, прежде чем затеряться на складе забытых вещей, куда редко наведывается владелец.
Тростинский прав: шарить по больницам бессмысленно: трахеотомия — или трахеостомия? — операция рядовая. Но это на фоне общей статистики, а если поискать среди пропавших? Разыскиваемых? Примета куда более верная, чем всякие там свитера да сапожки. «Ушла из дома… была одета…» А я в ответ: «Найден труп без одежды?». Напрасная трата времени и сил. Сформулировать придется поделикатнее, упирая именно на операционный шрам. Про дырку в черепе ни слова, про костер — тоже. Нам не поможет, а людей травмирует. «Обгорелый труп!» Только этого не хватало. «Найдена молодая женщина, волосы прямые темные, глаза серые, рост такой-то, на горле шрам от перенесенной в детстве операции». И все, больше ничего и не нужно, — Бобышкин уже не мог лежать. За окном посветлело. День обещал быть жарким не только по погоде. С утра совещание, встреча в Институте мозга назначена на двенадцать, потом можно и на телевидение махнуть: «Попытка — не пытка». Интересно, как по-немецки попытка?.. А никак! Не проходили, и точка.
Без десяти двенадцать он уже сидел у Мирзоянца. Карен Нахапетович прошел суровую школу. Про представителя ФАПСИ и намеком не обмолвился. Нечего понапрасну язык распускать: кому положено, сам спросит.
— Анатолий Мелентьевич немного запаздывает, — предупредительно сообщил он. — Минут двадцать как звонил. Просил принести извинения. Подождете?
— Смотря сколько, — Бобышкин озабоченно посмотрел на часы.
— Максимум полчаса.
— Не страшно.
Приход следователя по особо важным делам Мирзоянц увязал с недавним визитом Гробникова. Как-никак найден микропроцессор, который мог навести на след, или же вскрылись новые обстоятельства и понадобилось уточнить отдельные детали. Но почему с Серовым? Неужели на него пало подозрение? Сдержанность гостя он объяснял секретностью, которой окружены следственные действия. «Но не до такой же степени? Молчит, либо говорит о совершенно посторонних вещах: погоде, рыбалке…»
— Вообще-то основное место профессора Серова в Институте квантовой биологии, — Мирзоянц решился предпринять рекогносцировочную вылазку. — У нас он на полставки… Не желаете с кем-то еще поговорить, пока подъедет Анатолий Мелентьевич?
— Я бы с удовольствием, но с кем именно? Мне профессора Серова рекомендовали.
— В связи с кражей? — последовал наводящий вопрос.
— С какой еще кражей, простите?
Непритворное удивление следователя, а опытный психиатр в таких делах разбирается, несколько озадачило: оказывается, прокуратура шла совсем по другому следу. Карен Нахапетович даже забеспокоился. Неужели стряслось еще одно ЧП?
— Значит, вы не в курсе, — он выжидательно откинулся в кресле. — Дело в том, что у нас похищены уникальные препараты, — решив, что вправе поделиться известными фактами, коротко, не называя имен, поведал о досадном происшествии. — Мы, конечно, тут же обратились в инстанции, к нам приезжали и обещали разобраться.
— Уж как водится. — не выразил особых чувств Бобышкин. — Воруют, как справедливо заметил историк. Вон намедни в Ленинке семисот древних манускриптов не досчитались. Последняя инвентаризация проводилась лет двадцать тому назад. Директорша вообще не уверена, что рукописи пропали. Может, говорит, на другое место переложили. У них там бедлам по причине аварийного состояния.
Мирзоянц сочувственно вздохнул, умолчав о том, как при повторной, более тщательной инвентаризации не досчитался коробки со срезами мозга товарища Куйбышева. Ему понравилось, что следователь назвал библиотеку по-старому. Это придало смелости задать прямой вопрос:
— А к нам вы, извиняюсь, по какой надобности? Рад буду оказать посильное содействие.
Федор Поликарпович охотно поделился своими заботами и, разложив на столе фотографии, подробно охарактеризовал оба случая трепанации.
— Какое ваше мнение, как специалиста по мозгу?
— Трудно так сразу сказать. — Диспозиция прояснилась, и Мирзоянц заметно повеселел. — Лично я к хирургии отношения не имею. Наверное, вы правильно поступили, обратившись за консультацией к Анатолию Мелентьевичу. У него, правда, другой профиль — биоинформативные системы, но, как знать… Человек широко эрудированный, весьма широко, что не всегда на пользу науке. Специализация — веление времени, — не смог он удержаться от негативной концовки: Серова в институте недолюбливали. — Чайку не желаете?
— Не откажусь. Жар жару выгоняет.
Мирзоянц полез за кипятильником, но чаевничать не довелось. Обитая простеганным кожзаменителем дверь распахнулась, и на пороге возник высокий широкоплечий здоровяк лет сорока в розовом блейзере с гербом неизвестного клуба. Типичный спортивный тренер международной квалификации с бодрым комсомольским оскалом.
— Вы из прокуратуры? — С месте в карьер обратился он прямо к Бобышкину, удостоив Мирзоянца небрежным кивком. — Еще раз извиняюсь. Задержался на таможне. Оборудование из ФРГ поступило, а там полный бардак. Пришлось выйти на руководство.
— Спасибо, что нашли время для встречи, — Бобышкин пожал протянутую руку. Не понравился ему этот спортсмен, с первого взгляда не понравился, но ничего не попишешь.
— Нам здесь расположиться или там, у него? — обратясь к Мирзоянцу, Серов кивнул на дверь, за которой находилась комната отдыха директора.
— Лучше тут, — Карен Нахапетович обидчиво поджал губы, поняв, что его присутствие нежелательно. — Василий Аполлинариевич не любит.
— Разве он не в отпуске?
— Можете занять мое место, — Мирзоянц демонстративно удалился в личные покои отсутствующего директора.
— Что положено Юпитеру, то не положено быку, — прокомментировал Серов. — Глупая пословица: Юпитер как был, так и остался быком.
— В самом деле?
— А кто уволок Европу на Крит, если не бык? Он и красавицу Ио в телицу обратил, сексуальный маньяк.
Мирзоянц не ошибся: эрудицию и характер профессор продемонстрировал с полоборота.
Федор Поликарпович вынужден был начать по новой, но уже со всеми подробностями.
— Эти? — не дожидаясь ответа, Серов сгреб снимки в стопку и принялся вдумчиво их разглядывать, один за другим, как банкомет, во избежание перебора. — Прелюбопытно и даже загадочно, но не по моей часта, — изрек он, выбросив перед собой веером.
— И никаких предположений? — Бобышкин, хоть и не обольщался, испытал нечто отдаленно похожее на разочарование. Целенаправленно изо дня в день подавляемые эмоции порой взбрыкивали.
— Человек предполагает, Федор Панкратович…
— Поликарпович.
— Прошу прощения, Федор Поликарпович… М-да, предполагает, — Серов замолчал, мрачно уставясь на выцветшую фотографию, висевшую над диваном. — Знаете, кто этот господин?
— Какой? — Бобышкин неловко приподнялся, обернувшись лицом к стене. Там красовался целый иконостас застекленных портретов с автографами и без. Узнать удалось только Дзержинского, Горького и, кажется, Павлова. — Этот?
— Нет, правее. С усами и в шляпе.
Многолетнее воздействие света превратило густой коричневый тон в грязно-желтый. Одутловатое лицо с большими усами едва проглядывало сквозь патину разложившегося виража. Устояла только старомодная шляпа с глубоким заломом.
— Нет, не узнаю.
— Оскар Фогт — первый директор и фактический основатель института. Мозг Ленина препарировали под его руководством. Носились с ним, как с писаной торбой, а он взял да уехал обратно в Германию.
— В самом деле? — выжидательно пробормотал Бобышкин, не понимая, куда клонит Серов.
— И правильно сделал. Иначе бы наверняка посадили, а там, глядишь, и к стенке поставили. Парадокс ситуации заключается в том, что часть срезов драгоценного мозга вождя мирового пролетариата хитрый немец забрал с собой, в Берлин. Кто бы мог предполагать, что, обласканный и облагодетельствованный большевиками, он будет держать нос по ветру? Ему за что платили золотом? За научное подтверждение гениальности несостоявшегося присяжного поверенного Ульянова. На основе сравнения остатков его серого вещества с мозговыми структурами самых выдающихся современников. Но герр Фогт предпочел решить задачу от противного, сделав ставку на знаменитых преступников: убийц, международных аферистов, маньяков. Не знаю, чего он там сумел доказать, но, как только Гитлер пришел к власти, результаты были опубликованы. Впрочем, особого успеха публичные демонстрации Фогта не снискали, кроме, конечно, Германии. Слишком сильны были в Европе левые симпатии. Думаю, этим и объясняется, почему ЧК не подослала убийц. И еще, это мое сугубо личное мнение, Сталину доставляло тайное удовольствие следить за тем, как выворачивают наизнанку нутро самого человечного. Коба ведь и сам был из уголовников, и с охранкой сотрудничал.
— Это не доказано.
— Доказано, доказано, — Серов успокоительно взмахнул ладонью. — И давно опубликовано за границей, наряду с документами кайзеровского генштаба относительно запломбированного вагона. Они стоили друг друга, учитель и ученик.
— Пусть будет по-вашему, — Федор Поликарпович раздраженно поморщился. — Но какое это имеет отношение к нашей теме?
— Самое непосредственное. Вы, кажется, хотели узнать мое мнение?
— За этим и пришел.
— Собственно, я вам его и излагаю. В исторической последовательности, ab ovo. Без этого мое предположение покажется вам абсурдным, и вы потребуете доказательств, а у меня ограничено время.
— Однако вы мастер на парадоксы, — Бобышкин по-прежнему не мог уловить хотя бы направление стези, по которой пытался вести его этот оригинал широкого профиля. По идее, он должен бы закончить пословицу банальной аксиомой, если только не мнил Богом себя самого. С людьми подобного склада такое случается. — Я не потребую доказательств, Анатолий Мелентьевич. У меня вообще нет права чего-либо требовать. Но вопрос, не относящийся к делу, задать можно?
— Сделайте одолжение.
— Вы состояли в КПСС? — Бобышкин спросил, глядя в окно, словно от нечего делать, и голос прозвучал, как надо, — бесцветно, незаинтересовенно.
— Вопрос следователя, Федор Поликарпович? — рассмеялся Серов. — Я, знаете ли, как все. Состоял, а потом вышел, когда это уже ничем не грозило. Предваряя дальнейшие расспросы, говорю, как на духу: вступил исключительно из карьерных соображений и, как все, переливал на собраниях из пустого в порожнее, не веря при этом ни на копейку… А у вас как?
Бобышкин неловко усмехнулся, мысленно признав поражение. Сказать, что не сдал партбилет, не повернулся язык.
— Что же, молчание — тоже ответ. Можете считать меня циником.
— Оба мы с вами циники, Анатолий Мелентьевич.
— Свойство характера или образ жизни? Думаю, все вместе. Я согласился встретиться с вами по просьбе Тростинского, которого глубоко уважаю. В нашей партии было немало благородных людей, но превалировали ничтожества. О чем это говорит? Ни о чем. За бортом осталась целая армия отъявленных негодяев, ибо никакая партия не способна охватить население целиком. Даже «ум, честь и совесть нашей эпохи». Вы отдаете себе отчет, где находитесь?
— В каком смысле?
— В самом конкретном. Нигде в мире не было и нет учреждения, подобного Институту мозга. Мозг изучают повсюду, но «ум, честь и совесть»?.. Извините! Наши законсервированные реликвии еще не потеряли своих вирулентных качеств. Мертвые препараты, микротомированные срезы — это лишь внешняя, очевидная сторона, но есть и другая, скрытая за гранью иной реальности. Вы не верите в эманацию священных реликвий, мощей? Между тем она существует, как существует и иная реальность, где мощи проявляют свою чудотворную мощь. Язык изначально эзотеричен, Федор Поликарпович.
Бобышкин молча слушал, грешным делом подозревая, что у Серова не все дома.
— Не думайте, что хочу заморочить вам голову. Все значительно серьезней, чем кажется со стороны. Вы даже не представляете себе, во что ввязываетесь… Про явление Цюрупы народу слышали?
— Дурацкие сплетни.
— Если бы! Происшествие в саду «Эрмитаж» — тоже, по-вашему, сплетни?
— Я не занимаюсь изучением мозга, мои познания в психологии не превышают среднего уровня университетской программы, но причины массовой истерии мне очень хорошо известны. Феномены, которые нельзя зарегистрировать с помощью приборов, для меня объективно не существуют. И не надо кивать на гравитацию или нейтрино. Существует гравиметрия, пузырьковые или еще какие-то камеры, где оставляют следы самые неуловимые частицы.
— Вполне достойная позиция. Но вы упустили пустяковую деталь. За несколько недель до «феноменов», как вы их справедливо назвали, в саду откопали трепанированные в надбровной области черепа. Это вам ни о чем не говорит?.. А «феномены», тут вы целиком и полностью правы, зарегистрировать не удалось.
— Я ничего об этом не знал, — упавшим голосом отозвался Бобышкин. Он почувствовал, как екнуло и тревожно затрепыхалось сердце. За пространными рассуждениями Серова скрывалась некая, пока только угадываемая система. Недоступный прочтению подтекст, готовый взорвать внешнюю оболочку. — Вам известны подробности?
— Это не мое дело. Вы, как работник прокуратуры, обладаете большими возможностями, но советую прежде сто раз подумать, иначе…
— Что — иначе?
— Сколько на вашем счету нераскрытых убийств, Федор Поликарпович?
Недвусмысленная угроза заставила Бобышкина задним числом переосмыслить туманные, как сперва показалось, с мистическим душком и подковырками разглагольствования. Мутный хаос начал кристаллизоваться, едва прозвучало упоминание о трепанированных черепах. Словно затравку внесли в пересыщенный раствор.
— Жертвы репрессий? Преступных экспериментов?
— Кто знает… Но я бы тоже высказался в таком же духе. Примерно.
— Это и есть ваше предположение?
— Ничего более определенного сказать не могу. В рамках обыденной реальности это самое разумное предположение. Вы удовлетворены?
— И да, и нет. Теперь я понимаю, что вы целенаправленно начали издалека, от яйца, и вижу, насколько беспомощными выглядят жалкие потуги с моей стороны. Дискуссии не получилось. Могу только сожалеть.
— Уничижение паче гордости?
— В самом деле, силы оказались не равны. На вашей стороне высочайший интеллект и обширные знания о вещах, мне не доступных. Нормальная ситуация: вы эксперт, специалист. Намек насчет нераскрытых убийств я понял, спасибо. Нынче можно убрать кого хочешь: прокурора, судью. Про нас, следователей, и говорить не приходится — мелкая сошка. Хотелось бы знать, откуда ждать, но ничего, как-нибудь перебьемся. Бог не выдаст, свинья не съест.
— Похоже, обиделись? Странно… Мне казалось — мы достигли консенсуса. Тростинский рассказал о вашем с ним разговоре. Как вы думаете, почему он отказался высказать конкретное заключение? Нет фактов, Федор Поликарпович, улик. Я тоже не располагаю конкретными данными, которые могли бы облегчить ваши поиски. Мыслите вы в правильном направлении, перспективном, но, простите, в узком диапазоне. Я счел своим долгом предостеречь вас от поспешных действий. Они могут вызвать ответную реакцию. С какой стороны, хотите узнать? С самой для вас неожиданной, ибо существуют силы, о которых вы даже не подозреваете.
— Иррациональные?
— Как посмотреть. Закрывая глаза на иную реальность, вы далеко не продвинетесь. Не забывайте, что у мозга два полушария. Природа позаботилась вооружить нас в полном объеме. Причина многих бед в том, что с шестнадцатого века наука взяла односторонний крен. Мы построили техническую, механизированную цивилизацию, загнав в тупики подсознания интуитивное начало. Я не хочу сказать, что оно важнее. Дай ему волю, мы бы в лучшем случае находились сейчас на уровне средневековой Индии или Тибета. Нищета и полное бесправие миллионов — печальный итог. Одной йогой сыт не будешь. Одинаково важны оба пути познания. Но ослепленные ренессансным блеском, мы резко пустились по проторенной дороге в ад. Нарушенной, искалеченной оказалась гармония, взаимодействие, без которого нет целокупности бытия. Отсюда чудовищный разлад. Космические полеты и атомные электростанции, с одного бока, и взорванная среда обитания — с другого. Умирающая природа мстит. Мы стоим на пороге апокалипсиса или возврата в средневековье, что по сути одно и то же. То, от чего вы отмахиваетесь, как от иррационального, сплошь и рядом скрывается под покровом самой посконной обыденности. В восемнадцатом веке в Швеции жил знаменитый естествоиспытатель Эммануил Сведенборг. Прославившись открытиями в области позитивных наук, он кончил как мистик-визионер. Беседовал с духами, пророчествовал. Относиться к этому можно по-разному, но нельзя не замечать несомненных успехов, подтвержденных документальными свидетельствами. Допускаю возможность случайного совпадения, ошибки, самообмана, но нет ничего более объективного, чем книга. Каждый волен вынести собственное суждение, не полагаясь на мнения посторонних, кто бы они ни были. Возьмем «Видения рая и ада». Глубина провидения потрясающая. Особенно тронуло меня одно место, — Серов на секунду прикрыл глаза: — «Некоторые разновидности ада имеют вид возникших в результате пожара городских развалин, и адские духи обретаются в оных, находя в них себе укрытие. В более скромных случаях ад состоит из заурядных построек, расположением своим напоминающих обычные улицы и поселки…» Какие ассоциации это у вас вызывает? ГУЛАГ? Освенцим? Варшавское гетто? Или комфортабельные коттеджи Лос-Аламоса и Арзамаса-16? А как насчет могильника в саду «Эрмитаж»?
— «Замок» Кафки, «Процесс». Нет, я полностью с вами согласен, но где здесь иная реальность? Это наша обычная жизнь.
— А я о чем? Мы были участниками или пассивными свидетелями величайших преступлений, какие только знала история. Только совместными усилиями Гитлер и Сталин уничтожили десятки миллионов, но во имя чего? Жаждой тотальной власти и параноическим складом не ограничивается. Стало общим местом проводить аналогии между большевизмом и национал-социализмом. Им действительно несть числа и одно породило другое. Сговор диктаторов, их взаимные симпатии и обмен опытом в комментариях не нуждаются. Причина важнее следствий.
— Вы имеете в виду сверхидеи?
— Совершенно верно: утопические идеи. Не вижу принципиальной разницы между тысячелетним рейхом и мировым коммунизмом, как завершающей стадией истории человечества. Мировое господство, насилие и культ силы, абсолютный примат государства над личностью и обожествление вождя. Характерно, что утопия материализовалась именно в России и Германии.
— Итальянский фашизм не берете в расчет?
— Муссолини и его чернорубашечников я рассматриваю как переходную стадию между авторитарной диктатурой латиноамериканского типа и законченной тоталитарной системой. Юридически Италия оставалась королевством. Как всякий диктатор, дуче требовал от народа полного подчинения и любви. Однако любовь — материя трудно уловимая, и все сводилось к формальной лояльности. Ни классовая, ни расовая нетерпимость не входили в программу. Апелляция к немеркнущей славе Древнего Рима, согласитесь, производила несколько комичное впечатление, как и сам дуче. Агрессия в Африке, захват Албании стали возможны единственно при поддержке Гитлера. Авантюры подчас заходят довольно далеко и отливаются большой кровью, но Великая утопия — это ад на Земле, Преступление, возведенное в абсолют, неоязыческая религия, механистический миф, холокост. Помимо прочих условий, для ее осуществления необходима обильно удобренная почва. Полигон расчистила Первая мировая война и революции, сокрушившие обе великие империи, но мессианско-почвеннические устремления наслаивались веками. — Речь Серова отличалась отточенностью фраз и темпераментным напором, что никак не отражалось на его застывшем, как маска, лице. — Недавно мне попалась изданная у нас книга — «Секретные разговоры Гитлера». Я обратил внимание на характерное признание. Звучит приблизительно так: «Каждый немец одной ногой стоит в Атлантиде». Разумеется, не каждый и не обязательно в Атлантиде, хотя фантасмагории Блаватской о коренных расах и получили развитие в нацистском эзотеризме. Атлантида — скорее метафора, но исключительно точная, бьющая в цель. Беловодье — земной рай, на поиски которого целыми деревнями отправлялись уральские или сибирские — точно не помню — мужики, символизирует ту же глубинную надличностную потребность.
— Вы намеренно обратили мое внимание на Фогта, перебежавшего от Сталина к Гитлеру?
— Должны же вы ощутить магию заклятого места? Никто, Федор Поликарпович, не умирает до конца. Мумию в пирамиде подпитывает аура тонкой материи. Древние знали об этом больше нас.
— Призрак?
— Живущий в подсознании призрак.
Тема, которую последовательно развивал Серов, была не чужда Бобышкину. Он и сам частенько задумывался о роковых превратностях исторического процесса. Особенно в последние годы, когда прорвало плотину секретности и хлынул поток сведений, заполнивших зиявшие прежде лакуны. Ему ли, работнику прокуратуры, не знать о преступных экспериментах над живыми людьми? Задолго до Нюрнбергских законов, когда немецкие врачи и профессора-антропологи взялись за измерение черепов, в закрытых институтах ОГПУ уже вовсю шла игра с жизнью и смертью. Жизнь и по возможности с неограниченным сроком — для внутреннего круга, смерть — врагам. Синтезировались яды, не оставляющие следа в тканях, изучалось воздействие радиации, токов высокой частоты, инфразвука. В СССР, не в нацистской Германии, появилась первая душегубка. Публично клеймили реакционные теории, махровое мракобесие и буржуазную лженауку, а в номерных ящиках разрабатывали средства воздействия на психику. Гипноз, телепатия, телекинез постоянно находились в сфере пристального внимания госбезопасности.
Поиски нетрадиционных способов воздействия на массовое сознание велись по многим направлениям. Существовала даже специальная служба, распространявшая слухи и анекдоты с профилактической дозой антисоветчины. Своего рода безболезненная прививка на случай злокачественной эпидемии, клапан для стравливания горячих паров. Отпетых анекдотчиков вытаскивали из лагерей и зачисляли на довольствие. Наработанная продукция шла по инстанциям на самый верх. Брежневу очень понравилось название «членовоз». Он долго не мог отсмеяться и всякий раз шутил со своим шофером.
Созданные при Хрущеве психушки благополучно дожили до расцвета перестройки. КГБ был таким же безотказным орудием партийной верхушки, как печать, карательная медицина или тот же прокурорский надзор. Система действовала и при коллективном руководстве. Генеральный прокурор Руденко — обвинитель на Нюрнбергском процессе — приказал расстрелять заключенных на Воркутинском Речлаге через пять месяцев после смерти Сталина. Идеология чахла, рабский труд становился убыточным, террор постепенно сменили более цивилизованные меры профилактического характера. Могли сохраниться отдельные реликты? Очевидно, могли. Скандальные разоблачения, время от времени прорывающиеся на страницы газет, лишний раз свидетельствуют о том, что чудовищный ящер с отрубленной головой еще содрогается в рефлекторных конвульсиях, сея смерть. Примером тому все еще засекреченные атомные могильники, бактериологическое и химическое оружие, подлежащее уничтожению, но так и не выкорчеванное под корень.
Федор Поликарпович мог бы подбросить немало жареных фактов, но предпочел перевести беседу на узкую колею конкретики.
— Древние многое знали и умели. Тростинский говорил, что трепанация черепа известна еще с каменного века. Но в целях лечебных — душевные расстройства, головные боли и прочее. Опыты на живом мозге едва ли входили в намерения жрецов, верно? До манипуляции сознанием их передовая наука не дошла.
— Не скажите, Федор Поликарпович, не скажите… Во-первых, опытная стадия предшествует любой практике, а во-вторых, впрочем, неважно, — Серов задумчиво перевел взгляд на схему полушарий. — Приятно сознавать, что мы находим общий язык. Эраст Леонтьевич тепло о вас отзывался, а для меня это многое значит. Сверла из кремния и обсидиана найдены на всех континентах, кроме Австралии. Даже в мифах встречаются недвусмысленные указания на черепную хирургию. Сам Зевс-Юпитер страдал головными болями, пока Гефест не продолбил ему дырку, из которой вышла новорожденная Афина. Между прочим, богиня мудрости, София античного мира, олицетворенная мысль! Многозначительный символ… Нельзя исключить, что царь богов, подобно иным вождям, страдал от приступов циклотимии. Иначе чем объяснить великие чистки, которые он устраивал в периоды обострения? Сначала разделался с соперниками-титанами, после за людей принялся: наслал всемирный потоп, Атлантиду в один день изничтожил.
— Профессиональное прочтение мифа?
— Не совсем. Заимствовал у авторитетов. Артемова не приходилось читать? «Атлантиду»?
— Как же! Нашумела в шестидесятые годы. Из рук в руки переходила. Тогда много чего из-под спуда выпустили: телепатию, гипноз. Вашему поколению не понять.
— Однако и мы в студенческие годы зачитывались: Васильев. Кажинский, «Властелин мира» Беляева, где этот самый Кажинский под именем Каминского выведен. Я же говорю: ничто не умирает в подлунном мире… Не стану скрывать, что заинтересован в успехе вашего расследования.
— Как гражданин?
— Лучше скажем, как специалист. Мы, если не ошибаюсь, сошлись на цинизме? Не худшая из возможных позиций. Она позволила сохранить не только головы, но и мозги от оболванивания. Я не отклоняюсь от темы? Хотелось, чтобы вы, по возможности, держали меня в курсе.
— Это отвечает и моим интересам, — Бобышкин понял, что блужданиям вокруг да около наступает конец. «Не хватало держать экзамен перед молокососом на старости лет», — упрекнул он себя, испытывая горькое облегчение. О чем сожалел? На кого обижался? Не на Серова — уж это точно. На жизнь? И грустно, и смешно. — Медицинский аспект я исключаю. Остается криминальный эксперимент, но с какой целью? Чего можно достичь, просверлив дырку во лбу? В темени?
— На прямые вопросы полагается отвечать прямо, не так ли? Но я и в самом деле не знаю. Современная техника позволяет воздействовать на мозг опосредованно: точно сфокусированный луч лазера, микроволновое излучение, нейтроны, инфразвук… Вам не приходилось бывать в Египте?.. Загляните как-нибудь на досуге в книгу по древней истории. Любую, лишь бы иллюстрации были. Особенно обратите внимание на период фараона Эхнатона, когда в искусстве возобладал реализм. Почему черепа членов царской семьи столь заметно удлинены в затылочной части?
— Я видел бюст царицы Нефертити.
— У фараона Тутанхамона деформация выражены еще более ярко. Вполне возможно, что головы сдавливали бинтами с раннего детства. Такой же обычай получил распространение в Древнем Китае и в аристократических кланах майя. Какой практический смысл? Остается догадываться. Что же касается отверстий, могу предложить на ваше усмотрение гипотезу, вернее, зародыш гипотезы. У мистиков Тибета издревле существовал тайный ритуал, известный как открытие так называемого «третьего глаза», якобы дающего сверхъестественное видение. Специально я этим не занимался, мои интересы лежат в несколько иной плоскости, но в качестве одной из версий… Как знать, возможно, вам и пригодится на первых порах. В институте Анэнербе, который находился под патронажем рейхсфюрер «СС Гиммлера, такими вещами занимались всерьез. После падения Берлина нашли несколько трупов в эсэсовской униформе, но без знаков различия. Судя по внешности, это были тибетцы, возможно, монахи черношапочной секты бон-по. Они покончили с собой, прибегнув к ампуле с цианистым калием. Об их деятельности в точности ничего не известно. Вся информация полностью засекречена. И не только у нас, но и у союзников. Контакты с Тибетом не прерывались вплоть до последних дней. Даже альпинисты были сплошь офицерами СС. У нас ведь тоже спецам надевали погоны? От врачей и инженеров до футболистов и поваров. Берия курировал не только атомную проблему и средства доставки, как говорится, ракетно-ядерный шит, но и шарашки, а там много чего прокручивали. С трудом верится, что он не попытался прибрать к рукам трофейный опыт. Хотя бы в целях проверки. На размышления, в частности, наводят загадочные могилы, в которых не оказалось следов захоронения. Памятник, притом не из дешевых, имя, даты — все чин-чином, а гроба нет. Об этом, кстати, писалось… Тоже, между прочим, информация к размышлению. На предмет призраков, взбудораживших нашу и без того изрядно переполошенную общественность.
— Подозреваете, что одно с другим связано?
— А вы — нет?
— До последнего момента не думал.
— Что ж, подумайте…
— Я вам позвоню.
— Только не сюда, — Серов достал визитную карточку и, зачеркнув один телефонный номер, вписал другой. — Это прямой. У меня лаборатория в Институте квантовой биологии.
— Знаю.
— Не сомневаюсь. На то вы и следователь… Наводили справки?
— Наводил.
— И много узнали?
— Почти ничего.
— Так оно и должно быть.
— Никаких предварительных справок о вас я не наводил, Анатолий Мелентьевич, — промолвил Бобышкин, не без значения: пусть на мелочи, а отыгрался. — Про ваш институт мне прямо тут выложили. Даже спрашивать не пришлось.
